Евгений Васильевич Клюев. Между двух стульев

Евгений Васильевич Клюев. Между двух стульев

© Copyright Евгений Васильевич Клюев
Москва, изд. "Педагогика", 1988 г.

 

Лирическое выступление

 

Интересно ли вам, что подают на "пиру воображенья"? Странные блюда подают там -- например, "бренди, смешанный с соевым соусом", "скорпионов с томатной подливой", "живых кроликов", "пирог, начиненный невезучим стариком из Перу"... Не слишком аппетитно, правда? Всем этим угощал созванных на "пир воображенья" гостей один из основоположников так называемой литературы абсурда -- Эдвард Лир. В середине прошлого века он издал в Англии "Книгу Абсурда" ("Book of Nonsense"), переведенную с тех пор едва ли не на все языки мира. Сегодня это "меню Эдварда Лира" известно почти каждому -- и, как ни удивительно, желающих отведать кулинарные шалости эксцентричного британца находится все больше и больше. В чем же секрет этой, теперь уже очень знаменитой, кухни? Не в том ли, что любое из предлагаемых ею блюд совершенно несъедобно? Несъедобно, а... едят!

Вот вам Старец, который привык
только кроликов кушать -- живых:
как-то, съев двадцать штук,
стал он зелен, как лук, --
и от старых привычек отвык.

Это я в подтверждение к сказанному... Чтобы вы не думали, будто я лгу.
Надо быть очень осторожными, когда вас приглашают на "пир воображенья". В этом случае от хозяев дома можно ожидать всякого. Легко, например, вместе с ними очутиться в чайнике:

Вот вам Старец, по чистой случайности
с детских лет оказавшийся в чайнике:
он толстел с двух сторон,
но не мог выйти вон -
так и прожил всю жизнь в этом чайнике.

...И упаси нас боже от расспросов -- как, зачем, почему! Вразумительных ответов на них мы все равно не получим, если вообще получим какие-нибудь ответы:

Вот вам Старец из города Дил;
он гулять лишь на пятках ходил --
спросишь: "В чем тут секрет?",
он -- ни слова в ответ,
скрытный Старец из города Дил.

Все это -- Эдвард Лир: старцы и старухи (а также малолетние и молодые леди и джентльмены), совершающие дикие и чудовищные поступки, -- его герои. Жизнь их подчиняется законам, для нас не приемлемым, а мир, в котором они пребывают, даже не воспринимается нами как реальный. В крайнем случае мы оцениваем его как "другую реальность", имеющую мало общего с нашей. А "другая реальность" ужасно неудобна: все, что мы знаем, оказывается здесь бесполезным, а того, что могло бы принести пользу, мы, как выясняется, не знаем. В положении между двумя этими реальностями мы чувствуем себя севшими между двух стульев: английское выражение "to fall between two stools" (сесть между двух стульев) очень точно характеризует наше состояние. Мы обескуражены и растеряны, не понимаем, как вести себя, тщетно пытаемся сориентироваться и, наконец, в недоумении разводим руками или просто обижаемся: да нам просто морочат голову, сбивают нас с толку! И, рассерженные, одураченные, мы предпочитаем "пиру воображенья" спасительное лоно жизненного опыта и здравого смысла -- а там уж, можете быть уверены, нам ничто не грозит.
Здравый Смысл -- деловитый и трезвый хозяин. В гости к нему не приходят ни в два часа ночи, ни в семь часов утра -- приходят либо к обеду, либо к ужину. Не надевают канареечные шорты, полосатые гетры или купальник -- надевают строгое платье или костюм-тройку. В гости к Здравому Смыслу не приносят попугая на плече или жабу на ладони -- приносят букет цветов и торт.
В гостях у Здравого Смысла не валяются на полу и не повисают на люстре -- там чинно сидят за столом или отдыхают в креслах. Не молчат как рыбы, не кричат "полундра!", не лают и не крякают, а ведут подобающие беседы. В гостях у Здравого Смысла не едят глину с битым стеклом или воздушные шарики -- едят салат оливье и мясо в белом соусе. Там не запускают в дам тапочками или цветочными горшками, а говорят им любезные слова.
Из гостей от Здравого Смысла не выходят на руках и не выкатываются кубарем -- в этом смысле все тоже происходит как положено. Оттуда не выносят платяной шкаф или жареную курицу за пазухой, а выносят приятное впечатление.
Не кажется ли вам, что все это как-то успокаивает и делает визит к Здравому Смыслу не только совершенно безопасным, но и заманчивым?
Так что если у вас есть одновременно два приглашения -- на "пир воображенья" и в гости к Здравому Смыслу, я советую вам самым обстоятельным образом обдумать свой выбор: все-таки мало кому приятно постоянно держать ухо востро! Однако если случилось, что ухо ваше само по себе востро и с этим уж ничего не поделаешь, -- милости прошу за мной, на "пир воображенья": я обещаю не давать вам покоя, отдыха и умиротворения, я обещаю обманывать вас на каждом шагу, я обещаю так заморочить вам голову, что самые обыденные вещи станут загадочными и в конце концов непонятными, я обещаю завести вас во все тупики, которые встретятся по дороге, и, наконец, я обещаю вам крушение всех надежд и иллюзий, а также полное попрание Жизненного Опыта и Здравого Смысла.
Рискнем? Рискнем -- однако начнем не слишком резко, с пирога с тмином. Пирог с тмином -- теперь большая редкость: мало кто умеет приготовить настоящий пирог с тмином. Немногие из вас, наверное, его пробовали -- и вот этот молодой человек, но, может быть, чрезмерно серьезный (зовут его не то Петр, не то Павел -- я точно не знаю и предлагаю во избежание недоразумений называть его Петропавел), не случайно переспрашивает:
-- Простите, пирог -- с миной?

Глава 1. Пирог с миной

 

Выражение "Пирог с миной" -- не совсем понятное выражение. Оно может означать пирог с недовольным лицом -- этакой капризной миной -- и пирог, начиненный взрывным снарядом. Первое неприятно, второе просто опасно. Пока Петропавел размышлял об этом, внесли пирог. С лицом у пирога все было нормально: открытое румяное лицо, хоть и не слишком запоминающееся. Зато вот середина пирога подозрительно выпячивалась -- и, когда над ней занесли довольно большой нож, Петропавел счел своим долгом напомнить:
-- Осторожно, там мина!
Однако, несмотря на предупреждение, нож был безрассудно вонзен в самую середину. Стоит ли удивляться, если тут же раздался очень впечатляющий взрыв и комната, где все это происходило, наполнилась сизым дымом? Дым рассеивался долго, но рассеялся весь -- и Петропавел успел увидеть, как через комнату пронесся на коне всадник, причем Петропавлу показалось, что у всадника этого больше чем одна голова. Сколько именно голов у него, определить было трудно: здесь Петропавел мог и ошибиться, но готов был подтвердить под присягой, по крайней мере, то, что какое-то недоразумение в верхней части тела у всадника имелось. Это производило нехорошее сильное впечатление. Петропавел ринулся было вслед, но поймал себя на мысли, что это глупо -- кидаться вдогонку за всадником, не имея коня, и вернулся на прежнее место, которое оказалось занятым. На этом месте ярко одетая девушка обнимала и целовала человека, годившегося ей в отцы, деды и прадеды, одновременно рассказывая ему о том, как сильно она его любит, и о том, что это у нее впервые в жизни. Петропавел очень смутился, застав такой нежный и ответственный момент отношений двух незнакомых людей. Он сделал шаг назад и попытался даже произнести какие-нибудь извинения, но не успел, потому что ярко одетая девушка внезапно перестала обнимать и целовать возлюбленного и, прыжком переместившись к Петропавлу, принялась обнимать и целовать его. Объятия и поцелуи перемежались со словами:
-- О любовь моя, я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу -- сильно и страстно: это у меня впервые в жизни!
Все произошло так быстро, что Петропавел даже не успел опознать секунду назад уже слышанный им текст: перед его глазами моталась красная роза -- голова пошла кругом и, кажется, начала побаливать. В мгновение ока зацелованный весь, он почувствовал сильную слабость и с трудом выдохнул:
-- Разве мы знакомы?
-- Мы созданы друг для друга! -- горячо воскликнула девушка и сопроводила восклицание объятием, похожим на членовредительство. Петропавел ойкнул, а мучительница продолжала: -- Хочешь взять мою жизнь -- так на же, бери ее, она твоя! Для чего она мне теперь, когда я встретила тебя, о моя жизнь!
Петропавлу не требовалась предложенная ему жизнь, тем более что его собственная, кажется, была в опасности, но он ничего не ответил, сомлев от очередного объятия и окончательно утратив способность соображать.
Когда на время угасшее сознание вернулось, тем, о ком сразу вспомнил Петропавел, был человек, годившийся девушке в отцы, деды и прадеды. Все еще осыпаемый поцелуями, Петропавел уцепился за первую попавшуюся мысль о нем -- мысль была такая: "Сейчас он зарежет меня". Сосредоточиться даже на этой простой мысли оказалось невозможно: роза продолжала мотаться перед глазами и сбивала с толку. Впрочем, Петропавел исхитрился-таки искоса взглянуть на прежнего возлюбленного девушки, которого ожидал увидеть с ножом в руке. Однако тот блаженно улыбался и с удовольствием крестился, глядя на них. Похоже, он был страшно рад избавлению. "Меня не зарежут", -- с грустью понял Петропавел: значит, рассчитывать на постороннюю помощь не приходилось. Надо было самому позаботиться о себе. Но не тут-то было: руки и ноги отказывались служить ему. Единственное, что удалось, -- это избавиться от розы: Петропавел изловчился и вырвал ее из замысловатой прически мучительницы. Отбросив цветок подальше, он покорился судьбе и беспокойно ожидал смерти. О пощаде, видимо, не могло быть и речи.
За короткое время Петропавла истрепали всего -- и он почти не услышал спасительных слов, внезапно произнесенных девушкой.
-- Не люблю тебя больше! -- воскликнула она и с воплем "О любовь моя!" устремилась в сторону. Перед глазами Петропавла на мгновение мелькнули уже знакомый ему всадник и вспрыгнувшая в занятое седло красавица. "Я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу -- сильно и стра..." -- донеслось до него издалека. Петропавел вздрогнул и забился в тревожном и кошмарном сне. Сон отличался от яви только невообразимым количеством роз, украшавших волосы незнакомки, -- и Петропавел все вырывал и вырывал их из замысловатой прически...
-- Не спи, свихнешься, -- услышал он сквозь ужас сна голос человека и почувствовал, как что-то упало на лицо. Петропавел усилием воли прекратил сновидение с розами.
-- Кто это был? -- спросил он. Перед ним сидел прежний возлюбленный девушки и ел рыбу.
-- Это? -- человек беспечно бросил в Петропавла еще одну рыбью кость. -- Это Шармен была. Испанка, знаете ли... У любви, как у пташки, крылья, и все такое прочее... Рыбы хотите? Петропавел отрицательно помотал головой:
-- А чего она такая... эта Шармен? Налетела, как буря...
-- Полюбила, -- развел руками человек, -- что ж тут поделаешь? Со всяким бывает. -- Он вытер рот краем плаща и отчитался: -- Рыбы больше нет. Осталось куста четыре в кусках.
-- А Вы кто? -- спросил Петропавел, не вполне понимая слова незнакомца и подозрительно его разглядывая. Тот был одет исключительно старомодно: широкополая шляпа, плащ до земли, под плащом -- жабо со всеми делами, потом ботфорты, шпоры...
-- Бон Жуан, -- отрекомендовались в ответ.
-- Дон Жуан? -- переспросил Петропавел.
-- Бон! Бон Жуан, я ведь ясно сказал. Дон Жуан -- он противный очень, бабник и так далее. Я про него такое знаю: шестой, хоть пятый!
-- Как это -- шестой, хоть пятый?
-- Хоть стой, хоть падай, говорю. -- И Бон Жуан заметил: -- У Вас со слухом что-то... А я, чтоб вы знали, -- хороший, отличный я просто.
-- Очень приятно, -- пришлось соврать Петропавлу.
-- Теперь Вы о себе говорите, хороший Вы или нет! -- приказал Бон Жуан.
-- Да как сказать... -- засмущался Петропавел.
-- Скажите, как есть, -- посоветовал Бон Жуан, -- я все пойму и прощу. Я же Вас не знаю, поэтому Вас для меня пока нет. Стало быть, можно предполагать о Вас что угодно. Например, что Вы дрянь.
-- Благодарю Вас, -- поклонился Петропавел.
-- Не стоит благодарности: предполагать действительно очень легко. Попробуйте предположить, например, что нынешний король Франции лыс.
Петропавел попробовал и признался: -- Не могу... Во Франции сейчас вообще нету короля.
-- Тем более! -- горячо подхватил Бон Жуан. -- Если его нет, как раз и допустимо предположить о нем все, что хочешь! Эта ситуация сильно напоминает хотя бы следующую: если у Вас нет денег, можно смело предполагать, что Ваши деньги сделаны из листьев лопуха, или из блинной муки, или из кафельных плиток. Денег все равно нет -- так что любое предположение равноценно. Потому-то и несуществующего короля Франции одинаково правильно представлять себе лысым, заросшим волосами, стриженым под горшок: ни одна из версий не будет ошибочной. Это ведь самое милое дело -- строить предположения о том, чего нет, или о том, чего не знаешь.
-- То есть на пустом месте! -- язвительно уточнил Петропавел.
-- А на каком еще можно? -- изумился Бон Жуан. -- Если место чем-то занято, его сначала нужно расчистить, а потом уже строить предположения.
Петропавел начал раздражаться:
-- Значит, ни короля Франции, ни денег нет, а мы с вами давайте рассуждать о том, какие они!
Бон Жуан несколько даже опешенел от этого заявления:
-- У Вас, что же, вообще отсутствуют какие бы то ни было представления о том, чего нет?
-- Но если этого нет! -- воскликнул Петропавел. -- На нет и суда нет.
-- Забавно, -- скорее себе, чем Петропавлу, сказал Бон Жуан. -- По-Вашему получается, строить предположения можно только по поводу того, что есть? Но если это и так уже есть -- какой же смысл строить предположения?.. Мои ботфорты, -- он наклонил голову и проверил, украшены шпорами. Шпоры -- есть. Я знаю, что они -- есть, и потому лишен возможности строить предположения на сей счет. Чтобы строить предположения, я должен считать шпоры несуществующими.
-- Но они существуют, -- безжалостно сказал Петропавел.
В ответ на это Бон Жуан с силой оторвал шпоры и, вышвырнув их в окно, уставился на собеседника долгим дидактическим взглядом.
-- Теперь мои ботфорты не украшены шпорами... Из-за Вас, между прочим! -- Бон Жуан вздохнул, с огорчением разглядывая изуродованные ботфорты. -- Стало быть, шпор нет -- именно с этого момента я и имею право начинать строить предположения о том, что могло бы быть на освободившемся месте. Скушали? -- и он победоносно улыбнулся.
Петропавел посмотрел на Бон Жуана как на идиота.
-- Впрочем я прибегнул к крайней мере, -- признался Бон Жуан. -- В разговоре с нормальными -- я подчеркиваю, нормальными! --- людьми достаточно бывает предварительно договориться: допустим, нет того, что есть. И нормальные люди, как правило, соглашаются не принимать существующее положение вещей как окончательное и единственно возможное... Скажем, у Вас нет головы, которая есть. Вот тут-то и начинается: если нет головы, то что есть? Значит, я мысленно отрываю Вам голову и ставлю на ее место... ну, чайник. Я ведь не мог бы поставить чайник на место головы, не оторвав головы, -- в противном случае получится, что я просто поставил чайник Вам на голову, а это совсем другое. Понятно?
Петропавел пожал ничего не понявшими плечами.
-- Голову Вам, что ли, оторвать для наглядности? -- и Бон Жуан задумался. -- Вам ведь вынь да положь -- голову на блюде!.. Однако вместо этого он вынул из вазы на столике два цветка, украсил ими ботфорты и сказал:
-- Теперь мои ботфорты украшены цветами. Цветы заняли то самое место, откуда исчезли шпоры, и я опять лишен возможности строить предположения. Я могу только констатировать: эти цветы -- есть. Я констатирую -- и мне скучно... Мне больше нравится "нет", чем "есть". Потому что всякое "нет" означает "уже нет" или "еще нет": у "нет" -- прошлое и будущее, у "нет" -- история, а у "есть" истории не бывает... -- Бон Жуан помолчал и резюмировал: -- Самое интересное в мире -- это то, чего нет. Но Вас, кажется, больше интересует то, что есть. Досадно.
-- Вы просто играете словами, -- равнодушно уличил его Петропавел.
Бон Жуан усмехнулся:
-- Милый мой, все мы просто играем словами! Но всем нам кажется, будто словами своими мы способны придавить к земле то, что существует вокруг нас. Мы уверенно говорим о чем-то: "Это имеет место быть!" А откуда у нас такая уверенность?
Петропавел решил, что этот вопрос не к нему.
-- На самом же деле, -- вздохнул Бон Жуан, -- никто не вправе делать подобные заявления: ведь заявлениями этими мы отделяем действительное от возможного, в то время как действительное и возможное существуют бок о бок. Вам известно что-нибудь про возможные миры?
На всякий случай Петропавел снова смолчал. Бон Жуан усмехнулся:
-- А между тем, мир реальный -- не более чем один из возможных миров... Но даже если Вы очень постараетесь. Вам все-таки не удастся логическим путем вывести этот реальный мир из всех возможных.
-- Чего же его выводить, когда он есть? -- наконец включился в диалог Петропавел.
-- Так-то оно так, но все, что "имеет место быть" существует лишь постольку, поскольку не существует другого. Существующее существует ценою несуществующего. А то, в свою очередь, всегда находится где-нибудь поблизости, рядышком. И граница между ними совсем узенькая -- гораздо уже, чем Вы думаете! Если, конечно. Вы вообще думаете о таких вещах... Но вот что интересно: достаточно малейшего перекоса, малейшего перевеса одного из обстоятельств -- и все сразу изменится, пойдет по-другому. Несуществующее займет место существующего и будет существовать. И с Вами никогда не произойдет того, что должно было бы произойти, не случись этого малейшего перекоса. Есть такой миг, когда все возможности равноправны и каждая из них начеку -- и каждая только и ждет своего часа...
-- Простите, -- ни с того ни с сего спросил вдруг Петропавел, -- а с кем ускакала Шармен? -- прерванный на полуслове. Бон Жуан посмотрел на него с досадой:
-- Это был Всадник-с-Двумя-Головами.
-- Ах, вот что -- с двумя головами... Странно.
-- Нормально, -- устало сказал Бон Жуан. -- Если где-то есть и скачет Всадник без головы -- надеюсь, Вы Майн Рида читали? -- то совершенно естественно, что у одного из оставшихся в мире всадников будет две головы. Тут Бон Жуан очень пристально посмотрел на Петропавла и сморозил:
-- У меня такое впечатление, что Вы женщина.
-- Приехали, -- вздохнул Петропавел.
-- Вы на что-то обиделись? -- поинтересовался Бон Жуан. -- Я не хотел Вас обидеть. Просто я не понимаю, почему я разговариваю с Вами. Дело в том, что с мужчинами я вообще никогда не разговариваю. Так Вы не женщина? -- Петропавел отрицательно и глупо покачал головой. -- Тогда извините... Мне не о чем с Вами говорить, -- пожал плечами Бон Жуан и отправился вон из комнаты.
-- Чертовщина какая-то, -- вслух подумал Петропавел. -- Бон Жуан, Шармен, Всадник-с-Двумя-Головами... По-моему, тут все сумасшедшие.

Лирическое наступление

 

Одному моему знакомому очень не нравилась сказка "Курочка ряба". Он не понимал ее. Поступки героев этой сказки казались ему дикими выходками. Рассуждал он примерно так.
"Жили себе дед да баба. Была у них курочка ряба" -- это нормально: деды и бабы действительно живут на свете, и у них обычно водится какая-нибудь живность. "Снесла курочка яичко -- яичко не простое, а золотое" -- что же, предположим. Примем это как допущение... А вот дальше... Дальше начинаются совершенно не мотивированные действия героев. Посудите сами: "Дед бил, бил -- не разбил". Зачем, спрашивается, он это яичко бил, если понял, что оно золотое? Золотые яйца не бьются -- каждому ясно. "Баба била, била -- не разбила" -- экая глупая баба! Мало ей, что яйцо золотое, так ее и печальный пример деда ни в чем не убедил... Идем дальше: "Мышка бежала, хвостиком махнула -- яичко упало и разбилось". Как же оно, интересно, разбилось, когда золотые яйца (см. выше) не бьются? Ладно, примем это как второе допущение. Но что ж потом? А потом -- "Плачет дед". С чего бы это? Ведь за минуту до разбиения яйца мышью сам он стремился к тому же результату! Очень непоследовательный получается дед... Или этот дед настолько мелочен, что ему важно, кто именно разбил яйцо? Непонятно. "Плачет баба" -- опять же глупая баба! Механически повторяет все, что делает дед. "А курочка кудахчет: "Не плачь, дед..." -- Стоп! Если курочка ряба умеет говорить, то почему же раньше она молча следила за бессмысленными поступками деда и бабы, почему не возмутилась, не объяснила ситуации? Подозрительная курица... Так вот, она говорит: "Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам яичко другое -- не золотое, а простое!" Тоже мне, утешение: плакали-то они о золотом!.. И вообще -- будь яичко с самого начала простым, никакой трагедии не произошло бы: дед благополучно разбил бы его с первого раза без посторонней помощи. И даже баба бы разбила. Но на этом сказка кончается. Что ж это за сказка такая? А вот представим себе: "Жили себе дед да баба. Была у них курочка ряба. Снесла курочка яичко -- яичко не простое, а золотое. Обрадовался дед. Обрадовалась баба. Взяли они яичко и понесли на рынок. И там за это золотое яичко продали им десять тысяч простых. Сто яичек они съели, а остальные протухли"....Чудная сказка! Я дарю ее моему знакомому: пусть рассказывает своим внукам и правнукам про оборотистых деда и бабу, а мы с вами давайте поставим перед собой вопрос: что же все-таки делать с золотым яичком? Ответ на этот вопрос может быть только один: делать с золотым яичком нечего -- и что бы ни предприняли дед и баба, все одинаково нелепо, потому как для них золотое яичко -- это привет из другой реальности. Это бабочка, залетевшая в комнату, где ей не выжить. Это персиковая косточка, брошенная в снег, где ничего не вырастет из нее. Это прекрасное стихотворение на не известном никому языке... "Дар напрасный, дар случайный". Всему -- свое место.
"Всему -- свое место" -- таков, пожалуй, наиболее общий смысл, который можно извлечь из "Курочки рябы". Но вот что странно: вне истории о золотом яичке, само по себе, суждение это никому не нужно. Представим себе такую ситуацию: некто собрал вокруг себя слушателей, предложил им рассаживаться поудобнее и приготовиться слушать. И вот они расселись по местам, приготовились. Рассказчик раскрыл рот и произнес: "Всему -- свое место". После этого он, может быть, сказал еще: "Спасибо за внимание. Все свободны". Слушатели встали и разошлись. Забавная ситуация...
Теперь спросим себя: какую информацию получили слушатели? Да, пожалуй, никакой. Однако то же суждение, добытое ими из сказки о курочке рябе самостоятельно -- пусть и несформулированное, -- имело бы гораздо большую ценность. Так рыбак подолгу сидит с удочкой у реки, вылавливая крохотного карасика, в то время как дома ждет его суп из судака. Так мальчишка взбирается на самую верхушку дерева за маленьким кислым яблочком, не обращая внимания на спелые плоды, упавшие на землю. И так бродим мы по дальним дорогам мира, чтобы в конце жизни понять, что значит родина, и вернуться к ней, -- кружными путями все бродим и бродим по дальним дорогам...

Глава 6. Стократ смертен

 

В ту же секунду Петропавел упал лицом вниз, не успев даже сообразить, что произошло, но почуяв недоброе. И действительно: его принялись чем-то охаживать по спине. Это было совсем не больно, но причиняло беспокойство неприятного характера. Петропавел пару раз вскрикнул, -- скорее, для порядка -- и услышал: "Не ори; не дама!", причем голос был детский. Петропавла явно с трудом перевернули лицом кверху. Перед ним стоял златокудрый мальчонка лет пяти с черной' повязкой на одном глазу и приветливо улыбался. Это он накинул на Петропавла лассо. Длинная розга валялась рядом. Ребенок держался за рукоять огромного ножа, воткнутого в землю неподалеку. Петропавлу сделалось нехорошо -- и он неожиданно для себя подобострастно предложил:
-- Хочешь, будем с тобой на "ты", мальчик?
-- Я и так с тобой на "ты", -- ухмыльнулся ребенок.
-- Зовут-то тебя как?
-- Дитя-без-Глаза, -- беспечно ответил малыш и, выхватив нож из земли, одним махом рассек туловище проползавшей мимо гусеницы, по размеру напоминавшей длинный товарный поезд. Две части гусеницы расползлись в разные стороны и зажили там самостоятельно.
-- Это которое у семи нянек? -- догадался Петропавел.
Дитя-без-Глаза хмыкнуло:
-- Смотри-ка, что вспомнил!.. Нету уже семи нянек. Умерли.
Последнее слово прозвучало очень зловеще, и, начав волноваться, Петропавел спросил как мог безразлично:
-- От чего же они умерли, мальчик?
-- От страха, -- неохотно сообщил тот, видимо имея все-таки некоторое отношение к смерти семи нянек. Потом он подошел к Петропавлу и опять воткнул нож в землю, слева от него.
-- Что ты собираешься делать? -- струхнул Петропавел.
-- Зарежу тебя и сожру, -- сказало Дитя-без-Глаза и по-детски рассмеялось.
Петропавел затрясся и покрылся холодным потом.
-- Ты же еще маленький! -- еле вымолвил он.
-- Сожру тебя -- и буду большой, -- пообещало милое дитя и вынуло нож из земли.
-- Ты не сделаешь этого!.. Это очень жестоко.
-- Пустяки! -- опять рассмеялось дитя. -- А впрочем... Я могу и не делать этого, если ты выполнишь три моих желания.
В ужасе от такого предложения Петропавел замотал головой, сразу представив себе, какие желания могут быть у этого ребенка. А тот, не обращая внимания на Петропавла, продолжал:
-- У меня такие три желания. Во-первых, я хочу есть, во-вторых, писать и, в-третьих, спать.
...С Петропавлом немедленно случилась истерика. Придя в себя, он сказал:
-- Я выполню три твоих желания, только сначала развяжи меня.
-- Нет, так выполняй, а то потом опять связывать -- это долго, -- ответил смышленый малыш.
Петропавел задумался, потом произнес:
-- Посмотри вокруг. Где-то тут поблизости есть яблоня. Если на ней что-нибудь растет, пойди и съешь это.
Дерево оказалось в двух шагах. С интересом наблюдая за дальнейшими событиями, Петропавел увидел, как ребенок подошел и выполнил его распоряжение. Ел он что-то мелкое -- жадно и неаккуратно.
-- Наелся? -- спросил Петропавел, когда ребенок съел один плод.
-- Нет еще! -- и Дитя-без-Глаза принялось срывать обильные, по-видимому, плоды собственного воображения. Наконец оно удовлетворенно крякнуло:
-- Порядок. Теперь писать.
-- Зайди за дерево, -- наставлял малыша Петропавел, -- расстегни штанишки, а дальше все само собой получится.
Тот отсутствовал с полчаса, потом вернулся очень довольный и сказал:
-- Ну, все. Теперь спать.
-- Нет уж, -- осмелел Петропавел. -- Развяжи веревки, потом ложись где хочешь и закрой глаза.
-- Да я же пошутил! -- засмеялось Дитя-без-Глаза. -- Ты несвязанный лежишь. Вставай!..
Петропавел попробовал встать -- и действительно встал: веревки упали на землю. Дитя-без-Глаза посапывало рядом. Тогда как ни в чем не бывало он двинулся восвояси и, почувствовав себя в безопасности, даже засвистел, но, как оказалось, преждевременно, потому что из кустов тотчас вышел навстречу ему огромного роста седой старик с повязкой на одном глазу и маленьким фруктовым ножом в правой руке. Подойдя к Петропавлу, старик хихикнул и задал вопрос:
-- Что такое "Висит груша в темнице, а коза на улице"?
Петропавел не нашелся как ответить.
-- Это трудная загадка! -- ухмыльнулся старик. -- Отгадки ее не знает никто. Даже я.
-- Какой же смысл загадывать загадку, если никто не знает отгадку?
-- Так чтобы узнать!.. -- Старик выразил лицом недоумение. -- Бессмысленно, скорее, загадывать загадку, отгадка которой известна. Но, так или иначе, ты не отгадал -- и тебе придется умереть.
-- Да вы что -- сговорились, что ли?! -- вырвалось у Петропавла. -- Сколько можно с этим шутить?
А старик со словами "Хорошенькие шутки, ничего не скажешь!" неожиданно всадил фруктовый нож в грудь Петропавла. "Я умираю", -- как-то вяло, без испуга подумал тот и упал навзничь. Боли не ощущалось -- ощущалось только некоторое неудобство в груди от присутствия ножа, вонзенного по самую рукояточку. Петропавел полежал на земле и с любопытством спросил у старика:
-- Вы убили меня?
Старик поправил повязку на глазу:
-- Да не суетись ты! Лежишь себе на земле -- и лежи. Не в земле же пока! Вот закопаю тебя -- тогда и поймешь. -- Он удалился в кусты, принес ржавую лопату и деловито спросил: -- Где копать могилу?
Вытащив из груди сухой и холодный нож, Петропавел потер потревоженное место и сказал:
-- Хватит паясничать, товарищ. Не смешно это.
-- Пока не смешно -- потом смешно будет, -- пообещал старик, начиная рыть могилу где попало.
-- Вас как зовут? -- сменил тему Петропавел.
-- Старик-без-Глаза.
Петропавел, вглядевшись в него, действительно обнаружил некоторое сходство с опочившим невдалеке младенцем.
-- Это когда же Вы успели состариться? Вы ведь спали!
-- Во сне, -- не отвлекаясь, ответил Старик-без-Глаза. -- А что?
-- Времени маловато прошло, вот что!
-- Не твое дело, сколько моего времени прошло!
Старик говорил уже из довольно глубокой ямы.
-- Ты бы лучше за своим временем следил, пока был жив. -- Старик-без-Глаза засунул руку в карман и извлек оттуда предмет, видимо, мешавший ему работать. Это была рогатка.
-- Забавы золотого детства! -- сентиментально вздохнул он и, смахнув слезинку, зашвырнул рогатку в кусты. Потом снова принялся копать, хотя в могиле мог бы уже разместиться небольшой областной центр.
Петропавел заглянул в могилу:
-- Если это для меня, то довольно. У Вас глазомер плохой.
-- Нахал, -- спокойно заметил Старик-без-Глаза. -- Я жизнь прожил! Пожил бы ты с мое... замечания делать!
-- Ну, положим, с Ваше-то я пожил: времени, между прочим, одинаково прошло -- как для Вас так и для меня. -- Петропавел улыбнулся просвещенной улыбкой.
-- Ты, малец, мое время с твоим не путай. Я за свое время всякого повидал, а ты за свое -- обнаглел только. Да и что ты вообще о времени знаешь? Необратимость да непрерывность... На этом, милый мой, у нас далеко не уедешь. Рассказал бы я тебе, да ты умер уже. -- И Старик-без-Глаза углубился в могилу
Внезапно Петропавел отчаянно соскучился с этим стариком. Он махнул рукой и пошел себе восвояси, однако, не пройдя и нескольких шагов, услышал позади себя тяжелое дыхание -- и вот Старик-без-Глаза загородил ему дорогу.
-- Отойдите, -- устало сказал Петропавел.
-- Тебя могила ждет, -- напомнил старик, вытирая руки о штаны. -- Ты скончался. Вернись назад, в ДОЛИНУ РОЗГ.
-- Куда вернуться?
-- В ДОЛИНУ РОЗГ -- это то место, где мы с тобой познакомились, и где ты потом умер.
Петропавел решительно двинулся в обход старика, не желая продолжать разговор. Но тот цепко схватил его за руку и убедительно попросил:
-- Пойдем...
-- Да оставьте Вы меня в покое! -- крикнул Петропавел. -- Не драться же мне с Вами!
-- Вот еще, драться! -- возмутился Старик-без-Глаза. -- Хорошенький поворот! -- и он ловко скрутил Петропавлу руки за спиной. Суставы хрустнули, сделалось ужасно больно.
-- Да Вы что -- с ума сошли? -- взревел Петропавел, корчась от боли.
-- Это отдельный вопрос, -- уточнил Старик-без-Глаза. -- Сейчас мы не будем его обсуждать. Сейчас мы будем тебя хоронить. -- И он потащил извивающегося Петропавла к могиле. Сопротивляться сильному старику было бесполезно.
-- Я уже пригласил на твои похороны друзей, -- объяснялся Старик-без-Глаза по дороге. -- Они соберутся с минуты на минуту.
-- Но я не хочу умирать! -- возмущался Петропавел.
-- Вопрос так вообще не стоит, -- приговаривал непреклонный старик. -- У тебя все в прошлом.
Петропавел искал какой-нибудь веский аргумент, и ему показалось, что он нашел его:
-- Но я же разговариваю!
-- Не разговаривай, -- снял противоречие Старик-без-Глаза.
Дело приняло совсем плохой оборот. Приходилось верить в серьезность стариковских намерений.
-- Нет, я одного не понимаю, -- хорохорился Петропавел, -- почему именно меня надо хоронить.
-- А кого ты еще можешь предложить? -- заинтересовался Старик-без-Глаза.
-- Да хоть Вас! -- в общем, справедливо замети Петропавел.
После некоторых раздумий Старик-без-Глаза покачал головой, еще дальше отводя Петропавлу руку за спину.
-- Меня нельзя. Во-первых, я гостей назвал. Нехорошо, если они придут, а я в могиле. Во-вторых, меня тут уже раз двести хоронили -- так что это вряд ли кого-нибудь увлечет.
-- Тогда, -- заторопился Петропавел, -- надо похоронить этого... как его... Пластилина! То есть хотя бы одного из пластилинов -- пусть остальные живут. Их там пруд пруди!
-- Неплохая идея, -- одобрил Старик-без-Глаза и непоследовательно закончил: -- Но мы все-таки похороним тебя. -- Они уже подошли к самому краю могилы. Старик-без-Глаза поднял глаз к нему и с уверенностью произнес: -- Раба твоего могила исправит! -- после чего изо всех своих нечеловеческих сил столкнул Петропавла в яму.
Естественно, что тот немедленно начал выкарабкиваться оттуда, но своевременно получил от Старика-без-Глаза ржавой лопатой -- хоть и не больно, но очень сильно. Снова скатившись в яму и взирая оттуда на готового повторить удар старика, Петропавел оставил попытки выбраться и залег на дно.
Комочек земли сорвался с края могилы. Петропавел поднял голову и увидел над собой старое лицо Гнома Небесного. Тот с удовлетворением констатировал: -- Успокоился! -- и исчез из поля зрения. Поблизости от могилы послышались голоса: кажется, друзья начали собираться. Именно этого почему-то не выдержал Петропавел. Он выскочил из могилы и принялся выкрикивать бессвязные и обидные слова:
-- Бандиты! Убийцы! Мафия! Нашли себе развлечение -- живых людей хоронить!..
Петропавлу захотелось каждому сказать что-нибудь отдельно гадкое, но слова подбирались с трудом и со всей очевидностью не достигали цели. Когда он умолк, в тишине прозвучал недоуменный вопрос Гуллипута:
-- Чего он так разоряется?
-- Ему очень дорога его жизнь, -- мрачно пояснил Старик-без-Глаза.
-- Разве ее у него отнимают? -- еще больше удивился Гуллипут.
Тут уже вмешаться пришлось Петропавлу:
-- Но если хоронят... если смерть, -- значит, уже не жизнь, значит, жизнь отнимают!
-- Да успокойтесь Вы, -- сказал Пластилин Мира в облике младенца с честным лицом. -- Кому нужна Ваша жизнь!.. А кроме того, для справки: смерть -- это далеко не всегда не-жизнь, равно как и жизнь -- далеко не всегда не-смерть. Бывает смерть, которая -- жизнь, и жизнь, которая -- смерть. И еще... почему Вы думаете, что смерть -- это надолго?
-- Ну как же: человек умирает только один раз! -- Петропавел расхохотался бы, если б вопрос не стоял так трагически.
Шармен, оторвавшись от маленького человека, которого она лобзала, прижимая к земле, как бы между прочим заметила:
-- Французы говорят, что всякая разлука -- это маленькая смерть, -- и снова вернулась к своему занятию.
-- А из того, что Сократ смертен, следует, что не Сократ -- стократ смертен, -- скаламбурил в обычной своей манере Ой ли-Лукой ли.
-- Да ну его, в самом деле! -- воскликнул вдруг Гном Небесный. -- Он психованный. Я же предупреждал, когда узнал, кого хороним, что не надо его хоронить! Как будто больше уж и похоронить некого... Меня похороните: я очень люблю возрождаться, это так освежает!
-- Да Вас сто раз хоронили! -- вмешался Пластилин Мира. -- Каждому хочется взглянуть на мир по-новому. Похороните меня: меня в этом облике еще никогда не хоронили!
-- Можно в конце концов вообще никого не хоронить, -- подало голос Белое Безмозглое.
-- Я зря могилу копал? -- обиделся Старик-без-Глаза.
-- Почему зря? -- продолжало оно. -- Пусть так постоит: была бы могила -- желающие всегда найдутся!..
Пока шли эти препирательства, в атмосфере начали происходить волнения... Тонкий и длинный, как игла, звук проткнул пространство.

Лирическое преступление