Отдельное мнение судьи Кремона

Я согласился с большинством своих собратьев судей, констатировавших в судебном решении нарушения Конвенции. Но придя вместе с ними к выводу о том, что некоторые карательные меры, обжалованные в данном деле (арест со строгим режимом содержания и направление в дисциплинарное подразделение), были фактически лишением личной свободы даже в контексте особых требований армейской жизни, я чувствую, что заслуживают внимания некоторые другие моменты, которые я вкратце изложу ниже и по которым я, при всем моем уважении, выражаю несогласие с выводами, сделанными большинством моих коллег.

Во-первых, из сферы применения лишения свободы по смыслу п. 1 статьи 5 Конвенции я уже исключил некоторые карательные меры (также описываемые как аресты) по той единственной причине, что, "толкуя и применяя нормы Конвенции в настоящем деле, Суд не должен забывать об особенностях армейской жизни и ее влиянии на положение отдельных военнослужащих" (п. 54 настоящего решения). Когда я далее пытаюсь определить, можно ли некоторые "дисциплинарные обвинения", предполагающие неизбежное наказание в виде лишения свободы, рассматривать как уголовные обвинения, я не могу провести различия между ними, беря за основу, как большинство моих коллег, длительность срока лишения свободы.

Таким образом, я прихожу к заключению, что и в деле г-на Энгеля (а не только в деле г-на Де Вита, г-на Дона и г-на Шула, как говорится в п. 88 данного решения) вопрос заключается в уголовном обвинении против него, и поскольку слушание по его делу, так же как и по другим делам, было закрытым, налицо по отношению к нему нарушение статьи 6 п. 1 независимо от краткости ареста строгого режима, которому он подвергся. Вопрос оценки риска, которому он фактически был подвергнут 7 апреля 1971 г., не может, с моей точки зрения, изменить существующую юридическую ситуацию.

В п. 63 данного решения признается, что предварительный арест, который был наложен на г-на Энгеля в виде ареста строгого режима, действительно представлял собой лишение свободы несмотря на его непродолжительность. Понимая, что то, что я хочу сказать, не совсем совпадает с этим утверждением, хотя основа по сути та же, я считаю, что при рассмотрении подлинного характера уголовного обвинения, ответственность за которое предусматривает безусловное лишение свободы, такое наказание не должно зависеть от его продолжительности. В таком деле сам характер наказания имеет большее значение, чем его длительность. Не нанеся ущерба духу Конвенции, нельзя считать, что и лишение свободы может из-за его непродолжительности оказаться, когда речь идет об уголовном обвинении, вне рамок статьи 6 п. 1 Конвенции. Делая особую ссылку на последнюю фразу п. 82 судебного решения, я считаю, что вред, причиненный лишением личной свободы, если он установлен, не может (как это делается в данном случае) измеряться количественным понятием "незначительный" и не может оцениваться ссылкой на время, за исключением случаев особой тяжести.

Другой момент касается статьи 6 п. 3 (с), которая среди некоторых минимальных прав, гарантируемых лицу, обвиняемому в уголовном преступлении, включает право "защищать себя лично или через посредство выбранного им самим защитника или, если у него нет достаточных средств для оплаты услуг защитника, иметь назначенного ему защитника бесплатно, когда того требуют интересы правосудия". Я не предлагаю оспаривать тот факт, что это право в целом, и как оно сформулировано в этом положении, не является во всех отношениях абсолютным правом. Но я действительно верю, что это важное право обвиняемого не может подвергаться такому ограничению, чтобы юридическая помощь (в данном деле оказанная сослуживцем с юридическим образованием, выбранным самими заявителями) сводилась исключительно к возникшим в деле вопросам права.

В этой связи уместно вспомнить, что Высший военный суд на практике предоставлял правовую помощь в некоторых случаях, когда ожидалось, что обвиняемый сам не сможет справиться с особыми правовыми проблемами, поднятыми в его апелляции, но и в этом случае такая юридическая помощь ограничивалась правовыми аспектами дела. Такое ограничение и является фактическим предметом жалобы, и я считаю, что его применение в деле заявителей является нарушением статьи 6 п. 3 (с) Конвенции. Правовая помощь, упомянутая в этой статье, относится к делу в целом, т.е. ко всем его аспектам, как юридическим, так и фактическим. Действительно, совершенно очевидно, что каждое дело состоит из вопросов права и факта, что оба эти аспекта важны для защиты (о чем и говорит эта статья) и что иногда не так-то просто отделить одно от другого.

В частности, вряд ли разумно пытаться оправдать обжалованную ситуацию, как это делают большинство моих коллег в третьем абзаце п. 91 судебного решения, на том основании, что "заявители были, конечно, в состоянии лично представить объяснения по очень простым фактам предъявленного им обвинения". Действительно, кроме спорной простоты обвинений или по крайней мере некоторых из них, основным моментом здесь является не вопрос предоставления объяснений, а проблема надлежащей защиты от уголовных обвинений. Право, гарантированное в статье 6 п. 3 (с) является жизненно важным правом обвиняемого; оно и призвано обеспечить, чтобы разбирательство в отношении лица, обвиняемого в совершении уголовного преступления, не допускало ослабления защиты или неадекватной ее организации. Право на юридическую помощь по собственному выбору, как оно провозглашено в этом положении, также не должно обусловливаться тем, что обвиняемый не в состоянии защищать себя лично (или, как отмечается в судебном решении, представить объяснения). Кроме того, в данном случае вопрос, совершенно очевидно, состоял не в том, что заявители не могли защищать себя лично, а в том, что они проявили нежелание делать это, предпочитая, как предусмотрено Конвенцией, чтобы их защищал (в отношении не только правовых, но и фактических аспектов предъявленного им обвинения) адвокат по их собственному выбору. Такой юрист был допущен к разбирательству, но его услуги по защите заявителей были, как уже отмечалось, с моей точки зрения, неоправданно ограничены.

Еще один момент касается невызова двух свидетелей защиты г-на Де Вита (названных им самим); обвиняемый также упомянул и об этом, ссылаясь на статью 6 п. 3 (d) Конвенции, которая гарантирует лицу, обвиняемому в уголовном преступлении, среди некоторых прочих минимальных прав, право "допрашивать показывающих против него свидетелей или иметь право на то, чтобы эти свидетели были допрошены, и иметь право на вызов и допрос свидетелей в его пользу на тех же условиях, что и для свидетелей, показывающих против него". Нельзя отрицать, что это не абсолютное право и оно ограничено, например, обстоятельствами дела. Теперь, когда г-н Ван дер Шанс, помогая представителям Комиссии (ранее он также представлял заявителей в Комиссии), доложил Суду, что свидетели защиты, которые не были вызваны в суд, могли бы оказать помощь защите (в качестве "очевидцев"), представители Правительства возразили, что ввиду того факта, что г-н Де Вит признал некоторые обстоятельства, "вызывать свидетелей не было необходимости" (подробный отчет о публичном слушании 29 октября 1975 г.). Но, не желая здесь излишне вмешиваться в решения, входящие в юрисдикцию государства, и не говоря уже о том, что признание г-на Де Вита касалось только части обвинения против него (другие моменты обвинения он отрицал, как видно из соответствующего решения), заявление представителей Правительства, по-видимому, указывает на то, что отказ от вызова двух из троих свидетелей, предложенных г-ном Де Витом (тогда как было допущено пять свидетелей, показывавших против него), не был обусловлен достаточными основаниями в обстоятельствах данного дела.