Зловещие признаки, страшное признание 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Зловещие признаки, страшное признание



 

Громов сказал толстому Клинкову:

– Меня беспокоит Подходцев.

– Да уж… успокоительного в этом молодце маловато.

– Клинков! Я тебе говорю серьезно: меня очень беспокоит Подходцев!

– Хорошо. Завтра я перережу ему горло, и все твои беспокойства кончатся.

– Какие вы оба странные, право, – печально прошептал Громов. – Ты все время остришь с самым холодным, неласковым видом, Подходцев замкнулся и только и делает, что беспокоит меня. Вот уже шесть лет, как мы неразлучно бок о бок живем все вместе, а еще не было более гнусного, более холодного времени.

Тон Громова поразил заплывшее жиром сердце Клинкова.

– Деточка, – сказал он, целуя его где-то между ухом и затылком, – может быть, мы оба и мерзавцы с Подходцевым, но зачем ты так безжалостно освещаешь это прожектором твоего анализа?.. В самом деле – что ты подметил в Подходцеве?

Опрокинув голову на подушку и заложив руки за голову, Громов угрюмо проворчал:

– Так-таки ты ничего и не замечаешь? Гм!.. Знаешь ли ты, что Подходцев последнее время каждый день меняет воротнички, вчера разбранил Митьку за то, что тот якобы плохо вычистил ему платье, а нынче… Знаешь ли, что он выкинул нынче?

– И знать нечего, – ухмыльнулся Клинков, втайне серьезно обеспокоенный. – Наверное, выкинул какую-нибудь глупость. От него только этого и ожидаешь.

– Да, брат… это уже верх! Нынче утром подходит он ко мне, стал этак вполоборота, рожа красная, как бурак, и говорит этаким псевдонебрежным тоном, будто кстати, мол, пришлось: «А что, стариканушка Громов, нет ли у тебя лилового шелкового платочка для пиджачного кармана?» А когда я тут же, как сноп, свалился с постели и пытался укусить его за его глупую ногу, он вдруг этак по-балетному приподнимает свои брючишки и лепечет там, наверху: «Видишь ли, Громов, у меня чулки нынче лиловые, так нужно, чтобы и платочек в пиджачном кармане был в тон». Тут уж я не выдержал: завыл, зарычал, схватил сапожную щетку, чтобы почистить его лиловые чулочки, но он испугался, вырвался и куда-то убежал. До сих пор его нет.

– Черт возьми! – пролепетал ошеломленный этим страшным рассказом Клинков. – Черт возьми… Повеяло каким-то нехорошим ветром. Мы, кажется, вступили в период пассатов и муссонов. Громов… Что ты думаешь об этом?

– Думаю я, братец ты мой, так: из вычищенного платья, лиловых чулков и шелкового платочка слагается совершенно определенная грозная вещь – баба!

– Что ты говоришь?! Настоящая баба из приличного общества?!

– Да, братец ты мой. Из того общества, куда нас с тобой и на порог не пустят,

– Кого не пустят, а кого и пустят, – хвастливо подмигнул Клинков. – Меня, брат, однажды целое лето принимали в семье одного статского советника.

– Ну да, но как принимали? Как пилюлю: сморщившись. Мне, конечно, в былое время приходилось вращаться в обществе…

– Ну, много ли ты вращался? Как только приходил куда – сейчас же тебе придавали вращательное движение с лестницы.

– Потому что разнюхивали о моей с тобой дружбе.

– Дружба со мной – это было единственное, что спасло тебя от побоев в приличном обществе. «Это какой Громов? – спрашивает какой-нибудь граф. – Не тот ли, до дружбы с которым снисходит знаменитый Клинков? О, в таком случае не бейте его, господа. Выгоните его просто из дому». Что касается меня, то я в каком угодно салоне вызову восхищение и зависть.

– Например, в «салоне для стрижки и бритья», – раздался у дверей новый голос.

Прислонившись к косяку, стоял оживленный, со сверкающими глазами Подходцев.

Громов и Клинков принялись глядеть на него долго и пронзительно.

Переваливаясь, Громов подошел к новоприбывшему, поглядел на кончик лилового шелкового платочка, выглядывавший из бокового кармана, и, засунув этот кончик глубоко в карман, сказал:

– Смотри, у тебя платок вылез из кармана.

Подходцев пожал плечами, подошел к зеркалу, снова аккуратно вытянул уголок лилового платочка и с искусственной развязностью обернулся к друзьям.

– Что это вам пришло в голову рассуждать о светской жизни?

– Потому что мы в духовной ничего не понимаем, – резко отвечал Клинков, снова сваливаясь на кровать.

Лег и Громов (это, как известно, было обычное положение друзей под родным кровом). И только Подходцев крупными шагами носился по громадной «общей» комнате.

– Подойди-ка сюда, Подходцев, – странным голосом сказал Клинков.

– Чего тебе?

– Опять уголочек платка вылез. Постой, я поправлю… Э, э! Позволь-ка, брат… А ну-ка, нагнись. Так и есть! От него пахнет духами!!! Как это тебе нравится, Громов?

– Проклятый подлец! – донеслось с другой кровати звериное рычание.

И снова все замолчали. Снова зашагал смущенный Подходцев по комнате, и снова четыре инквизиторских сверкающих глаза принялись сверлить спину, грудь и лицо Подходцева.

– Ффу! – фыркнул наконец Подходцев. – Какая, братцы, тяжелая атмосфера… В чем дело? Я вас, наконец, спрашиваю: в чем же дело?!

Молчали.

И, прожигаемый четырьмя горящими глазами, снова заметался Подходцев по комнате.

Наконец не вытерпел.

Сложив руки на груди, повернулся лицом к лежащим и нетерпеливо сказал:

– Ну да, хорошо! Если угодно, я вам могу все и сообщить, – мне стесняться и скрытничать нечего… Хотите знать? Я женюсь! Довольно? Нате вам, получайте!

Оглушительный удар грома бабахнул в открытое окно, и белые ослепительные молнии заметались по комнате. А между тем небо за окном было совершенно чистое, без единого облачка. И мрачная, жуткая тишина воцарилась… надолго.

– Что ж… женись, женись, – пробормотал Клинков, тщетно стараясь придать нормальный вид искривленным губам. – Женись! Это будет достойное завершение всей твоей подлой жизни.

– А что, Подходцев, – спросил Громов, разглядывая потолок. – У вас, наверное, когда ты женишься, к чаю будут вышитые салфеточки?

– Что за странный вопрос! – смутился Подходцев. – Может, будут, а может, и нет.

– И дубовая передняя у вас будет, – вставил Клинков. – И гостиная с этакой высокой лампой?

– А на лампе будет красный абажур из гофрированной бумаги, – подхватил Громов.

Клинков не захотел от него отстать:

– И тигровая шкура будет в гостиной. На окнах будут висеть прозрачные гардины, а на столе раскинется пухлый альбом в плюшевом переплете с семейными фотографиями.

– А мы придем с Клинковым и начнем сморкаться в кисейные гардины.

– А в альбом будем засовывать окурки.

– И вступим в связь с твоей горничной!

– А я буду драть твоих детей, как сидоровых коз. Как только ты или твоя жена (madame Подходцева, ха, ха – скажите, пожалуйста!), как только вы отвернетесь, я, сейчас же твоему ребенку по морде – хлоп!

– Небось и елку будешь устраивать?.. – криво усмехнулся Клинков.

– Я твоим детям на елочку принесу и подарочки: медвежий капкан и динамитный патрон – пусть себе дитенок играет.

– А ты думаешь, Громов, что у него дети будут долговечны? Едва ли. Появится на свет Божий младенчик да как глянет, кто его на свет произвел, так сразу посинеет, поднимет кверху скрюченные лапки, да и дух вон.

– Да нет, не бывать этому браку! – с гневом воскликнул Громов. – Начать с того, что я расстрою всю свадьбу! Переоденусь в женское платье, приеду в церковь да, как пойдете вы к венцу, так и закачу истерику: «Подлец ты», скажу, «соблазнил меня, да и бросил с ребенком!»

– А я буду ребенком, – некстати подсказал огромный толстый Клинков. – Буду хвататься ручонками за твои брюки и буду лепетать: «Папоцка, папоцка, я хоцу кусать».

– Попробуй, – засмеялся Подходцев. – Я тебя накормлю так, что ног не потянешь.

И опять нервно зашагал Подходцев, и снова долго молчали лежащие…

 

Глава 10.

Подходцев уходит. Элегия

 

Где-то между двумя подушками, где лежала голова Громова, послышался тихий стон:

– Подходцев, серьезно женишься?

– Серьезно, братцы… Ей-Богу. Надо же.

– Подходцев! Не женись, пожалуйста.

– Вот, ей-Богу, какие вы странные! Как же так можно не жениться?..

– Подумай ты только, – подхватил Клинков. – С нами ты живешь – что хочешь делай. Затеял ты легкую интрижку – пожалуйста! Мы тебе поможем. Напился ты пьян – сделай одолжение! И мы от тебя не отстанем.

– Пожалуй, и перегоним, – подтвердил Громов.

– Ну, вот видишь! А жена! Ты думаешь, это шутка – жена? Да вы лучше меня спросите, братцы, что такое жена!

– Ты-то откуда знаешь?

– Я-то? Я, братцы, все этакое знаю.

– Разве ты был женат?

– Собственно говоря… как на это взглянуть. Если хотите, то… Да уж, что там говорить – знаю! Пришел пьян – бац лампой по голове! Завел интрижку – бац тарелкой по спине. Сидишь дома – нервы, вышел из дому – истерика. А в промежутках – то у нее любовник сидит, то она платье переодевает, то ей какое-нибудь там кесарево сечение нужно делать.

– Странное у тебя представление о семейной жизни.

– Да уж поверь, брат, настоящее!

– Постой, Клинков, не трещи, – остановил его солидный Громов. – А не приходило тебе в голову, Подходцев, такое: просыпаешься ты утром после свадьбы – глядь, а сбоку чужая женщина лежит. И сам ты не заметил, как она завелась. То да се – хочешь ты к нам удрать – «нет-с, говорит, постойте! Я твоя мужняя жена, и ты из моих лап не вырвешься». Ты в кабинет – она за тобой; ты на улицу – она за тобой. Ночью пошел в какой-нибудь чуланчик, где грязное белье складывается, – чтобы хоть на полчаса одному побыть – не тут-то было! Открывается дверь, и чей-то голос пищит: «Ты тут, Жанчик? Что же ты от меня ушел? Ну, я тут с тобой посижу! Зачем ты меня одну бросил, Жанчик?» Ну, конечно, ты ей возразишь: «Да ведь двадцать-то пять лет ты жила же без меня, дрянь ты этакая?! Почему же сейчас без меня минутки не можешь?» – «Нет, Жанчик, – скажет она, – надо было бы тебе на мне не жениться… Раз женился – так тебе и надо!» Повеситься захочешь, и то не даст – из петли вынет, да еще поколотит оставшейся свободной веревкой: «Как, дескать, смел, паршивец, вдову без прокормления оставлять!»

Пауза.

– Подходцев!

– Ну? – приостановился Подходцев.

– Не женишься? – робко спросил Громов, считая почву достаточно подготовленной.

– Женюсь! – вздохнул Подходцев. – Жалко мне вас, но что же делать… женюсь! А который теперь час?.. Ой-ой… Пять! А мы в половине шестого должны кататься. Друзья! До свиданья! Целую вас мысленно.

– Подавись ты своими поцелуями.

– Громов! Можно надеть твой серый жилет?

– Нельзя. Он мне сейчас будет нужен.

– Для чего?

– Чернилами буду обливать.

– Гм!.. Ну, прощайте, братцы. Бог с вами.

Клинков поманил его пальцем.

– А подойди-ка… Видишь, какой ты неаккуратный: кончик платка опять вылез.

– Осел ты пиренейский, – завопил Подходцев. – Да ведь так же и нужно, чтобы он торчал. А ты его уже в третий раз засовываешь.

Клинков уткнулся в подушки, и плечи его запрыгали: неизвестно было – смеялся он или оплакивал гибнущего друга?..

Стараясь не встречаться взглядом с оставшимися, Подходцев вышел в двери как-то боком, виновато.

 

По уходе его Клинков тяжело встал с кровати, подошел к зеркалу и с плаксивой миной стал разглядывать себя.

– Клиночек! Что с тобой? Охота тебе всякую дрянь разглядывать! Уже не думаешь ли и ты жениться?..

– Знаешь, что я сейчас почувствовал, Громов? – обернулся к нему Клинков, и углы губ его передернулись.

– Ну?

– Стареем, брат, мы… Подходцев женится, а у меня уже седые волосы на висках появились.

– А с ребрами благополучно?

– С какими ребрами?

– Беса в ребре не ощущаешь?

– Какого беса?

– Ну, говорят же: седина в бороду, а бес… и так далее.

Клинков кротко, печально улыбнулся.

– Не острится нынче что-то…

– Голова не тем наполнена.

– Ну, в отношении себя ты преувеличиваешь.

– Почему?

– Она у тебя ничем не наполнена.

– Нет, Клинков, – улыбнулся Громов еще печальнее, чем давеча Клинков. – И у тебя ничего не получается. Не остри, брат.

– Плохо вышло?

– Чрезвычайно.

– Да, действительно. Что-то не то…

И долго сидели так, осиротевшие, каждый на своей постели, пока не окутали их синие сумерки…

 

Глава 11.

Вести оттуда

 

В большой комнате, в которой жили раньше трое, а теперь, после женитьбы Подходцева, только двое, было тихо… Даже мышь не скреблась под полом – вероятно, издохла от бескормицы. В комнате находился один толстый Клинков.

Конечно, он лежал на кровати.

Его дела, как и дела Громова, пришли в упадок: доходов не было, а расходы требовались колоссальные: на одну еду уходило не меньше рубля в день. Да квартира, на оплату которой расходовалось вместо денег чрезвычайно много нервов (при объяснениях с хозяйкой), да папиросы, да то и се…

Беззвучные вздохи раздирали массивную грудь Клинкова.

«А тут еще Громов исчез, – думал Клинков. – Наверное, попал в компанию меценатов и забыл и думать обо мне».

Но в этот самый момент в виде наглядного, фактического опровержения в комнату влетел запыхавшийся Громов.

– Что это ты, брат?! – спросил Клинков, скосив на него глаза. – Будто бы только что из церкви вырвался?

– Почему… из церкви?

– Да ведь ты принадлежишь к тому незадачливому разряду людей, которых и в церкви бьют. Вот я и думал…

– Ты? Думал?! Может ли с тобой это случиться?

– Тебя это удивляет? Очень просто: я думаю бесшумно, поэтому снаружи ничего не заметно, а ты, когда над чем-нибудь задумаешься, то в твоей голове слышно легкое потрескивание. Будто чугунная печка постепенно накаливается.

– Хочешь, я тебя сейчас водой оболью?

– Если ты этим докажешь высокое состояние твоих умственных способностей – обливай.

– Просто оболью. Чтоб ты не приставал.

– Не надо. Я предпочитаю сухое обращение.

– Недурно сказано. Запишу. Может быть, в редакции «Скворца» за это нам заплатят рублишку. Кстати! Сейчас швейцар передал мне письмо с адресом, написанным женским почерком…

– Тебе письмо?

– Нет.

– Мне?!

– Нет.

– А кому же?!

– Нам обоим.

– Странный вы народ, ей-Богу. Сколько вас по всем церквам ни бьют, все вы не умнеете. От кого письмо?

– Недоумеваю. Наверное, какая-нибудь графиня, увидя меня на прогулке, пишет, что я поразил ее до глубины души.

– Возможно. Если она гуляла на огороде, а ты стоял в своей обычной позе – растопыря руки и скривившись на бок для наведения ужаса на пернатых…

Не слушая его, Громов разорвал письмо и вдруг вскричал в неописуемом удивлении:

– Не сон ли?! Знаешь, кто нам пишет? Madame Подходцева!

– Уже?

– Что уже?

– Собирается изменить Подходцеву?

– Кретин!

– Первый раз слышу. Что она там пишет? Не просит ли развести ее?

– «Многоуважаемые Клинков и Громов»…

– Видишь, меня первого написала, – съязвил Клинков. – А тебя приписала так уж… из жалости.

– «Я знаю, что, выйдя замуж за Боба [[1]], я похитила у вас любимого друга, но, надеюсь, вы на меня не сердитесь. Чтобы доказать это, приходите нынче вечером пить чай. Познакомимся и, думаю, будем друзьями».

– Ишь ты, пролаза, – проворчал Клинков. – Сколько сахару! Больше там про меня ничего нет?

– Есть. Вот: если Клинков, благодаря своей толщине, не пролезет в квартиру, мы ему вышлем чаю на улицу, к воротам… Впрочем, может быть, он сидит в лечебнице для умалишенных, и потому…

– Брось, надоел. Как она подписалась?

– «Ненавистная вам Ната Подходцева».

– Правильно. Так что же мы… пойдем?

– Противно все это. А?

– Тошнехонько. Вышитые салфеточки, на чайнике вязаный гарусный петух…

– Верно. А Подходцев лежит в халате на диване, курит трубку и заказывает кухарке на завтра обед.

– А сбоку полотеры ерзают по полу, стекольщики вставляют стекла, а в углу мамка полощет пеленки.

– С ума ты сошел? Они всего два месяца как поженились!

– Ну да, – скептически покривился Клинков. – Будто ты не знаешь Подходцева. Так пойдем?

– Черт их знает. Правда, что там накормят. А я с утра ничего не ел.

– Красивая она, по крайней мере?

– Клинков!

– И о чем с ними говорить, спрашивается?

– Сейчас видно, что ты не бывал в хорошем обществе. Ну вот, предположим, приходим мы… «Здравствуйте, как поживаете?» – «Ничего себе, спасибо. Садитесь». Сели. Оглядываемся. «Хорошая у вас квартирка. Не дует?» – «Что вы, что вы!» – «С дровами?» – «Без дров. А за дрова теперь так дерут, что сил нет». – «Да, уж эти дрова». – «Можно вам чаю стаканчик?» – «Пожалуй». Понимаешь? Этакая нерешительность: «пожалуй». Могу, мол, и не пить. А то ведь я тебя знаю… Предложишь тебе чаю, а ты хлопнешь себя по животу, да еще подмигнешь, пожалуй: «Ежели с ветчиной да с семгой, то я и полдюжины пропущу».

– Гм… да. Может, там речи какие-нибудь за столом нужно говорить?

– Какие речи?

– Ну там по поводу брака; «ум, мол, хорошо, а два лучше».

– Там будет видно. Только ты уж не забудь, когда войдем, ручку у нее поцеловать.

– На этот счет я ходок.

– Еще бы. Сколько побоев принял – пора научиться. Кстати… могу тебе дать три совета: на ковер не плюй, в самовар окурки не бросай и, если будешь есть крылышко цыпленка, – руки потом об волосы не вытирай.

– О свои не буду. А об твои готов хоть сейчас.

Переругиваясь, эти странные друзья принялись за свой туалет.

 

Глава 12.

В гостях у Подходцева

 

Подходцев, видимо, немного конфузился своего нового положения. В передней встретил Клинкова преувеличенно шумно.

– А-а!! Клинище-голенище… Здравствуй, старый развратник! Давно пора… А где же Громов?

– Он там… на площадке.

– Почему?

– Стесняется, что ли. Капризничает. Не хочет идти.

Подходцев выглянул из дверей и увидел Громова, с громадным интересом и вниманием читавшего дверную доску, на которой было ровным счетом написано три слова.

Затратив на чтение время, достаточное для просмотра газетной передовицы среднего размера, Громов обернулся и увидел Подходцева.

– Чего ж ты остановился тут, на площадке, чудак?!

– Я сейчас. Отдохну только тут немного… Почитаю.

– Иди, иди. Нечего там. Вот, господа, позвольте вас познакомить с моей женой: Наталья Ильинишна.

Клинков прищелкнул лихо каблуком и стремительно клюнул красным носом узкую душистую ручку. Громов томно поднес другую ручку к губам и с некоторой натугой проворчал:

– Хорошенькая у вас квартирка…

– Осел, – толкнул его тихонько в бок Клинков. – Мы же еще в передней.

Перешли в гостиную.

– А, действительно, прекрасная квартирка, – воскликнул Громов с преувеличенным восторгом. – И много, скажите, платите?

– Сто десять.

– С дровами?

Подходцев не удержался.

– До вашего прихода квартира была без дров; теперь – с дровами.

– А была, ты говоришь, без дров, – спросил Клинков. – Можно подумать, что ты никогда не бываешь дома…

– Пойдемте пить чай, – сказала хозяйка, выглядывая из столовой.

– Что ты говоришь! – ахнул Подходцев. – Неужели это правда? Откуда ты это взял? Неужели сам придумал? Наверное, кто-нибудь сообщил?

– Ну, покажи же нам свою квартиру, – подтолкнул Клинков Подходцева. – Я думаю, изнываешь от желания похвастаться благополучием…

– Да что ж вам показывать… Вот это столовая.

– И верно. Столовая. Все в аккурате. А где гарусный петух, который на чайник нахлобучивают?

– Петуха нет.

– Упущение. А гардиночки славные. Прямо сердце радуется. И салфеточки вышитые.

– Ты, кажется, грозил мне, что будешь в них сморкаться…

Клинков вспыхнул и отвернулся от Натальи Ильинишны.

– Не выдумывай, Подходцев.

– Да уж ладно. Это вот мой кабинет.

Громов похлопал ладонью по спинке кресла:

– Кожа?

– Она самая.

– Здорово пущено. А чернильница-то! Когда я помру – поставь ее над моей могилой. Совсем как памятник. А книг-то, книг-то! Каждая небось с переплетом рубля по три…

– И все десять заплатишь, – подхватил Клинков с непроницаемым выражением лица.

– А ковер-то! Фу-ты ну-ты…

От яркого ли света или от чего другого, но тени на скулах Громова сделались резче и обозначились двумя темными впадинами. И голос, несмотря на наружный восторг, изредка вздрагивал и срывался.

– Ты похудел, Громов, – мягко заметил Подходцев. – Как дела?

– Дела? Замечательны. Денег так много, что мы стали вести с Клинковым грешный образ жизни, что, как известно, ведет к похудению.

Перешли в гостиную.

– Это вот гостиная, – отрекомендовал Подходцев.

– Как ты не спутаешься, – удивился Клинков. – Каждую комнату узнаешь сразу.

Наталья Ильинишна окинула хозяйским взглядом преддиванный столик и удивленно спросила:

– А куда же задевался альбом?

Подходцев смутился.

– Да я его… тово… положил на этажерку.

– С чего это тебе вздумалось? Всегда лежал на столе, а ты вдруг…

И безжалостная жена извлекла откуда-то и положила на стол пухлый плюшевый альбом, точно такого вида, как описывал его ядовитый Клинков перед женитьбой Подходцева.

Чтобы замаскировать смущение. Подходцев отвернулся от стола.

– А вот, господа, рояль.

Громов добросовестно осмотрел и рояль, приблизив глаза к самой полированной крышке, будто бы он рассматривал не рояль, а маленькое диковинное насекомое…

– А теперь к столу, господа, к столу!

Было все… Сверкающий самовар. Бутылка коньяку. Бутылка белого вина. Графинчик рому. Свежая икра. Семга. Ветчина. Сардины. Холодные телячьи котлетки. Сверкающая белизной посуда. Чудесно вымытые салфетки. Около икры – лопаточка! Около сардин – другая! Около семги – двузубая фигурная вилочка!

Подходцев не знал, куда девать глаза. А Клинков сидел, ел за троих и жег Подходцева горячим взглядом.

После третьей рюмки Громов вдруг застучал ножом по тарелке. Бедняга сделал это машинально, просто по привычке к ресторану, где таким образом подзывается официант для перемены тарелок или для чего другого.

Но тут же опомнился и с ужасом поглядел на хозяев.

– Браво, – не понял его Подходцев. – Громов хочет сказать речь. Говори, дружище, не бойся.

Это все-таки был выход.

– Господа! – начал Громов, запинаясь. – Русская пословица говорит: «Одна голова не бедна, а если и бедна, так одна»… Гм! То есть не то! Я хотел сказать другое. Впрочем… Зачем слова, господа? Главное – поступки! Гм!..

И совершил поступок: сел и обжег себе губы чаем.

Домой возвращались угрюмые.

– Насколько я понял твой стук ножом по тарелке, – сердито сказал Клинков, – ты просто звал официанта?

– Понимаешь… Я совсем машинально. Привычка…

– Знаешь, чего я боялся?

– Ну? – робко взглянул на него измученными глазами Громов.

– Что ты, когда поужинаешь, вдруг застучишь по тарелке и скажешь: «Человек, счет!»

– Ты психолог.

Оба остановились, обернули лица к лунному небу, и Клинков сказал тихо:

– Нет… Нам с тобой в приличных домах нельзя бывать.

Громов серьезно добавил:

– Кто знает. Может быть, в этом тоже наше счастье.

– Аминь.

 

Глава 13.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-01-26; просмотров: 90; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 54.221.110.87 (0.142 с.)