Немецкий язык в дискурсе Осипа Мандельштама.

Наша цель здесь: описать «отношения» Мандельштама с не- мецким языком, который присутствовал в его жизни с само- го её начала («сроки жизни необъятны: от постижения готи- ческой немецкой азбуки до…»), к которому он хотел «уйти из нашей речи» и к помощи которого он настолько часто прибе- гал в своем дискурсе, что его можно считать русско-немецким поэтическим билингвом.

 

3.2.1. Имеющийся корпус текстов М (его собственные письмен- ные тексты и отрезки устной речи, зафиксированные собесед- никами и слушателями), показывают, что отношение М к не- мецкому языку и, соответственно, присутствие «германизмов» (в самом широком смысле) в его дискурсе, меняется со време-

 

 

5 В записях С. Рудакова, цит. по [8, с. 164].

6 См. Глоссарий.

 

нем. Этот процесс похож на изменение его отношения к идишу

(см. Гл. 4), но только отчасти.

 

3.2.1.1. Детство (1891–1899). М был знаком с немецкой ре- чью с самого раннего детства7. Возможно, что этот язык (или какая-то его макароническая смесь с идишем) с характерным диалектным грассированием, был первым языком, который он услышал в жизни: «жизнь начиналась в корыте картавою мо- крою шопотью».

Разумеется, раннему знакомству М с каким-то вариантом немецкого способствовало хорошее знание этого языка его от- цом Эмилем Вениаминовичем, который в молодости учился в Берлине, тяготел к немецкой культуре и (позднее) даже «писал невероятным почерком по-немецки воспоминания о своих странствиях» [9, с. 271].

Родители Эмиля (т. е. дед и бабка Осипа), курляндские ев- реи, по-русски даже не понимали (об этом сообщается в авто- биографическом «Шуме времени»), сам он родился в литовском местечке и жил почти до 40 лет в Прибалтике и Польше, где в Варшаве и родился Осип.

Поэтому русский язык, видимо, долго оставался для отца М чужим. В 1925 г. он пишет письма сыну по-немецки, что не нравится (из-за «невероятного» почерка?) Осипу, который от- вечает отцу в декабре 1925 г.: «Получил твое доброе и хорошее письмо; хоть по-немецки – но разобрал все <…>. У меня к тебе большая просьба: не пиши по-немецки: половину не разби- раю…» [88, с. 51-52].

Но в конце апреля 1926 г. Осип уже готов воспринимать не- мецкий дискурс отца: «…твои письма мне большая, большая радость (немецкий почерк разбираю!). <…> каждый оборот твоего письма, каждая фраза мне близка и понятна» [88, с. 82].

Э. Герштейн в конце 1933 г. фиксирует «нерусский» акцент

Э. Мандельштама и пишет об этом в мемуарах 80-90-х годов:

«Отец Мандельштама <…> тайно жаловался мне со своим

СТРАННЫМ НЕМЕЦКО-ЕВРЕЙСКИМ выговором: “Мне плё-

 

 

7 Отметим, что в [94, c. 12] сообщается (без ссылки): «Родным языком мате- ри поэта был русский, хотя с мужем она иногда говорила по-немецки».

 

хо…” (Это выражение я помню из-за того, что оно вошло у нас с Левой8 в поговорку)» [8, с. 47].

«Своим» же вернакуляром для Эмиля Вениаминовича, по крайней мере, в течение детства Осипа, являлся, по-видимому, русско-немецкий «суржик» (смесь идиша и немецкого): ср. «ев- рейские деловые разговоры отца» в ШВ. Есть основания пола- гать, что родители М разговаривали между собой, в значитель- ной степени, именно на этом вернакуляре и/или на «польско- литовском» идише9.

В ШВ Мандельштам признаёт, что язык отца повлиял на его собственный: «Речь отца и речь матери – не слиянием ли этих двух питается долгую жизнь наш язык, не они ли слага- ют его характер?», но подчеркивает свою антипатию к языку отца – «косноязычие и безъязычие» отца, и свою симпатию к (русскому) дискурсу матери: «ясная и звонкая речь матери, без малейшей чужестранной примеси, <…> литературная велико- русская речь».

В любом случае, язык раннего детства М («язык семьи») – это, в значительной степени, язык отца, т.е. макаронизирован- ный идиш-немецко-русский «суржик». Это, видимо, то, что он сам называет «косноязычьем рожденья» (II, с. 41).

В ШВ (II, с. 20) М отказывается даже назвать этот суржик язы- ком: «У отца совсем не было языка <…>. Совершенно отвлечен- ный, придуманный язык, <…> причудливый синтаксис талмуди- ста, искусственная, не всегда договоренная фраза – это было все что угодно, но не язык, все равно – по-русски или по-немецки»10.

Многочисленные примеры немецко-русских «связей» в тек- стах М также демонстрируют присутствие немецкого уже в его раннем детстве, см. Приложение 1.

 

 

8 Л.Н. Гумилев.

9 Флора Осиповна, мать М, родилась и до замужества жила в Вильне.

10 Талмуд возникает здесь пусть в негативном свете (с использованием стан- дартного для русской культуры набора пейоративных характеристик талмуди- ческого языка), но совершенно не случайно – своеобразная «макароничность» дискурса и языковые игры Талмуда обусловлены, в значительной степени, его языковой «суржиковостью» (смесью иврита и арамейского, литературного и разговорного регистров) и напоминают удивительные явления, происходив- шие впоследствии в текстах самого М. Подробнее об этом см. в 2.5.

 

3.2.1.2. Тенишевское училище (1900–1907). В начале 20 века для большинства русскоязычного еврейского среднего класса, не- мецкий – это основной язык культуры и цивилизации, «глав- ный» в то время европейский язык, основной канал коммуни- кации с внешним миром. Семейство Мандельштамов следует, в этом аспекте, большинству, и соответствующее отношение к немецкому передается детям.

С занятиями немецким в училище у М были связаны явно позитивные (оставшиеся на всю жизнь) эмоции – ср. «Свиде- тельство об успехах за 3-й класс»: «К делу [предмет – немецкий язык] относится прекрасно»11. Через 20 лет М пишет в ШВ: «…в немецких книжках [детей в Тенишевском] больше духовности и внутреннего строю, чем в жизни взрослых» [II, c. 28]. Но в ат- тестате отметка М по немецкому – 4 (такая же, как по русскому языку и словесности) [II, c. 393].

Владение М немецкой орфографией после училища остает- ся неполным – через 2 года после выпуска, осенью 1909 г., запол- няя по-немецки Anmeldeformular для поступления в Гейдель- бергский университет, он сделал орфографическую ошибку, записав «сословие отца» (купец) “Kauffmann” с удвоенным f12. Можно высказать гипотезу, что к 18 годам М владел (хотя бы пассивно) неким СЕМЕЙНЫМ УСТНЫМ немецко-еврейским суржиком, что и генерировало ряд немецко-русских суггестий в его текстах 1908-1909 гг. и позднее.

 

3.2.1.3. Гейдельберг и Берлин (1909–1910). Полгода (октябрь

1909 – весна 1910) в Гейдельбергском университете, разумеется, способствовали усвоению М «живого» (диалектного) немецко- го. Здешний «рейнский» диалект близок к группе «южных» не- мецких диалектов, фонетические черты которых «проступают» в текстах М.

Здесь, в Rheinland, заполнился «всклень» уже накоплен- ный в детстве и скрытый до времени резервуар немецко- русско-идишских связей, акт уализированных уже в де- бютных «аполлоновских» стихах августа 1910. Некоторые

 

 

11 Воспоминания Е. Мандельштама.

12 Факсимиле формуляра см., например, в [61, c. 72].

 

из этих стихов были написаны в Германии: на автографе стихотворения «Ни о чем не нужно говорить…» помета

«Heidelberg, декабрь 1909» [I, c. 457]; стихи «Не говорите мне о вечности…», «Если у тро зимнее темно…», «Дыханье вещее в стихах моих…», «Нет у иного пу ти…» были приложены к письмам М Вячеславу Иванову из Гейдельберга в ноябре- декабре 1909» [I, c. 572–573].

 

3.2.1.4. 1910–1923 (?). В стихах М этого периода, особенно в его начале и в «Грифельной Оде» в конце, масса G-суггестий, G/Y – суггестий и даже явных G/Y-конструкций, типа «имею тело», «не имею шарфа». Эти элементы поэтики М вызывают неприятие (часто, возможно, подсознательное) у многих, вклю- чая даже друзей и почитателей.

Очень характерно воспоминание Вадима Андреева, сына писателя, о поразившем его в дебютном «аполлоновском» сти- хотворении М 1910 г., наряду с необычным ритмом, «неприят- ном обороте» «имею тело», см. 6.2.

Н. Гумилев написал в двух13 вполне положительных рецен- зиях на издания «Камня»: «Его [Мандельштама] вдохновителя- ми были только русский язык, сложнейшим оборотам которо- го ему приходилось учиться, и не всегда успешно, да его <…> мысль» [2, с. 388]; «В “Камне” есть режущие ухо ошибки против языка…» [2, с. 390].

С. Городецкий в рецензии 1916 г. [I, с. 450] указывает на

«ограниченность словаря, ломкость скрепляющих союзов» в языке «Камня» и снисходительно резюмирует: «Автор похож на человека, только что перешедшего через глубокий ручей по качающейся перекладине…».

В статье 1923 г. А. Горнфельд14 также указывает на недостатки русского языка М, называя М в числе «…русско-еврейских пи- сателей», которые «пришли с русских (больше с полу-русских) окраин, из чужого культурного мира, в их семьях говорили на жаргоне <…>. На чужом языке, который <…> стал для них род-

 

 

13 1914 и 1916 гг.

14 Критик, переводчик с немецкого и будущий «враг» М по «делу об Улен- шпигеле».

 

ным языком, они, конечно, не могли быть самостоятельными»15

[4, с. 192].

М в этот период, по-видимому, стесняется подобных упре- ков, исправляет замеченные, может быть, не всегда осознанные, G/Y-неправильности, например, «имею тело» в следующей пу- бликации превращается в «дано мне тело», «не имею шарфа» тоже позднее заменяется.

В ШВ М стремится защитить от насмешки (может быть, и самонасмешки) свою как бы унаследованную от матери16 аутен- тичность, укорененность в русском языке и русской культуре. Там же он создает миф о своем незнакомстве в детстве с иди- шем: «В детстве я совсем не слышал жаргона…»17 [II, с. 19].

Но вполне характерно для М, для всей его «лингвистиче- ской», по преимуществу, экзистенции, что противоположный и вполне устойчивый миф о его «чужести», его внеположенно- сти русской культуре, зародился именно в языковом контексте. Языковая область – первая, где его начинают считать «не сво- им» даже друзья, те, кого нельзя было заподозрить, например, в рутинном антисемитизме. Der lebenslang Fremde18 – скажет о М через полвека Пауль Целан.

Несмотря на большое количество «германо-идишизмов» в этом периоде, М пишет в 1923-27 гг. в очерке «Заметки о поэ- зии»: «Всякий, кто поманит родную поэзию звуком и образом чужой речи, будет <…> соблазнителем. <…> Для российской поэтической судьбы глубокие, пленительные глюковские тай- ны …не в санскрите и не в эллинизме а в последовательном об- мирщении поэтической речи» [II, с. 209].

Но в дальнейшем для достижения этой (в действительности, стратегической для себя цели) «обмирщения» речи, т. е. вывода её в широкий объемлющий мир, М массированно использует именно «чужую» речь» – германизмы.

 

15 Подробнее см. в 4.2.1.

16 Ср. в ШВ: «в нём [в языке матери] есть что-то коренное и уверенное» [II, с. 20].

17 См. подробнее в 4.2.1.

18 = пожизненный чужак/иностранец.

 

3.2.1.5. 1924–1930 (приблизительно совпадает с периодом «от- сутствия стихов»).

«Антитезис» М (к более раннему «тезису» об отстранен- ности от Judentum)19 в это время: я еврей, немецкий еврей по преимуществу, со средиземноморскими (Испания, Палестина) корнями. В этот период М сознательно использует германо/ идишизмы для шуток и стеба: «Пушкин имеет проспект, пла- менный Лермонтов тоже», «Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам».

М уже не отрицает свою культурную связь с миром герман- ского еврейства, (как в ШВ), но, наоборот, заявляет ее экспли- цитно и даже вызывающе20. Плотность G/Y-суггестий в неко- торых местах «Египетской марки» и «Четвертой прозы» явно демонстративна.

В этот период М совершает своеобразный «возврат к кор- ням», очень похожий на возврат (или попытки возврата) асси- милированных немецких евреев начала 20 века к своим корням через культивирование интереса к восточно-европейскому («аутентичному») еврейству21. Германоязычная ориентация М вполне релевантна для этого процесса.

 

3.2.1.6. Период «синтеза». Использование «германизмов» осо- знанно «программным» образом.

Начиная с 1930 г., когда «снова пошли стихи», М сознатель- но вводит в поэтический текст германизмы и идишизмы как стройматериал для того, что М. Гаспаров назвал «синтетиче- ская поэтика» [26, с. 196]. Сам же М назвал подобный процесс модификации своих текстов22 «выбором того воздуха, которым хочешь дышать» [II, с. 312].

«Чужая речь мне будет оболочкой» – совершенно про- граммное заявление этого периода. Вместо жесткой установки середины 20-х: «Неверно, что в русской речи спит латынь, не- верно, что спит в ней Эллада. С тем же правом можно расколдо-

 

 

19 См. об этом подробнее в 4.2.2.

20 См. об этом же в несколько другом ракурсе в 4.2.2.

21 См. об этом в работе Л. Кациса [3, с. 468].

22 И, вообще, своей ЯКМ, см. Гл. 8.

 

вать в музыке русской речи негритянские барабаны…»23, появ- ляется в РД (1933 г.) совершенно противоположное отношение к игре с «чужим» языком: «… если вслушаться внимательнее, то окажется, что певец24 внутренне импровизирует на люби- мом заветном греческом25 языке, пользуясь для этого – лишь как фонетикой и тканью – родным итальянским26 наречием» [II, с. 233].

Подобная работа с немецким (немецко-еврейским) языком в оболочке русского, или, наоборот, с русским «в оболочке чу- жой речи», становится для М сейчас одним из способов «об- мирщения» своего поэтического языка.

Стратегическая цель «обмирщения» языка была намечена М в середине 20-х гг., см. 3.2.1.4. Идеал языкового состояния для М в это время – «черная поденная речь Лютера» [II, с. 209]. Исследователи отмечают «пласты разговорной речи», возник- шие в текстах М в 30-х гг27.

Идеалом же отношения к языку для М является в это время Хлебников – «он наметил пути развития языка». Существенно, что именно Хлебников (независимо от М) начал регулярно ис- пользовать билингвистические омофонные игры и в этом от- ношении М является как бы продолжателем их общего дела.

В этот период М, используя ряд технических приемов, раз- вивает свой же ранний «билингвистический» подход для даль- нейшего «обмирщения» своего языка: русский текст выходит через немецкий омоним (понимаемый в широком смысле, включая «консонантную омонимию») в более широкое семан- тическое пространство, слово из узкого рутинного семантиче- ского «мирка» выходит в широкий «мир» значений, объектов и связей.

Отметим, что в 1925 г. в предисловии к своему переводу на русский «Обормотов» Жюля Ромэна, повести о французском студенчестве, М использует для передачи необходимого ему концепта именно немецкую (а не французскую!) идиому: «Луч-

 

23 [II, с. 209].

24 Дант, отождествляемый с М.

25 Для М – немецком/идише.

26 Для М – русским.

27 О. Ронен, см. [2, с. 537]

 

ше всего это отношение28 передается немецким выражением austoben: студенчество должно перебеситься» [72, т. 2, с. 419].

Характерно, что начиная с конца 1930 г. М посвящает много времени чтению классической немецкой литературы: «в Арме- нии О.М. вернулся к немцам и в тридцатых годах усиленно их покупал – Гете, романтиков <…>. Еще он добыл кое-кого из пи- савших по средне-немецки» [9, с. 288].

Последнее сообщение мемуариста интересно еще и тем, что многие «средне-немецкие» слова ближе к своим Y-когнатам, чем соответствующие современные G-словоформы.

Немецкий продолжает в 30-х гг. служить lingua franca для М:

об этом говорят отрывочные свидетельства мемуаристов.

Летом 1930 г. на Севане М общается с не владеющим рус- ским языком армянским профессором именно по-немецки:

«разговорившись кой как по-немецки, мы сели в баркас…» [II, с. 101].

В 1935 г. (?) в перерыве собрания воронежской писательской организации М в коридоре разговаривает со своими знакомы- ми (также высланными в Воронеж) Калецким, Стефаном и Ай- чем по-немецки, что вызывает негативную реакцию окружаю- щих [90, с. 41-42].

В октябре 1935 г. в Воронеже в гостях у немца-флейтиста Шваба, М разговаривает с ним, в основном, по-немецки: «По- кой и семейный чай. Разговор почти по-немецки» [8, с. 157].

Наконец, следует отметить, что немецкие (или G/Y) вы- ражения в ряде случаев – как бы «на кончике языка» у М, что фиксируется мемуаристами. Например, Э. Герштейн в своих мемуарах о начале 1934 г. упоминает, что в разговоре с ней (о поэзии Ахматовой) «…Мандельштам проговаривает с осужде- нием: «…АУТОэротизм» [8, с. 53]. Здесь мемуарист фиксирует именно немецкое (а не французское, не русское и не идишское) произношение приставки auto-.

 

28 Имеется в виду отношение к господствующему в обществе мировоззре- нию.

 

3.2.2. Германизмы в текстах М: статистика, классификация, вид, пересечение с идишем.

 

3.2.2.1. Общая статистика. Всего выявлено около 450 «герма- низмов» в текстах Мандельштама29. Из них 62-65 % могли бы быть идишизмами, т.е. являются *когнатами соответствующих Y-слов или конструкций. В особенности высока плотность этих

«пересечений» с Y в дебютные годы М, т.е. с 1909 по 1916 гг. включительно.

 

3.2.2.2. Характеристики немецкого языка М.

Произношение. В G-суггестиях в текстах М явно проступа- ют некоторые черты южнонемецких (+ рейнский) диалектов.

В частности,

(а) сибилянтное произношение графемы ch = [š], проявляющееся в G-суггестиях у М, характерно для диалекта Рейнской области, к которой относится Гейдельберг, см. [92, с. 56]

(б) стяжение дифтонга [au] Æ [a]. Это черта южнонемецких диалек- тов30. Возможно также влияние идиша отца («польского» диалек- та Y?).

 

Пр им ер ы с т яж ения ди ф т о н г а:

 

– «Сусальным золотом горят…», 1908: «В кустах (‘куст’ = Strauch

[štrax]) игрушечные волки глазами СТРАШными глядят».

– «Два трамвая», 1925: «сонный (‘сон’ = Traum [tram]) трамвай».

– «Сегодня можно снять декалькомани…», 1931: «И Фауста бес [fasta- bes, для сохранения размера] – сухой и моложавый…».

– «Фаэтонщик», 1931: «Карабахе (Æ raubgierig [rabkierix] ‘хищный’), в

ХИЩНОМ городе Шуше».

– «10 января 1934»: «У конькобежца в пламень (Flamme) голубой, – / Морозный пух (Flaum [flam] ‘пух’) в железной крутят тяге…».

– «Стихи о неизвестном солдате» (вариант), 1937: «В глубине черно- мраморной устрицы / Аустерлица [asterlitsa, для сохранения разме- ра] погас огонек».

 

29 Все они приводятся в Приложении 1.

30 Например, баварского, см. [96, с. 100].

 

3.2.2.3 Соотношение немецкого и идиша в дискурсе М.

Из данных п. 3.2.2.1 следует, что большинство G-суггестий конкурируют с Y-суггестиями, причем плотность конкуренции выше в первые годы творчества М. Это – аргумент в пользу того, что «коренной, внутренний» немецкий М был немецким его отца, т.е. «немецко-идишским суржиком». При этом «идиш» самого М являлся смесью литовско-курляндского (мать – из Вильны, отец – из Жагор на границе Литвы и Курляндии) и польского диалектов.

В устах же отца М, по-видимому, часто звучал «германизи- рованный» (т.е. с повышенной плотностью немецкой лексики) идиш.

Поэтому в сознании М многие Y-слова контаминировались с соответствующими немецкими, и для отделения идишизмов от «германизмов» у М требуются иногда достаточно тонкие рассмотрения, иногда же просто не хватает информации.

 

Обычно при этом возникает один из 2 случаев:

Ситуация 1. Оба конкурента – фонетически различные

(иногда почти не различные) «германские» когнаты.

Пример: в стих. «В огромном омуте прозрачно и темно…» (1910).

В стр. «Соскучившись по милом иле, / То – как соломинка, минуя глубину…» «ил» связывается с «соломинкой» фонетиче- ски через Schlamm =Y[šlam] = ‘ил’.

Но Schlamm и Y[šlam] фонетически почти идентичны и при отсутствии какой-либо дополнительной информации, оконча- тельный выбор невозможен.

Ситуация 2. Y-конкурент осложнен гебраизмом. Пример: в стих. «Фаэтонщик» (1931).

В стр. «Там, в Нагорном Карабахе, / В хищном городе Шуше/» в подтексте слова «Карабах» происходит контаминация немец- кого raubgierig ‘хищный’ и идишизмов YL [reyb-xaye] ‘хищник’, Y [royb-xayeše] ‘хищный’, где основа [xaye] ‘зверь’– гебраизм.

Без дополнительной информации этих конкурентов невоз- можно развести.

 

3.2.3. Технические приемы использования германизмов в тек- стах М.

 

3.2.3.1. Лексема через свой G-эквивалент выходит на расширен- ное множество синонимов, омонимов, вообще расширяет свой семантический ареал.

Пример. Слово «нежный» получает «право» на использова- ние широкого семантического спектра немецкого fein ‘мелкий, изящный, деликатный, нежный, прекрасный, хитрый, умный’ и становится, в зависимости от своего желания («Слово – Психея»!), любой частью этого спектра и наоборот. Поэтому [I, c. 130] «мелкий дождик» становится «нежным дождиком»,

«в нежной сутолке» означает «в деликатной сутолке», «народец мелкий» может означать «народец умный», а «самый нежный ум» [I, c. 135] может быть «самым хитрым умом» и т.д.

 

3.2.3.2. Словосочетание достигает результата 3.2.3.1, проек- тируясь в немецкое (идиш) объединенное «сложное слово», и

«выкачивая» из него измененную семантику.

 

Примеры:

– «сонные казни» в «Разговоре о Данте», Гл. II, приобретают в резуль- тате этой процедуры нестандартную семантику немецкого Traum- strafen = ‘воображаемые (напр. в сновидении) казни’.

– точно так же в строке «Сонным обзором я жизнь воскрешаю»31 имеется в виду не сонное состояние «обозревателя», а обзор, являю- щийся как бы видением, галлюцинацией, т.е. нечто вроде немецкого Traumübersicht.

 

3.2.3.3. Лексема достигает результата 3.2.3.1, но не через «полное тело» своего G-эквивалента, а через использование его консо- нантного костяка – генерируются связи с русскими словофор- мами с тем же (может быть, переставленным) консонантным составом. Эта техника32 продуцирует странные, на первый

 

 

31 Вариант к стих. «Нет, не мигрень…» [I, c. 394].

32 Работающая, разумеется, в обоих направлениях: как от исходной немец- кой словоформы, так и от исходной русской словоформы.

 

взгляд, связи: «часто пишется казнь, а читается правильно песнь» [I, c. 207].

Пример. В том же стих. «Голубые глаза…» 1934 г. слово

«казнь» через свой консонантный набор [k/g-z-n] связывается с G/Y-словом Gesang [gezank] = ‘песня, стих’, что и имплицирует русское слово «песнь», см. подробнее Приложение 1.

 

3.2.3.4. Изначально работает сквозной набор консонант (воз- никающий чаще всего, из какой-то русской или G/Y – слово- формы), генерируя G/R-связи и смыслы – «поэтическую речь живит блуждающий многосмысленный корень» [II, c. 209]. Эта техника параллельна рассмотренному еще О. Роненом в работе

1973 г. приему анаграммирования ключевого слова в тексте М [29, c. 244].

Пример. Набор консонант (PRSTN) в «Грифельной Оде» ге- нерирует слова «кремень» (через Feuerstein = ‘кремень’), «ста- рая песня», «перстень» и далее через весь текст.

 

3.2.3.5. М часто использует устойчивые ассоциативные ряды, порождаемые G/R-связями, как. стандартные ассоциативные блоки.

Примеры таких стандартных блоков:

(1) шум-пена–музыка, (2) хлеб-плоть-слово, (3) дремучий- густой-поэтический, (4) шелест-хмель, (5) глаз-стекло-стакан- рюмка, (6) кровь-цвет и т.д.

 

3.2.3.6. М использует скрытые G-словоформы для придания дискурсу (или усиления) эффекта разговорности, спонтанно- сти, эмоционального контакта с «собеседником», для получе- ния того, что в гештальт-психологии называют aha-effect. Этим эффектам способствует «структурная неожиданность», изо- лированность, выключенность этих слов из синтаксиса фразы, их врезание как бы в скобках в тело фразы33. Сюда же типоло-

 

33 Интересно, что приблизительно то же (использование грамматически изолированных элементов, «тенденция к диалогичности», «направленность на контакт с собеседником») говорит Л. Найдич, анализируя стиль Пауля Целана, немецко-еврейского поэта, переводившего М на немецкий и во многом себя с М отождествлявшего [6, с. 197].

 

гически относится направленная «макаронизация» текста для достижения определенного стилевого эффекта.

Пример. «Это есть художник Альтман…».

 

3.2.3.7. Скрытые G-словоформы используются М для «проза- изации» дискурса, для получения в тексте эффектов, которые он в статье «Буря и натиск» (1923) квалифицирует как свойства прозы: «Проза асимметрична <…>; настоящая проза – разно- бой, разлад, многоголосие, контрапункт; …» [II, с. 293].

 

3.2.4. «Германизмы» («германо-идишизмы») в текстах М – явле- ние настолько массовое, что возникает ощущение присутствия

«в голове М» некого постоянно работающего механизма, кото- рый мы назовем *германским монитором34.

Германский монитор или «G-монитор» в тексте Мандель- штама – это процесс отслеживания в порождаемом тексте G/Y/R-связей и модификации на их основе уже созданного и создаваемого текста.

Этот «монитор-переводчик», линейно продвигаясь вдоль уже созданного текста, отслеживет возможные ситуации германо- русской омофонии, омонимии, паронимии, эквиконсонантизма (совпадения наборов консонант в словоформах) и т.д. и генери- рует их проекции «вперед и назад» в создаваемый текст.

Перефразируя высказывание Мандельштама про Хлебни- кова в статье «Буря и натиск»35, можно было бы назвать этот процесс «идиотическим синхронным переводчиком».

Это явление, возможно, уникально36 и дело здесь, похоже, не столько в использовании техники парономазии и других ре- левантных технических приемов, сколько в какой-то скрытой

 

 

34 Это явление ранее рассматривалось нами в работе [97]. Напомним, что

«германизмы» в текстах М (т.е. результаты «работы» G-монитора) собраны в

Приложениях 1 и 2.

35 «Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе –

железнодорожный мост или “Слово о полку Игореве”».

36 Отметим, что В. Хазан, исследователь творчества Довида Кнута, описыва- ет (анализируя кнутовское стихотворение «Молчу в тишине») феномен, кото- рый в нашей терминологии можно было бы назвать «фонетическим француз- ским монитором» у Кнута: «…оба потока “фонических ассоциаций” – русских

 

сверхзадаче (может быть, не осознанной в ранний период твор- чества), см. 3.2.5.

Интересно, что G-монитор работает, по-видимому, в боль- шинстве текстов Мандельштама, но может «включаться» на одном отрезке текста и «выключаться» на другом.

Иногда G-монитор «вылезает на поверхность», как напри- мер, в 16-й главке «Четвертой прозы», где в текст «потока со- знания» вдруг врезается «идиотический синхронный перевод- чик»: «Ходят армяне из города Эривани с зелеными крашены- ми селедками. Ich bin arm – я беден».

 

3.2.5. Реконструкция причин появления этого поразительного феномена – работы «G-монитора» в текстах М – требует рас- смотрения более широкого контекста. Здесь мы приводим на- бор соответствующих причин/факторов в конспектном виде, не вдаваясь в (вообще говоря, необходимое) обсуждение ряда дефиниций и утверждений.

 

(а) Культурно-цивилизационная сверхзадача. «Встроенная» медиативность, интерфейсность Мандельштама37. Ориента- ция на «перекличку» между культурами, на «перенос пыльцы»

 

 

и французских – встречаются, переплетаются, образуя причудливые билинг- вистические узоры. Создается впечатление, что Кнут пишет текст как бы одно- временно на двух языках <…> текстовые элементы структурируются как бы из двух языков, один из которых является, условно говоря, “основным”, “ак- туальным”, полностью подчиняющим себе план выражения (на нем пишется стихотворение), а другой – “подтекстным”, существующим только как потен- циальный план содержания и институцированным в виде виртуальной реаль- ности. В целом этот способ письма живо напоминает перекодировку “своего” и “чужого” слова в потоке того, что принято называть бахтинским термином “двуликой” речи (заметим, что мы говорим о просодической стороне текста, и, стало быть, упомянутые перекодировки касаются, прежде всего, его фонетиче- ского строя)» [148, с. 26]. Но примеры русско-французских «фонетических фи- лиаций», приводимые Хазаном, крайне скудны и, на наш взгляд, недостаточно обоснованы даже для одного рассмотренного стихотворения. Поэтому идея о присутствии «французского монитора» у Кнута остается пока интересной ги- потезой. Заметим, что в феномене «германского монитора» у М принципиаль- но важна «демонстративная» массовость его проявлений.

37 Характерная, вообще говоря, для ЕЦ, фокусом управляющих матриц ко- торой М является, см. об этом Гл. 2.

 

одной культуры на «цветы» другой. «… поэты говорят на язы- ке всех времен, всех культур <…> говорящий не знает языка, на котором говорит. Он говорит на совершенно неизвестном языке. И всем и ему кажется, что он говорит по-гречески или по-халдейски»38.

В этом контексте использование омонимов, омофонов, па- ронимов и консонантных «пакетов информации», ассоциаций и суггестий – являются для М техническими способами и ин- струментами для межкультурной и межъязыковой (в основ- ном, русско-немецко-идишской) «переклички».

 

(б) «Двойничество», оксюморонность как один из «управ- ляющих архетипов» ЕЦ, носителем которых является М (см.

2.2), проявляется в оксюморонности лексико-семантической. В частности, G/Y/R-омонимия и омофония доставляет пример такой «оксюморонности»: ДВА взаимоисключающих слова/ смысла в одном слове39.

Конечно, вообще говоря, имеет место некое встроенное общечеловеческое «двойничество»40. Но дело в том, что у М (и вообще в парадигме ЕЦ) это явление проявляется необыч- но мощно и вполне осознанно-программно. Уже в ранней ста- тье 1910 г. М говорит о «лирическом гермафродитизме» поэта:

«Лирический поэт, по природе своей, – двуполое существо, способное к бесчисленным расщеплениям во имя внутреннего диалога»41 [II, с. 138].

В. Топоров в работе 1991 г. «О “психофизиологическом” компоненте поэзии Мандельштама» говорит об этом явлении в психике и текстах М: «авторефлексивность возвращает нас к проблеме “двойничества” в широком ее понимании: два объ- екта в одном месте …» [98, с. 434].

 

38 «Слово и культура» [II, с. 171–172].

39 Напомним рассмотренную в п. 1.2 характерную для дискурса ЕЦ «язы- ковую» Y-поговорку, описывающую это явление: «a kluger faršteyt fun eyn vort tsvey», ‘умный создает в своем восприятии из одного слова – два’» [58, с. 17].

40 Например, Г. Зиммель говорит: «В глубине нашей души кроется, очевид- но, некий дуализм, который, не позволяя нам воспринимать картину мира как неразрывное единство, постоянно разлагает ее на целый ряд противополож- ностей», цит. по [77, с. 78].

41 См. к этому пункт (в) о «шизоидности».

 

(в) Шизоидность психики М. Гештальт-нарушения. Шизо- идный билингвизм. Скорее всего, к М вполне применим диа- гноз, поставленный Хлебникову харьковскими психиатрами в

1919 г. «амбивалентность», «наклонность удерживать в созна- нии полярно-противоположные содержания».

 

(г) По-видимому, М подвергся в рассматриваемом аспекте мощному внешнему идеологическому воздействию со стороны сначала Анненского (влияние которого на себя подчеркивал сам М), затем Хлебникова и Белого.

Ср. С. Маковский об И. Анненском: «Больше, чем кто-либо из русских поэтов, он любил неологизмы и галлицизмы. <…> Сочетаниями иностранных заимствований и народных обо- ротов он особенно дорожил, и это характерно для всего скла- да его личности, пронизанной средиземноморской культурой и вместе такой до предела русской! <…> Анненский всегда на земле и всегда где-то в иной духовной действительности, и это ДВОЕРЕЧИЕ придает произносимым словам как бы новый смысл: они насыщаются смыслом всего, что угадывается сквозь них, за ними» [59, с. 112–113].

Ср. Ф. Степун об А. Белом: «Эта явная раскосость его взо- ра, связанная с ДВУПЛАННОСТЬЮ сознания, поражала меня всегда <…>. Своей ширококрылой ассоциацией он в полете речи связывает во все новые парадоксы самые, казалось бы, несвязуемые друг с другом мысли. Логика речи все чаще фор- сируется фонетикой: человек провозглашается челом века, ис- тина – одновременно и естиной (по Платону) и ѣстиной (по Марксу) <…> минутами смысл речи почти исчезает. Но <…> Белый ни на минуту не теряет <…> изумительного дара своего высшего словотворчества» [59, с. 199].

С воздействием Хлебникова, для которого поэтический язык должен был быть «странным», «чужим», резонировали собственные психические особенности М (см. пункт «в»).

Ср. высказывания Хлебникова в «Досках судьбы»42:

«Слово особенно звучит, когда через него просвечивает иной “второй смысл”, когда оно стекло для смутной, закрывае-

 

42 Цит. по [99, с. 236–237, 245].

 

мой им тайны, спрятанной за ним, тогда через слюду и блеск обыденного смысла светится второй, смотрится темной избой в окно слов. <…> я ощущал обжигающий смысл поговорки, точно полный тока проводник, тугой силами молнии, коснулся меня <…>.

Такие сельские окошки на бревнах человеческой речи быва- ют нередко. И в них первый видимый смысл – просто спокой- ный седок страшной силы, второго смысла. Это речь дважды разумная, двоякоумная=двуумная. Обыденный смысл лишь одежда для тайного».

 

(д) «Динамический прагматизм», одна из управляющих ма- триц «еврейской цивилизации», носителем которых является М (см. подробнее 2.3), проявляется в динамичности лексико- семантической. Специфическая «динамическая семантика», сдвинутость, размытость смысла, «семантический импрессио- низм». Резкое проявление этой ориентации в постоянных по- пытках «ухода из нашей речи» (семантики) в другую, обычно, в G/Y-дискурс43.

 

43 Точнее, в парадигму «межъязыковой интерференции», в рамках которой

G/Y-дискурс у М наиболее массовиден.

 

 

 

Гл ав а IV

 

М а н д е л ьшт ам и «а шк ена з ская»

(н ем ецк о-евр ей ская) циви лиз а ция

 

В наследство от прошлого он получил горсточку слов, cкудный словарь и немного образов.

Египетская марка

 

 

Все это не релевантно, потому что идиша

Мандельштам не знал.

П. Фрейбургер, географ-

мандельштамовед