Собака, со своей стороны, приняла участие в ссоре, и Фрике не стал Молчать.

 

«А… Понятно! Это, по-нашему, бойня! Я умираю с голода, а здесь, по меньшей мере, сто тысяч кило свежего мяса… Кой черт, неужели же они пожалеют для меня один бифштекс? Это, конечно, не походит на наши парижские бойни, но все же недурно устроено. Только вот воды у них здесь нет… И потом здесь, к слову будь сказано, сплошная вонь… Но делать нечего, надо войти, тем более что этот господин с собакой сейчас явится сюда со своими спутниками».

Измученный быстрым бегом, с голодным желудком, ноющим от боли, с окровавленными ногами, мальчуган вошел в саладеро.

В приставшей к телу куртке, насаженном до ушей картузе, бледный от бессонной ночи, наш друг, похоже, не привлекал особого внимания. Тем не менее он спокойно и степенно подошел к капатасу, то есть надзирателю, который с величественным видом курил сигару, наблюдая за пеонами, то есть работниками, и сменяя одну выкуренную сигару другой.

Эта важная персона, выряженная, как андалузский мул, с наглым, надменным взглядом смерила вошедшего и грубо спросила, что ему нужно.

– Я желал бы получить один бифштекс!

– Что это такое? – спросил тот недоуменно.

– Ну да, бифштекс! Кажется, в этом у вас здесь нет недостатка! – заметил мальчуган, обводя рукой разделочный цех.

– Ты бездельник! (Tu eres urn perezoso!) – проговорил по-португальски надзиратель.

– Что ты там лопочешь про какого-то Зозо? Я вовсе не Зозо и не хочу, чтобы мне давали собачьи клички… Я голоден и прошу мяса, которого у вас здесь так много пропадает, что его могло бы хватить на пропитание десяти бедных семейств!

Но сеньор капатас, очевидно, был не в добром расположении духа, так как, указав своим хлыстом на дверь, приказал мальчугану убираться вон.

– Вы негостеприимны, милейший! А я еще слышал, что жители Южной Америки – добросердечные люди, но я вижу, что или меня обманули, или ваше занятие резчика быков ожесточило ваше сердце… Ну-с, дай бог нам больше не встречаться… Пойду-ка я поищу ракушек на берегу, чтобы утолить свой голод, а дальше видно будет.

Но в тот момент, когда он собирался выйти за порог, трое человек, гнавшихся за ним от самого берега, вместе с собакой вошли в помещение бойни. Фрике к тому времени уже совершенно забыл о них.

«Только этого еще недоставало!» – мысленно воскликнул он при виде их. А те, в свою очередь, заметив маленького парижанина, пришли в настоящее бешенство.

Между ними и капатасом сразу завязался самый оживленный разговор, причем Фрике уловил выражения, не отличающиеся евангельской кротостью и человеколюбием и сопровождающиеся угрожающими жестами по адресу мальчугана.

– Да чего вам от меня нужно, проклятые болтуны?! – воскликнул Фрике.

Через минуту ему суждено было узнать об этом.

– Вы слышали сегодня ночью пушку, сеньор капатас?

– Конечно!

– А видели сигнальные ракеты?

– Да!

– Прибыл торговец невольниками, и у него появились беглецы. Этот вот мальчишка – дезертир!

– Так мы задержим его; можно ожидать приличной награды: капитан Флаксхан – щедрый господин!

«Ага… они знают Флаксхана! Ну, значит, я попался… Теперь мне все понятно… Пушечные выстрелы и сигнальные ракеты означали для жителей побережья: „Ловите его!“, „Охотьтесь за ним!“. И эти уважаемые кабальеро, как они себя здесь величают, по профессии – охотники за беглыми неграми, а при случае охотятся и за белыми людьми. Что ж, в сущности, самое лучшее – отдаться им в руки… Это даст мне возможность свидеться с моим малышом. Однако я все-таки съел бы что-нибудь!»

Как видно, наш парижский гамен был преисполнен благих намерений, и только грубость пеонов помешала ему привести их в исполнение.

Работа на бойне была на некоторое время приостановлена приходом трех охотников за людьми. Все эти мясники, или резчики, толпились вокруг группы, состоявшей из этих трех ловцов, мальчугана и капатаса. Все они хотели принять участие в задержании беглеца. Все были уверены, что капитан невольничьего судна не преминет прислать бочку анисовой водки в благодарность за их услугу, а для этих людей, вынужденных довольствоваться самогоном канной, французская водка являлась таким угощением, ради которого они не задумались бы совершить любую подлость.

Круг сузился, и какой-то негр пожелал присвоить себе честь поимки. Да, негр, этот обездоленный, который вчера еще сам был невольником, не нашел ничего лучшего, как лишить свободы этого мальчугана, который напрасно напоминал этим людям о священных обязанностях гостеприимства. Когда Фрике вдруг почувствовал на своем плече тяжелую лапу чернокожего, то вся кровь в нем вскипела.

– Долой лапы! Не то я тебя разом выпотрошу!

Но негр только сильнее сдавил ему плечо. Без видимого усилия мальчуган высвободился из его рук и ударил пяткой в желудок с такой силой, что рослый негр отлетел на несколько метров и уселся на только что содранную с быка шкуру, еще всю влажную от крови.

Падение его было встречено, как ни странно, громовым раскатом хохота и целым градом шуток и насмешек. Негр вскочил на ноги, скрежеща зубами, но стал более осмотрительным; в целях наибольшей для себя безопасности он избрал в помощники китайца, так как теперь выполнение его замысла уже не казалось ему столь легким, как он полагал сначала.

При виде желтолицего сына Поднебесной империи Фрике покатился со смеха.

– Да это настоящий маго, идол буддийский. Настоящий божок… и он хочет меня зацепить!.. Да он просто уморит меня со смеху… Тебе, китаеза, я просто дам пощечину: с тебя и этого будет довольно! – И пара звонких пощечин досталась желтолицему китайцу, причем голова его дернулась сперва налево, потом направо, как у фарфоровой куклы, а подвесная коса свалилась и повисла от пояса до пят.

Изумленный такой смелостью, негр не решался подойти ближе. Наступил второй перерыв.

– Эй, вы! Дорогу мне! – закричал мальчуган своим громким, пронзительным голосом и одним прыжком оказался у дверей.

Сила его толчка была так велика, что четверо пеонов свалились с ног как кубики домино – один через другого. Раздались крики на испанском и португальском, проклятия и вой.

– Ах вы, подлые негодяи! Трусы! Двести человек против одного!

В этот момент, когда неустрашимый мальчуган готов был выскочить за дверь, петля лассо упала ему на плечи, соскользнула до пояса, прижав руки к ребрам и лишив его всякой возможности защищаться.

Рука, державшая конец лассо, грубо затянула его и дернула с такой силой, что мальчуган повалился в кровянистую грязь, после чего его протащили до блока, служившего для резки быков, и приподняли на метр от земли, наградив пинками, а собаки, наевшиеся сырого мяса и озверевшие от этой кровавой пищи, хватали его за ноги.

Тогда негр, вооружившись большим ножом, приблизился к нему, а китаец притащил разожженную жаровню для того, чтобы поджарить беглецу пятки. Фрике понял, что если он не придумает что-нибудь для своей защиты, то неминуемо погибнет. Но возмущение и негодование еще раз заговорили в нем, и, харкнув прямо в лицо чернокожему, он сделал отчаянную, но бесполезную попытку вырваться. Это привело лишь к тому, что у него из-под кожи брызнула кровь.

– Разбойники! – крикнул он еще раз. – Негодяи, вы хотите подвергнуть меня пытке! Ну, так посмотрите же, как умирает французский матрос!

Негр занес над ним свой мясницкий нож, но рука его не опустилась. Раздался выстрел, короткий, резкий звук, и череп негра разлетелся вдребезги, как тыква, брошенная об стену. Железная рука схватила китайца за его косичку, и божок, приподнятый от земли, был вышвырнут за ограду бойни.

То был поистине театральный эффект. В помещение как вихрь ворвался высокий мужчина на великолепном коне. В правой руке он держал еще дымящийся револьвер, а левой только что вышвырнул китайца за ограду.

– Эй, дорогу! – крикнул он громким голосом, звучавшим тем не менее уверенно и строго.

Но так как ему не повиновались, то всадник незаметно дал шпоры своему коню. Мустанг взвился на дыбы, затем стал бить задними ногами тех, что стояли возле связанного мальчугана.

– Помогите! Разрежьте эти веревки, и я откушу им носы! – воскликнул Фрике.

– Так, значит, я не ошибся! – проговорил незнакомец. – Это западня!

Выхватив из-за пояса свой нож, перерезал им лассо и освободил мальчугана, затем посадил его на круп своего коня – все это было для него делом минуты.

– Сделано! – весело крикнул Фрике. – Спасибо!

– После об этом… Возьмите один револьвер; у меня их два… Держитесь крепче за седло…

– Хорошо, будьте спокойны!

– Ну, вперед!

Благородный конь, несмотря на двух всадников, рванулся вперед, опрокинув грудью тех, кто хотел схватить его под уздцы, и одним махом очутился у выхода. Но, увы! Поздно! Ворота с шумом захлопнулись перед самым носом мустанга, и громадный замок громко щелкнул.

– Ах так?! – воскликнул незнакомец. – Ну, значит, мы позабавимся! – Голос его звучал все так же спокойно, только чуть насмешливо.

Едва заметным движением повода он заставил коня повернуться задом к воротам и, слегка щекоча его шпорой, бить задними ногами в деревянные доски ворот, которые затрещали под сильными ударами копыт. Пеоны столпились вокруг, угрожая ножами.

– Стрелять? – спросил мальчуган.

– Нет еще! Я попробую сказать им пару слов! Отопрете вы ворота или нет? – приказал он им все тем же непререкаемым тоном, но подчеркивая каждое слово, отчеканивая каждый слог, чтобы дать понять этим людям, что это ультиматум.

– Смерть! Смерть ему! – заверещали мясники, взбешенные тем, что эти двое решились идти против них.

– В таком случае у меня есть еще одиннадцать выстрелов, то есть одиннадцать из вас падут мертвыми. Затем у меня есть нож для двенадцатого… А затем бой не на жизнь, а на смерть… Одумайтесь, пока еще есть время.

 

 

 

«Коняшка» действительно умела брыкаться.

 

– Смерть! Смерть ему!

– Хорошо! – сказал всадник, причем на щеках его выступили красные пятна. – Расступитесь, сейчас вы увидите, чего стоят два француза!

Капатаса это тронуло за живое: он кинулся на всадника и схватил его за ногу, желая выбить из седла, а толпа нападающих тесно обступала его. С неподражаемой легкостью всадник сбросил стремя и, прежде чем капатас успел схватить его за ногу, нанес ему прямо в лицо такой удар носком своего сапога, что у того вылетели два передних зуба и, захлебываясь кровью, он отлетел на три метра.

– Раз!

– Браво! – воскликнул Фрике. – Теперь мы двое с коняшкой, которая так хорошо умеет брыкаться, проучим мясников как следует.

«Коняшка», как говорил Фрике, действительно умела брыкаться: вскоре ворота треснули, и две доски сломались.

– Стреляй!

Мальчуган тотчас же выстрелил, но промахнулся. Вслед за этим раздался второй выстрел. На этот раз стрелял незнакомец, и один из пеонов, не вскрикнув, рухнул замертво. Еще раздался выстрел – и один из нападающих свалился.

– Послушайте, возьмите и мой револьвер, – прошептал мальчуган, – вы стреляете метко, у вас верный глаз, а у меня нет… Пока вы станете расстреливать этих негодяев, я отопру ворота.

– Хорошо!..

Но в тот момент, когда Фрике собирался соскочить на землю, одна из створок ворот рухнула, путь был свободен.

– Полный поворот, вперед, марш!

Десять степных коней, составлявших торпилью (табун) спасителя Фрике, оставались в нескольких метрах от ворот. Это были вьючные кони, на которых был провиант и другие необходимые предметы кочевой жизни, принадлежавшие незнакомцу.

– Вы хороший ездок? – спросил он Фрике.

– Как четверорукий наездник, – засмеялся парижанин, – я цепляюсь за все, что могу!

– Хорошо, так вперед галопом!

Чистокровный мустанг, как стрела, вынес обоих всадников за ворота. Незнакомец издал резкий свист, и вся торпилья, повинуясь этому сигналу, понеслась за мустангом.

Превосходный белый конь с темным хвостом и гривой аспидного цвета несся возле мустанга. Фрике слегка наклонился, схватил его за гриву, соскользнул с крупа мустанга и очутился верхом на хребте белого скакуна, несшегося с быстротой метеора.

Саладеро был уже далеко позади, и опасность погони миновала.

– Наконец-то! Пора и отдохнуть! – сказал мальчуган.

– Вперед, друг, вперед! Они устроят за нами погоню, вы не успокаивайтесь! Кстати, вы – парижанин? Я тоже! Но кой черт, что вы делали в этом саладеро?

– Я совершал свое кругосветное путешествие!..

– Ну да?! Быть того не может!

 

ГЛАВА VI

 

Успехи матроса Фрике в верховой езде. – Преследование. – Гринер. – Арсенал путешественника. – Двойной выстрел. – Еще двойной выстрел. – Мастерский выстрел. – Выигранный бой. – Преимущества картечи перед пулей. – В путь, в Санта-Фе. – Через пампасы. – Лагерь без палаток и солдат. – Атака карьером на путешественников. – Растительность пампасов. – She habla espanol. – Фрике не может жить без пищи.

Бешеная скачка продолжалась около двух часов. Кони, как ветер, мчались по песчаной равнине, являющейся продолжением мыса, образуемого пампасами и вдающегося острой конечностью в Лагоа-дос-Патос.

Здесь были представлены самые разнообразные виды растительности. Благодаря теплому и влажному местному климату толстый слой чернозема в местах, расчищенных от леса, был покрыт сплошным ковром великолепнейших образцов тропической флоры, хотя местность эта находилась на 32° южной широты.

Кофе, сахарный тростник, кокосы, бананы, ананасы, магнолии и другие растения росли здесь в изобилии в двух шагах от возделанных полей, на которых произрастали ячмень, просо, виноград и yerba-mate (парагвайский чай).

На узкой песчаной полосе, по которой неслись всадники, а за ними кони торпильи, росли громадные кактусы, сплошь покрытые кошенилью. Неутомимые мустанги, казалось, не чувствовали усталости, а между тем они мчались с такой быстротой, что всадники с трудом могли обмениваться лишь обрывочными фразами.

Фрике порядком растрясло, так как его навыки в верховой езде были из числа самых элементарных, но он крепко держался в седле, а это было самое важное. Он, правда, сжимал бока мустанга так же, как сжимал коленями рею на судне, чтобы удержаться на ней во время качки.

Но вскоре он, однако, освоился с движением коня и, уже не столь заботясь о сохранении равновесия в седле, мог теперь рассмотреть своего избавителя.

По-прежнему невозмутимо спокойный на своем громадном пегом скакуне, словно вылитый из бронзы, этот человек с видом сибарита курил свою папиросу из французского табака, которую он только что свернул с таким видом, как будто он был не в седле, а спокойно сидел в кресле у камина.

 

 

 

Фрике порядком растрясло.

 

Перед ним был молодой человек высокого роста, мощного телосложения, с широкими плечами, но при этом тонкими, даже изящными кистями рук, несколько загорелыми от солнца, с ногтями холеными и отточенными, как у кокетливой женщины. Ему было не более двадцати пяти – двадцати шести лет.

Широкополая черная поярковая шляпа, украшенная белым орлиным пером, лихо надетая чуть набок, прекрасно оттеняла лицо, выражавшее смелость и энергию. Большие блестящие, как вороненая сталь, глаза, смотревшие прямо и открыто, еще больше подчеркивали это выражение неустрашимости. Резко очерченный рот с тонкими темными усиками и ослепительно-белыми зубами приятно улыбался, смягчая до известной степени его насмешливое выражение и несколько неприятную настойчивость и жесткость взгляда.

Под тонким слоем золотистого загара, оставленного на его лице тропическим солнцем, легко было угадать характерный цвет кожи парижанина. Впрочем, цвет его лица, по-видимому, мало его интересовал, хотя все, даже мельчайшие подробности его костюма, обличало в нем человека, чрезвычайно заботящегося о своей внешности и любящего элегантность и удобство. Это был одновременно красивый мужчина и щеголь.

На нем как влитой сидел костюм европейского путешественника, осложненный им некоторыми принадлежностями одежды гаучо,^[12] необходимыми в Южной Америке.

Голова его была повязана шелковым платком, связанным под подбородком таким образом, что во время скачки воздух, врываясь в складки фуляра по обе стороны головы, образовывал постоянный ветер, освежавший лицо и голову всадника. Это очень ценится в пампе.

Второй фуляровый платок, небрежно надетый на шею и ниспадавший на плечи, дополнял его убор, заимствованный от гаучо, которые не выйдут из дома без этого шелкового платка, точно так же, как парижанин не выйдет без галстука.

Серая шерстяная блуза, очень широкая, с неимоверным количеством карманов, была стянута у талии широким поясом, к которому пристегивались два пистолета системы Смита и Вессона.

Короткие бархатные, оливкового цвета штаны были заправлены в высокие охотничьи сапоги рыжей кожи, с набором у щиколотки и прямым, щегольского покроя голенищем, доходившим до колен. Вместо громадных серебряных шпор гаучо, с репейком величиной с чайное блюдечко, легкая маленькая стальная шпора с зазубренным репейком пристегивалась цепью к сапогу.

Щегольское пончо из вигоневой шерсти дополнял этот костюм. Всякий знает, что такое пончо. Это род обширного пледа в два квадратных метра, с отверстием посередине, в которое продевают голову. Этот своеобразный плащ предохраняет путешественника от тропических ливней и обильных рос и вместе с тем служит ему одеялом там, где нельзя подвесить гамак. Он также защищает от палящих солнечных лучей, так как опыт доказал, что толстое шерстяное покрывало сохраняет в теле влагу и прохладу днем и тепло ночью. Пончо незнакомца было двойное, то есть состояло из двух родов тканей, наложенных одна на другую: одной темно-синей, другой светло-желтой.

Зной и свет различно действуют на эти два цвета, и в зависимости от температуры незнакомец мог поворачивать свое пончо той или другой стороной: когда было холодно и сыро, он оборачивал наружу синей, почти черной стороной, поглощающей наибольшее количество тепла, когда же температура повышалась, он выворачивал вверх желтую сторону, которая отражала зной.

Наконец из стремления к тому же комфорту явно бывалый путешественник пользовался в настоящее время гаучосским седлом, несколько тяжелым, правда, но великолепно приспособленным для продолжительных и дальних путешествий. Вышивка серебром по сафьяну и богатейшие украшения в арабском стиле в изобилии украшали это седло, заканчивавшееся спереди и сзади высокой и острой лукой. Чепрак из мягкой овчины покрывал сиденье и спускался красивыми складками по обе стороны седла. Кроме того, у седла было несколько кобур, в которых находились дорожный провиант и амуниция.

В этом седле человек чувствовал себя, как на мягком диване. На нем хорошо и спокойно можно было скакать во весь опор или же сладко дремать, как у себя дома. Стремена, обыкновенно вырезанные из дерева, были длиннее обычных, и хотя они и носят название «Africa», тем не менее не имеют ничего общего с арабскими.

Наш путешественник заменил эти неудобные деревянные коробки общепринятыми стальными стременами, несравненно более удобными.

Между тем Фрике, которого все сильнее и сильнее мучил голод, начинал ощущать некоторую слабость. Закончив подробно изучать внешний вид своего спутника, мальчуган стал с мучительной тревогой спрашивать себя, когда же настанет час обеда. Теперь, когда лошади шли несколько ровнее, он решился заговорить со своим новым знакомцем.

– Я вам сказал в этой бойне, – начал он, – что я совершаю кругосветное путешествие. Это, в сущности, так и есть, но настоящая причина, почему я зашел на эту бойню, была та, что мне захотелось получить бифштекс. Уже почти тридцать часов, как у меня не было маковой росинки во рту. И хотя мой желудок покладистый и голова не слабая, но признаюсь, мне кажется, что все вокруг кружится!..

– Вот черт! Отчего же вы мне этого раньше не сказали? Я могу предложить вам только маисовые лепешки и глоток водки, но предлагаю вам то и другое от чистого сердца!

– Черт возьми! – воскликнул Фрике. – Предложенное от доброго сердца встретит с добрым аппетитом мой отощавший желудок!

– Пока вы подкрепляете свои силы, я дам отдохнуть лошадям, а мы воспользуемся этим, чтобы немного поболтать. Вы мне определенно нравитесь! – добавил молодой человек.

– Да и вы мне тоже! – отозвался Фрике с набитым ртом. – Вы славный и отважный малый, такой же, как месье Андре и доктор.

– Месье Андре и доктор? Кто они?

– Это мои самые близкие друзья. И какие молодцы! Ах, если бы мы здесь были вместе все четверо! Мы бы недолго думая захватили судно и освободили моего бедного малыша!

– Вы говорите загадками, дружище! – заметил молодой человек. – Так, значит, нужно захватить судно и освободить какого-то малыша, прекрасно! Это, в сущности, значит зацепить и прижать к стене каких-нибудь негодяев и вырвать из их рук пленника. Что же? Я готов! Но так как в подобных случаях время всегда дорого и минуты стоят часов, то вы могли бы, кушая, объяснить мне, в чем дело.

– Охотно!

– Только будьте кратки!

– Хорошо!

Фрике, продолжая жевать, в нескольких словах рассказал свою историю новому приятелю.

Когда он окончил, молодой человек протянул ему руку и сказал:

– Оба ваши друга – благородные люди, и мы их разыщем. Вашего маленького чернокожего братца вернем, я в этом тоже уверен. Вас раньше было четверо, а теперь нас будет пятеро! Если вы согласны, то ударим по рукам. Кстати, как вас зовут?

– Фрике… Я парижанин, был матросом, кочегаром, чуть было не утонул с месье Андре, чуть не был съеден с доктором и чуть было не был зарезан, когда явились вы, а теперь, как видите, я превратился в кавалериста… последнего разбора, правда, но, во всяком случае, я вам чрезвычайно обязан!

– Не будем говорить об этом! Я ведь тоже парижанин.

– А… А еще говорят, что мы, французы, домоседы! Как ни странно, вот уже четверо, из которых три парижанина и один марселец, скитаются по свету в поисках приключений с единственной целью совершить кругосветное путешествие и встречаются вместе!

– Да, ведь шар земной так невелик, что, шатаясь по нему, невольно сталкиваешься с интересными людьми… Меня зовут Альфонс Буало. Я – журналист, так как это занятие мне нравится; одновременно я также и художник, так как люблю природу. Кроме того, я – музыкант, так как мелодия чарует меня; я – путешественник, так как я – парижанин и мне надоели эти смешные физиономии и объемистые брюшки всяких буржуа и рантье… Словом, я что угодно; я – немножко и миллионер, и лишние деньги водятся у меня в кармане; но мне хочется израсходовать их не так глупо, как это делает большинство.

– Очень объемный портрет! Я вас вполне понимаю. Пословица говорит, что противоположности сходятся, и это правда. Вот мы случайно столкнулись на жизненном пути, один бедняк, другой богач. Господи! Как это забавно! Ах, если бы месье Андре и доктор были здесь, и вместе с ними Мажесте, как бы он, бедняжка, разинул рот, стараясь произнести ваше имя… Вообразите, этот милый негритенок до сих пор называет меня Флики, доктора – Доти, а месье Андре – Адли… Бедняжка, он такой славный, преданный и честный… и, право, у меня душа переворачивается, когда я подумаю, как-то он мается без меня на этом проклятом судне.

– Но, черт побери! Не можем же мы вдвоем взять этот корабль на абордаж… Если бы еще ваши друзья были с нами… Ну, тогда еще можно было бы подумать!

– Да, – сказал ни в чем не сомневавшийся мальчуган.

Между тем на краю горизонта показалось облако пыли.

– Ну что, оправились вы теперь? – спросил Буало.

– Ничего! Все слава богу!

– Ну и прекрасно! Нам пора пошевеливаться: ведь это за нами гонятся! Негодяи-саладеристы хотят во что бы то ни стало вернуть вас вашему Флаксхану, но это мы еще посмотрим. Я не считаю нужным говорить вам, что я не отделяю себя от вас: я здесь случайно, путешествую для своего удовольствия, встречаю вас, вы мне по душе!

Тем временем облако пыли приближалось. Наши друзья устремились в небольшую рощицу мастиковых деревьев, куда за ними последовали и запасные кони.

Всегда невозмутимый Буало отстегнул от седла чемоданчик приблизительно метр длиной и сантиметров тридцать шириной, обтянутый парусиной, не торопясь раскрыл его и достал из него ружейный ствол, затем приклад и в одну минуту собрал ружье.

– Хм! – воскликнул Фрике. – Двуствольное ружье!

– Да еще какое ружье! Вы сейчас увидите, дорогой мой, его в работе, если только дело дойдет до выстрелов!

– У месье Андре тоже был прекрасный карабин!..

– Ну, я предпочитаю чок-бор!

– А что это такое?

– Это гладкоствольное ружье, которое на сравнительно небольшом расстоянии, то есть на полтораста или двести шагов, обладает всеми преимуществами карабина и не имеет ни одного из его неудобств.

– В самом деле?

– Да, через пять минут вы будете иметь случай убедиться в справедливости моих слов… В нарезном карабине вы имеете всего только один заряд, и если, целясь, ошиблись на один миллиметр, то ваша пуля отлетит в сторону на целых четверть метра на каждые сто метров расстояния; поэтому получается верный промах.

– Это я по опыту знаю!

– Следовательно, это пропащий выстрел, а от него часто зависит ваша жизнь!

– Да, конечно!

– Это ружье хорошей работы, как вы видите. Ружье центрального боя, двенадцатого калибра, с зарядом, содержащим шесть граммов английского пороха и двенадцать крупных дробин, весящих вместе тридцать пять граммов. Я берусь угостить ими вернее, чем пулей, на расстоянии ста двадцати шагов любого из этих крикунов, которые гонятся за вами.

– Я готов в это поверить!

– Вот сейчас увидите и убедитесь, что я говорю правду, когда я выстрелю по этим негодяям, которые несутся сюда во весь опор… Будьте спокойны: каждый из них проглотит по крайней мере половину дробин каждого заряда и не выплюнет их, за это я ручаюсь! Я попрошу вас только заряжать оружие по мере того, как буду выпускать свои заряды. Наши револьверы Смита и Вессона, как видите, имеют очень длинный ствол и калибр одиннадцать миллиметров. Они бьют на двести пятьдесят метров… Превосходное оружие, милейший! Я приставляю к каждому из них небольшой приклад, – вот эти треугольники, – привинчиваю их к рукоятке и получаю таким образом два шестизарядных карабина, да еще два выстрела у меня есть в чок-боре, что составляет четырнадцать выстрелов, не считая запасных патронов!

– Браво! – воскликнул восхищенный Фрике.

– Ну а теперь побольше хладнокровия, – сказал Буало и едва успел это сказать, как враги стали ясно видны: кучка гаучо, человек двенадцать, с капатасом во главе неслась с быстротой ветра.

С ружьем в руке Буало встал за стволом мастикового дерева, прицелился и выстрелил.

Капатас первым кубарем слетел с седла. Грянул второй выстрел, и его ближайший помощник также покинул место, где сидел, и, повиснув на одном стремени, поволочился по земле. Возмущенные и озлобленные гаучо махали палками и громко кричали, однако придерживали своих коней.