Женщина, найденная на площадке

 

Был уже глубокий вечер, когда Громов, насвистывая наскоро сочиненный для восхождения на лестницу марш, бодро поднимался в общую квартиру, где его с нетерпением ждали Подходцев и Клинков.

Громов уже приближался к площадке третьего этажа, как вдруг слух его поразил чей-то тихий заглушенный плач…

«Ого, – подумал Громов. – В этом доме и плачут… Не подозревал. До сих пор я слышал только смех. Такова жизнь. Плачет ребенок или женщина…»

Плакала женщина.

Громов обнаружил ее на площадке третьего этажа, сидящей на подоконнике – в каракулевой кофточке и меховой шапочке. Лицо было закрыто очень красивыми руками, а плечи вздрагивали.

– Послушайте… – откашлявшись, сказал Громов.

Она отняла руки, обернулась миловидным круглым лицом к Громову и сказала с некоторым упрямством, будто продолжая вслух то, о чем думала:

– Вот пойду сейчас и утоплюсь в реке!

– Ну, что вы! – запротестовал Громов. – Кто же из нашего круга топится в декабре, когда на реке двухаршинный лед… Кто вас обидел?

Она бы, может быть, и не ответила, но Громов с таким общительным товарищеским видом сложил в углу широкого подоконника свои покупки и присел около плачущей, что она, поглядев на него и вытерев глаза крохотным комочком платка, улыбнулась сквозь слезы:

– Муж.

– Это уже хуже. Муж – это не то, что посторонний. Конечно, я не смею расспрашивать вас о подробностях, но если вам нужна моя помощь…

– Никто мне не может помочь, – снова заплакала дама. – Он очень ревнивый. Сегодня приревновал меня безо всякой причины и… выгнал из квартиры.

– А почему же вы тут очутились?

– Да это же моя квартира и есть.

Не вставая, она хлопнула рукой по обитой клеенкой двери, на которой висела карточка:

 

 

«Максим Петрович Кандыбов».

Громов задумчиво посвистал и спросил:

– Вы сейчас куда идете?

– Никуда. Мне некуда идти. У меня почти нет денег, и все родные далеко отсюда… Ну, что вы мне посоветуете?

– Прежде всего посоветую спрятать носовой платок. Поглядите: он так мокр, что если утереть им даже сухие глаза, то они сразу наполнятся потоками слез. Курьезные вы, женщины… Когда дорветесь до слез – море выльете, а платочки у вас, как нарочно, величиной с почтовую марку. Нате мой – он совсем чистый – утритесь напоследок, и баста. Ну, постойте… давайте я… Эх вы, дитя малое! Ваш-то муж… поди, негодяй?

– Да… он нехороший.

– Еще бы. Ясно, как день. Однако жить вам здесь, на подоконнике, не резон. Тесно, нет мебели, и комната, так сказать, проходная. Пойдемте пока к нам, там придумаем.

– К кому… к вам?.. – робко спросила дама, тщательно осушая глаза громовским платком.

– Нас трое: Подходцев, толстый Клинков и я, Громов. Не обидим, не бойтесь. А вас как зовут?

– Марья Николаевна.

– Вы паюсную икру любите, Марья Николаевна?

– Люблю. А что?

– Вот она, видите? И многое другое. Пойдем. Есть будем.

Громов постучал в дверь и крикнул в замочную скважину:

– Встаньте с кроватей – дама идет.

– Вот тебе! – сказал Клинков, подскакивая с кровати. – Дама! Однако откуда он знает, что мы лежали на кроватях?..

– Да ведь мы, когда дома, всегда лежим, – кротко возразил Подходцев, поправляя перед зеркалом растрепанную прическу. – Войдите!

– Освободите меня от свертков, – скомандовал Громов. – А эта дама – Марья Николаевна. Я нашел ее на подоконнике, площадка третьего этажа дома №7 по Николаевской улице – совершенно точный адрес.

Клинков, как признанный специалист по женщинам, расшаркался перед Марьей Николаевной, снял с нее верхнюю кофточку, ботики и ласково подтолкнул ее к горящей печке.

– Вы тут грейтесь, а я пока познакомлю вас с товарищами.

Он сел верхом на стул, оглядел довольным взглядом стоявших у окна товарищей и начал:

– Тот вон, что повыше, – это Подходцев. У этого человека нет ничего святого – иногда он способен обидеть даже меня… Он – скептик, атеист, мистификатор и в затруднительных случаях проявляет ту спокойную наглость, которая так часто вывозит в жизни. Пальца ему в рот не кладите – не потому, что он его откусит, а вообще – не заслуживает он этого. Тот тупой смешок, который корчит его сейчас, как бересту на огне, – для него обычный. Положительные качества у него, конечно, есть. Но рядом со мной он бледнеет. Перейдем ко второму, к тому, который нашел вас на подоконнике. Громов. Сентиментальная душонка, порывается все время в высоту, несколько раз был даже заподозрен в писании стихов. За это пострадал. Верит во все благородное – в меня, например, – и не без основания. Возвышенные свойства его души, однако, не мешают ему быть виртуозом по части добывания денег. Завезите его в пустыню Сахару и бросьте его там без копейки денег – к вечеру он очутится с десятью долларами, которые он перехватит у знакомого льва, проглотившего их в свое время вместе с африканским путешественником. А впрочем, и в этом отношении я выше его. К женскому полу равнодушен (идиот!), и то, что он вас привел сюда, скорей свидетельствует о его добром сердце, чем о вашей красоте, в которой тут, кроме Клинкова, кажется, никто и не понимает. В заключение о Громове можно сказать, что он хороший товарищ и обожает нас с Подходцевым. Иногда пьет разные напитки, довольно красив, как видите, чисто одевается. Рядом со мной бледнеет. Теперь перейдем к третьему – ко мне. Но о себе я ничего не скажу: пусть за меня говорят мои поступки. Пожалуйте ручку!

Пока Клинков разливался соловьем перед гостьей, уже оправившейся от смущения, Громов разворачивал закуски, раскладывал их по тарелкам, а когда Клинков закончил – Громов улыбнулся и добродушно обратился к Марье Николаевне:

– Не напоминает ли вам Клинков индюка, который, как только завидит представительницу прекрасного пола, сейчас же распустит все перья, напыжится и заболтает что-то, очевидно, очень умное, на своем индюшачьем языке?

– Хороший товар не нуждается в рекламе, – подмигнул Подходцев, – а испорченный нужно назойливо рекламировать, чтобы его взяли.

– Марья Николаевна! – воскликнул Клинков. – Эта завистливость, не производит ли она на вас болезненного впечатления? Не виноват же я, что они по сравнению со мной проигрывают!

– Проигрываем, потому что ты козырного туза держишь в рукаве…

– А у тебя на спине туз скоро будет, – всякому свой козырь.

– Позвольте, я буду разливать чай, – сказала Марья Николаевна, совсем отогревшаяся и душой и телом в несколько сумбурной, но теплой компании трех друзей.

– Видите, – обрадованно сказал Громов, – сразу уютнее сделалось, когда хозяйка сидит за самоваром.

– А вы все трое холостые? – спросила Марья Николаевна, намазывая икру на хлеб.

– Да! – поспешил сказать Клинков. – За них никто не хотел выходить замуж, а я не могу найти себе женщины, душа которой звучала бы в унисон с моей душой.

– Не там ты ищешь такую душу, – соболезнующе сказал Подходцев.

– А где же искать?

– В женской пересыльной тюрьме.

– Ладно вам! – немного растерялся Клинков под общий смех. – А зато кому дала Марья Николаевна первый бутерброд с колбасой? Мне!

– Жаль только, что этот кусок был отрезан с краю колбасы и немного подсох, – улыбнулся Громов.

 

Глава 2.