Вождь отлетел далеко вперед, в густую чащу кустарника. 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Вождь отлетел далеко вперед, в густую чащу кустарника.



 

Как убедился доктор, несчастный невольник был ранен целым залпом рубленого свинца, которым ему разорвало все внутренности; спасти его было уже невозможно. Ибрагим был вне себя от бешенства: в нем проснулся купец, потерявший свой товар. Не теряя ни минуты, этот поразительно находчивый человек одним прыжком очутился в кустах, где все еще валялся Ра-Ма-Тоо, не успевший еще подняться на ноги, и, схватив его за ворот красного мундира, поднял на воздух, как щенка, и на глазах у всех положил к своим ногам.

– У меня убили одного невольника, – проговорил великан громовым голосом, – вот этот заменит его.

– Вот превосходная мысль! – воскликнул Фрике. – Ты, старая обезьяна, хотел нас слопать, а теперь тебе придется чистить нам сапоги!

Осиебы, смущенные и ошеломленные этим энергичным поступком Ибрагима, совершенно опешили и не решались возобновить своего нападения.

Между тем тяжелораненый невольник испустил последний вздох на руках доктора.

В одно мгновение помощник Ибрагима снял колоду с мертвого невольника и с удивительной ловкостью надел ее на ногу Ра-Ма-Тоо, забив импровизированные кандалы надлежащим образом клиньями.

Разом отрезвевший при этом Ра-Ма-Тоо заревел, как бык, которого ведут на бойню. Крупные слезы покатились у него из глаз. Он молил Ибрагима, призывал своих подданных, своих жен, колдунов и был при этом еще более отвратителен в своем малодушии, чем в своей жестокости.

– Вот и еще одна династия прикончилась! – глубокомысленно пробормотал Фрике.

– Нет, нет, – вопил бедняга на своем диком наречии, – я не хочу быть рабом; я слаб и стар… Дай мне слугу… Хочешь, возьми моего брата вместо меня; он силен и крепок… Да, да, возьми моего брата!..

Но Ибрагим пренебрежительно оттолкнул его ногой, не сказав ни слова, затем сделал знак, и бывшего короля увели вместе с другими невольниками, которые встретили его насмешками, издевательствами и плевками.

Решено было отправиться в путь на другой день, а сегодня весь рынок был положительно завален свежими припасами, доставленными со всех концов африканской земли для удовлетворения первых потребностей каравана во время пути.

Для уплаты за провиант Ибрагим приберег почтенный запас соли, которая во всей Экваториальной Африке ценится чрезвычайно высоко. Когда этот продукт был выставлен на виду в медных тазах и чашках, то осиебы забыли все на свете: и пленение своего вождя, и неудачное нападение, и даже незаменимое алугу!

Трудно передать ту непонятную для нас, европейцев, страсть, какую эти люди питают к соли. Некоторые женщины пришли сюда за восемь-девять километров, сгибаясь под тяжестью нескольких связок бананов; и всё они с охотой отдавали за пригоршню соли, которую тут же с жадностью поедали с невыразимым наслаждением и восторгом. Другие приводили своих прекрасных коз и меняли их на сотню-другую граммов соли. Словом, все эти импровизированные торговцы и торговки, прошедшие далекий и невыносимо тяжелый и утомительный путь, спешили скорее обменять свой товар хотя бы на самое небольшое количество соли и тотчас же принимались поедать ее. Некоторые счастливцы съедали разом по несколько пригоршней!

Трое друзей с любопытством смотрели на этот своеобразный пир и, прислушиваясь к разговорам этих людей, уловили часто повторяющиеся имена Малэси и Компини – эти родные имена, напоминающие им дорогую родину и милый Париж.

Некоторые из туземцев никак не могли прийти к соглашению со своими покупателями; они непременно настаивали набольшем количестве, чем то, какое им предлагали, ссылаясь на то, что Малэси и Компини были щедрее.

Эти два имени, столь же любимые и уважаемые в Габоне, как и во Франции, заставили наших друзей насторожиться. Альфред Марш и маркиз де Компьеж, эти двое мужественных французов, первыми с невероятной опасностью и страшными трудностями открыли верхнее течение реки Огоуэ.

Андре некогда знавал их обоих – он познакомился с ними по их возвращении из известной и тяжелой экспедиции.

При содействии доктора в качестве переводчика он долго разговаривал с туземцами об этих двух знаменитых путешественниках, доброта и мужество, обходительность, энергия и щедрость которых покорили сердца аборигенов и оставили по себе неизгладимую память.

Когда Андре сообщил им о смерти маркиза, то туземцы отказались ему верить: такой человек, как Компини, не мог умереть! Известие же о скором возвращении Малэси в африканские джунгли чрезвычайно обрадовало их.

Ведь и Малэси, и Компини, как говорят туземцы, – «фала», то есть французы, а французы сумели заставить себя полюбить эти дикие племена.

– Но и мы тоже фала! – сказал им доктор.

– Нет! Не может этого быть! Вы не фала, потому что вы покупаете чернокожих людей. Малэси не покупал людей и Компини тоже. Нет, нет, вы не фала.

За те двадцать дней, которые Фрике провел у осиебов, он научился понимать наиболее часто употребляемые слова.

Его негодование не знало границ, когда он понял, что говорят о них туземцы.

– Как! Чтобы мы, французы, покупали рабов?! И вы можете такое подумать?! Какие же мы после этого дураки… Стоит только вспомнить, что мы предназначались на жаркое для ваших «бикондо» всего три недели тому назад, и теперь даже нас еще хотят продать!

– Полно, перестань, матросик, – успокаивал его доктор, – я сейчас растолкую их ошибку!

– Счастливы вы будете, если сумеете им что-нибудь втолковать! – отозвался мальчуган, безнадежно махнув рукой.

На другой день, едва только заалел восток, весь маленький отряд в полном составе тронулся в путь.

Обстоятельный во всем Ибрагим поторговался в течение нескольких минут со старейшинами осиебов относительно приобретения им в собственность трех французов. Желая, очевидно, сохранить свою репутацию честного торговца, он стал доказывать осиебам, что белые люди рыночной ценности не имеют, так как они не могут быть проданы в невольники и годны разве что на мясо, следовательно, это съестной продукт, а потому он считает, что три фунта соли за каждого европейца – цена, значительно превышающая их настоящую стоимость: ведь на это можно было приобрести даже крупную козу.

Предложение это было принято всеми с радостью; обмен совершился ко всеобщему удовольствию.

Не успел караван отойти и трех миль от деревни осиебов, как выкуп в виде желанной соли за всех трех европейцев был уже уничтожен без остатка.

– В сущности, они не очень требовательны, – заметил Фрике, – променять жаркое или даже целых три жарких на приправу – для этого надо быть весьма щедрым. Кроме того, отдать человека за три фунта соли – это же, право, недорого!

Маленький отряд медленно продвигался вперед. Несмотря на то что густолиственные деревья простирали над головами путников свои раскидистые ветви, палящий зной до того раскалил воздух и даже саму листву, что даже в тени деревьев дышать было нечем, тем более что не было ни малейшего намека на дуновение ветерка.

Под тенью громадных деревьев царила температура плавильной печи. Среди этих гигантских стволов, ветви которых сплетались между собой почти сплошным покровом, насколько мог видеть глаз, не чувствовалось ни малейшей прохлады.

Кругом простиралась безлюдная пустыня. Выйдя за околицу последней хижины деревни осиебов, расположенной на краю опушки леса, наши путники очутились в совершенно дикой местности. Впрочем, караван Ибрагима уже не раз проходил этим путем, поэтому он шел на юг с такой уверенностью, держась должного направления, как если бы во главе отряда стоял замечательный следопыт.

Первой персоной в караване, по крайней мере, в отношении роста, был слон, друг Фрике, важно выступавший, слегка приподняв уши и весело помахивая хоботом. Это был превосходный экземпляр из породы тех знаменитых западноафриканских слонов, которые достигают самых невероятных размеров.

Осанор, будем называть его так в угоду Фрике, достигал двух с половиной метров роста; его единственный клык – он потерял другой при весьма драматических обстоятельствах, имел более полутора метров в длину и соответственную толщину.

Этот гигант, настоящая гора мяса, был столь же умен, как и толст, а его добродушие равнялось его уму. Он весело шел вперед, срывая там и сям ветви деревьев, которые сосал, как карамель, или осторожно снимая на ходу с земли зрелый ананас, который съедал с наслаждением, точно землянику, а то поднимал валежник, преграждавший ему путь, и отбрасывал его далеко в глубину чащи.

За исключением Ибрагима, Андре, доктора, Фрике и погонщика слона, весь остальной караван шел пешком. Слон служил конем всему штабу каравана. Ибрагим, доктор и Андре сидели в удобном паланкине, защищенном со всех сторон белым холстом, и беседовали между собой.

Фрике, подружившийся с корнаком, то есть погонщиком слона, примостился рядом с ним на шее слона и рассказывал самые необычайные истории своему другу.

Осанор, по-видимому, был очень рад узнать, что один из его сородичей участвовал в комедии в театре Порт-Сан-Мартен, беленькие ручки артисток подносили ему разные лакомства и что он был удивительно хорош при свете газовых рожков рампы.

Осанор удовлетворенно вздыхал, издавая что-то вроде храпа, походившего на звук «пуф-пуф-пуф», это должно было означать, что он всем доволен.

Самой печальной фигурой в караване являлся, несомненно, Ра-Ма-Тоо. Бедняга был в ужасном состоянии: его новые товарищи-невольники, вдоволь насмеявшись и надругавшись над ним, сорвали с него красный генеральский мундир и, разорвав его на лоскутки, украсили себя ими. Мало того, перед своим отправлением в путь ему суждено было стать свидетелем самых унизительных для его самолюбия событий.

Ближайшие родственники на его глазах разделили между собой наследство вождя, как будто он был мертв. Дело в том, что рабство у африканских народов равносильно гражданской смерти и военному разжалованию. Вот почему, видя своего владыку в плену, все бывшие подданные поспешили к дележу его наследства. Его министры украсили себя его цилиндрами и шляпами с плюмажем; высшие сановники вырядились в его костюмы и уборы, и, наконец, родной брат, тот самый, которого он предлагал взять в невольники вместо себя, широко осклабившись, воссел на освободившийся трон.

Ра-Ма-Тоо видел своими глазами, как тот важно разгуливал с его жезлом, украшенным ситом с лейки, в английском кавалерийском мундире, при эполетах величиной с тарелки, с пожарной каской на голове. К довершению несчастий супруги низвергнутого монарха поспешили последовать примеру остальных и выразить свою покорность новому королю. Щедро наделяя всех ударами своего жезла, новый монарх принял под свою высокую руку всех своих верноподданных.

Несчастье бывшего вождя людоедов было столь велико, что тронутые французы хотели было вымолить ему прощение у Ибрагима, но тот оставался глух к их просьбам. Его добрые друзья, белолицые люди, могли просить у него что угодно, только не то, что превышало его возможности. Он, Ибрагим, честно исполнил все свои обязательства по отношению к ним, но какое им было дело до этого чернокожего пьянчуги, лгуна, предателя и негодяя?!

Впрочем, заметив дурное обращение с ним других невольников и видя, что бедняга не сможет дойти до берега, Ибрагим на третьи сутки смилостивился.

Не подлежало никакому сомнению, что Бикондо, как его называл Фрике, не проживет и недели. Его истощенный алкоголем организм не мог вынести никакого утомления, он не мог уже больше идти. Видя это, Ибрагим решил, что он может сделать доброе дело, которое ничего не будет ему стоить. И вот он объявил бедняге, что тот может вернуться обратно в свое племя завтра же. Бедняга до того остолбенел при этом помиловании, что не в состоянии был даже выговорить ни одного слова благодарности и смотрел на абиссинца бессмысленно выпученными глазами.

Караван расположился на стоянку на большой поляне на расстоянии полукилометра от небольшой деревни, жители которой немедленно обратились в бегство при виде вооруженных людей.

Так как съестных припасов было достаточно, то решено было не обращать внимания на эту панику жителей и людям, состоящим при караване, было строжайше запрещено отлучаться из лагеря. Ибрагим, установивший военную дисциплину в своем отряде, не допускал ничего такого, что могло бы создать ему затруднения или препятствия в пути. Кроме часовых, все в лагере спали.

Вдруг страшный, нечеловеческий крик огласил воздух среди ночного мрака; вслед за ним раздался свирепый вой сотни голосов в той стороне, где расположились на ночлег невольники.

Все кинулись туда, и глазам присутствующих представилось страшное зрелище. Едва освещенный умирающим пламенем гаснущего костра, на земле в луже крови валялся растерзанный труп Ра-Ма-Тоо с распоротым животом и вывалившимися внутренностями, с вырванным горлом, выколотыми глазами, переломанными руками и ногами. Те несчастные, по отношению к которым он некогда проявлял свою жестокость, и те, кого он скупал у своих соседей, чтобы перепродавать работорговцам, страшно отомстили ему теперь.

 

 

 

Караван двинулся дальше…

 

Узнав, что ему вернут свободу, они дождались ночи и затем бросились на него, как хищные звери, и в один момент растерзали.

– Так ему было суждено! – мрачно проговорил Ибрагим, приказав оттащить труп за ноги в чащу.

На другое утро караван двинулся дальше, оставив без погребения останки Ра-Ма-Тоо, под властью которого стонало свыше десяти тысяч прибрежных жителей верхнего Огоуэ.

Впрочем, вблизи того места, где был брошен труп, находился громадный муравейник красных муравьев, отличающихся своей необычайной величиной, прожорливостью и такой многочисленностью, что падаль самых крупных животных обращалась ими за одну ночь в чисто объеденный скелет.

– Бедный Бикондо! – воскликнул Фрике. – Он был изрядно глуп, зол и большой пьяница, но он был так забавен в костюме генерала!

Эта ужасная смерть опечалила наших друзей. Вид человеческой крови всегда пробуждает отвращение, хотя, по-видимому, не у всех, так как некоторые из невольников равнодушно обтирали об одежду свои окровавленные руки, тогда как другие даже с наслаждением обсасывали свои пальцы, точно после лакомого обеда. Нет никакого сомнения, что они с большим наслаждением сожрали бы тело убитого, если бы его тотчас же не убрали подальше от них.

Наутро караван снова тронулся в путь. У каждого из французов были свои взгляды и думы. Каждый из них рассуждал по-своему о том, чему им приходилось быть свидетелями. Как всегда, человеколюбивый Андре с плохо скрытым негодованием смотрел на возмутительную торговлю людьми и все мечтал привить диким племенам идеи и взгляды цивилизованных народов.

Доктор относился к этому вопросу несколько скептически, как почти все долго прожившие в колониях.

Фрике, нервный и впечатлительный, как истый парижанин, был очень рад свободе, доволен, что ему пришлось наконец совершить свое кругосветное путешествие, да еще и на спине любимого слона, но при всем том он не мог не жалеть несчастных бедняг, которые, обливаясь потом, задыхаясь и стеная, волокли за собой свои тяжелые колодки.

Ибрагим, как всегда невозмутимо равнодушный, наблюдал с высоты паланкина за своим товаром. Он искренне был уверен, что негры созданы специально для экспорта на другой материк, где под ударами хлыстов и батогов они выращивают кофе и сахарный тростник. Для него негр был тем же вьючным животным, только двуногим, а не четвероногим.

Он так глубоко был в этом убежден, что ничто на свете не могло бы заставить его поверить, что люди этой окраски могут претендовать на звание человека. Уже один тот факт, что они были рабы, ставил их в его глазах ниже любого животного.

Он спокойно и неторопливо развивал свои теории, потягивая из янтарного мундштука своей трубки с чубуком из жасминового дерева ароматический алжирский табак. Несмотря на задержку из-за необходимости переводить его слова, разговор был довольно оживленный.

– Вот ты порицаешь меня за то, что я продаю и покупаю негров, а закон пророка не воспрещает этого, – говорил он доктору. – Да и сами они ничего другого не желают. Где им может быть лучше, чем у такого господина, как я? Я их кормлю вволю, никогда попусту не бью, детям и женщинам предоставляю полную свободу. Ибрагим добрый господин!

– Действительно, я в этом не сомневаюсь, – ответил доктор, – и твоим чернокожим, бесспорно, живется намного лучше, чем в Бразилии, Египте или Гаване. Но когда ты утверждаешь, что они ничего большего не желают, как быть рабами, то ты мне позволь не поверить этому.

– Хочешь, я тебе докажу, что это так?

– Охотно! Не правда ли, Андре, что он очень интересный человек, этот наш новый друг? Ведь он говорит об этом с полной уверенностью. И вы знаете, ведь он прав: мусульманский закон не воспрещает торговли рабами. Но что всего любопытнее, и христианская мораль того же мнения; вспомните слова апостола Павла: «Раб да повинуется своему господину».

– А между тем языческие философы обличали рабовладельчество! – заметил Андре.

– И они были правы, мой друг!

Ибрагим был весьма рад, узнав, что высказывания отцов христианской церкви согласуются с текстами Корана, и его восхищение доктором возрастало с каждым днем.

– Я докажу вам, что эти невольники не желают свободы, и даже более, – что они не заслуживают, а потому и недостойны ее!

Андре и Фрике были возмущены цинизмом такого заявления; доктор же испытывал только чувство любопытства, предвидя интересный эксперимент.

Ибрагим приказал остановить караван, подозвал к себе своего помощника и отдал распоряжение вернуть свободу пятерым невольникам мужского пола, дать каждому из них столько провианта, сколько они в состоянии унести, и снабдить каждого топором.

Приученный к беспрекословному повиновению, помощник прежде всего снял колодки с двух юных невольников, родных братьев, одному из которых было шестнадцать, а другому – восемнадцать лет, затем освободил от деревянных колодок еще троих, предварительно опросив их, есть ли у них жены или дети в караване.

По получении отрицательного ответа им была возвращена свобода.

– Вы все пятеро свободны! – крикнул им с высоты своего паланкина Ибрагим.

При этом четверо из них, не выразив особого удивления по поводу выпавшего им неожиданного счастья, на минуту приостановились, затем пустились бежать так, что только пятки засверкали. Они, не сказав ни слова, не выразили ни малейшим жестом своей благодарности; только один молоденький негритенок, младший из двух братьев, широко улыбался, выставляя свои крупные белые зубы и весело смеясь, стал лопотать что-то, подпрыгнул, как молодой козленок, затем дважды распростерся на земле, горячо благодарив своего благодетеля, и после этого пустился догонять других отпущенных.

Наиболее удивленным происшедшим из всех оказался Ибрагим. Фрике же был положительно в восторге.

– Какой он славный, этот негритенок! – восклицал он. – Он, наверное, происходит из хорошей семьи. Вы видели, как он знает обычаи; право, он мне очень понравился!

Караван находился три дня в пути. Прошли уже приблизительно от восьмидесяти до девяносто пяти километров, что было очень много при такой жаре.

После непродолжительной стоянки на берегу ручья караван снова двинулся в путь и через час достиг большой деревни с просторными хижинами; в этой деревне работорговец знал нескольких старшин.

Когда караван находился еще всего в нескольких сотнях шагов от селения, восседавшие на слоне Андре, Фрике, доктор и Ибрагим увидели поразившую их картину.

Оба юных брата-невольника, отпущенные всего три дня тому назад на свободу, двигались по тому же направлению, что и караван, то есть по главной улице селения. У младшего брата висела на ноге тяжелая деревянная колодка невольника, а шею ему давила деревянная вилка, рукоятку которой держал в своей руке его старший брат. Мальчуган с трудом волочил ноги, падал и затем поднимался вновь под ударами хлыста, которыми его осыпал старший брат. Этот негодяй не терял времени: едва получив свободу, он набросился на бедного мальчика, своего родного брата, повалил его на землю, отнял топор и, связав крепкими путами, надел на него колодку, а теперь вел на продажу.

В один момент Фрике очутился на земле и с остервенением набросился на негодяя, осыпая его градом ударов… Тот едва вырвался из рук рассвирепевшего парижанина и бросился бежать, жалобно воя, как побитая собака.

О трех остальных невольниках, отпущенных на волю, ничего не было слышно.

– Бедняжка ты мой, – причитал растроганный Фрике, обращаясь к чернокожему, – тебе решительно не везет. Счастье твое, что мы были здесь и подоспели как раз вовремя. Не бойся же ты нас! Ах ты, маленький дикарь… Ведь я не сделаю тебе никакого зла, напротив того… Эх, если бы у меня был брат, и будь он даже чернее тебя, черт побери, я бы, кажется, бросился за него в огонь…

 

 

 

В один момент Фрике очутился на земле и с остервенением набросился на негодяя, осыпая его градом ударов…

 

– Так, так, Фрике! – одобрял его Андре.

– Молодец, мой маленький матросик! – поддержал его доктор.

– Ведь он теперь мой, этот черномазый мальчуган, то есть, конечно, я хочу сказать, что он свободен, но только я беру его под свое покровительство?! Я, так сказать, усыновляю его! Не так ли, патрон?

Ибрагим, которому Андре перевел слова Фрике, утвердительно кивнул и пожал плечами.

– Вы не знаете, где теперь остальные? – сказал он, смеясь тем самым жутким смехом, который придавал ему сходство с тигром. – Ну так я скажу вам! Они стараются теперь продать за небольшое количество алугу свои топоры и сегодня ночью будут пьяны до самозабвения, а завтра вы их увидите вновь!

Не прошло и двадцати четырех часов с момента этого разговора, как предсказание Ибрагима сбылось в точности.

На следующем этапе, на одной из лесных полян европейцы увидели знакомые фигуры трех отпущенных на волю негров-невольников, которых они не видели с самого момента их освобождения.

Как только караван расположился на привале и люди из отряда Ибрагима, выставив сторожевые посты, расположились отдохнуть, все три бывших невольника стали осторожно подбираться к бивуаку. Каждый из них нес собственноручно приготовленную колоду; все трое с покорностью подошли и положили эти деревянные кандалы к ногам Ибрагима, выражая этим, что они добровольно признают себя его рабами.

Спустя час и старший брат явился также с колодой и принес добровольно в жертву дарованную ему свободу.

Только один маленький протеже Фрике оставался свободным.

 

ГЛАВА V

 

Школа стрельбы. – Два отпрыска Кожаного Чулка. – Парижский гамен и африканский мальчуган. – Два брата – черный и белый. – Большая охота на скверную дичь. – Оранжерея, занимающая площадь 100 лье. – Вот обезьяна! – Неосторожность, катастрофа, отчаяние. – Фрике исчез. – Тщетные поиски. – Бешеная скачка на высоте 50 метров. – Ужасное падение. – Блестящая мысль. – Слон превращается в охотничью собаку. – Новая опасность. – Две гориллы. – «Я хочу этого отведать».

– Ах ты, несчастный юнга!.. – кричал доктор своим громовым голосом.

– Но уверяю вас, я не виноват! – жалобно возражал Фрике. – Ведь я ни разу в жизни не держал даже игрушечного ружья в руках!

– Гром и молния! Я просто вне себя от того, что ты так неловок!

– А вы не сердитесь, в другой раз у меня получится лучше, вот увидите!

– Ах, черт побери! Да ведь уже восемь дней, слышишь ли, восемь дней, мошенник ты этакий, я бьюсь с тобой, и теперь ты стреляешь хуже, чем в первый раз! Да, хуже!

– В самом деле? Видимо, я действительно плохой стрелок, коли так!

– Когда мы с тобой вернемся во Францию, я отдам тебя не в стрелковую школу, а в школу юнг, вот что!

– Но я же вам пытаюсь объяснить…

– Молчи, да лучше смотри сюда внимательнее! Рота… пли!.. – скомандовал доктор, который, несмотря на то что нес на судах и в лазаретах совершенно мирные обязанности, обладал превосходным командирским голосом. – Ну вот! – продолжал он. – Вскидывай быстро ружье к плечу так, чтобы приклад как бы сам собой упирался в плечо. Вот так!.. Стой смирно и целься… хорошенько целься. Теперь постепенно спускай курок, не спеши, не сводя глаз с цели… Ну а теперь… Пли! Сотня тысяч чертей!.. Ты целишься на высоте роста человека, а пуля у тебя сбила ветку выше пятидесяти метров от земли!

– Тьфу ты пропасть! – воскликнул Фрике, красный, как маков цвет, ероша волосы и совершенно смущенный.

– Ну, еще раз… Да только будь повнимательнее… Я заставлю тебя нести караул лагеря, если и на этот раз ты не постараешься стрелять лучше, противный рекрутишка!.. Ну, не спеши… Вот так… Да из такого ружья можно на расстоянии ста шагов, как ножом, срезать начисто горлышко бутылки. Не правда ли, Андре?

– Конечно, но ведь Фрике не мог научиться владеть оружием у своего прежнего хозяина, старьевщика, а вы захотели одним махом сделать из него подобие нового Кожаного Чулка из романа Фенимора Купера.

– Правда, я никогда не стрелял, и даже в театре, когда стреляли другие, закрывал глаза!

– Вот почему ты и теперь в десяти шагах промахнулся бы в парижскую Триумфальную арку! Когда ты стреляешь, то подталкиваешь приклад пальцем, отчего у тебя ствол отклоняется в сторону! Ну-ка, еще раз! Повторяю, не спеши, но и не стой так, разинув рот, а главное, помни палец…

Раздался выстрел.

– Ну, наконец-то! – воскликнул доктор. – Прекрасно! Молодец, матросик!.. Попал! – И, быстро сменив гнев на милость, доктор от души радовался. Он дружески похлопывал по плечу рекрута Фрике, которому на этот раз удалось попасть в цель.

Мальчуган обучался стрельбе. Доктор решил сделать своего матросика образцовым стрелком, но, к сожалению, маленький шалун не обладал желаемым талантом и не удовлетворял своего учителя баллистики.

Конечно, при кочевой жизни, полной всевозможных случайностей, необходимо было в совершенстве владеть огнестрельным оружием, так как в этих условиях жизни участь путешественника чаще всего зависит от его присутствия духа, хладнокровия, выдержки и умения владеть оружием. А бедняжка Фрике, как мы сейчас видели, не сумел бы себя защитить, случись ему встретиться с каким-нибудь крупным хищником африканского материка.

На этот раз тренировка закончилась. Доктор быстро подошел к громадному баобабу, находившемуся на расстоянии приблизительно сто метров от того места, где стояли стрелки, и вернулся, размахивая в воздухе лоскутком белого коленкора, который, прикрепленный четырьмя иглами к стволу баобаба, служил мишенью для Фрике.

Последняя пуля пробила лоскуток как раз в центре. Однако Фрике вовсе не гордился своим подвигом, который чистосердечно называл «случайным выстрелом».

– Действительно, – заметил доктор, – можно попасть в цель случайно. Но все же это очень недурно для новичка!

Ибрагим, наблюдавший за всей этой сценой, покровительственно улыбался. Его люди, выстроившись полукругом, чуть заметно пересмеивались, отпуская шуточки в адрес мальчугана.

– Ишь, как все эти господа посмеиваются надо мной! – засмеялся Фрике. – Ничего, друзья, поживем – увидим; подождите, когда я изведу штук двести или триста патронов, то вы оцените, какой из меня выйдет стрелок. Эти туземцы, пожалуй, еще подумают, что все белые люди так же неловки, как я; так вы покажите им, господин Андре, как парижане гасят шести копеечную свечку на расстоянии ста шагов! Ведь вы это можете сделать?

Вместо ответа Андре только улыбнулся. Взяв ружье из рук Фрике, он вынул шомпол, прочистил им ствол, проворно зарядил металлическим патроном, затем окинул быстрым взглядом окрестность, ища подходящую цель. На расстоянии пятидесяти метров от него на высоте около двух метров от земли висела небольшая тыква величиной с кулак.

Почти не целясь, но не сводя глаз с плода, Андре быстро вскинул ружье, которое одну секунду оставалось неподвижно в его руке, затем на конце ствола показался беловатый клубок дыма, – и тыква, очевидно простреленная в самую середину, вдруг сильно закружилась на стебле. В тот момент, когда несколько галласов побежали за плодом, чтобы принести его стрелку, француз вторично быстро поднял ружье и, как раз когда люди добежали до тыквы, метким выстрелом начисто срезал стебель, и тыква упала на траву прямо к ногам галласов.

Чернокожие, страстные любители и почитатели всякого спорта, были вне себя от восторга при виде этого ловкого выстрела, который сразу возвысил стрелка над уровнем простых смертных.

Доктор также не захотел отстать от своего приятеля и, желая доказать Фрике, что в деле стрельбы он не только теоретик, но и искусный практик, решил проявить и свое умение. Взяв ружье из рук Андре, он обратился к мальчишке:

– Вот, матросик, это я сделаю специально, чтобы показать, как следует стрелять! Постарайся, чтобы урок не пропал для тебя даром! Видишь этот кокосовый орех на земле? Возьми его и кинь изо всей силы так, чтобы он летел, как шар при игре в кегли.

Когда орех взлетел вверх, щелкнул выстрел – и плод разлетелся на шесть частей, разбитый попавшим в него зарядом.

Восторг зрителей был неописуем. Ибрагим был поражен. Теперь наши друзья приобрели себе восторженные симпатии всех абиссинцев.

– Ну, что ты на это скажешь, матросик? Ловко попал?.. Покажи-ка мне твоих парижан, паренек!.. Теперь ты сам видел, как надо стрелять…

Фрике был слишком пристыжен и слишком хорошо сознавал свою неловкость и неумение, чтобы решиться что-либо возразить своему учителю и другу. Он отлично понимал всю трудность подобного фокуса и наивно восхищался этим подвигом доктора и даже гордился им.

Теперь он был вполне уверен в блестящем результате предполагавшейся назавтра охоты, устраиваемой вождем племени галамундо. Празднество это было ознаменовано пребыванием здесь работорговца, пользовавшегося большим почетом и уважением по всей стране. Одновременно целью этой охоты было пополнение съестных припасов для каравана. Следовательно, туземцы могли рассчитывать на обильную раздачу соли и алугу. Поэтому все приглашенные на эту охоту быстро были в сборе.

Именно из-за этой предстоящей охоты доктор пожелал дать Фрике несколько указаний в стрельбе и обучить его хоть сколько-нибудь владеть ружьем. Результаты этого упражнения в стрельбе нам уже известны.

В данный момент караван находился на расстоянии приблизительно девяносто километров от территории осиебов. Состояние невольничьего каравана было превосходное, потому что Ибрагим берег свой товар как можно тщательнее, так как он представлял собой целое состояние. Но это нисколько не мешало ему позволять себе время от времени какие-нибудь развлечения или увеселения в пути, чтобы это столь долгое путешествие казалось менее утомительным и скучным.

У галамундов решено было пробыть полтора дня. Уже в течение многих лет это племя имело деловые отношения с работорговцем и, по словам Ибрагима, считалось самым жестоким и кровожадным племенем всей Западной Африки. Воры, грабители, жесточайшие и неисправимые людоеды, они, подобно туземцам из племени ньям-ньям, весьма умны от природы и достаточно хитры и коварны, чем и пользуются всегда во зло другим.

Но это вовсе не тревожило работорговца, который был весьма снисходителен к человеческим недостаткам, если они лично его не задевали.

Весьма большая деревня галамундов была хорошо расположена. В тени роскошных развесистых деревьев виднелись хижины. Улицы деревни были широкие, прямые, хорошо укатанные и свободные от травы, что доказывало требовательность и заботу местного муниципалитета. Завтрашний день должен был стать достопамятным для всех.

Главный штаб каравана был приглашен на грандиозный пир. Каково-то будет это людоедское угощение?

Предполагалась охота на горилл! Впоследствии мы увидим, какими деликатными соображениями руководствовался предводитель племени галамундов, избрав это млекопитающее предпочтительно перед всяким другим.

Фрике, как человек, ничем не смущающийся, рассчитывал завтра совершить чудеса, а маленький негритенок, предоставленный заботам морячка, не помнил себя от радости.

Читатели, вероятно, не забыли, как горячо он высказал Ибрагиму свою благодарность за дарованную им свободу, а также и то, что Фрике, так сказать, усыновил его. Наш маленький парижанин был бесподобен в роли покровителя; он питал к негритенку чисто родительские чувства и проявлял поистине материнскую заботливость: старался избавлять его от лишней работы, стремился, чтобы тот вкусно и вдоволь ел, и даже при случае уступал ему свое место на шее слона.

Дело в том, что работорговец был своеобразным человеком; верный своему слову, но совершенно неспособный на бескорыстное великодушие, он строго выполнял все свои обязательства по отношению к французам, а затем, когда ему пришла фантазия, даровал свободу пятерым невольникам, четверо из которых добровольно вернулись назад. Но пятый, маленький негритенок, не захотел снова стать рабом, он сохранил за собой дарованную ему свободу, и хотя следовал с караваном, но уже не принадлежал ему официально, и потому Ибрагим не считал нужным кормить его и вообще заботиться о нем, как об остальных своих спутниках. Это был лишний нахлебник, совершенно бесполезный и ненужный, не представляющий собой никакой ценности.

К счастью, Фрике, этот добросердечный маленький парижанин, полюбил бедного мальчугана, как брата, и Ибрагим не считал себя вправе препятствовать ему отдавать половину своей порции питьевой воды, кукурузы и бананов или сладких бататов маленькому негритенку.

Слон Осанор также не препятствовал негритенку взбираться к нему на шею, когда Фрике решал идти пешком. Андре и доктор, со своей стороны, содействовали Фрике в его добром деле, и маленький черномазый мальчуган старался оправдать ту заботу, которую проявляли о нем европейцы.

Он всей душой полюбил белых, был весел и добродушен, как бывают добродушны эти первобытные существа, и при этом был очаровательно мил. Негритенок просто обожал Фрике, имени которого никак не мог выговорить и которого называл «Флики», так как буква «р» совершенно неодолима для негритянского языка.

Самого его звали На-Гхес-бэ, но Фрике, не расслышавший в первый раз его имени, прозвал его «Мажесте», без всякого злого умысла, конечно, просто только по созвучию; кроме того, для него, как для француза, Мажесте было легче произносить, чем На-Гхес-бэ, как для негритенка Флики легче выговорить, чем Фрике.

Таким образом, Флики и Мажесте были наилучшими друзьями. Первый являлся в роли наставника и ментора; он обучал его французскому языку или, вернее, образному языку парижских предместий, и чернокожий ученик делал изумительные успехи к несказанной радости всех троих французов, которые покатывались со смеху, слушая, как он напевал модную простонародную песенку или употреблял одно из тех простонародных выражений, которые были свойственны его наставнику.

Мало-помалу Мажесте из африканского мальчугана становился парижским гаменом, как выразился про него доктор. Но, во всяком случае, влияние Фрике во всех отношениях было превосходно. Последний выпытывал у доктора всевозможные сведения о разных науках и затем передавал их в доступной для него форме своему маленькому чернокожему другу, который всегда был чрезвычайно рад узнать что-нибудь новое и доставить своему любимому Флики удовольствие тем, что усваивает преподаваемую ему премудрость из уважения к нему. Большие затруднения возникали у них оттого, что оба не знали того языка, на котором говорил его собеседник, но в таких случаях их нередко выручал доктор, благосклонно принимавший на себя роль переводчика.

Его превосходное знание местных наречий было для друзей чрезвычайно полезно. К счастью, Мажесте обладал феноменальной памятью. За несколько дней он твердо усвоил названия предметов первой необходимости по-французски. Правда, он выговаривал большинство слов самым невероятным образом, но все же его можно было понять.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-01-19; просмотров: 122; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 44.192.247.144 (0.113 с.)