Каждому бандиту нужно надежное убежище.

 

Вы сами будете иметь возможность лично осмотреть все эти чудеса механики и конструкции, когда захватите бандитское судно. А это будет для вас нетрудно. Каждому бандиту нужно надежное убежище. Убежище разбойничьего корабля находится в Коралловом море, на восточном берегу Австралии. На 143° восточной долготы и 12,22° южной широты лежит коралловый островок в полмили диаметром. Запомните эти координаты. На этом коралловом островке, составляющем часть архипелага из подобных же островков, растут кокосовые пальмы, корни которых высасывают наносимые с моря питательные вещества из водорослей и иные продукты разложения, скопившиеся здесь в продолжение многих тысячелетий и образовавшие с течением времени своего рода слой наносной почвы. Внутри острова находится озеро-бассейн, куда суда могут входить узким каналом. Бассейн образует как бы обширный порт среди вечно бурливого моря. Вода в нем спокойная и глубокая.

Здесь разбойничий корабль отдыхает безбоязненно в какое угодно время, так как путь к этому бассейну труден, опасен и доступ весьма затруднителен. Вы встретите на своем пути тысячи острых камней, сотни мадрепоровых известняковых мелей, на которых ваше судно будет царапать дно. Но идите вперед безбоязненно, хотя советую вам быть осмотрительным; измеряйте, исследуйте путь, лавируйте; от вашего искусства и терпения будет зависеть успех вашей заветной задачи!

Вы будете иметь превосходнейший случай применить ваши знания опытного и искусного морехода. Ни на одной карте не обозначены все рифы и скалы, преграждающие доступ в это тайное убежище. Но я убежден, что вы сумеете пробраться там, где пробираются морские бандиты.

Вероятнее всего, что таинственное судно будет совершенно лишено мачт, наподобие понтона, и потому почти незаметно в море. Но что из того?! Главное дело, опасайтесь и берегитесь его тарана. Что же касается самих пиратов, этих морских разбойников, которых вы преследуете, то они укрываются в глубоких гротах, образованных самой природой в стенах самого кораллового рифа. Там они ведут веселую и разгульную жизнь. Все удобства цивилизованной жизни к их услугам, и они пользуются ими как люди, которые не могут поручиться за свой завтрашний день.

Это убежище имеет два выхода, один внешний, другой внутренний. Они оба скрыты целым лесом морских трав и растений, а потому исследуйте хорошенько все трещины кораллового рифа и найдете эти входы.

У вас, наверное, произойдет бой, и бой нешуточный. Но вы восторжествуете. Если мой рассказ оказался несколько растянутым, то учтите, что я входил в излишние подробности только ради ваших интересов.

Вы были великодушны и благородны по отношению ко мне, и я был искренен. Мы квиты, или, вернее, я остаюсь многим обязан вам, так как вы дали мне больше, чем я мог надеяться.

Прощайте и примите мою благодарность!»

 

ГЛАВА III

 

Что такое водород? – Взрыв в бутылке. – Охота. – Погоня через весь Тихий океан. – Катастрофа у коралловых рифов. – Еще раз потерпевшие кораблекрушение. – Снова в плену у людоедов. – Судебный процесс у антиподов. – Табу. – Странные последствия невольного каламбура. – Опрокинутая кастрюлька. – Канонизация жандарма. – Мелочность английских судов. – Сквозь коралловые рифы. – Арест. – Два героя осады Парижа. – Еще один парижанин. – Стоп.

– Доктор, что такое водород?

– Э-э, милейший, как видно, обучившись «физике» у фокусника, ты теперь не прочь поучиться также «химии» у человека, который, как ты полагаешь, должен быть осведомлен в этой науке!

– Ну конечно же!

– Ну, так видишь ли, водород… я не ахти что знаю о водороде, но, естественно, был, как и все мои собратья, в высшем учебном заведении, и там мне что-то говорили о нем. Я даже сдал годичный экзамен, и меня как раз спрашивали о водороде… Ну а мой докторский экзамен я чуть было не погубил благодаря своему несколько нелепому ответу на тот же вопрос: «Что такое водород?» Так вот, ради тебя я постараюсь припомнить.

– Ах да, пожалуйста, прошу вас, доктор!

– Так, в мое время водород был газом. Бесцветным… безвкусным и лишенным запаха, конечно, в чистом виде, так как он разит чесноком, если в нем содержится малейшая доза мышьяка, или воняет болотом, как болота Бобиньи или Бонди, если содержит хоть один атом сероводорода. Меня учили, что он был открыт в XVII веке, но кем, черт меня возьми, я решительно не знаю. Хорошо известен он стал лишь с 1777 года, когда Кавендиш ознакомил нас подробно с его главнейшими качествами. Первоначально он был назван «воспламеняющимся воздухом», а затем «водородом», так как представлял собой один из элементов воды.

Здесь доктор довольно долго молчал. Фрике терпеливо ждал, что он скажет дальше, но тот продолжал молчать.

– Ну а еще что? – заинтересованно спросил мальчуган.

– Что еще? Эй, да ты, брат, становишься требователен, как придирчивый экзаменатор… Так вот, водород – это самое легкое из всех тел. Один литр водорода весит 0,08957 грамма. Следовательно, он в четырнадцать с половиной раз легче воздуха!

– Но что он легче воздуха, это я знал; на этом основан принцип воздухоплавания на воздушных шарах.

– Совершенно верно, сын мой Фрике!

– Браво, Фрике! – сказал Андре.

– Я, черт побери, немножечко читал, месье Андре! Так приятно хоть чему-нибудь научиться!

– Меня весьма радует, друг мой, это твое желание все узнать и всему научиться; сколько я смогу, я всегда готов помочь тебе в этом. Итак, ты меня спрашивал, каким образом этот газ, который в четырнадцать с половиной раза легче воздуха, может сообщить разбойничьему судну, душой которого он является, такую чудовищную силу? Отвечу тебе в двух словах… Помнишь, ты читал в Вальпараисо в газетах, прибывших недавно из Франции, о всемирной выставке? Так во дворце Тюильри находится привязанный шар, сооруженный инженером Пьером Жиффаром. И этот воздушный шар громадных размеров раз двадцать пять или тридцать в день поднимает с полсотни любопытных, которые хотят доставить себе удовольствие полетать по воздуху.

– Да, я читал об этом и видел даже рисунок! Это великолепно!.. Но что же общего…

– А вот что! Этот воздушный шар содержит в своей шелковой оболочке двадцать пять тысяч кубических метров этого самого водорода. Теперь предположим, что благодаря какому-нибудь научному методу, ну, хоть путем сильного давления, все это количество газа было заключено в небольшой, но чрезвычайной прочности сосуд, вместимостью всего восемь литров, что бы из этого вышло?

– Получился бы сжатый газ, который будет стремиться вырваться наружу при первой возможности и вырваться с невероятной силой и стремительностью.

– Ты прав! Но вместе с тем давление было бы настолько сильно, что под его влиянием газ обратился бы в жидкость и тем самым получил бы неизмеримо малый объем. Зато он сохранил бы при этом всю свою силу и при соприкосновении с воздухом приобрел бы свой первоначальный объем. Я тебе, кажется, говорил, что водород считали газом постоянным, то есть неизменным. Но так думали раньше, и это оказалось заблуждением. Два выдающихся химика, француз Л. Кальете и швейцарец Рауль Пикте, не только преобразовали его в жидкое состояние, но даже сгустили. В обоих этих состояниях газ колоссально уменьшается в объеме; эта-то разница в объеме и является главным принципом действия машины без паров и топки.

Эти негодяи, которых мы преследуем, обладают большими запасами двигательной силы, причем сосуды, содержащие этот жидкий газ, устроены таким образом, что не допускают возможности взрыва. Когда они желают привести в действие свою дьявольскую машину, то соединяют ее с одним из этих сосудов. Тогда содержащийся в нем сгущенный водород, взрываясь на воздухе, принимает свой прежний объем, причем передает сильнейшее давление в машину, точно так же как при образовании паров, но только в десять-двадцать раз сильнее.

– И это все, доктор?

– Все, и этого, кажется, достаточно! Ты только представь себе все преимущества такой машины: она постоянно под парами и может развивать такую силу давления, какой никакие котлы в мире не в силах выдержать. Несомненно, что эти бандиты чрезвычайно серьезные соперники и с ними будет нелегко справиться, хотя таки посмотрим! Теперь, когда все их фокусы нам известны, да и местопребывание тоже, я полагаю, что наши дела поправятся!

Так беседовали спустя двадцать четыре часа после печального события, описанного в предыдущей главе, наши друзья, от которых командир «Молнии» барон де Вальпре не счел нужным скрыть что-либо из содержания посмертной записки расстрелянного матроса-аристократа.

«Молния» взяла курс на убежище бандитов, которых теперь благодаря подробным указаниям казненного нетрудно было найти.

Бой французского крейсера с пиратом произошел вскоре после неожиданной и радостной встречи парижского гамена с его друзьями на дебаркадере в Сантьяго.

Читатель, вероятно, помнит, как Фрике воскликнул, очутившись вместе с Андре и доктором Ламперрьером на рейде Вальпараисо, при виде снимавшегося с якоря судна: «Это разбойничий корабль!»

Не теряя ни минуты, французы вскочили в шлюпку, которая тотчас же доставила их на «Молнию». В двух словах командиру крейсера объяснили положение дел, и Фрике, до известной степени успевший ознакомиться за время своего насильственного пребывания на разбойничьем корабле с некоторыми из его порядков, сообщил о них де Вальпре, а также и об удивительной машине таинственного пирата, действующей без угля и паров. «Молния» погналась за разбойничьим кораблем, который, вместо того чтобы удирать, как будто старался завлечь французский крейсер за собой неизвестно куда: видимо, ему хотелось завлечь его в сторону от обычных морских путей и там, на свободе, сразиться с ним в расчете, что этот бой окончится в его пользу. Бандиты пускали в ход всевозможные приемы, чтобы захватить «Молнию» врасплох, обмануть ее расчеты, завести в свои воды и там неожиданно напасть на крейсер. Но Фрике не дремал, и, несмотря на многократные перемаскировки, на преображения из «Франклина» в «Королеву Викторию» и из «Джорджа Вашингтона» в «Сильфиду», капитан «Молнии» ни разу не усомнился в тождественности таинственного разбойника, как трехмачтового судна, так и голета, и парохода – его лики все по порядку отмечались вахтенным и дежурным, и всякие попытки неожиданного нападения на крейсер оставались неосуществимыми.

Таким образом, оба судна достигли наконец того места, где произошла описанная нами схватка, из которой оба корабля вышли значительно поврежденными.

«Молния» с пробитым боком и заполнившимся водой одним из отделений значительно осела и изменила центр тяжести. Но все-таки она взяла курс на пункт, указанный казненным матросом, хотя крейсер шел плохо, лежа на боку.

Желая сберечь запасы угля как для того, чтобы успешно пройти трудные переходы между рифами и островками, которыми изобилуют эти негостеприимные моря, так и для того, чтобы воспользоваться парами на случай штиля или встречного ветра, командир «Молнии» приказал поднять на крейсере паруса.

Большой участок моря был пройден «Молнией» без всяких неприятных инцидентов. Казалось, будто Тихий океан хоть раз хотел оправдать свое ласковое название, данное ему мореплавателями, очевидно, в насмешку.

Переход совершался сравнительно недолго, если принять во внимание серьезные повреждения, которые были нанесены кораблю в бою.

Командир де Вальпре наметил путь почти по прямой линии. Но во сколько раз интереснее было бы это плавание по новым путям, почти не исследованным, между островами, никому еще не знакомыми! Сколько полезных и интересных открытий, этнографических, ботанических, зоологических и географических, мог бы сделать этот блестящий офицер, если бы, вместо того чтобы преследовать бандитов по пятам, дал бы волю своему пристрастию к науке и своей страсти к изучению и наблюдению!

Разбойничий корабль, выйдя из Вальпараисо, подобно морской птице, понесся поперек Тихого океана и находился теперь на 33° южной широты. «Молния» следовала за ним. Расстояние, отделявшее эти суда друг от друга, было сравнительно незначительным. Пират время от времени умышленно замедлял ход, как бы желая увлечь за собой «Молнию».

Встреча была неизбежна, тем более что к ней стремились обе стороны. Она и произошла в том месте, где тридцать вторая параллель пересекает сто тридцатый меридиан; результаты ее уже известны читателям. Отсюда было еще довольно далеко до того пункта, где 143° восточной долготы пересекает 12° южной широты, то есть той точки, где находится затерявшийся среди неисследованных морских просторов коралловый островок-риф, служивший убежищем морским разбойникам.

Но французский офицер смело пустился со своим пострадавшим судном в это необозримое водное пространство, бурные валы которого несравненно страшнее и опаснее пустыни Сахары и где не встретишь ни единого островка.

Эта водная пустыня не имеет оазисов. Только на 30° южной широты и 180° восточной долготы находится небольшая группа Кермадек, состоящая из трех островков и двух рифов.

На месте пересечения 175° и 33° де Вальпре слегка уклонился к северу и наткнулся на первые коралловые рифы и вскоре после этого вошел в само Коралловое море, откуда он собирался следовать вдоль громадной коралловой мели, окаймляющей восточный берег Австралии. Он достиг уже основания полуострова Йорк, причем судно медленно продвигалось между рифами, расположенными неподалеку от Кардуэлла, того пункта, где прекращается телеграфная линия, идущая от залива Карпентария. Это долгое плавание совершалось при исключительно благоприятных условиях.

Так как на картах обозначены далеко не все островки и прочие клочки суши, а также не отмечены и особенности морского дна в этих местах, тем более что оно часто и быстро видоизменяется, то небольшой катер из предосторожности следовал впереди крейсера. На этом катере находились десять матросов и двое штурманов, измерявших посредством лота глубину фарватера.

Доктор, Андре и Фрике выпросили себе у командира разрешение присоединиться к этому передовому отряду. Первый из них желал воспользоваться единственным, быть может, случаем проверить лично теорию Дарвина об образовании коралловых рифов и островов, а двое его товарищей, представлявших собой неразлучное с ним трио, конечно, последовали за ним.

Все шло как нельзя лучше. Настало время обеда, и катер должен был вернуться к своему судну. «Молния» только что легла в дрейф, поджидая возвращения своих разведчиков.

Неожиданно в это время под катером без всякой видимой причины стали вздыматься громадные волны. Совершенно спокойное море стало вдруг волноваться и бурлить, как бурлит вода в кипящем котле.

Катер на мгновение показался на вершине громадного вала, который, медленно вздувшись и став величиной с гору, вдруг разом рухнул, образовав под собой бездонную бездну. Образовавшийся водоворот откинул судно в одну сторону, а катер в другую.

В одну минуту громадное, черное облако с оловянного цвета серой каймой появилось на горизонте, расползлось по небу с севера на юг, выросло до невероятных размеров, налетело на судно и неподвижно повисло над морем, волны которого тотчас же приняли свинцовый цвет.

Молния прорезала эту тяжелую тучу. Грянул гром – звучный, раскатистый удар, точно выстрел из морского орудия, а за ним прогрохотали более мелкие, странные, неопределенные звуки. Словом, голос грозы в одну минуту прошел всю гамму громов.

И этот краткий концерт, оркестрованный будто каким-то адским божеством, был страшен и грозен.

Одновременно забушевал ветер. Он вдруг налетел неведомо откуда и неистовствовал теперь со страшной силой. Судно было отброшено в открытое море, а катер, подхваченный, как пробка, выброшен на берег.

Все находившиеся на катере были обречены на неминуемую смерть, но ни один крик не вырвался из уст мужественных людей. Погибли ли они все или кто-то из них уцелел, трудно было сказать в воцарившейся непроглядной тьме.

Буря выла, волны шумели, гром грохотал, ветер свирепствовал вовсю. Громадные клочья пены венчали вершины подводных коралловых рифов.

И вдруг из этого страшного шума и рева раздался пронзительный, странный крик:

– Пиие-у-у-у-ить!.. Пиие-у-у-ить!..

Но это не был крик отчаяния, а скорее крик весело протестующего против свирепствующей природы человека.

Значит, неукротимый мальчуган был жив. Не думая о себе, он издал этот призывный крик парижского гамена, чтобы заставить откликнуться своих друзей. Он думал только о них, он хотел прийти им на помощь своим удивительным умением плавать.

Случай представил ему возможность спасти доктора, который, пыхтя, как тюлень, уже едва удерживался на воде. Фрике не мог схватить его за волосы, так как голова доктора была гола, как колено, с того момента, как парик смыла волна.

– Уф! Уф!.. Помогите!

– Сейчас, сейчас! Держись, папаша!.. Крепись!

– Сюда, месье Андре! Помогите!

Молодой француз, держась на громадной волне, неудержимым каскадом катившейся к берегу, успел схватить доктора за руку, в то время как Фрике уже уцепился за воротник докторского мундира и собирался благополучно добраться до берега.

Сила волны была столь велика и столь неудержима, а объем воды так громаден, что их разом перенесло через коралловую гряду и они очутились на берегу, наполовину ошеломленные и оглушенные, окровавленные и контуженные, разметав руки и ноги в стороны, при этом обмотанные морскими водорослями.

Таким образом, к истории кругосветного путешествия парижского гамена добавилось новое приключение.

Фрике и его друзья оказались выкинутыми без сознания на северо-восточный берег Австралии.

Было около двух часов ночи. Еще до потери сознания нашему маленькому парижанину показалось, что он увидел огни, светившиеся на берегу вдали: очевидно, здесь сторожили добычу туземцы.

Ожидания аборигенов были обмануты. Катер был разбит в щепки. Все находившиеся на нем не смогли уйти от смерти, и судьба, оказавшаяся столь милостивой к нашим друзьям, оказалась беспощадной к экипажу катера.

Волны, отступая, бросили их на рифы с такой бешеной силой, что они были убиты на месте. Трупы их тотчас же схватили людоеды-туземцы, сбежавшиеся на берег в предчувствии добычи, как коршуны слетаются на падаль. Эти любители человеческого мяса, для которых буря, сопровождаемая кораблекрушением, является всегда благодетельницей, действительно зажгли на берегу костры, чтобы оповестить своих соплеменников о богатой поживе, принесенной им благодетелем-океаном. Кроме того, огни должны были обмануть белых людей и доставить голодным желудкам чернокожих возможность насытиться.

Вскоре наступил рассвет, как это всегда бывает в тропиках. Костры моментально померкли. Солнце сразу как-то запылало и рассыпало по странным австралийским растениям свои искрящиеся золотые лучи.

Между тем призывный крик туземцев раздавался неумолчно.

– Кооо… Мооо… Хооо… Эеее!..

И со всех сторон из лесов, заросших густой зеленой травой, расцвеченной чудеснейшими цветками, появлялись бесчисленные черные существа, более чем скудно одетые, кривлявшиеся на ходу подобно обезьянам.

Их было свыше двухсот человек.

Прибытие небольшого отряда туземцев, сопровождавших четверых накрепко связанных, потерпевших крушение, подняло радость этих обезьяноподобных до высшей степени ликования.

 

 

 

Фрике уже уцепился за воротник докторского мундира…

 

Фрике в прилипшей к телу мокрой одежде открывал шествие. Андре поддерживал доктора, едва пришедшего в себя; наконец, с ними шел один из матросов с «Молнии», здоровенный детина с блестящими ясными глазами. Он на ходу с блаженным видом сворачивал огромную табачную жвачку, с которой не расстался даже во время всех ужасов только что пережитой катастрофы.

Между тем ранее пришедшие туземцы тоже не теряли даром времени. Тела убитых были проворно раздеты, затем быстро выпотрошены и разрублены на части с помощью каменных топоров и ножей.

Костры из ветвей эвкалиптов, араукарий и резиновых деревьев весело потрескивали, и над ними уже жарились куски человеческого мяса.

Четверым пленникам знаками предложили сесть, пока жаркое поджаривалось на горячих угольях, разжигая аппетит дикарей.

Вероятно, четверых европейцев приберегали для какого-нибудь более позднего пира, так как сторожившие их туземцы относились к ним не только не жестоко, а, можно сказать, даже бережно, то есть старались избавить их от утомления.

Тем не менее приготовления к этому жуткому пиру доводили несчастных белых до полуобморочного состояния.

– Ведь в самом деле, – возмущался Фрике, – неужели нет никакой возможности перенести хотя бы маленькое кораблекрушение без того, чтобы вас непременно собирались съесть?! Боже мой, до чего это глупо!

Андре не мог удержаться от улыбки, слушая причитания своего приятеля.

– Полно, старина, я не могу поверить, чтобы мы не нашли себе другой могилы, чем желудки этих людоедов и одновременно достопочтенных подданных ее величества, всемилостивейшей королевы Виктории! Не падай духом, дружище, – обратился он к матросу. – Я убежден, что эти туземцы, так же, как и осиебы, не попробуют нашего мяса. Как вы думаете, доктор?

– Думаю, что я с большой охотой вздремнул бы часок!

– Так что же, не стесняйтесь, мой друг! Храпите себе на здоровье. Растянитесь на траве да и спите себе с миром! Ну а я, как мне это ни противно, буду смотреть, как эти животные будут жрать!..

Солнце, на время прорвавшееся сквозь облака, теперь опять скрылось. Ветер свирепствовал вовсю; гром грохотал с оглушительным шумом, и волны с ревом и стоном разбивались о прибрежные коралловые утесы.

Вдалеке гремела пушка, возвещавшая о несчастье. С «Молнии» ли раздавался этот сигнал или какое-то другое судно было занесено ураганом в эти места, и оно гибло в этих безлюдных морях, – наши друзья не имели возможности ни поделиться своими мыслями, ни высказать друг другу своих недоумений.

Между тем туземцы, не обращая внимания на разгул стихии, были исключительно озабочены своим пиром.

По-видимому, жаркое было готово. Гарнир к нему в виде какой-то зелени, окрещенной учеными-натуралистами многозначительным названием Solanum anthropophagorum, уже дымился в длинных перламутровых раковинах, расставленных вокруг костра таким образом, что пламя все время подогревало их. Словом, стол был накрыт, и пир должен был начаться.

Один из сотрапезников, все одеяние которого ограничивалось одним пером, воткнутым в голову, и ручным браслетом из змеиных клыков, затянул какое-то причитание, очевидно, долженствовавшее изображать предобеденную молитву.

Но резкий повелительный окрик на прекрасном французском языке тоном, привыкшим отдавать приказания, прервал в самом начале первый же стих этой «молитвы».

– Стой! Именем закона! – грозно крикнул этот голос.

Эффект был положительно фееричен. Туземцы, как громом пораженные, точно окаменели на месте; белые были поражены и недоумевали. Очнувшись через минуту, дикари первые повскакали с мест и схватились за оружие.

– Стой! – еще раз крикнул тот же властный голос. – Не заставляйте меня повторять! Погодите, мерзавцы!.. Шевельнитесь только, и я составлю на вас протокол!..

Все более и более удивленные и пораженные людоеды опустили свои копья с наконечниками из острых костей, свои палицы из железного дерева, свои бумеранги и остановились в почтительных, недоуменных позах.

Дело в том, что никогда еще аборигены, передвигающиеся от мыса Йорк до Мельбурна или от Сиднея до Лебяжьей реки, не видывали подобного зрелища.

Даже многоцветные пестрые попугаи долго и много болтали, вероятно, об этом, грузно перелетая с ветки на ветку в вершинах деревьев, служивших им насестами.

– Жандарм! – радостно крикнул Фрике. – Вот так штука!..

Действительно, перед ними стоял французский жандарм в полной парадной форме, но самого странного вида: высокий, длинный и худой, костлявый, как скелет, с носом, ярко окрашенным в сизый цвет, с большими, высоко подкрученными черными, как смоль, усами и козлиной бородкой в виде запятой, с орденом на груди, он казался каким-то смешным, но чудесным явлением среди такой экзотической обстановки. Несколькими пренебрежительными ударами сапога он раскидал вертела, на которых жарилось мясо, разбросал угли и жаркое и продолжал все тем же строгим, негодующим голосом, не допускающим возражений:

– Это позор, слышите, вы, дикари, постыдно есть себе подобных! Вы меня поняли? – добавил он, приняв вызывающую, чисто военную позу, как некогда на смотре: выпятив грудь, расставив в первой позиции ноги пятками вместе, руки по швам и пожирая глазами только на этот раз не начальство, а ошеломленных чернокожих, бессознательно корчивших рожи. Углы его треуголки представляли собой строго горизонтальную линию, лосины обрисовывали всю форму. Еще мокрые ботфорты блестели, как полированное черное дерево, а металлические ножны большой сабли просто сверкали.

Вскоре, однако, придя в себя и возмущенные тем, что их угощение было раскидано по земле, туземцы кольцом обступили жандарма, снова стали заносить над ним свое оружие и, невзирая на его величавую, полную достоинства осанку, стали исполнять вокруг него какую-то фантастическую пляску, вдохновленную австралийской Терпсихорой.

Все эти туземцы нарисовали на своих телах и даже лицах белой краской кости скелета. Это придавало им вид живых скелетов, движущихся и беснующихся; это украшение было, очевидно, обязательным убранством для участников братских трапез антропофагов.

Кроме того, многие из них были изукрашены татуировками поразительного характера. У некоторых на щеках, на черной коже их физиономий, были изображены рыже-желтые баки, как у английских матросов, которых кому-нибудь из этих дикарей, вероятно, случалось видеть вблизи портовых городов. У других были нарисованы усы. У нескольких женщин на щеках были изображены трубки, мундштуки которых как будто касались углов губ, тогда как дымок, выходящий из трубки голубоватыми спиралями, изображался на висках. У иных на голых телах были намалеваны красные мундиры королевского английского флота с черными поясками на талии, к которым должны пристегиваться сабля и кортик.

Европейцы, несмотря на опасное положение, в котором они находились, не могли удержаться от смеха при виде этих размалеванных дикарей; только один жандарм сохранял свой серьезный, величественный вид.

Между тем пляска дикарей, сначала медленная, постепенно превратилась в бешеную вакханалию под аккомпанемент тысячу раз повторявшегося возгласа: «Кик хетэ!.. Кик хетэ!», что на туземном наречии означает: «Съедим их, съедим!»

Так как французский жандарм, очевидно, не был знаком с тонкостями полинезийских наречий, то понял этот возглас за предложение сказать им, кто он такой, то есть представиться.

– Кто я такой?.. Вы меня спрашиваете об этом да еще обращаетесь ко мне на «ты»?! Вы – дикари и, следовательно, конечно, невежды, и потому я скажу вам, кто я, хотя вы не более чем людоеды и дикари… Вы имеете удовольствие видеть перед собой жандарма Онезима-Эйзеба-Филибера Барбантона колониальной жандармерии, имеющего медаль 1865 года и знак отличия за войну 1870 года, состоящего восемнадцать лет на действительной службе… пять военных кампаний, трижды ранен… и в настоящее время на обратном пути из Новой Каледонии потерпел кораблекрушение у этих берегов.

– Кик хетэ!.. Кик хетэ!.. – кричали дикари.

– Как видно, вы, дикари, не очень толковы, – продолжал жандарм, – вы не умнее канаков. Но в этом виновато ваше правительство… Тем хуже для вас! Если бы вы были не безграмотные существа, то я показал бы вам мой формуляр. Но так как вам незнакомы благодеяния просвещения, то это все равно будет излишне!

Однако, невзирая на эти добродушные пожелания, в которых все-таки сквозило известное пренебрежение и ирония, вой дикарей невыносим для европейского слуха. Несколько кривых рук протянулись к бравому жандарму, чтобы схватить его, по-прежнему остававшегося невозмутимым. Вероятно, он пропал бы, если бы непредвиденный случай не отдалил рокового момента.

Людоеды, видя, что их кастрюли опрокинуты, решили воспользоваться хотя бы тем, что еще уцелело, несмотря на выразительное неодобрение этого человека со странным, непонятным говором, и вдруг с бешенством накинулись на четырех пленных европейцев с намерением тотчас же зарезать их.

Но Барбантон не в состоянии был вынести этого. Он выхватил саблю, быстро взмахнул ею над головой и заорал, словно на смотре:

– Равняйсь!.. Смирно! Рассчитайсь! Во имя закона… составляю протокол против вас всех, в том числе и лиц женского пола! Всякие сборища воспрещаются!.. Извольте разойтись!.. Именем закона!.. Не то следует первое предостережение… второе… третье… я приступаю к действиям! Мое терпение истощилось! И сами вы виной тому!

И он кинулся вперед, но споткнулся о корни и чуть было не упал во всю длину носом вниз. Треуголка, однако, слетела у него с головы и покатилась к ногам туземцев.

О, невероятное чудо! Едва только успел он выговорить последние слова, как вся толпа дикарей, поспешно побросав свои копья, распростерлась на земле, почтительно бормоча одно слово: «Табу!.. Табу!.. Табу!..»

Совершилось что-то непонятное, непостижимое. Недоумевающий жандарм проворно поднял свою треуголку, в три приема утвердил ее у себя на голове, после чего преклонения и знаки самого боязливого почитания со стороны туземцев стали уже относиться к его особе. Недавние недруги едва смели поднять на него глаза, едва решались прикоснуться к концам фалд его мундира.

Не понимая ничего во внезапно происшедшей перемене настроения людоедов, бравый жандарм осознал, однако, за собой какую-то магическую власть над этими людьми и спешил воспользоваться ею, чтобы взять под свое покровительство белых соплеменников, которые сами не верили своим глазам.

Что такое случилось? Чем вызвана такая перемена в отношении туземцев к французскому жандарму?

Барбантон, конечно, не знал, что слово «табу» на наречии туземцев означает «священный», «неприкосновенный» и что, присвоенное какому-нибудь предмету или лицу, оно делает его неприкосновенным настолько, что ни один туземец не посмеет прикоснуться или хотя бы непочтительно отнестись к этому лицу или предмету из опасения, что на него обрушатся за это святотатство самые ужаснейшие беды.

В тот момент, когда жандарм произнес слово «тому», шляпа слетела у него с головы, и людоеды, приняв слово «тому» за «табу», поняли, что этот усатый человек накладывает «табу» на свою шляпу, святость которой переходила также и на его особу, делая из него своего рода «божество».

Мало-помалу старейшины племени решились наконец с величайшей боязливостью и робкой почтительностью приблизиться к нему и потереться своими носами о нос жандарма. Последний, по-видимому, был весьма тронут этой экзотической вежливостью и не думал уклоняться. После своих высших сановников один за другим стали подходить остальные представители племени, не исключая даже женщин и детей, и все они терлись носами с величайшей, богобоязненной почтительностью. Однако этот религиозный обряд туземцев привел в результате к тому, что нос бравого жандарма из сизого превратился в багровый, но зато австралийские святцы обогатились новым святым. Надо сказать, воинственный облик Барбантона приобрел от этого только еще более внушительный вид. И туземцы были этому очень рады, а европейцы приветствовали это багровое пятно на его лице как знак будущих, более счастливых дней.

– Прекрасно! – сообразил наконец жандарм. – Кажется, я становлюсь чем-то вроде императора или даже самого бога! Ну что же, господа дикари, я не прочь…

Фрике первым пришел в себя после пережитых недоумений.

– Право, жандарм, – сказал он, – вы наш настоящий спаситель!

– Молодой человек, кто вы такой и что вы здесь делаете?

– О, я, видите ли, – совершенно серьезно ответил мальчуган, – вчера еще был квартирмистром на французском судне, с четверть часа был почти ростбифом, сейчас – ваш должник по гроб жизни!

Точность и ясность этого ответа, по-видимому, удовлетворили жандарма.

Тем временем туземцы все еще лежали распростершись на земле, не поднимая головы.

Барбантон вложил свою саблю в ножны и величественным жестом приказал чернокожим подняться. Затем, заметив на обшлаге рукава докторского мундира три золотые нашивки, означающие высший врачебный чин, он тотчас же вытянулся перед ним в струнку и, взяв под козырек, произнес:

– Прошу извинения, господин доктор, вы как старший по чину мое начальство! Позвольте мне предложить вам услуги и предоставить себя в ваше полное распоряжение!

– Благодарю вас, милейший, – отозвался доктор, – услуга, которую вы нам только что оказали, избавляет вас от всех формальностей по отношению ко мне, тем более что все мы находимся в самом плачевном состоянии, и общая участь сближает нас, сглаживая все различия! Все мы потерпели кораблекрушение и близки к голодной смерти. Теперь все дело в том, чтобы как-нибудь вывернуться из этой ситуации и братски соединить наши усилия, чтобы как можно скорее расхлебать эту кашу, а прежде всего, чтобы утолить наш голод!

– О, что касается этого, то я живо распоряжусь! Я сейчас отряжу этих господ за провиантом, и не пройдет и двух часов, как у нас будет обед, клянусь честью Барбантона!

Действительно, жандарм не бросал слов на ветер; он так умел приказывать, распоряжаться, прибегать вовремя к своему табу, что вскоре в импровизированном лагере спасшихся после крушения царило полное изобилие.

Заваленные подношениями – мясом кенгуру и опоссумов, за которыми тотчас же принялись охотиться черномазые поклонники Барбантона, – наши европейцы имели возможность благополучно добраться до Кардвелля в сопровождении всего племени австралийских аборигенов, которые скакали и приплясывали вокруг них, как туча черной саранчи.

Вскоре они добрались до цивилизованной местности, где и расстались с растроганными туземцами после довольно продолжительного прощания, сопровождавшегося бесчисленными рукопожатиями, объятиями и потиранием носов, так как туземцы долго не могли решиться расстаться со своим «табу», то есть с представительным жандармом, но в конце концов все-таки пришлось.

Рассказ о странных приключениях, пережитых потерпевшими кораблекрушение, в продолжение целых суток являлся единственной темой всех разговоров в городе, а Барбантон сделался притчей во языцех. Все журналы и газеты поместили его портрет; редактор одной большой газеты даже приобрел его автограф, уплатив за него по тысяче франков за строку.

Но, очевидно, французскому жандарму было суждено пройти через целый ряд самых невероятных приключений. Колониальный суд, стоящий за привилегии своих соотечественников, потребовал привлечь Барбантона к ответу за узурпацию чужих обязанностей и приговорил к штрафу в размере одного фунта стерлингов. Англичане такие формалисты, как известно.

При выходе из зала суда председатель вручил Барбантону прекрасные золотые часы и пачку облигаций. Это была награда за его поведение, а штраф, к которому его присудили, являлся наказанием за нарушение принципа невмешательства.

После этого потерпевшие крушение не стали задерживаться в этих местах и поспешили разыскивать своих друзей. Они твердо верили, что «Молния», несмотря на повреждения и невзирая на бурю, продолжила свой путь к убежищу бандитов, точное местоположение которого им было хорошо известно.

Барбантон, разбогатевший теперь благодаря щедротам английского правительства, предоставил все свои средства в распоряжение своих соотечественников. Они зафрахтовали небольшое легкое судно малого водоизмещения с пятью матросами, хорошо знакомыми со всеми проходами между коралловыми рифами.

Это было, быть может, безумием, но наши друзья не задумываясь решились на такое опасное приключение.

 

Прежде чем следовать за ними, скажем несколько слов о кораллах.