Глава 14. Гниль созданная и гниль, её создавшая

Когда передо мной предстала Трофейная комната во всем её великолепии и множестве наград, когда-либо полученных учениками школы, я понял, что проведу в ней куда больше чем пару часов. Взглянув на выданные мне Филчем чистящие средства, наколдовал побольше щёток и начал давать для каждой определённое задание. Все же мои ежедневные занятия не прошли даром: я мог заставить предметы действовать по задуманной схеме. Так что очень скоро целая армия щёток тщательно надраивала всевозможные награды, а я решил заняться их изучением.

Некоторые услуги, которые ученики оказывали школе, за что они и получали памятные таблички, были крайне глупыми. Кто в здравом уме захочет вывести целую ораву пикси, чтобы запрячь их в карету? Мне даже не приходила на ум ситуация, в которой могла понадобиться карета с этими существами в упряжке, а вот Персиваль Орвин получил за это памятную бронзовую табличку. Рядом нашлась даже небольшая моделька этой поделки Орвина: к счастью, это оказалась не такая карета, как отвозила учеников в школу, а небольшая колесница, как у древних греков. В такую действительно можно было запрячь писки. Но все равно, где на такой можно было кататься и ради чего? Стоило мне вернуть модель обратно на её место, как парочка зубных щёток принялась начищать синие фигурки писки, придавая им какой-то слишком уж естественный демонический вид.

Со множества фотографий, развешанных на стенах, на меня смотрели выпускники школы. Подростки счастливо махали руками и были такими беззаботными и полными жизни. Заканчивая школу, они отправлялись во взрослую жизнь, надеясь, что она будет полной значимых событий и свершений. А что же они получили в итоге? Войну с Гриндевальдом или войну с Волдемортом. Кажется, Британия просто не умела жить мирно, всегда находясь в состоянии внутренней войны. Где-то здесь должна была быть фотография с выпуском Волдеморта. Мне даже стало интересно, каким он был на этом снимке, хотя, если судить по призраку из дневника, он был довольно красив. Найдя выпуск Тома Риддла, я быстро нашёл будущего Тёмного лорда на фотографии. Он смотрел чуть надменно не только на меня, но и на всех своих школьных товарищей. В ленивых взмахах руки чувствовались уверенность и превосходство. Он не желал быть приветливым, как все остальные на фотографии, но он был вынужден действовать согласно этикету. Останься он таким, будь он человеком, то как Том Риддл смог бы добиться куда большего и смог бы прийти к власти, существенно изменив положение Британии. Но Том Риддл хотел не только власти, но и силы. Силы, которой никто из здравомыслящих волшебников обладать не должен был.

Громкое клацанье доспехов отвлекло меня от рассматривания Риддла на фотографии его выпуска. Сразу несколько щёток пытались начистить доспехи, но доспехи усиленно пытались отбиться от столь пристального внимания к себе. Бросив обездвиживающее заклятие, я в последний раз взглянул на Тома и пошёл дальше. Мне была интересна ещё одна фотография со школьным выпуском. Всю их компанию оказалось нетрудно найти. Джеймс и Сириус бахвалились, Ремус чуть осуждающе улыбался, смотря на них, Питер смотрел на друзей каким-то почти влюблённым взглядом. Моя мать пыталась не замечать того, что вытворяют Джеймс и Сириус, но все же косилась в их сторону, улыбаясь, словно наблюдала за вознёй двух щенков, усиленно пытающихся покусать друг друга за уши. Северус Снейп стоял за спиной моей матери и не спускал с неё глаз — странно. Как только я подошёл достаточно близко, все они перестали бахвалиться и словно по команде привели себя в порядок, став дружелюбно улыбаться и размахивать руками.

Подростки, полные жизни, только-только окончившие школу и сразу же оказавшиеся перед выбором к чьей стороне примкнуть. Они выбрали устоявшийся строй государства и министерство — это закончилось для них смертью. Возможно, если бы выбор был другим, то сейчас у меня была бы семья. Возможно, Британия была бы страной, которой правил полоумный бессмертный псих, но и мои родители были бы у власти. Они бы не были уже такими беспечными, прибавилось бы надменности, алчности, жёсткости, но была бы жизнь.

Скопировав фотографию, я чуть уменьшил её и положил в карман пиджака. Кажется, я наколдовал недостаточно щёток, поэтому, прибавив к флотилии ещё парочку кораблей, я продолжил изучение истории школы. Перебирая старые рукописи, написанные на пожелтевших пергаментах, чернила с которых уже почти полностью выветрились, я ощущал себя Индианой Джонсом. В моих руках было бесценное богатство, правда, не скрытое ни в каких пещерах, но не становящееся от этого менее ценным. Аккуратно сложив пергаменты в стопку, я смог освободить один из столов от завалов. Оказалось, что столешница представляла собой небольшое хранилище для ещё одной рукописи. Чернила совсем выцвели и все, что удалось разобрать — это сургучные печати — коронованный грифон и лебедь. Не знаю, что это был за приказ, но, должно быть, когда-то он имел большую ценность, раз был защищён подобным образом. Правда, со временем вся его ценность исчезла. Жизнь полна странностей и то, что было ценно раньше, постепенно сходит на нет. Вечной будет ценна только сила. Вернув все пергаменты обратно, кажется, даже в большем беспорядке, чем раньше, я двинулся дальше.

Половина Трофейной комнаты уже имела весьма презентабельный вид, и на начищенных доспехах, кубках и табличках играли отблески свечей. Я провёл за работой уже почти два часа, и скоро уже должно было начаться время комендантского часа. Филч не торопился приходить за мной, поэтому я продолжил дальше рассматривать вещи. Рядом с кубками по квиддичу были награды моему отцу и мне. Они стояли рядом, будто в насмешку: ведь в жизни Джеймс Поттер и Гарри Поттер оказаться рядом не могли. Но, наверное, так сделали, чтобы показать преемственность поколений, чтобы новые ученики школы через пару десятков лет смогли увидеть её. Особенно, если за моей наградой будет ещё какая-нибудь с такой же фамилией. В чем я сомневаюсь.

Я обнаружил награду, данную матери: «Лили Эванс. За выдающиеся заслуги в зельеварении». Такая же награда была дана и Северусу Снейпу. Они стояли рядом, они были абсолютно одинаковы, но почему-то казалось, что награда Снейпа была чуть меньше и стояла чуть дальше. Словно она отдавала дань уважения награде моей матери. Возможно, от запаха чистящих средств, которые мне выдал Филч, у меня началось помутнение рассудка, поэтому мне мерещились подобные вещи.

Одна из щёток настолько увлеклась полировкой какой-то таблички, что уронила на пол две соседние. Подняв их с пола и повесив на прежние места, я прочёл содержимое. Две эти награды были выданы студентам за особые заслуги перед школой. Заслуга, в сущности, была одной и той же — за ограждение учеников школы от чудовища Тайной комнаты. Правда, один из получивших награду это чудовище убил, а второй — выпустил. Награды Гарри Поттеру и Тому Риддлу висели рядом. Как иронично. За символизмом ситуации я чуть не упустил самого главного. В отличие от меня, Том Риддл оставил на своей награде автограф. Он оставил на ней свой магический отпечаток. Кажется, моё сердце в эту минуту было готово вырваться из груди. Теперь у меня было все для того, чтобы найти его, для того, чтобы найти частички его души. Уничтожить, наконец, ту тварь, которой он стал.

Заклятие, прочитанное мной в книге мадам Помфри, было довольно простым. Первая его часть создавала отпечаток магического следа и, зацепившись за него своей волшебной палочкой, нужно было сказать последнее слово заклятия. Затем, исходя из описания, следовало, что волшебнику удастся увидеть, где находится тот, кого ищут.

Магический след Тома Риддла имел грязно-красный цвет. Когда кончик моей волшебной палочки коснулся его, казалось, я пытался расшевелить загустевший обойный клей. Только вот, когда заклятие было произнесено, вязкая субстанция оказалось настолько быстрой, что распространилась от моей волшебной палочки по руке в тело с неимоверной скоростью. Это было похоже на сильный поток ветра. Настолько сильный, что ему следовало уступить, иначе он уничтожил бы меня. И я уступил, ведь, в конце концов, именно этого я и добивался: хотел найти Тома Риддла, ну или хотя бы то, что от него осталось.

Когда я открыл глаза, то все окружающее пространство передо мной имело какой-то странный серый оттенок. Смазанные очертания предметов, смазанный мир, или, что вполне возможно, смазанным был я, потому что потоки ветра, созданного заклятием или один Мерлин знает чем, окутывали меня со всех сторон. Когда мне удалось привыкнуть к новым ощущениям, я смог понять, что смотрю на небольшой домик, не слишком опрятный и ухоженный. Этот дом мне был совершенно не интересен, более того, из чувства самосохранения я бы ни за что не вздумал зайти внутрь. Но мнение моего разума оказалось абсолютно не интересно желаниям моего тела, так как, несмотря на все мои мысленные протесты, я приближался к этому дому. Приближался к нему слишком быстро и уверенно для самого себя. В смазанном сером мире очень ярко выделилась моя светлая рука, сомкнувшаяся на дверной ручке. И я был точно уверен, что эта рука принадлежала не мне. Кожа моя не была настолько бледной, а пальцы такими ухоженными и длинными. Это заклятие, оно заставило меня смотреть на мир глазами того, кого я искал. В эту минуту или Мерлин знает в какой промежуток времени, я был Томом Риддлом во всей его красе и безумии.

Я не хотел видеть и знать то, что должно случиться в этом доме, мне хотелось вернуться назад, в своё тело, в свою школу, и просто быть тем, кем я был. В конце концов, мы с Клариссой все равно смогли бы найти эти проклятые крестражи и уничтожить их. Рано или поздно Волдеморт умрёт, и если для собственной адекватности и нормальности было лучше, чтобы он умер поздно, то пусть так и будет. К сожалению, заклятие, которое я использовал, нельзя было прекратить, пока оно не выполнило то, что должно выполнить: не показало мне, где находятся куски Тома Риддла. Краткий курс истории о том, как он их создал, шёл бесплатным бонусом.

Исходя из довольно неприятной беседы, я понял, что владельцем дома был его дядя. Риддл хотел забрать кольцо Гонтов — их фамильную реликвию, а дядя не желал отдавать её магловскому ублюдку. Я видел, как Том поднял палочку, его руки не дрожали, он прекрасно знал, как нужно сотворить это заклятие. Я пытался сопротивляться, пытался помешать ему целиться или разжать пальцы, но я не мог воздействовать на Риддла. Серый ветер хлестал со всех сторон, будто вгоняя меня ещё глубже внутрь Риддла.

Яркая зелёная вспышка заклятия раскрасила серые краски, придав миру чёткость. Теперь я был не просто сторонним наблюдателем, я был тем, кто все совершал. И мы с Томом были рады, что этот никчёмный волшебник больше не будет пятнать наш род своим существованием. Нагнувшись, мы забрали кольцо с руки дядюшки, нам не хотелось пачкать об него свои руки, но пришлось. С интересом рассматривая кольцо, мы скривились от того во что они его превратили, совершенно не ухаживая за ним. Во что Гонты превратили себя. Нас раздражала скудная невзрачная обстановка этого дома, но нас совершенно не затрагивало совершенное только что убийство. Для нас оно было подобно чему-то, что мы совершали на автомате, без участия разума. Легко и непринуждённо. Мы были полны силы, и нас возбуждала мысль, что скоро её станет ещё больше.

Следующее место, где мы оказались, было гостиной, где молодая семья из трёх человек сидели парализованными на стульях за обеденным столом. На этот раз мы были переполнены эмоциями. Они били ключом — предвкушение, радость, восторг. Жестокость, послужившая созданию первого крестража, оказалась убийством собственного отца и всей его магловской семьи. Мы были рады, когда жизнь ушла из тела отца, мы чувствовали облегчение — теперь никто не узнает, что мы не чистых кровей, что мы — дети простого магла. А затем случилось то, ради чего мы забрали у дяди кольцо. Мы расщепили себя, погрузив кусок души в старинный предмет.

Мы сказали заклятие и погрузили свою руку в грудь, словно не было костей, мышц и тканей. Словно мы были созданы из чего-то невесомого, что можно ухватить рукой. Именно это мы и сделали: мы ухватили частичку себя, чтобы оторвать её и спрятать. Эфемерная структура нашего тела вдруг стала невероятно плотной и каждое усилие, затраченное на то, чтобы вырвать руку из груди с кусочком души в ней, приносило огромное количество боли. Это было противоестественно, убийственно, страшно, но мы не могли остановиться. Мы оставляли на своих белых костях глубокие длинные борозды. Мы кричали, задыхаясь в агонии, но не прекращали тянуть, пока, наконец, кусок души не был оторван. Ярко-алый клочок души болезненно пульсировал, желая вернуться назад в тело, но мы не дали ему этого сделать, запечатав в оправу кольца.

Мы спрятали кольцо в доме покойного дядюшки. К тому времени, когда мы снова оказались в этом доме, он стал ещё более жалким и никчёмным. Мы спрятали его в тайник, создав довольно внушительную защиту вокруг столь ценного предмета. Нас приводила в восторг идея того, что никчёмный род Гонтов с их никчёмной недвижимостью все же смог нам кое в чем помочь. Уходя из дома, мы заглянули в зеркало. К этому моменту, в нас уже было что-то демоническое. Нас уже боялись, за нами шли по пятам, на нас объявили охоту. А мы были полны силы и желания убивать.

Затем мы увидели, как был создан дневник. Мы восторгались тем, что делал василиск, восторгались его мощью и природной силой. Тем, чем точно никогда не смогли бы обладать сами, тем, что по воле родословной мы могли отдавать приказы этому великому существу. Хаос и страх, заполнившие школу, наполняли нас трепетом и восторгом. Нам нравилась паника, охватившая стольких учеников. Мы могли управлять ею, ещё больше распаляя. Кульминацией этой агонии страха, витавшей в школе, стала смерть Плаксы Миртл. И тогда мы решили создать дневник. Мы писали в нем обо всем, что делал василиск. Эта вещица была переполнена тем, что приводило нас в восторг, поэтому мы и выбрали её.

Наша рука вновь оказалась внутри тела. Мы чувствовали, как пальцы сжимали часть души внутри, как тянули, отрывая очередной кусочек, желая запрятать его подальше. Желая сделать его маяком, черпающим силу извне для хозяина. На этот раз алый кусок души был полон червоточин, и он занял новое предложенное ему место в дневнике куда покорнее той частички души в кольце.

Дневник мы отдали нашему слуге в дар за верную службу. Люциус Малфой получил наш крестраж, навеки обязавшись этим служить нам. Нерешительный, чванливый волшебник, он нам не нравился, но нам нужны были его связи и деньги, поэтому мы отдали свой крестраж ему. Теперь он уже не мог от нас убежать или предать. За предательство Люциуса пришлось бы платить всему роду Малфоев, где бы они ни жили.

По окончанию школы мы отправились в путешествие. В путешествие, которое подарило нам диадему леди Когтевран. Мы так гордились тем, что нашли давно утерянную реликвию. И в это мгновение мы сошли с ума окончательно. Наследник Слизерина решил поместить частички своей души в вещи всех четырёх основателей. Жестокостью, переполнившей нашу душу в очередной раз, стало убийство какой-то семьи волшебников в Албании. Мы зашли в их дом словно к себе домой. Мы парализовали детей и родителей. Мы заставили родителей смотреть, как умирают дети и только потом лишили жизни взрослых. Мы дали родителям знание, которое совершенно не следовало бы им обретать, и заковали это знание в диадему, способную даровать достойнейшему ответы на все вопросы. На этот раз цвет куска души был бурым, и она легко легла в новый сосуд. Диадема оказалась спрятанной в школе. В комнате, полной забытых или спрятанных вещей. Мы ликовали, оставляя кусок своей души в Хогвартсе. В самом защищённом месте Британии, там, где точно никогда не будут искать.

Затем была чаша Леди Пуффендуй. Чаша, испив из которой, волшебник был бы полностью излечен. Нет, нас не интересовали магические ценности предметов. Нам нравилось обладать этими реликвиями, лишь с целью сделать их ещё более значимыми для Слизерина. Показать, что род, поставивший во главе всего чистоту крови, все же победил других. Мы убили хозяйку чаши и вырвали очередной кусок души. Уже не было боли, ничего уже не было, лишь предвкушение того, что теперь силы станет ещё больше. Этот кусок души словно сам хотел сбежать от нас, сбежать прочь и отправиться дальше на покой. Мы испугались, когда не получилось запрятать его в чашу с первого раза. Но сил в нас было больше, чем в этом мятежном кусочке души, полном червоточин, но все равно желавшем освободиться. Чаша была отдана Беллатрисе Лестрейндж и помещена в Гринготтс. Отдавая её, мы точно знали, что никто и никогда ею больше не завладеет. Вера в себя и фанатичную преданность Лестрейндж была абсолютной.

Амулет Слизерина, вторая вещь этого рода, стал крестражем, когда конфронтация с министерством набрала обороты, и теперь официально началась война против Лорда Волдеморта. Мы убили семью авроров ради этого. Наша рука была в чужой крови, когда мы в очередной раз погрузили её внутрь своего тела, чтобы оторвать очередной кусок души, чтобы обрести мощь ещё большую. Душа наша стала чёрной, и лишь изредка ещё виднелись бурые вспышки. Она не пыталась сбежать от нас, она была покорной и заняла предложенное ей место сама, запечатав свой сосуд. Мы спрятали её там, где когда-то довели до безумия маленького приютского мальчишку, который нас так раздражал. Мы создали настоящий лабиринт, чтобы её уберечь. Мы убили для охраны этого куска души множество людей и погрузили их воду, чтобы они защищали нас. Мы безоговорочно были безумны и величественны.

А затем мы решили, что лучше всего будет спрятать ещё один кусок души в живом теле. В теле той, что и без того была смертоносна. Наша любимица. Наша Нагайна. Уже не было никакого цвета в этом куске нашей души. Мы были черны, мы прогнили до самого основания. Мы травили собой других, заполняя своим безумием. Мы делали яд змеи ещё более ужасным, а её повадки и желание убивать ещё более кровожадным. Даже наша змея убивала для забавы, а не для пропитания. Мы были очарованы нашей силой и величием, но мы хотели большего. Ещё больше силы, ещё больше возможностей, ещё больше величия и преклонения.

После всего, что мы совершили, мы стали другими. Мы смотрели на мир красными глазами, наша кожа была светлее мела, тело обрело неимоверную гибкость и лёгкость. Мы были идеальными убийцами, созданными самой магией. Нам нравилось, какими мы были, нам нравилось, что мы приводили волшебников в трепет одним лишь своим видом. Нам нравилось, что наше имя боялись произнести вслух. Никто уже не знал того имени, что было дано нам при рождении, все они пресмыкались перед нами. Мы были непобедимы во всем, но мы хотели совершить последний раскол. Хотели, чтобы надежды грязнокровок умерли вместе с семьёй, предавшей свои устои.

Мы пришли в дом Поттеров. Мы знали тайну, раскрытую нам предателем. Он хотел остаться в живых, и отдавал нам своих друзей. Никчёмный пресмыкающийся крыс. Мы хотели убить его сразу же за Поттерами, чтобы остальные получили урок, как важно выбрать одну сторону и быть ей верной. Это было так легко. Старый дом семьи, который должен был быть пропитан защитными заклятиями, был почти незащищён. Молодой Поттер, кажется, был слишком глуп или заносчив, чтобы напоить магию своей кровью и кровью своей грязнокровки для защиты. Слишком гордые, чтобы воспользоваться темными заклятиями, они доверились лишь Фиделиусу. Мы ликовали. Нам не составило никакого труда зайти в дом и убить безоружного аврора. Столь самонадеянный, считавший, что в собственном доме он защищён от всего. Мы указали ему на его ошибку, ведь мы любили учить слабейших.

А затем мы пошли за своим призом. Мальчишка, подходящий под пророчество. Мальчишка, который мог бросить нам вызов. Защищённый лишь своей безоружной матерью. Мы дали ей выбор, и она им не воспользовалась. И мы сделали то, ради чего пришли — мы бросили в него смертельное заклятие. Мы были уверены в своей победе, ведь мы были непобедимы, но мы оказались поверженными. От нас сбежала крохотная частица нашей души, а мы остались совсем ни с чем: без тела в мире, где нас хранили наши крестражи. Мы были развоплощены, но не уничтожены.

Но скоро мы должны были обрести своё тело. Мы видели перед собой Хвоста, который трусливо жался в углу комнаты, с трепетом выполняя любой наш каприз. Он смог ещё пригодиться, этот жалкий трус, но он все равно нам не нравился. Нам не нравилось то, что у нас было — это крохотное вскормленное ядом тело младенца. Мы хотели вновь стать прежними. Мы хотели поквитаться с чёртовым Гарри Поттером.

Когда заклятие показало мне то, что я хотел увидеть, оно стало возвращать меня обратно. Серый мир постепенно забирал меня, снова окутывая своим ветром. Я уже почти не видел того, что видел Волдеморт, лишь какие-то неясные тени, но я предпочитал закрывать глаза или смотреть куда-то вдаль, чтобы не видеть их. Я и без того увидел слишком много ненужных вещей. Мне казалось, что я весь был в грязи: она облепила моё тело словно плёнкой, через которую не мог пройти воздух и солнечный свет. Грязь и гниль были внутри меня, расползалась по венам, пятная меня изнутри. Серый ветер рвал меня на части, будто пытаясь выбить из меня прогнившее, пытаясь оставить во мне лишь то, что принадлежало только мне: жалкие крупицы чувств, жалкий осколок души, съёжившийся где-то внутри меня и не желавший бороться. Мой цвет был серым и полным одиночества, пустоты, холода и апатии. Я был подобен дементору, ещё немного, и я мог бы им стать. Сквозь серый ветер, треплющий меня, стало доходить что-то ещё: лёгкое, почти невесомое свечение золота, с запахом каких-то цветов и масляных красок. Я почувствовал, как моих пальцев что-то коснулось: легко, чуть сжав их. Кажется, заклятие закончило действовать, и теперь я принадлежал сам себе.

— Когда он придёт в себя? — в голосе было беспокойство и нетерпение. Мои пальцы сжали сильнее, я чувствовал, как сладкое ощущение надежды и веры, того, чего не было у Волдеморта, плавно ползёт по моей руке к сердцу.

— Осталось совсем немного, скоро он вернётся из своего путешествия, — ответивший на вопрос голос был причудлив, мечтателен и тягуч. Кажется, я знал, кому он принадлежал, и чтобы убедиться в этом, мне нужно было открыть глаза. Мне нужно было снова стать самим собой. Я уже не был частью Волдеморта, и никогда уже ей не буду.

— Хэй, — мой голос хрипел, будто я сорвал его в своём бесконечном крике раздирающейся на части души.

— Засранец! Чтобы больше такого никогда не было! — безжалостные маленькие кулачки толкали меня, заставив открыть глаза и взглянуть на встревоженную Алису, по лицу которой текли слезы облегчения. Мир был полон ночных красок, мир был полон живой магии, серебрящейся повсюду.

— Как ты себя чувствуешь? — Гермиона чуть сжала мою руку, привлекая к себе внимание. Луна, меланхолично улыбаясь, протянула мне сливочную тянучку, будто знала, что сейчас я бы не отказался от чего-нибудь, что должно радовать.

— Обессиленным, — я чувствовал себя ещё более пустым, чем был сразу же после того, как очнулся в Святом Мунго, но не хотел беспокоить их попусту.

— Ты абсолютный придурок, Гарри! Никто никогда в жизни не заходит в Трофейную комнату, а ты полностью обессилил себя ради того, чтобы все награды в этой комнате засияли. Разумеется, теперь туда можно заходить только после полной стерилизации, настолько там все чисто, но это явно не стоило твоей трёхдневной комы, — Алиса чётко и в красках описала то, что со мной, вернее то, что они считали, что со мной случилось.

— Но ведь хорошо получилось? — попытавшись улыбнуться, спросил я. Все трое обеспокоенных моих здоровьем подруг ущипнули меня.

— Ну что за идиот! — Гермиона фыркнула, но, кажется, они не были слишком уж злы на меня.

— Пока я отдыхал после грандиозной уборки, произошло что-нибудь интересное? — приподнявшись на подушке, я приготовился слушать, как прибыли ученики из других школ. Это определённо должно было быть интересно, возможно, уже были названы имена чемпионов. Надеюсь, что чемпион Хогвартса — кто-нибудь по-настоящему достойный: возможно, кто-нибудь из Когтеврана. И очень надеюсь, что это не Малфой.

— Да, произошло много интересного, — Алиса похлопала меня по руке, удобнее устроившись на кровати рядом со мной. — Даже не знаю, с чего и начать.

— Прибыли ученики Шармбатона и Дурмстранга, — любезно начала Луна.

— Ученики Дурмстранга приплыли на корабле, который поднялся из нашего озера. Представляешь, они сами управляли кораблём на протяжении всего плавания. Мне бы очень хотелось узнать, с помощью какого волшебства удалось зачаровать корабль таким образом, — Гермиона с увлечением пустилась в рассуждения о том, как такое было возможно. Никто её не прерывал, так как каждый, казалось, хотел высказаться по этому поводу.

— Как я понимаю, шармбатонцы появились менее эффектно, — прервав рассуждение на применяемой цепочке заклятий и рун, которая должна была быть наложена на корабль, предположил я.

— Они прилетели на карете, запряжённой пегасами, — с улыбкой ответила Алиса. — Пегасы привели в неимоверный восторг Хагрида, ну и мадам Максим тоже произвела на него неизгладимые впечатление.

— А уже известно, кто чемпионы школ? — моё самочувствие постепенно становилось все лучше и лучше. Отчасти этому способствовала Алиса, которая самозабвенно делилась со мной своим даром, окутывая приятным ощущением тепла и заботы.

— Да, — улыбнулась Луна. Правда, улыбалась только она. Гермиона как-то виновато осматривалась по сторонам, как будто впервые оказалась в Больничном крыле и её действительно интересовала обстановка комнаты. Алиса снова похлопала меня по руке.

— Вы же не хотите мне сказать, что Малфой стал чемпионом Хогвартса? — если это действительно так, то наша школа опозорится ещё сильнее, чем в тысяча триста сорок втором, когда чемпион от нашей школы во всех испытаниях причинял сам себе вред, чтобы не проходить испытания.

— Чемпионом Дурмстранга стал Виктор Крам, — заметила Гермиона, пренебрежительно закатив глаза. — Рон уже прожужжал всем уши из-за этого. Мне даже пришлось попросить у Крама автограф, лишь бы Рон, наконец, замолчал.

— Чемпионом Шармбатона стала Флер, — пропела Алиса, выполнив какое-то безумное танцевальное движение в стиле диско.

— Чемпионом Хогвартса стал Седрик Диггори, — закончила Луна, и я облегчённо выдохнул. — И ты.

Я слышал, как что-то медленно и монотонно билось о стекло, мне кажется, даже слышал, как двигались лестницы, и неспящие портреты переговаривались. Моя голова была полна гнусных воспоминаний, и мне до сих пор казалось, что сила заклятия действует на меня, но мне казалось, что слуховых галлюцинаций она не должна была вызвать.

— Что? — переспросил я.

— Твоё имя вылетело из кубка четвертым, — осторожно пояснила Гермиона.

— Но как такое возможно? — за день до приезда гостей я применил заклятие для того, чтобы найти крестражи Тома. Как оказалось, краткий экскурс истории занял для меня три дня. Я пропустил приезд гостей, процедуру выбора чемпионов, и при этом оказался этим самым чемпионом. Определённо, мне никогда не понять правил, по которым живёт Вселенная.

— Никто точно не знает, Гарри, — пожала плечами Луна. — Сегодня с утра в газетах было объявлено только о трёх чемпионах, но, как известно, от контракта с кубком чемпион не может отказаться. Возможно, директор все тебе объяснит, а сейчас тебе нужно отдохнуть.

Девочки покинули Больничное крыло, оставив меня в невесёлых раздумьях. Я совершенно не представлял, как так случилось, что я оказался чемпионом, да и сейчас это было не столь важно. Мне нужно было передать послание Клариссе, пока воспоминания были свежи. Хотя, если подумать, то, что я узнал благодаря заклятию, мне не легко удастся забыть.

— Добби, — неуверенно позвал я, не слишком надеясь на то, что неугомонный эльф не спит и услышит меня.

— Гарри Поттер, сэр, звал Добби, — но, несмотря на все мои опасения, Добби тут же оказался рядом с моей кроватью, довольный, будто его не подняли среди ночи.

— Ты не мог бы принести мне пергамент, перо и чернила… — мне даже не пришлось говорить, зачем они мне нужны, как Добби исчез, вернувшись через минуту со всеми нужными мне вещами. Послание, которое я собирался отправить тёте, было весьма лаконичным: «Я был прав, и теперь я знаю, где они».