III. Права культуры на доступность

Доступ к ознакомлению и изучению произведений культуры должен быть открыт для каждого человека (кроме, разумеется, потенциальных злоумышленников, вопрос о которых должен быть рассмотрен соответствующими комиссиями).

Открытость («гласность») произведений должна касаться как находящихся в государственном, так и в частном владении. Невозможность обозрения тех или иных книг, акварелей, рисунков и пр. должна решаться компетентными комиссиями, и сами решения эти не должны быть тайными.

Все произведения культуры должны быть доступны для бесплатного обозрения в назначаемые владельцами дни не реже двух раз в год. Особый статус для обозрения предоставляется учащимся, пенсионерам, ученым.

Особо ценным собраниям необходимы полные каталоги. Финансовая поддержка в их составлении и печатании осуществляется государством или благотворителями (с соответствующим сокращением налогов для последних).

Под полными каталогами разумеются научные описания произведений, находящихся как в экспозиции, так и в запасниках. Сведения о малых собраниях или отдельных произведениях, хранящихся в частных руках, могут печататься в прессе (научной или популярной).

Произведения культуры (археологические, живописные, прикладного искусства и т. д.) должны иметь стабильное местопребывание и только по особым причинам, исключительно культурного характера, могут менять его; причины должны быть рассмотрены в ЮНЕСКО.

Вместе с тем необходимо усилить права жертвователей произведений культуры. Их воля относительно местонахождения пожертвованных предметов, имеющих общечеловеческую ценность, должна полностью выполняться прижизненно и посмертно, о чем в случае прижизненного пожертвования необходима полная договоренность между прежним и новым хранителями.

В случае невозможности выполнения условий жертвователя (или в некоторых случаях продавца) разрешение на перемену условия хранения общечеловеческих ценностей должно выдаваться ЮНЕСКО.

Настоящая «Декларация прав культуры» является сугубо предварительной. Государства, принявшие положение данной Декларации, обязуются организовать учреждение при ЮНЕСКО, которое выработает окончательной текст, создав действенные меры по охране и доступности культуры, и станет в дальнейшем пристально следить по общим для всех государств правилам и законам за выполнением всех прав культуры.

Д. Лихачев

ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ КУЛЬТУРЫ БЫЛА ПРИНЯТА НА УЧРЕДИТЕЛЬНОМ СЪЕЗДЕ КОНГРЕССА ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

(Москва. 10–11 декабря 1997 г.)

РЕЗОЛЮЦИЯ ПО ДЕКЛАРАЦИИ ПРАВ КУЛЬТУРЫ

Съезд признает Декларацию прав культуры, разработанную академиком Д. С. Лихачевым, важнейшим документом конца XX в., призванным стать основой для сохранения и развития культуры в Российской Федерации и в мире в начале нового тысячелетия.

Съезд обращается к Президенту России Б. Н. Ельцину с предложением ввести в действие на территории Российской Федерации Декларацию прав культуры.

Съезд просит Президента России внести от имени Российской Федерации в ООН Декларацию прав культуры как документ международного значения и предложить этой представительной международной организации одобрить Декларацию и рекомендовать всем странам мира принять ее.

Москва. 11 декабря 1997 г.

ОН СПАСАЛ НАШУ ЧЕСТЬ[281]
Слово об А. Д. Сахарове

Один праведник может оправдать существование целого народа — вот так, слегка перефразируя библейское изречение, я хотел бы сказать об Андрее Дмитриевиче Сахарове. Не будь его, мы, русские, навеки покрыли бы себя позором. Он один говорил от лица всех нас. Он спас и сохранил наши честь и достоинство, подав голос в защиту людей, преследуемых властями, для которых инакомыслие было тягчайшим государственным преступлением.

Я убежден, что нашу эпоху назовут в истории человечества «эпохой Сахарова». С 60-х гг., когда он начал особенно активно действовать как правозащитник, все последующие десятилетия прошли под его знаком. Не знаю, что стало бы с нашим обществом, куда бы оно сегодня зашло, если бы не то незаметное влияние, которое оказывал тихий глуховатый голос Андрея Дмитриевича на страну и мир. Он привлек внимание людей всех континентов к нашей стране, сделал ее заботы заботами всего мира.

Да, тихий голос Сахарова был слышен во всем мире. И чем яростнее старались заглушить его, тем громче он звучал. Ведь сила этого голоса заключалась именно в том, что его пытались заглушить. В сущности, Сахаров никогда не стремился поразить оригинальностью взглядов, высказать что-то такое, чего не смог бы сказать никто другой. Он всегда говорил и писал о простых человеческих истинах, которые в свободной, демократической стране воспринимаются как нечто совершенно естественное, обыденное. Но в государстве, где обыкновенному человеку запрещено говорить обыкновенные вещи, они, высказанные вслух, становились откровением. Не исключительность, а обыденность тех истин, которые отстаивал Андрей Дмитриевич Сахаров как политик, потрясала людей. Потому что, когда в изолгавшемся обществе один человек говорит правду, каждое сказанное им слово обретает особый смысл.

На всех, кто общался с Андреем Дмитриевичем, он производил неизгладимое впечатление. В мою память врезались два эпизода, связанные с ним.

Возвращение Сахарова из горьковской ссылки было приурочено к открытию в Москве грандиозного международного форума «За безъядерный мир, за выживание человечества». Перед приемом в Нескучном дворце, где размещается президиум Академии наук, я впервые встретился с Андреем Дмитриевичем после его долгого отсутствия. Мы оба приехали рано, и было время поговорить. Я спросил его, как он встретится с академиками, подписавшими в свое время гнуснейшее письмо против него. «Ужасно волнуюсь, — неожиданно для меня ответил Андрей Дмитриевич. — Наверное, они будут чувствовать себя очень неловко».

Когда работа форума подошла к концу, в Большом Кремлевском дворце состоялась встреча его участников с М. С. Горбачевым. Андрей Дмитриевич стоял позади всех. Иностранные ученые засыпали Горбачева вопросами, стали выяснять его отношение к Сахарову. И тут все обернулись к Андрею Дмитриевичу и чуть ли не вытолкнули его вперед. Горбачев и Сахаров, до того прежде не встречавшиеся, пожали друг другу руки, обменялись несколькими репликами, а затем Андрей Дмитриевич протянул своему собеседнику папку со списком фамилий политзаключенных и начал говорить о необходимости их скорейшего освобождения.

В обоих этих случаях Андрей Дмитриевич беспокоился не о себе. Он никогда не старался «произвести впечатление». Он забывал о себе и тогда, когда выступал с трибуны Съезда народных депутатов СССР, и тогда, когда встречался с теми, кто что-то сделал для него — дурное или хорошее, не имело значения. Он был предельно искренен и естествен во всех своих поступках, в любой ситуации оставаясь самим собой. Отсюда необычайная сила его воздействия на людей. Отсюда — громадность его личности, оказавшейся сильнее всех «обстоятельств времени».

Сахаров — перевернул наши представления о власти именно потому, что не боялся ее. А не боялся он потому, что никогда не думал о себе. Он отдал всего себя другим. Он растворился во всех нас.

В неблагополучном обществе — обществе лжи, зла и насилия — Андрей Дмитриевич не мог быть благополучен сам. И закономерной была его «тайная вечеря» — то печальной памяти заседание Съезда народных депутатов, на котором злые силы накинулись на великого человека и в конечном счете стали причиной его преждевременной кончины.

Все в его жизни было удивительно закономерно, а сам он явился выразителем оставшейся честной части России.

ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТИ

Об этом слове — интеллигентность, интеллигенция — много спорят. Думаю, что нельзя сводить дело к каким-то внешним признакам. Начиная с XVIII и ранее XVII в., утвердилось противопоставление человеческой культуры природе. Века эти создали миф о «естественном человеке», близком природе и потому не только не испорченном, но и не образованном. Открыто или скрытно естественным состоянием человека считалось невежество. И это не только глубоко ошибочно, это убеждение повлекло за собой представление о том, что всякое проявление культуры и цивилизации неорганично, способно испортить человека, а потому надо возвращаться к природе и стыдиться своей цивилизованности.

Это противопоставление человеческой культуры как якобы «противоестественного» явления «естественной» природе особенно утвердилось после Ж.-Ж. Руссо и сказалось в России в особых формах развившегося здесь в XIX в. своеобразного руссоизма: в народничестве, толстовских взглядах на «естественного человека» — крестьянина, противопоставляемого «образованному сословию», просто интеллигенции.

Хождение в народ в буквальном и переносном смысле привело в некоторой части нашего общества в XIX и XX вв. ко многим заблуждениям в отношении интеллигенции. Появились и выражение «гнилая интеллигенция», презрение к интеллигенции, якобы слабой и нерешительной. Создалось и неправильное представление об «интеллигенте» Гамлете, как о человеке постоянно колеблющемся и нерешительном. А Гамлет вовсе не слаб: он преисполнен чувства ответственности, он колеблется не по слабости, а потому что мыслит, потому что нравственно отвечает за свои поступки.

Врут про Гамлета, что он нерешителен.
Он решителен, груб и умен.
Но, когда клинок занесен,
Гамлет медлит быть разрушителем
И глядит в перископ времен.
Не помедлив, стреляют злодеи
В сердце Лермонтова или Пушкина…

 

(Из стихотворения Д. Самойлова «Оправдание Гамлета»)

Образованность и интеллектуальное развитие — это как раз суть естественные состояния человека.

Однако образованность нельзя смешивать с интеллигентностью.

Образованность живет старым содержанием, интеллигентность — созданием нового и осознанием старого как нового.

Больше того… Лишите человека всех его знаний, образованности, лишите его самой памяти, но если при всем этом он сохранит восприимчивость к интеллектуальным ценностям, любовь к приобретению знаний, интерес к истории, вкус в искусстве, уважение к культуре прошлого и настоящего, навыки воспитанного человека, ответственность в решении нравственных вопросов и богатство и точность своего языка — разговорного и письменного — вот это и будет интеллигентность.

Конечно, образованность нельзя смешивать с интеллигентностью, но для интеллигентности человека огромное ‘значение имеет именно образованность. Чем интеллигентнее человек, тем больше его тяга к образованности. И вот тут обращает на себя внимание одна важная особенность образованности: чем больше знаний у человека, тем легче ему приобретать новые. Новые знания легко «укладываются» в запас старых, запоминаются, находят себе свое место.

Приведу первые пришедшие на память примеры. В двадцатые годы я был знаком с художницей Ксенией Половцевой. Меня поражали ее знакомства со многими известными людьми начала века. Я знал, что Половцевы были богачами, но если бы я чуть больше был знаком с историей этой семьи, с феноменальной историей ее богатств, — сколько интересного и важного я мог бы от нее узнать. У меня была бы готовая «упаковка», чтобы узнавать и запоминать.

Или пример того же времени. В 20-е гг. у нас хранилась библиотека редчайших книг, принадлежавших И. И. Ионову. Я об этом как-то писал. Сколько новых знаний о книгах я мог бы приобрести, если бы в те времена я знал о книгах хотя бы немного больше.

Чем больше знает человек, тем легче он приобретает новые знания.

Думают, что знания толкутся и круг знаний ограничен какими-то объемами памяти. Совсем напротив: чем больше знаний у человека, тем легче приобретаются новые.

Способность к приобретению знаний — это тоже интеллигентность.

Интеллигентность создается в возрасте от 3 до 16–17 лет. Потом из неинтеллигентного человека сделать интеллигентного уже невозможно. Интеллигентность — это не просто образование и сумма знаний — все это может быть и у неинтеллигентного человека. Это способность к приобретению знаний и к пониманию другого человека и другой культуры.

Самое главное, что должно сейчас находиться в центре нашего внимания, — средняя школа.

Когда-то на I съезде народных депутатов я говорил о музеях, архивах и библиотеках как о трех столпах, на которых стоит культура. И теперь я не отрекаюсь от своих слов. Музеи, архивы и библиотеки остаются во главе угла, но основанием, действенным началом для них служит средняя школа. Высшее образование дает знания, но не интеллигентность. Оно для недостаточно развитого человека даже опасно — как и высокое положение в обществе. Все наши усилия должны быть направлены на подъем среднего образования — это наше будущее. Иначе русский народ погибнет. Необходимо изменить цели среднего образования, всю его концепцию. Концепция должна состоять прежде всего в том, чтобы воспитывать, давать возможность свободно выбирать профессию. Если человек делает свой выбор слишком рано, он может ошибиться, заняться тем, что ему не по душе, и тогда он станет аморальным человеком: будет плохо относиться к своей специальности, искать для себя других выходов, и часто таким выходом оказывается преступность. Поэтому — уж если Бог наказал человека трудом, заставил его в поте лица зарабатывать хлеб свой — то мы должны сделать труд счастливым, а это может быть только тогда, когда труд соответствует человеческим наклонностям. Наша задача — узнать их как можно раньше, но не слишком рано. Поэтому я против ранней дифференциации обучения в школе, кроме музыки. Наша система музыкального образования лучше западной: у них начинают учить только с девяти лет, а у нас с семи, и это огромное преимущество. Не обязательно всех учить играть на фортепиано, иногда достаточно бывает хорового пения. Хоровое пение — это воспитательное начало, первое, что формирует коллективное сознание.

Но самыми важными предметами я считаю историю и литературу. Помню, когда я учился в школе, мы год занимались Пушкиным, а Лермонтова не проходили совсем, но когда стали читать его сами, мы все поняли. У нас был замечательный преподаватель. Вообще преподаватель литературы, как в старые времена, должен быть властителем дум своих учеников.

Вопрос о культуре — самый больной вопрос политики, вопрос самого конкретного будущего. Если люди будут уходить из школы недоучившись, куда они уйдут? В бандиты? В бомжи? Во что превратится наша больная нация?

Посмотрите, что происходит! Военные не знали, где находится в Грозном музей (а ведь там было очень много картин русских художников — Васнецова и других), и музей, естественно, уничтожен вместе с центром города.

Сгорел дом Набокова в Рождествено. Несколько лет назад в Институте культуры сгорел отдел редкой книги, в Университете на историческом факультете тоже сгорел отдел редкой книги; сгорела ценнейшая часть библиотеки Академии наук; был залит горячей водой подвал, принадлежавший Публичной библиотеке, — погибли уникальные ноты XVIII в. — об этом даже газеты не сообщили. Мы просто дикари, папуасы.

А люди должны жить с достоинством. Достоинство — это уважение к семье, к самому себе, это опрятность, это наша одежда, одежда нашего города. Не выработается у людей достоинства в грязи — в этом случае человек не уважает сам себя. И существование человека как определенной ценности — уничтожается. Надо, наконец, научиться просто мыть первые этажи. Я прошел по Вознесенскому проспекту — там всюду выломаны двери, дверные ручки, а ведь как раз за дверную ручку мы здороваемся с домом. Вознесенский был когда-то чистым, нарядным — второй Невский.

Надо штрафовать магазины, в которых не моют стекла. В Чехии даже в деревнях каждый день парикмахеры в белых халатах метут улицу перед своей парикмахерской, — и то же происходит перед каждым магазином, перед каждой лавочкой. Я говорил об этом Собчаку, он отдал какое — то распоряжение, но потом забыл. Сейчас весна, надо мыть окна, хотя бы в первых этажах, мимо которых ходят люди, — это же интерьер города.

Мы должны следить за языком. Ужасно, что слово «патриот» стало у нас бранным словом.

Если человек любит семью, он семьянин, если любит родину — патриот. Это неплохо, но это не значит, что он считает свою семью лучше и богаче всех и враждебно относится к другим семьям. Язык страдает и оттого, что у нас появилась мода на неприличные выражения. Это не добавление новых слов, как думают некоторые, это уничтожение десятков других слов. Мода бывает на самые разные слова, вот, например, слово «всплеск» — всплеск того, всплеск другого. Это слово вытеснило в пассивный запас из активного другие слова, а ведь их было множество, потом само погибло. Язык беднеет. Мы любим иностранные слова, но часто не знаем их значения; мы путаем слова «факт» и «фактор», употребляем слово «эпицентр» вместо «гипоцентр» и т. д. В первую очередь за этим надо следить работникам телевидения. Язык телевидения становится языком нации.

«АЛЛЕИ ДРЕВНИХ ЛИП…»

Екатерининский парк в городе Пушкине дорог всем, кто не только любит красоту старых парков, но кто любит русскую поэзию. И именно этим, русской поэзией, он единственный и неповторимый. Сюда, в Екатерининский парк, приезжают не разыскивать следы регулярного парка середины XVIII века, а с томиками стихов Державина, Жуковского, Пушкина, Тютчева, Аннинского, Ахматовой и многих, многих других. «Город муз» — так называли Царское Село и так называют сейчас нынешний город Пушкин.

Сейчас сложилось два отношения к сохранению и восстановлению парков Пушкина. Одни ищут в этих парках по преимуществу «зеленую архитектуру». Другие ценят в парках не только их красоту, но и не поэтические воспоминания, которые они вызывают. Для них важно каждое старое дерево, каждый старый павильон или пруд — как напоминание о любимых поэтах. Им нужна «мемориальная достоверность». Эта мемориальность — не выдумка. Они так и мыслились как парки нашей исторической памяти. Это парки русской славы. В течение двух веков их наполняют памятниками.

В проектах специалистов по садово-парковой архитектуре восстановления парков Пушкина господствует первый, чисто «архитектурный» подход. И это уже само по себе вызывает резкий конфликт с теми, кому дорога не только «зеленая архитектура», но и мемориальность пушкинских парков.

Но дело обстоит хуже. Осуществляемый сейчас проект восстановления регулярного парка, существовавшего в середине XVIII в. (в его 50-х годах), губителен и беспомощен даже с чисто архитектурной точки зрения.

В ответе авторов проекта на статью В. Н. Орлова, присланном в «Ленинградскую правду» и частично там напечатанном, сказано: «При всем разнообразии восстановительных работ принципиальные основы их общие: ориентация на подлинные исторические материалы, определение периода наиболее полного воплощения авторских замыслов. Для самой старой регулярной части Екатерининского парка (около 30 га) такой „оптимальной датой“ являются 50-е годы XVIII века».

Это положение авторов проекта неправильно. Между реставрацией памятников архитектуры принципиальная разница. Здание не «растет» (хотя «растут» ансамбли зданий), а парки растут. Парк — живой организм. Поэтому парки сажаются «на вырост». Нельзя и бессмысленно возвращать парк к одному какому-либо периоду: петровскому, елизаветинскому, екатерининскому. Как неправильно было бы возвращать к младенческому периоду человека. Регулярные парки в России — это «младенческий» период в жизни очень многих парков. Сперва парки стригли на голландский или французский манер, а потом пускали большие деревья в рост, и в результате получались те удивительные русские парки, в которых регулярность сочеталась с пейзажностью.

Екатерининский парк складывался в течение длительного времени. Этому длительному времени, а не какому-либо определенному моменту, он и обязан своим чудодейственным своеобразием. Но в любой период существования парка вид на дворец не был раскрыт полностью. Три старые аллеи подступали вплотную к дворцу. Средняя аллея старых лип была слишком узкой, чтобы открывать вид на дворец. Именно ее и уничтожает проект Н. Е. Тумановой, чтобы вопреки традиции раскрыть вид на дворец. В этом раскрытии вида на дворец и соответствующих сплошных вырубках старых деревьев — главная идея проекта Н. Е. Тумановой.

Когда строился дворец Растрелли, вдоль всего паркового фасада Екатерининского дворца, в очень близком от него расстоянии была дополнительно высажена аллея лип. Липы эти показаны и на плане 1816 года, когда им было уже больше полувека. Посадка деревьев вплотную к стенам дворца была вообще очень характерна для первой половины и середины XVIII в. (вспомним старые дубы у стен петровского Монплезира в Петродворце).

Екатерининский парк никогда не воспринимался как парадный парк, как это было, например, в Версале. Это был парк для отдыха и уединения. Об этом красноречиво говорят сами парковые постройки: Эрмитаж, то есть место уединения, Грот, Верхняя и Нижняя ванны, Кухня, различные беседки в непосредственной близости от дворца.

НО САМОЕ важное, почему нельзя вернуть парк к эпохе Елизаветы, заключается в следующем. В XVIII веке, еще при Екатерине II, симметрия парковой архитектуры резко нарушается. С южной стороны к дворцу пристраивается Агатовый павильон и Камеронова галерея. Эти строения заслоняют самую южную часть дворца. Ее уже не видно не только из-за разросшихся деревьев, но и из-за «разросшегося» архитектурного ансамбля. Такое дополнение к дворцу, выполненное, кстати, в совершенно другом стиле — стиле классицизма, не нарушало единства ансамбля, потому что к этому времени высокие кроны деревьев прикрыли архитектуру, смягчили контрасты барокко и классицизма.

Парк — это не только деревья и цветники. Парк — это и парковые сооружения, постройки, памятники. Это неразъединимый синтез природы и архитектуры. В Екатерининском парке соединились строения различных стилей: барокко, классицизм, псевдоготика и т. д. В исторических парках, где столетиями воздвигались парковые сооружения, невозможно возвращение к одному какому-либо периоду. Разнохарактерные и разностильные строения Екатерининского парка потому так хорошо прижились в Екатерининском парке, что кроны его деревьев свободно разрослись. Высокие деревья — великие примирители разногласий и разноголосицы архитектурных сооружений. Они прикрыли садовую архитектуру, создали необходимый синтез. Решительно изменить характер парка, молодить его насаждения на обширном пространстве в 30 га, как это делает автор уже осуществляемого проекта, — значит разрушить весь архитектурный ансамбль Екатерининского парка, создававшийся и в середине XVIII века, и позднее.

Своеобразие русских регулярных парков в том, что регулярность планировки сочетается в них со свободными кронами старых деревьев. Это удивительное сочетание воли человека и природных сил.

Идея восстановления замысла 50-х годов XVIII века весьма сомнительна и по другим причинам. Поддерживать стрижку деревьев на огромной территории, разводить кадочные культуры деревьев, чтобы каждую весну эти деревья в кадках выставлять, а осенью убирать, — затея очень дорогая. А вокруг и сам Екатерининский парк и другие пушкинские парки (Александрийский, Баболовский, Отдельный) совершенно неухожены: участки заболочены, корни деревьев гниют, лужайки заросли сорными деревьями, дорожки и аллеи исчезли, многие парковые строения (и даже такие значительные, как Китайский театр) не восстановлены. Дупла не залечены и даже не снимаются с деревьев железные бандажи, которые сейчас впились в живое тело деревьев и грозят их окончательно погубить. Посадки новых деревьев не ведутся.

Правда, «зеленые архитекторы» обосновывают свои запроектированные порубки тем, что липы в Екатерининском парке все равно-де гибнут. Они якобы достигли своего «предельного возраста». Однако предельный возраст лип, как утверждают специалисты, несколько сотен лет. Во всяком случае точных границ жизни лип нет. И почему, наконец, эта «угроза» для жизни посетителей появилась только на тех аллеях, которые намечены архитекторами-озеленителями к сносу по эстетическим соображениям?

Проект, по которому ведутся сейчас работы в Екатерининском парке и вырубаются без достаточного контроля старые деревья, не может быть признан «реставрацией парка времен его расцвета». Он неудачен и в историческом, и в архитектурном отношении. Но о проекте вообще говорить очень трудно, так как есть лишь его идея. Если же говорить о самом проекте, то он выполнен крайне схематично. Ведь необходим не только макет и план, но по правилам необходима и серия изображений с основных видовых точек. А их-то авторы проекта и не дают. Можно ли было серьезно обсуждать проект какого-либо здания, если бы авторы проекта ограничились только планом? А ведь дело касается самого ценного парка России. При этом следует учесть, что методика восстановления регулярных парков вообще еще не разработана, и Екатерининский парк — не место для экспериментов.

Архитектурная неудача проекта может быть показана на примере того, что уже сделано с прудами, находящимися прямо против дворца. Автор проекта Н. Е. Туманова придала этим прудам вид, намеченный в проекте елизаветинского времени, когда весь архитектурный ансамбль парка был совсем иным. Откопав обширные пруды, автор проекта реконструкции обнажила большой участок парка, создала открытое пространство. Обнажилась и архитектура Верхней Ванны, никак не вяжущаяся с соседним Екатерининским дворцом. Автор проекта восстановила симметрию прудов, но она забыла, что эта симметрия уже при Екатерине была нарушена постройкой Нееловской Верхней Ванны на первом от входа пруде.

А кроме того, нужна ли здесь симметрия? Вход в парк лежит не по оси симметрии. В парк входят сбоку — непосредственно у дворца со стороны Лицея. Поэтому вид на дворец открывается боковой. Посетители шли раньше по затененным аллеям и видели богато украшенный фасад не издали, а в непосредственной от него близости. Через черные стволы лип особенно эффектна была богатая золоченая лепка дворца. А с левой стороны шли пруды: сперва трапециевидный с Верхней Ванной, а затем второй, еще при Екатерине переделанный в виде тройного зеркала рококо, очень эффектной среди деревьев со стоявшей здесь посредине пруда бронзовой статуей Тезея. Вода в них стояла высоко, почти в уровень с почвой, и в них глубоко и сочно отражались обступившие их высокие деревья. И именно эти пруды больше всего придавали своеобразие парку.

Симметрия нынешних сильно расширенных прудов не только обнажила парк, обнажила соединенную раньше высокой зеленью архитектуру, но она сделала парк в этой части просто скучным. Вход для посетителей остался и останется там же. Теперь, входя, посетитель идет сперва мимо одного пруда, потом проходит мимо точно такого же второго. Если же идти от Эрмитажа или смотреть из окон дворца, то и тут нет симметрии. Ведь на берегу первого пруда стоит Верхняя Ванна, красивая, элегантная, но которой нет симметричного соответствия во втором пруде.

Романтизм XVIII и начала XIX века, любовь того времени к пейзажным паркам, которая неразрывно связана с поэзией Жуковского, Пушкина, Тютчева и многих других русских поэтов, оставил неизгладимый след в регулярных частях наших парков, и возвращаться к очень кратковременной, чисто регулярной организации парков там, где эти парки стали уже не только образцами садового искусства, но и мемориальными, — ни в коем случае нельзя.

Каждое старое дерево драгоценно. Восприятию его красоты и ощущению «подлинности» его, как свидетеля былых времен, не мешают появившиеся дупла (липа часто развивает дупла уже в 50 лет) или асимметрия стволов. Сплошное омоложение парка на пространстве 30 га — грубая ошибка проекта. Постепенная и осторожная замена деревьев (не надо торопить их смерть!) не нарушит ощущения мемориальности парка. Она не нарушит и замечательного сочетания регулярного плана, свободно растущих крон и асимметрии архитектуры. Такой метод восстановления парка можно сравнить с методом реставрационных вставок в архитектуре.

Государство отпускает огромные деньги на поддержание пушкинских парков. Эти огромные деньги должны быть израсходованы не на строительство новых парков на месте старых по неудачным во всех отношениях проектам, а на поддержание того, что есть и что продолжает радовать посетителей. Надо лечить деревья, как лечили в Тригорском старый пушкинский дуб после войны. Он казался мертвым, но садоводы захотели, и он воскрес. Это было сделано с любовью к Пушкину, с любовью к природе. Надо подсаживать новые деревья на месте погибших и не бояться контраста старых деревьев с молодыми.

Надо привести в порядок дорожки, надо восстановить дренажную систему, не допуская порчи машинами корней старых деревьев. Надо восстановить газоны. Вполне допустимо подправить геометрию дорожек, чтобы еще отчетливее подчеркнуть контраст регулярной планировки со свободно разросшимися старыми деревьями. Можно согласиться с проведением некоторых новых дорожек, если это не связано с удалением старых деревьев. Посетителей в парке становится все больше, и создать дорожку от Кухни при втором, городском входе в парк к Эрмитажу вполне разумно. Можно восстановить канал вокруг Эрмитажа — это придаст ему облик, задуманный его строителем — Растрелли.

Парк не может существовать без вырубок. Но надо направлять топор, как скальпель хирурга, — только на инородное. Надо снести те деревья, которые путем самосева выросли на лужайках и превратили некоторые части парка в лес. Надо заменить неполноценные породы деревьев, которые были посажены сразу после войны на местах вырубленных оккупантами деревьев, ценными — тех же пород, что растут в парке. Что было бы с Летним садом в Ленинграде, если бы после наводнения 1924 года, во время которого в саду погибло больше половины всех деревьев, а остальные были сильно повреждены, решили восстановить его старый регулярный характер? И надо заботиться о всех пушкинских парках, производить работы повсюду, восстанавливая и сооружения, и старые посадки, и дренаж. Слишком много еще в пушкинских парках неотложного и слишком мало у нас времени, чтобы задаваться проектами, в основе которых лежит ложная, неосуществимая, крайне дорогая для эксплуатации и чисто эстетская идея.

В этой связи хотелось бы сказать, что положение пушкинских парков, к сожалению, не исключение. В результате небрежности искалечен Верхний парк Петродворца, совершенно нелепо в Нижнем парке сооружен огромный современный ресторан. В запустении находятся парки Гатчины. Уже много лет говорится о необходимости сделать ленинградские парки государственным заповедником, подготовлены научные исследования, однако практическое решение вопроса откладывается.

ИСКУССТВО принадлежит народу. Писатели пишут не для писателей. Архитекторы строят не для архитекторов. Парковое искусство — одно из самых массовых и действенных. Здесь надо прислушиваться и учитывать мнение самых широких слоев населения.

Д. Лихачев, академик

НЕ АДМИРАЛАМИ ЕДИНЫМИ…

Полагаю, что в основе любого празднования, а тем более такого, как юбилей флота, должна лежать своя идея. Наш флот очень многообразен. Стоит ли вести речь только о его военной мощи, военачальниках? Или говорить о характере русского флота в целом? Полагаю, что русский флот — это не только военная организация, военная сила. Это и научная сила, культурная и гуманитарная организация.

За последние два года страны Запада особенно упорно твердят, что Россия — это грубая военная сила, угрожающая Европе с Востока. С этим связано и расширение НАТО на Восток: чтобы противопоставить этой грубой силе силу европейскую. Думаю, что, исходя из этих обстоятельств, надо основное внимание и при подготовке к юбилею русского флота, и в памятнике русскому флоту уделить научным достижениям, мировым открытиям отечественного флота. Именно эта сторона забывается, когда говорится о нем.

Вдумаемся. Любой военный корабль имеет срок службы 17 лет. А вот служба научная гораздо дольше. Это не моя выдумка. Я сошлюсь на народную поговорку о том, кто и где служит: «Щеголь — в кавалерии, умница — в артиллерии, храбрый — в пехоте, а ученый — на флоте». И обратите внимание — НА флоте. В морском языке не случайно сохранились многие выражения и ударения старого русского языка. Флот всегда был хранителем русского языка. И поэтому там сохранились и рапорт и компас, и целый ряд выражений, за которыми очень следили, — от этого зависела точность понимания приказа. Таких расхлябанных приказов и указов, которые даются сейчас правительством, на флоте быть не могло.

Моряки первыми обратили внимание на профессиональные языки и термины. И адмирал Шишков печатал статьи о русском языке в «Морском сборнике» — одном из лучших журналов России, существовавшем еще в 50–60-х годах. Там печатались статьи о славянских морских терминах. Инициатором этих статей и был адмирал Шишков.

Автор самого знаменитого словаря русского языка и сборника пословиц Владимир Иванович Даль закончил Морской корпус. И не случайно в Морском же корпусе возник первый профессиональный театр. А моряками наряду с Далем были Николай Андреевич Римский-Корсаков со своей морской темой в музыке. Изобретатель аэроплана Можайский — тоже моряк. Создатель большого российского воздушного флота великий князь Александр Михайлович, великий князь Константин Константинович, президент Академии наук, писавший стихи, посвященные солдатам («…Умер бедняга в больнице военной…»), — моряки.

Русский флот прославился такими именами, как адмирал С. О. Макаров — создатель ледоколов, академик А. И. Берг, открывший возможность сноситься по радио с подводными лодками, работы которого до сих пор засекречены. Как А. Н. Крылов, создатель теории непотопляемости судов… Я пока говорю о сложности задачи, которая стоит перед создателями памятника русскому флоту. С этой стороны наш флот был хорошо известен в Японии. Японцы уважали его, потому что знакомство с Европой произошло у них через морского офицера Головина, который провел в японском плену три года. И написал потом замечательные воспоминания.

Флот постоянно покровительствовал литературе. Причем самой передовой. В «Морском сборнике» печатался Григорович — «Гуттаперчевый мальчик», над которым плакали целые поколения читателей, Станюкович… Флот предоставлял возможность путешествовать Гончарову, создавшему «Фрегат Паллада». Кстати, когда фрегат стоял у мыса Доброй Надежды, Гончаров первым в мире отметил, что черным должны быть предоставлены независимость и государственная самостоятельность. В Морском корпусе учился декабрист Бестужев; в журнале Морского корпуса выражали протест против телесных наказаний, которые, кстати, до сих пор не отменены в Англии.

Русский флот установил особые награды за человеколюбивые подвиги, и к юбилею следует обязательно восстановить эти медали. А разве надо удивляться тому, что в 1908 году первым пришел на помощь населению Мессины в Сицилии во время знаменитого землетрясения русский флот. Я напоминаю об этом известном факте потому, что все это должно быть учтено при проектировании соответствующего памятника морякам. Ведь они тогда отдали все одеяла, весь запас провизии, который у них имелся.