Глава 7. Рассуждение о путях причинения зла

 

В горести заломив руки, бросил Даниил слова упрека бесстрастно внимавшим небесам:

- Ты, Творец всего сущего, взирающий с небес, не чувствуешь ли ты за собой вины в произошедшем? Я впал в гордыню, вообразив себя твоим глашатаем, но не ты ли создатель гордыни? Целая страна под игом запустения, но не Ты ли соблазнил насельников ее видением близости к себе? Ведь это Ты создал и добро и зло! Но к чему Ты мучаешь своих тварей, делая их полем битвы добра и зла? Не равны воинства добра и зла, ведь коли зло идет на приступ, то измена обосновалась в сотне души, измена эта есть необходимость приспособления к условиям существования – Тобой же созданным! Чтобы жить надо грешить. Какой же выход Ты предлагаешь нам, тварям своим? Неисповедимы пути твои, но все они ведут к страданиям!

Стих крик, но небеса ответствовали молчанием.

И тогда со словами утешения к Даниилу обратился Раджа:

- Ответь по совести на вопрос, разве Господом ниспосланы нам все трудности и испытания? Не в нас ли самих их источник?

- Немало зла творим мы себе сами по собственному неразумению: дерзаем в гордыне на положение, несоизмеримое с нашими возможностями, посягая в алчбе на существование не по честно полученным средствам, после крушения замыслов обращаемся с гневными упреками к горным мирам;

- Зло причиняют людям лютые звери, свирепые волны уносят с собой прибрежные селения, вулканы заливают лавой все окрест, но разве невинно убиенное животное не получает из рук Кармы новое обличие, чтобы в последующем рождении отомстить своему обидчику? Закланное на жертвенник животное очищается от всех грехов и становится человеком, поднимаясь тем самым на ступеньку выше к познанию Бога. Господь еще может извинить убийство земных тварей ради спасения от голода и холода, если все другие способы борьбы за существование исчерпаны, но смерть зверя во имя ублажения страсти к смерти, к мучению и крови карается беспощадно, и в последующем рождении судьба снова сводит убийцу и убитого, то теперь они уже меняются ролями;

- И не равна ли в глазах Господа цена жизни человека и самой последней букашки? Ведь все они – Его дети и Он их любящий отец! Но ведь наша Земля, тоже своего рода живое существо! Души умерших вселяются не только в живые создания. Мириады душ колышут океан в его ложе. Как ни отлично их понимание служения богам от нашего, но и они по своему приносят жертвы, и их моления так же угодны Господу. Если мы не возмущаемся принесением животных и людей в жертву богам и идеям, то как мы можем протестовать против такого поклонения океана и земли?

- И Земля и Океан, питающие все сущее, нуждаются в пище для продолжения своей деятельности во благо всех тварей. Не только человеческие тела, разложенные на составляющие, питают почву и дно морей. Души умерших тоже вовлекаются в деятельность стихий, служащих всей вселенной;

- Так ли уж ужасно стать духом волны, баюкающей в своей утробе тучные рыбьи стада? Подняться в небеса и оплодотворить дождем изнемогающее от жажды поле? В теплой земле направлять токи вод и движение корней злаков? Подняться нивой на радость земледельцу и снова вернуться в мир движущихся тварей?

- Разве эта судьба ниже положения Владыки Мира? Ведь это удел одного из слуг чудесно устроенного Богом мира!

Со смирением выслушал Даниил увещевания раджи, но не умалилась в нем гордыня и вновь приступил он с упреками к небу:

- Пусть я заблуждался в том, что считал зло приходящим извне, но все-таки как появилось оно в замысле Божьем! Кто и по чьей воле воплотил его в жизнь? Если это Сатана, то пусть предстанет пред нами и свидетельствует по этому делу!

Прежде чем Раджа смог удержать Даниила от подобного кощунства громом прогремел глас свыше:

- Раб мой! Пади и трепещи! Князь Зла, властитель твой, сей миг предстанет пред тобой!

Сраженный страхом, Даниил скрыл лицо в ладонях. Небывалый и немыслимый свет тьмы залил сумерки, и Раджа последовал его примеру.

А когда они осмелились поднять глаза, демон, обличьем схожий с обыкновенным путником, сидел у костра:

- Присаживайтесь к огню, - любезно предложил он. – Ночь длинна, ее легче коротать за приятными разговорами.

С робостью Раджа и Даниил устроились на свои прежние места. Ничего пугающего не было в облике их собеседника, но вселяющее ужас появление его свидетельствовало о том, что это действительно Отец Тьмы и кроткое поведение его скорее напоминало издевательскую любезность палача.

Мановением руки Князь Зла расстелил скатерть и аромат чудесных яств коснулся обоняния собеседников.

- Прошу вас, откушайте, - принялся настойчиво потчевать Сатана. – Не побрезгуйте столь скромным угощением. Коль вы насытились своей скудной похлебкой, то вкусите из вежливости хотя бы крошку, помятуя о том, что только с врагом нельзя преломить кус хлеба.

- А ты и есть враг, - унимая дрожь в голосе сказал Даниил. – Враг мой, враг рода человеческого и враг Господа моего. Изыди прочь, проклятый, во мрак, неосвященный Божией благодатью и жди с трепетанием сердечным суда Господнего.

Сатана кротко выслушал обращенное к нему проклятие и обратился к Радже:

- Ты тоже мыслишь так, верный бхакта Кришны?

- Да, царь демонов. Я не оскверню свои уста ложью и малодушием перед смертным часом.

- Что ж, объявляя себя своими врагами – что ждете вы?

- Смерти, мучительной смерти телесной. Но души наши никогда не будут тебе принадлежать, – твердо ответили Раджа и Даниил.

- Неужели я так страшен, что каждый встречный ждет немедленной смерти? – с печалью в голосе спросил Сатана. – А если я ищу лишь возможность оправдаться в ваших глазах?

Даниил и Раджа переглянулись, пораженные таким оборотом беседы.

- Ты думаешь, что Господь пустит когда-нибудь тебя пред свои светлые очи и тем самым обелит твое существование? Ты думаешь, что грешники простят тебя, тебя, ввергнувшего их в грех, тебя, обрекшего их на мучения в геене огненной? – строго вопросил Даниил.

- Рыб мой! Будь обвинителем моим от лица всех грешников, взыскующих с меня: а ты, бхакта, будь блюстителем закона, царским надзирателем над судопроизводством, тем паче, что тебе ведом законы и справедливость. И поскольку обвинение мне давным-давно предъявлено и свидетели прошли нескончаемой чередой – от Адама и кончая тобой, Даниил, я прошу дать мне слово для защиты.

- Молви, но пусть правдивой будет твоя повесть, Отец Лжи!

Сатана преклонил главу пред мыслимым судебным уставом и начал свою речь:

- Давайте рассмотрим без предубеждения пути причинения зла, - начал Сатана. – Ибо только правильное понимание природы добра и зла может приблизить нас к познанию Бога.

- Хотите знать, светлейшие судьи, как человек попадает в круговорот добра и зла?

- Крохотная песчинка рая, попираемая стопой Господа, ближе к нему, чем любой из земных подвижников. Но счастливее ли она их, попираемых к унижаемых, распинаемых и многообразно умерщвляемых? Вечный путь души – путь духовного подвижничества во имя Божие: вечное духовное горение алчущих просветления душ – вот истинное украшение Господа, источник его всепривлекающего сияния. И вот, достигшая пределов своих дерзаний душа, упоенная заслуженным блаженством, полна мятущихся помыслов – ибо кажется бесцельным ей такое существование, не озаренное подвижничеством во имя Божия. И вот, как о великой милости, взывает она к Всемилостливейшему с просьбой исторгнуть ее за пределы рая в окружающий мир материальных энергий в любую из существующих вселенных в любое тело, чтобы потом, через мириады перерождений, терпя муки и лишения, силой любви взмыть к божьему свету, с радостью обретения обнять стопы Господа. И ничто не может сравниться с этой радостью существа, после столь долгого восхождения достигшего вершины, и радостью Бога, вновь принявшего в свои объятия свое создание. И вновь, и снова и снова, ради того чтобы испытать это величайшее наслаждение душа бросается в пучину материального мира, а Господь решается обречь на невыносимые страдания свое творение, плоть от духовной плоти своей.

- Хотите знать, светлейшие судьи, как появился окружающий нас мир, который представляется нам полем битвы добра и зла?

- Видение озаряет разум Господа и тотчас мысль Его воплощается в материальных образах. Из глубин духовной энергии, которая суть Бог, всплывает, устремляясь к поверхности, сотворенное едино мышлением, Вселенная, вселенная с неисчислимыми тварями и преподанными законами бытия. Облекшееся плотью видение вздувшимся пузырем плывет в потоках океана чистой незамутненной энергии духовности;

- Проходит время, непредставимое человеку, чей предел определен в век, и, исчерпав начальный импульс, существующая вселенная вновь опускается в глубину духовного океана, вновь растворяется в нем в своем первоначальном состоянии. Это вершится согласно закону тяготения духовной сущности каждого творения к наиболее плотному и чистому сгустку духовной энергии, которое и есть Бог. Тогда души, взыскующие мира небесного, избавившись от уз материальных тел, вновь сольются со своей Пра – Душой;

- Так совершает энергия Господа свой миллиардолетний кругооборот, по замыслу Божиему и движимая самосовершенствованием душ, истекая от первосущностного состояния через множество изменений, переливаясь всеми красками и состояниями, от незамутненной чистоты духовности до косности камня. Видения Господа, игра Его воображения, используют все богатства видоизменений энергии для создания иллюзорных миров – иллюзорных по существу, по роду своему, но реальных для тех, кого они окружают, кто составляет их;

- Мы называем проявление энергии Господа Его сновидением, называем условно, не в силах выразить низменными словами всей сущности глубины и многообразия этого явления. Более того, даже в принципе мы не можем осознать процессов зарождения первообразов и законов, по которым эти образы будут развиваться, их последующих трансформаций, облекающих идею в материальные покровы разной степени косности в различных сочетаниях. Все наблюдаемые нами феномены, лишь тени, отображение образов на поверхности замутненной духовной энергии: зарница далекой зари;

- Хотите знать, светлейшие судьи, что за нужда Господу творить миры?

- Причиной же тому то, что для Бога, Всесведущего и Всепредвидящего, есть одна тайна, с трудом Им прозреваемая – Он сам. И если творению Его не дано обозреть всю широту его замыслов и измерить глубину Его деяний, то самому Господу также недоступна глубина своей души и высота ее полета. Несотворенная и непознаваемая, извечно существующая и пребудущая бесконечно, сущность Божия не может пребывать в покое и бездействии. Чтобы выполнить свое предназначение для осознания себя личностью, для познания самое себя, она должна развернуться из ничего – первоначала, создать пространство и время и заполнить его своими мыслеобразами, облекшимися в плоть;

- Нет иного пути у Господа для испытания своей души как создавать миры и заселять их своими эмоциями. В их-то взаимоотношениях, в их любви и ненависти, в их деяниях и размышлениях Господь познает самого себя, поскольку все Его творения есть Он сам;

- Не ты, Даниил, в унынии посыпаешь пеплом и вообще ропчешь на Бога – нет, это Он сам твоими устами взывает к своей первосущности и совместно с ней пытается разрешить, почему деяния во имя добра служат злу;

- Не ты, Раджа, бредешь по бесконечным дорогам, а Он сам стремится к самому себе, трепеща от грядущего слияния частей Единого и боязни, что путь этот может быть неверен;

- То, что человекам неведом истинный путь к Богу, по замыслу Божьему, ибо простейший и удобнейший путь к Богу просто не существует, Господу неведом кратчайший путь к своей душе и каждый, принужденный идти к самопознанию, служит поводырем для Него;

- Во имя этой цели сотворил Он мириады миров и заселил их несчетным количеством тварей, живя их жизнью, изнемогая от их лишений, сорадуясь их нехитрым праздникам, и так, совокупляя их жизненный опыт и присовокупляя к своим размышлениям о собственной природе, Бог идет к самому себе;

- Игрой называют это люди, вечной игрой Бога. Извечно существует мир и пребудет вечно, ибо непознаваема по сути своей сущность Бога;

- Так причем тут добро и зло? Разве можно рассматривать Игру Господа в таких категориях? Все, что исходит от него, добро и благо. А зло в том виде: в каком вы понимаете это, непосвященные в замысел Божий люди, всего лишь необходимое условие игры, ее двигатель;

- Неужели вы осмелились помыслить, что Господь способен хладнокровно обречь свои создания на муки существования? Нет, нет и нет! Он сам мучается в вашем образе и Ему неимоверно тяжелее, чем вам, ибо ему приходится печалится и о вашем неведении, в ослеплении которого вы бросаете Ему упреки!

Сатана неожиданно смолк и прошло много времени, прежде чем судьи его поняли, что ответчик завершил свою оправдательную речь.

- А ты, Сатана, прозревший замысел Божий, не презрел ли ты его? Почто ты мучаешь существа, направляя их на не путь истинный?

- Я сам взял на себя эту роль. И хотите знать почему? Потому что именно мне больнее всего наблюдать чужую боль. Забота сия тяжела и неблагодарна и я решил, что не стоит возлагать ее на другого. Пусть уж я буду и искусителем и палачом, чем кто-то другой осквернит себя подобным промыслом. Карма нашего мира ужасна, но я не боюсь наказания в грядущей эпохе, с именем Господа на устах я перенесу все. А после… После я обниму Его колени и может быть Он с отеческой улыбкой выслушает о моих страданиях и благословит меня на новые подвиги.

Потом он робко спросил Даниила.

- Ты пойдешь со мной?

И Даниил, отбросив сомнения, склонился пред Сатаной и в знак принятия служения покрыл голову полой плаща Господина.

- А тебе, - обратился Сатана к Радже. – Я помогу, хоть это и не в моих привычках, - он мановением перста поднял одного из джинов, колеблющимся обликом восседавших кругом почтительной свитой и тот с диким хохотом взмыл в небеса. – Я вызову сейчас песчаную бурю, что приведет караван к этим руинам. Наймись стражником и с ним ты дойдешь до Артамышского майдана, что стоит на полноводном Итиле, где славный каган сарматов собирает мыт с проезжих купцов.

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЧАРИЙ МИР

Глава 1. Набег

Артамышский городок тот был делан на четыре угла. С наречной стороны ставлена башня сторожевая, городня землей обсыпана, а стена была обделана рвом в рост человеческий.

Кругом городка же стояли улусы.

Бойкое то было место, поднимались по Итиль-реке корабли персидские с серебряной чеканной посудой, высоким берегом брели караваны с многоцветными тканями и златочеканным оружием, по горным речушкам спускались на челнах лесовики с золотым песком и самоцветами, от полуночи сплавлялись ладьи с мешками, туго набитыми меховыми сороками и белокожими рабынями.

Все лето кипел на майдане торг…

Но лишь тронулись с окрестных заводей птичьи стаи, из камышовых заводей старицы в предутренней мгле скользнули бесшумно к пристани низкобортные челны, и прежде чем опешившие сторожа успели поднять тревогу, на бревенчатый прикол скакнули дюжие молодцы, сноровисто порубили сторожу и бросились по косогору к посадским строениям. А с реки подгребали ладьи, с шелестом увязали в прибрежном песке, через борта их пометались воины в тускло блеснувших при занявшемся пожарище стальных шеломах.

Взревели боевые рога, пробуждая торговый люд и побуждая к обороне, да поздней была та тревога. Между сараями и хибарами сновали лихие набежники, деловито крушили врата, с разбором тащили тюки с товарами, купцов же и приказных рубили походя мечами. Опомнившись от неожиданности, торговцы отшатнулись к мытной избе и там с охраной приняли в копья самых ретивых преследователей. Мытарь с кривой саблей и доспехах на голое тело крутился у ворот, с рычанием бросался в схватки, да и как было не рваться ему: жадно, ненасытно хлебал городок из протекающей мимо золотой реки и оседало то золото поначалу в мытной избе, а уж потом преподносилось кагану. Вот и сейчас на полках громоздились штуки тканей и связки мехов, а в укромных местах в ларцах поблескивал мытный сбор. Блеск тот был настолько силен, что привлек из-за северных лесов лодейных людей. И цена тому золоту была одна – смерть, смерть мытырю, если хоть один золотой из сбора не будет обласкан пальцами кагана, смерть сторожам, что развеяли по ветру каганье богатство; смерть валила на них толпой чубатых людей; смерть поигрывала саблей палача за их спинами. Уставя копья, стража с купцами готовилась к неминуемой погибели. Помощи ждать было неоткуда – городок был почти пуст, каган со своими богатурами забавлялся звериным ловом на редколесных увалах.

Лишь наскоро почистили сараи лодейные люди да хлебнули по глотку воды, как голова повел их на приступ, в драку съемную и копейную, до самого всхожева солнца, пока не порубили всех с головы на голову. И в схватке той у ворот, где Раджа тяжело отмахивался топором, удар шестопера задел скользом незащищенную голову. Раджа уже не слышал крик: «Дюжий ратник! Емлите его живьем!»Лодейные люди по трупам ворвались в избу, торопливо хватали золото, на майдане вязали полон. Бесчувственного Раджу обвили жгутами и сбросили в ладью, под ноги гребцам.

Ватага жадно поглядывала на городок, да следовало поторапливаться, конники из окрестных улусов скапливались у его стен, в бой не шли, но из тугих луков постреливали в посад. Вот-вот по блистающей росе проложат след каганьи сотни – упаси Свентовит очутиться на пути разъяренной наглым грабежом степной лавы. А того хуже, пойдут сотни вверх по берегу в обгон, у дальних юртовий прижмут к берегу, прямо под дальнобойные луки.

Набежники едва столкнули на глубину осевшие под грузом ладьи, дождались оставшихся, которых сарматы едва не копьями сгоняли в реку и, пригнувшись за щитами, скоро погребли на стержень. Хоть с трудом выгребешь против ленивомогучего течения, но все дальше от плотно обсевших урез воды лучников. На свое счастье голова учуял утренний ветер, стекавший с круч, и приказал распустить полотняные ветрила.

От гама и тряски Раджа пришел в сознание, с трудом пошевелился, высвобождая тело из-под тюков, наконец, понял, что связан. От этой мысли кровь вскипела в жилах: никогда узы не касались его тела. Сколь бы хитры и коварны были его враги, но связать благородного кшатрия царского рода, отпрыска Лунной династии, связать грязной веревкой, так низко из его врагов никто не падал. С боевым кличем он рывком вскочил на ноги, днище под ногами пошло в сторону, гребцы сбились с ритма и ладья вильнула в сторону. Раджа, плотно утвердившись, напрягал сдавленные мышцы. Он ощутил, как рвутся волокна и ослабевает натяг. Под крики рулевого гребцы бестолково били веслами. Ладью повело в сторону, наспех набросанный груз осел на левую сторону, так что поверх борта плеснула вода. Ближний к Радже гребец, не отрывая ошалевшего взора, нащупал копье, да не успел, Раджа порвал узы и, уклонившись от удара, упал на борт, тяжестью тела помогая ветру в перевороте ладьи. Стронувшиеся тюки, гребцы в перехвате и вывернувшаяся из гнезда мачта довершили разгром ладьи. Раджа, ощупью вцепившись во что-то тяжелое, устремился на глубину и затем отдался течению. Холод обжег нагое тело. Только когда грудь была готова лопнуть от напряжения, он позволил себе подняться к поверхности.

Ладья покачивалась в волнах черным осмоленным днищем в окружении тюков и голов. Другие ладьи отгребли далеко вверх по течению. На берегу кровожадно ревели сарматы, ветер доносил их вопли и стрелы. Подобно каплям редкого дождя они с тихим плеском падали в воду. Матерый воин плыл к Радже, выгребая рукой с кинжалом, стрела на излете ударила в спину, притопила силой удара, а когда воин всплыл, то его обмякшее тело мягко потащило течение.

Раджа начал грести к берегу. Онемевшее от уз тело с трудом слушалось его, но он загребал раз за разом, медленно, слишком медленно удаляясь от гибели. Смерть же, радостно плясавшая на опрокинутой ладье, решила вовлечь в свой круг отплывших Раджу и старого воина. Сначала током воды воина принесло к Радже. Совсем рядом он увидел своего незадачливого преследователя, руки его безвольно свисали в глубину, казалось, навстречу им тянутся из глубины чьи-то пальцы, холодные и цепкие. Кровавая пена опережала утопленника. Раджа не выдержал, перевернул воина на спину и поплыл рядом с ним. Раджа осознавал, что смерть только играет с ними, что она кружит рядом речным водоворотом, что только желание насладиться зрелищем тщетной борьбы двух обессиленных людей останавливает ее удар милосердия. Раджа упрямо боролся с течением. Боевая ярость угасла, из пепла больше не вспыхнет пламя, последние переливы огня на углях угаснут, а с ними и сознание, но Раджа бил и бил отяжелевшими руками по воде. Стать добычей смерти вот так, беспомощным, обезумившем от ужаса пучины, казалось ему позорным.

Невольный товарищ тоже барахтался, так же отчаянно и бессмысленно.

Плеск волн, кровавый рассвет, отдаленные крики – все медленно исчезало, все поглощал поднимающийся к сердцу холод.

Промелькнувшую тень и наступившее удушье Раджа даже не успел осознать как свой конец… Раджа не заметил, как разом повернули ладьи и подгребали к тонущим людям. С одной из них арканом выхватили из воды воина-славянина, потом Раджу и плывшие по течению тюки. Убедившись, что почти все на поверхности воды подобранно, голова повернул ватагу на север. Задержка и так могла дорого обойтись им, каган не смирился с наглым грабежом, гонцы уже домчали до него весть о набеге, а глубоко осевшим ладьям не оспорить в скорости конского бега. Одна надежда была, успеть вперед погони до следующего рассвета миновать сторожевой остров и повернуть в малую речушку по правую руку. А ханские конники пусть мчат до самых лесов, пусть ищут ветра в поле, набежников на воле.

Раджу и воина наспех растерли, завалили мехами. Потом весь день никто не бросил даже взгляда на них, не до двух полумертвых людей было гребцам: спасти бы свои шкуры.

Гребли весь день и часть ночи, пока после полуночного поворота звезд зашуршали под веслами камыши и вереница ладей не втянулась в старицу. Только чутье головы могло вычислить ее во мгле осенней ночи. Побросав каменья за борт, лодейные люди в изнеможении свалились на скамьи. Голова проклятьями пытался поднять кого-нибудь на стражу, но все уже затихли в сонном забытьи.

Раджа провел ту ночь в полусне от вялой, но нескончаемой боли. О побеге не могло быть и речи, все мышцы сгорели дотла, сопротивляясь холоду смерти. Сознание вновь и вновь переживало перепитии борьбы за свободу, вновь и вновь заставляло оцепеневшие члены действовать, но лишь всплеском глухой боли отвечали перетруженные связки на призыв.

На Утреннице со стоном очнулся невольный товарищ Раджи. Раджа, не разобрал слов, перекатился к борту и намочил в студеной воде клок златотканной епанчи. Почувствовал влагу на губах, старый воин пришел в себя и благодарно улыбнулся, потом жестом попросил распутать повязку. Рана воспалилась. Раджа нашел в себе силы встретиться взглядом с воином, тот чуть улыбнулся, покойно и скорбно.

Рядом с ними опустился на колени юноша с золотой гривной на шее и робким ласковым движением погладил старика по руке. Старый воин проговорил что-то успокаивающее, потом изобразил, как по-щенячьи бултыхался в воде, и оба они весело рассмеялись. Что-то он сказал о Радже, потому что юноша взглянул на Раджу, взглянул без вражды. Они долго о чем-то толковали, отрок с гордостью показывал ссадину на лбу и потряхивал обмотанной тряпкой правой рукой.

Лодейные люди просыпались.

Рослый камыш скрывал полностью ладьи от враждебных взглядов. Ватага решила переждать светлое время в зарослях, по темноте же пробраться в устье той речушки, по которой можно было добраться до славянских селищ и далее, по другим рекам и волокам, до своего города.

Ладьи подвели бок о бок и под надзором головы принялись разбирать добычу. Расшитые ткани устлали днища, на веслах распустились переливающиеся гроздья меховых сороков. Всю добычу запятнали подпалины и следы крови, лишь золото и оружие не изменило своему блеску. Раджа, военноначальник, сотни раз деливший добычу сам, не приметил, чтобы кто-то припрятал хоть колечко. Лодейные люди занимались починкой снаряжения, пока голова резами означал на палочках все захваченное с майдана и затем по одному вызывал набежников и наделял их сообразно их доле. Заметил Раджа, как отделили с десяток тюков по числу завернутых в холстину мертвых тел, и какая значительная часть оставалась в ладье головы.

Поделив добро, ватага принялась разбирать полон.

Раджа спокойно ждал решения своей участи. Он знал, что судьба и на этот раз не сломит его, не заставит принять позорные узы рабства. Достаточно рывком перебросить тело через низкий борт и уйти камнем на дно в вязкую тину… Около него очутились два воина, заставили встать перед головой.

Голова говорил на торговом языке, чьи слова караваны разнесли по всей степи:

- Ты, добрый воин. Ты дрался честно и грозно. Ты взят в полон. Ты разбил ладью. Двое воинов убиты, один плох. Ты храбрый. Чего ты ждешь?

- Смерти, - Раджа вспомнил это слово. – Но не рабства. Я арья. Я не могу быть рабом. Я царь. Я не могу быть связан.

- Ты царь? – с сомнением спросил голова. – Почему ты один. Где твое войско? Где твои богатства?

Раджа не обнаружил насмешки в вопросе.

- Я один. Я покинул свое царство. Я иду к своим богам.

- Ты слишком близко к ним, - заметил кто-то из ватаги.

Голова смолчал. Он цепко взял Раджу за запястье, провел рукой по плечам, ощупал подбородок. Ладони стоящего перед ним человека не были расплющены тяжкой работой, но и не были шелковисты от постоянного касания золота и женской кожи. Жесткие сильные пальцы и разработанные сухожилия указывали на привычку к оружию и боевым приемам. Широкие лечи знали тяжесть брони, но под подбородком не выросли твердые наросты, вечная отметина рядовых воинов, принужденных не расставаться с ремнями тяжелого шлема. Рванные отметины меча и секиры не запятнали тело, лишь несколько отметин от стрел оставила судьба этом человеку. Они были одного роста, голова славян и этот темнокожий иноземец, одинаковой мощи. Но за силой чужака таилось изящество и утонченность тех сотен поколений красавиц – арья, что венчали любовью подвиги царей лунной династии.

Голова остался удовлетворен осмотром.

- Ты говоришь правду. Ты не купец, у которого ложь выскальзывает из слов как змея из старой кожи. Ты князь. И я почту тебя подобающей смертью.

Потом добавил:

- Я хотел направить тебя в стражу Угорграда. Теперь я хочу, чтобы ты стал моим другом. Но ты станешь товарищем тех! – он указал на мертвых. – Огонь вознесет ваши души вместе. Ты останешься с нашими воинами и нашими богами. Ты храбр. Тебе будет хорошо на нашем небе.

Раджа равнодушно ответил:

- Я приму любую участь. Смерть для меня не более чем сон. По пробуждению от сна нас ожидают новые заботы, после смерти – новое воплощение. Я был рожден воеводой, возвысился до царя, сменил трон на посох паломника, теперь стал рабом. Так рассуди сам, чего мне бояться за гранью жизни и смерти, если и по ту и по сю сторону одно и тоже – коловращение образов и обязанностей, которые мы вынуждены принимать.

- Значит, тебе не будет плохо на пиру, что дает Перун погибшим героям, - сделал свой вывод голова. – Эта лучшая участь, которую любой из нас может пожелать и ты вполне ее достоин. Ну, а пока… Ты, как я понял направляешься на север – и мы держим путь по полуночной звезде. Пока нам по пути… Так что будь любезен – бери весло и не ленись.

Гордыня подсказала радже, что для возвышения его славы очень неплохо было бы проявить рвение за греблей по пути к своей смерти, а потом хладнокровно, с улыбкой, закласть себя. Он сам восхитился бы таким смельчаком, а голова едва ли уступал ему в благородстве.

Они наскоро отужинали вяленным мясом и разобрали весла. Раджа занял указанное ему место. От головы ничего не могло укрыться, и он рявкнул на кормщика – соседа Раджи:

- У вас что, сотня гребцов в запасе? Где у полонянника рукавицы и кожаные штаны? Он же сотрет все себе еще до реки! Сами же будете надрываться вместо него до Крайволока!

 

Глава 2. Крайволок

Ровно ударили весла.

Потянулись дни тяжкой работы.

С рассвета до заката ладьи боролись с течением. Гребцов в набег не браги, мало места в узкобортных боевых ладьях. Веслами ворочали воины и места тех, кто пал в бою, оставались пусты.

Днем небо закрывали бесчисленные птичьи стаи. Все, имеющее крылья, торопилось в теплые страны, бежало от приближающейся зимы и этот исход вселял страх в сердце Раджи. Как не может жить человек в этих краях, если даже бессловесные твари в таком страхе покидали родину. А ведь лодейные люди шли на север, прямо в леденящие объятия смерти. Пусть хмуры были их лица, ясные всходы блистали на узорочье измороси, корка льда затягивала по утрам воду в котлах, но страх не вселялся в их сердца. Уверенность своих новых товарищей, вера их в свои силы, в свое умение успокаивали Раджу. Лишь бы поспеть ранее того, как встанет река, к Крайволоку, городу воеводы Собесбора, стража степи, хранившего лесную страну от происков сарматов. Не успеть, значит потерять все добро, честно оплаченное кровью. Как все лодейные люди, Раджа с надеждой смотрел на голову, тот по неведомым остальным приметам гадал, поспеют ли ладьи к Крайволоку ранее сползающей вниз ледяной шуги.

Пал уже первый снег, словно пух лебяжий устлал воду и землю. Угрюмо гребли лодейные люди коченеющими руками, но разогревались от работы члены и светлели лица, все равно мол пробьемся сквозь ледяные полки, все переборет славянское упрямство и воинская сноровка.

И внезапно за излучиной черным нагромождением зданий на черном обрыве в белой метели возник Крайволок. По круче к пристани сбегали воины. Пока ладьи разворачивались, они выстроились по берегу и наставили копья. На пристань спустился дородный человек в богатой шубе и зычно гаркнул:

- Кто такие? Откуда путь держите по непогоде? С миром пришли к нам?

Ему ответил голова:

- Меня зовут Сиверко, прозванием Щербатая Секира. Со мной Болеслав, сын Ярбоя, брата князя Угорского. Мы ватагой ходили до Артамышского майдана, честно повоевали его и возвращаемся с добычей и полоном. Просим милости твоей, зазимовать в Крайволоке, а по весне с миром отпустить в Угорье на поклон князю.

Собесбор вглядывался сквозь завесу снега в притихшую ватагу:

- Любо, любо, молодецкий налет, вырвали добро из лап самого кагана, то-то сейчас прыгает блохой на коврах златотканных… А ведь по весне пойдет погоней к лесу, как тогда? Мстить будет страшно. Неладно у нас получается, господа ватага, вам веселье, нам похмелье.

- Песий сын! – буркнул голова стоящему рядом кормщику. – Добавь в дары ему панцирь с хвалынским узором.

- Про беды Нижней пятины мы наслышаны, - продолжал он в полный голос. – Да не мы виновны в том: год за годом приходит степь воевать порубежье, не по закону, а по силе, мы лишь мстили за поругание славянской земли.

Собесбор подал знак воинам, те в знак приветствия подняли копья и отставали их в сторону. В ладьях облегченно вздохнули. Стража приветствовала их по-дружески: ватага принесла с собой удачу и добычу, часть и того и другого перепадет и им.

Сам же хозяин града чуть склонился о словами:

- Привет тебе, Сиверко. И ты, Болеслав, будь гостем в моем доме.

Раджа приметил как Собесбор краем глаз наблюдал за разгрузкой ладей. Наверняка, не раз и не два его лазутчики, схоронившись в зарослях, пересчитывали и людей и орудие и груз; теперь же воевода крайволокский сам степенно расспрашивал о перепитиях похода и незаметно проверял счет. Лишь когда последняя ветошь оказалась в лабазе, он повел за собой Сиверко и Болеслава. Молодой княжич упросил, чтобы его дядьку, как раненного, и Раджу, как почетную жертву, поселили на воеводской усадьбе. Холопы подхватили носилки с Переяром и бегом понесли под кров. Потом все двинулись на воеводский двор.

Миновали надвратную башню, где на самом верху, в гнезде, мерз дозорный, затем долго поднимались мимо частокола и покрытых снегом соломенных крыш, из которых просачивался дым.

Воеводские хоромы венчали самое взлобье кручи. За низкими воротами в кольце тына теснились двуярусный терем, избы ближней дружины и постройки служб. Отовсюду сбегались холопы и домочадцы, поглазеть на лихих набежников и черного полонянника. Сосесбор лишь повел взглядом, и вмиг подворье опустело, остались только статные молодцы, по виду ратные. Они с достоинством поклонились гостям и показали путь в трапезную, низкую и широкую. Голове и княжичу отвели почетные места, Раджа же равнодушно воспринял то, что его посадили за нижним концом, в окружении безусых отроков. Несколько месяцев назад все носящие оружие в этом доме поплатились бы жизнью за такое бесчестье, но теперь Раджа решил до конца сыграть выпавшую ему роль, дабы позднее ярче проявилось его благородство в самозаклании. Также на его решение повлиял очаг, в котором истекал жиром огромный кабан, тепло приятно обвивало озябшее тело.

Молодежь за своим концом веселилась вовсю. Такие же отроки, обносившие столы, незаметно подавали с деревянных подносов своим друзья лакомые кусочки, много жбанов с пивом и медовухой задерживались на нижнем конце в своем путешествии на верхний. Когда старые дружинники начинали недовольно ворчать на шум и гам, то лица отроков принимали благостное и послушное выражение тут же сменявшееся самыми дикими ужимками и беззвучным хохотом.

Княжич с тоской давно уже посматривал в их сторону. Церемонные взаимные потчевания, преподнесение даров и обстоятельное обсуждение каждой вещи тяготили его. Под предлогом заботы о своем пленнике Болеслав вырвался из сетей почтительной скуки. Отроки взирали на него с завистью, их ровесник ходил со знаменитым промышленников в самое каганье логово, вернулся с добычей и удачей и теперь, небрежно посматривая по сторонам, с ленцой отвечал на вопросы:

- Нет, сначала били копьями, так вернее доставать было их, неочухавшихся. Потом, конечно, мечами. Зачем же секирой, я князь и мне привычнее наше оружие… Самые богатые тогда уже отчалили, купцы из Парса, у них ладьи с двумя рядами гребцов, говорят, есть по три, но то я не видел, брехать не буду. Так у них даже паруса из парчи, а днище оббито золотом. Улизнули, псы, от нашей ватаги. Нет, что ты, корабль такой бы в вашу речушку не вошел, ворочался бы как сом в луже… А сарматы, змеиное отродье, по золоту аж ходят, сам видел в мытной избе. Вместо половых плах у них сундуки с золотом…

От тех слов пылали глаза отроков и младшей дружины. Будет тлеть тот всю зиму, чтобы вспыхнуть по весне лихим набегом.

Раджу подозвал Сиверко. Хоть и немало опрокинул крайволокский воевода рогов по славу гостей и жбанов, во благотворение своей утробы, но не помутнел разумом, мигом взвесил и оценил Раджу. С трудом поднял и-за стола тяжелое тело:

- Наслышан о подвигах твоих. Не то по нраву мне, что силен да умен, а то, что крепок духом. Ты жертва. Дядька княжича плох, не дотянет до прочного льда, и твоя душа будет сопровождать его к предкам. Но я хочу выкупить твою жизнь, хоть и не мало это будет мне стоить. Ватага станет на кормление крайволокское и ни одной куны я не приму в уплату. Видишь, как высока цена твоей чести. Останься в моей дружине. Будь у меня по правую руку в бою, а по левую на пиру, и подвиги наши будут отдаваться эхом по всей земле. Ну, решайся!

Раджа молчал от такого неожиданного предложения.

Собесбор по своему истолковал его сомнения: