Апреля – День восемьдесят девятый.

Медленно становилось лучше. Ну, лучше – это довольно относительное понятие, я, по крайней мере, мог ходить, дышать и чувствовать что-то, помимо боли. В субботу меня перевели из реанимации, но всё равно все выходные я видел перед собой лица любимых людей.

Это было как в той песне, где говорилось о том, что любовь – это смотреть на то, как твой любимый умирает. Я думал, что это, скорее всего, правда. Я смотрел на маму и понимал, что она умирает, глядя на то, как умираю я. Любить кого-то – это значит быть рядом с ним, даже если осталось всего 3 месяца, смотреть, как он умирает, и умирать вместе с ним, давать разрешение на то, что он может сделать больно, когда уйдёт.

Это странно, но любовь открывает тебя для боли. Это как отдавать кому-то своё сердце и доверять ему в том, что он не сделает больно. Но это также и признание того, что когда он уйдёт, он может забыть вернуть вам это самое сердце обратно.

В случае с Гарри я смогу удержать его сердце у себя даже тогда, когда он исчезнет вместе с моим.

Апреля – День девяностый.

Нам с Гарри удалось сопоставить наши графики химиотерапии, и весь вечер дождливого вторника мы провели у телевизора. Так как я всё ещё чувствовал себя ужасно, со мной всегда была моя кислородная маска, но я, тем не менее, не собирался переезжать в больницу. Гарри так же не мог приехать, поэтому всё, что у нас было – это телефонная связь.

Это вовсе не было каким-то особенным свиданием с ужином, но всё равно сидеть на моём старом потрёпанном диване и слушать комментарии Гарри на тему того, должна ли невеста брать то платье или нет, было прекрасно. Было мало радости в том, чтобы чувствовать себя мешком, набитым прогнившим картофелем, но всё же делить этот момент с кем-то было несколько уютно.

- Ну, и что делает эта кислородная маска? – Гарри спросил во время рекламы. – Ты уже дал ей имя?

Я улыбнулся и посмотрел на баллон с кислородом рядом с собой. У меня вовсе не было никакой идеи для имени, но почему бы и нет?

- Нет.

Он поцокал языком.

- Я вообще не знаю, почему встречаюсь с тобой, ты, нетворческий язычник.

- Ты единственный, кто говорил мне, что хочет татушку звезды. А это относится к десятке тех вещей, что люди делают, если у них нет воображения, но есть желание сделать что-то, - я подразнил его, плотнее заворачиваясь в футболку Лиама и сдерживая тошноту. Это было убийственно, я постоянно голодал, учитывая, что при одном взгляде на еду мой желудок делал сальто.

Гарри обиженно засопел, а я постарался сдержать смешок.

- А может они делают это потому, что это действительно круто.

Я улыбнулся трубке.

- Ты будешь выглядеть ооочень классно со звездой на лбу.

- И это точно не то место, где я бы сделал это, - он ответил, всё ещё не сумев побороть раздражение в голосе. – А сейчас ты меняешь тему! Я всё ещё хочу знать, как ты назовёшь свою кислородную маску.

Я фыркнул.

- Ты такой настойчивый. Назови сам.

- Может, я так и сделаю! Что насчёт «Король Людовик XVI»?*

- Людовик XVI был обезглавлен. Я не хочу, чтобы мою кислородную маску обезглавили, Хаз. Это будет печально для всех нас, - я ответил, закатив глаза так, будто бы это реально можно было бы передать по телефону.

- Но мы можем сделать ей милую маленькую корону! – он просто горел энтузиазмом, а я только поправил маску. Я всё ещё не привык к этой штуке, но врач сказал, что скоро она станет почти что частью моего тела.

- Ты такой неудачник. Как ты вообще додумался до этого? – я спросил. Хотя, если честно, его глупость – это как раз то, что я любил в нём.

- Как насчёт имени «желание»?

- Я не буду звать мою маску желанием, - я категорично ответил. – Это глупо.

Голос Гарри был на грани шока.

- Это ссылка на фильм! Боже, Луи, как ты вообще себя терпишь!

Я засмеялся, но даже это простое движение превратилось в приступ кашля. Мне всё же удалось отдышаться, но голос был чуть более хриплый, чем обычно, когда у меня, наконец, получилось хоть что-то сказать.

- Если я однажды выплюну свои органы на пол – виноват будешь ты.

- Тогда не делай этого, не думаю, что Лиам будет счастлив отчищать тебя от ковра.

- Определённо, я не буду счастлив, если меня будут отчищать от ковра, - я сказал, прижимая ноги к груди.

Ещё одна из всех вещей, что я любил в Гарри, - его любовь ко всему миру, то, что он беспокоился о вещах, о которых не беспокоился больше никто, вроде татуировки звезды или имени для кислородной маски. Он был страстным, легковозбудимым, слишком большим для собственного тела.

- Но тогда что держит меня в живых ещё? Надежда.

- Ты можешь звать её надеждой, - он предложил.

- Это так глупо, что я сейчас заплачу, - я ответил. Но всё-таки подумал о том, что мне нравится. Так же, как может нравиться дешёвый роман или плохая попсовая музыка. Это вроде и плохо, но хорошо в то же время.

- Ну, вообще-то ты это предложил, со своими глубокомысленными комментариями, - он ответил, а я почти почувствовал его улыбку и то, как морщинки появляются в уголках его глаз.

Я подавил смех, вовремя вспомнив, чем это закончилось в прошлый раз.

- И теперь ты можешь носить с собой кусочек надежды всегда, - он сказал. – Ну, в том смысле, если мы будем задумываться о смысле.

Я улыбнулся и почувствовал знакомое ощущение любви в груди.

- Конечно, мы будем задумываться об этом!

Гарри засмеялся.

- Отлично. А теперь тихо: я хочу узнать, какое платье она выберет.

Я пробормотал что-то в знак согласия и укутался плотнее в одеяло. Улёгся поудобнее и почти сразу начал проваливаться в сон под мерное дыхание Гарри и шум телевизора с Надеждой на лице.