Западный фронт: 1 февраля 1945 года 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Западный фронт: 1 февраля 1945 года



 

К этому дню союзные силы находились практически на тех же позициях, что и 16 декабря, до начала Битвы за Выступ. Плотины в верхнем течении Рера были наконец захвачены, и вызванный поломками на шлюзах потоп схлынул. Теперь мы готовились к решительному наступлению на Германию.

В офицерских кругах множились слухи о планах грядущей кампании, и чем ниже были чины, тем больше летало слухов. Генеральный план предусматривал наступление по всему фронту, но основной удар должна была нанести 21‑я группа армий севернее Рура, форсировав Рейн. 1‑я армия должна была прикрыть южный фланг входившей в 21‑ю группу 9‑й армии, а 3‑я армия — наш. 6‑й группе армий оставалось закрепиться в Сааре и верховьях Рейна.

Все мы понимали, что в ходе Битвы за Выступ немцы потерпели катастрофическое поражение, хотя и ценой чудовищных потерь с нашей стороны. Также нам было известно, что до сих пор основные тяготы войны ложились на плечи русских. И хотя в последние месяцы на Восточном фронте наблюдалось некоторое затишье, было похоже, что сейчас русские вновь набирали темп наступления.

Многое из того, что происходило в то время, для младших офицеров не имело никакого явного смысла. По большей части командный дух прославленных подразделений основывается на доверии молодых солдат к командирам. В 3‑й бронетанковой дивизии это доверие было обоснованным — за редкими исключениями нам очень везло с офицерским составом. Но хотя в тот момент мы не знали об этом, между генералом Эйзенхауэром и фельдмаршалом Монтгомери существовало явственное соперничество. В Генеральном штабе было заранее решено, что основной удар на севере нанесет Монтгомери и его 21‑я группа армий. Эйзенхауэр согласился с этим планом неохотно. В то же время генерал Брэдли и его офицеры были попросту возмущены самонадеянностью британца, полагая, что со времени высадки в Нормандии большей частью успехов армия была обязана им.

Главнокомандующие войсками союзников отличались друг от друга настолько, насколько возможно. Монтгомери был осторожен и опасался переходить в наступление, если на его стороне не было подавляющего превосходства. Вместе с этим он был заносчив и беспрестанно пытался выпятить важность действий своей 21‑й группы армий. Полной противоположностью ему был Паттон — нахрапистый, привычный наступать в любых обстоятельствах. Этот генерал чувствовал себя в своей среде, когда его танковые колонны рвались вперед, развивая массированный прорыв. Однако для пехотных операций у Паттона не хватало терпения, и когда он оказывался не в силах добиться успеха немедленно, он бывал разочарован.

На Сицилии генералу Брэдли довелось служить под началом Паттона; однако тактический гений и неизменная трезвость суждений Брэдли побудили Эйзенхауэра назначить его командующим 12‑й группой армий. Из подчиненных Брэдли командующий 1‑й армией генерал Кортни Ходжес в годы Первой мировой служил рядовым пехотинцем, а затем поступил в Вест-Пойнт. Несгибаемое упорство помогло ему подняться с низов до поста командующего армией. Лишенный паттоновского блеска, он завоевал беспредельную преданность и уважение подчиненных спокойной рассудительностью. Более чем любой другой командующий армией, Ходжес владел максимально эффективными способами совместного боевого применения бронетанковых и усиленных танковыми батальонами резерва ГШ[68]пехотных дивизий. Боевые достижения всегда скромного, никогда не стремившегося к лишней известности Ходжеса были несравненны, хотя и мало известны широкой публике.

Один из ключевых принципов военного ремесла заключается в том, что наибольшие потери несет та часть, которая столкнулась с самыми мощными подразделениями противника, но в то же время именно она имеет возможность в случае успеха нанести врагу наибольший урон. 1‑я армия понесла больше потерь, чем любая другая армия в американских войсках, и причинила немцам наибольший урон. Она же захватила в плен и наибольшее число вражеских солдат.

В сентябре 1944 года на основе закаленных в боях дивизий 1‑й армии была развернута 9‑я армия генерала Симпсона. До сражения в Арденнах она составляла часть 12‑й группы армий, а затем ее приписали к 21‑й группе армий фельдмаршала Монтгомери. 6‑я группа армий генерала Деверса, включавшая 7‑ю американскую и 1‑ю французскую армии, высадилась на южном побережье Франции и оттуда наступала на север, в направлении Вогезов и Саара. 1‑я французская армия неплохо проявила себя непосредственно в боях с немцами, однако ее командиры настолько были озабочены местом Франции в истории, что постоянно ввязывались в политические диспуты как с Деверсом, так и с Эйзенхауэром.

 

Трудности с боеприпасами

 

В эти дни шло поспешное накопление сил к завершающему штурму. Я тратил немало времени, мотаясь между фабрикой Энглебурта в Ахене и расположением ремроты 33‑го бронетанкового полка в Маусбахе. Как-то раз майор Джонсон из Маусбаха пожаловался мне, что в одном из танков 2‑го батальона 76‑мм снаряды к пушке плохо держатся в расположенной под башней укладке для боеприпасов главного калибра. По его словам, от этой проблемы страдали и другие танки, но обнаружить ее причин еще никому не удалось.

Боеприпасы хранились на раме, снарядом внутрь, так что гильза выступала наружу, и ее было удобно вытаскивать. Закраину гильзы удерживали на месте небольшие пружинные защелки, не позволяющие унитарному выстрелу сдвинуться с места. Но по какой-то причине, стоило танку затормозить, как снаряды высыпались из креплений. В результате стоило только капсюлю наткнуться на острый предмет, как мог последовать взрыв.

Рама для боеприпасов главного калибра представляла собой сборный алюминиевый ящик размерами приблизительно 75 × 75 × 60 сантиметров. Внутри его в несколько рядов располагались трубки сечением 76 миллиметров, в которых помещалось 34 выстрела к танковой пушке. Хотя спереди коробку для боеприпасов закрывали откидные дверцы из 6‑миллиметрового бронелиста, при открытых дверцах закраины гильз должны были удерживаться защелками.

Должно быть, ремонтная бригада отнеслась к делу спустя рукава, потому что причина неполадок стала мне очевидна сразу же, стоило мне забраться в танк и осмотреть переднюю поверхность рамы. Оказалось, что боеукладка этого конкретного танка заключала тридцать снарядов калибра 76 мм и четыре бутылки французского коньяка. Экипаж машины решил, что лучшего места для хранения запасов выпивки им не найти. Поперечник коньячной бутылки чуть превосходил диаметр снаряда. В трубку она входила свободно, но защелки при этом раздвигались сверх предела. Пружина слабела и не могла больше удерживать унитарный патрон при торможении. При плановых проверках танкисты успевали вытаскивать коньяк и заменять бутылки 76‑мм снарядами, но при моем появлении они не ожидали новой инспекции. Мы заменили защелки, и проблема была исправлена.

В то же время, когда я начал внушение, танкисты нашли оправдание своему поступку: «Против немецких танков от наших снарядов все равно никакого проку. А так, если припечет, забьешься за дом, откупоришь коньячку — и хоть на душе полегчает».

Я не мог не согласиться с трагической иронией, содержащейся в словах танкистов. Конечно, экипаж получил взыскания от ротных офицеров, а майор Джонсон издал приказ о запрете подобной практики, но, невзирая на серьезную угрозу, которую она представляла жизням танкистов, эта практика едва ли прекратилась полностью.

 

Капитан Бен Уайт, офицер по ремонту 391‑го из состава дивизиона полевой артиллерии, который обыкновенно придавался Боевой группе Б, пожаловался мне, что у его 105‑мм гаубиц начались проблемы со снарядами. Хотя дивизия была снята с передовой, ее батареям приходилось время от времени вести огонь в поддержку 104‑й пехотной дивизии, которая удерживала позиции вдоль реки Рер под Дюреном.

Пороховая камора в казенной части 105‑мм гаубицы высверливается по нескольким диаметрам. Начальная часть каморы рассверлена на конус для удобства заряжания. Поперечник этой ее части должен быть достаточно велик, чтобы гильза свободно входила в камору, и в то же время достаточно мал, чтобы позволить стенкам гильзы разойтись при выстреле, обеспечивая обтюрацию (закупорку канала) и не давая выхода пороховым газам.

Перед гильзовой частью каморы находится свободное пространство — его поперечник меньше, чем диаметр гильзы, а размеры позволяют поместиться ведущему пояску снаряда. На следующих 5 сантиметрах камора опять рассверлена на конус так называемым снарядным входом: кпереди от ведущего пояска снаряд удерживают поля нарезки, а поперечник каморы уменьшается, пока не становится равен диаметру центрирующего утолщения (иначе говоря, калибру снаряда). Поля нарезки представляют собой, по сути, спирально закрученные выступы шириной приблизительно в 6 миллиметров, разделенные такой же ширины канавками и покрывающие всю внутреннюю окружность ствола. Глубина нарезки составляет приблизительно 3 миллиметра, а поперечник ствола в свободном пространстве изменяется на протяжении примерно 4 сантиметров. Нарезка ствола выполняется протяжкой через пушечный ствол специального дорна.

При подрыве порохового заряда сила взрыва толкает снаряд вперед, и мягкая кромка ведущего пояска врезается в снарядный вход. Этим создается обтюрация впереди гильзы и в то же время придается вращательное движение снаряду, увеличивая стабильность его траектории при выходе из ствола. Естественно, что снарядный вход, самая важная часть ствола, снашивается в наибольшей степени. Помимо расстрела, то есть механического износа под давлением ведущего пояска, снарядный вход подвергается и разгару, то есть коррозии под действием высокой температуры и давления пороховых газов. Кроме того, на него также оказывает химическое воздействие фульминат ртути, который используется в капсюлях. Точечная коррозия еще более ослабляет поля нарезки в снарядном входе — до такой степени, что они стираются в стволе на протяжении десятка сантиметров. В этом случае ведущий поясок проминался недостаточно, а это, в свою очередь, приводило к тому, что терялась обтюрация и снаряд вылетал из ствола по не вполне прямолинейной траектории. В некоторых случаях ведущий поясок был поврежден настолько сильно, что его при выстреле срывало, и снаряд начинал кувыркаться в полете, теряя высоту и скорость. Это могло привести к тому, что снаряд мог недолетом поразить наших же солдат.

При осмотре выяснилось, что стволы всех до единого орудий 391‑го дивизиона полевой артиллерии находились в ужасном состоянии. В некоторых случаях нарезка была изношена на глубину 30, а то и 45 сантиметров! Я немедленно доложил об этом майору Аррингтону. Лейтенанты Ниббелинк и Линкольн отчитались, что сходная ситуация сложилась и в 67‑м и 54‑м дивизионах полевой артиллерии. При тщательном осмотре во всех случаях выяснилось, что стволы пушек крайне изношены и требуют замены. Майор вызвал капитана Семберу и потребовал немедленно запросить 54 ствола к пушкам калибра 105 мм. Но в отделе снабжения армии решительно отказались поверить нашим сообщениям, что стволы орудий действительно настолько изношены. Капитану Сембере заявили, что в дивизию направят «специалиста» по орудийным стволам из арсенала Рок-Айленд, в чине первого лейтенанта. Когда Сембера представил инспектора курьерской группе, я сразу его узнал, хотя и не был в то время уверен, что он узнал меня тоже. Вскоре мы отлично сработались. Прибывшим к нам лейтенантом оказался Джо Дортман, с которым мы на Абердинском полигоне вместе проходили курсы СПОР на летних сборах в 1939 году. Он был немного чудной, погруженный в учебу, страшно наивный парень и послужил нам мишенью для многих розыгрышей. По нынешним меркам, его бы назвали «ботаном». Я пересказал Линкольну и Ниббелинку историю, которая случилась со мной и Дортманом в Абердине, но попросил не болтать об этом — очень уж мы хотели выбить для дивизии сменные орудийные стволы.

Тем летом на Абердинском полигоне собралось полторы сотни кадетов артиллерийско-технической службы с девяти разных курсов СПОР. Нас перетасовали, чтобы мы успели перезнакомиться с товарищами из других университетов. Трое моих соседей по палатке приехали из Университета штата Калифорния в Беркли, из Университета Цинциннати и из Корнелльского; мой приятель Барнетт из соседней палатки прибыл из Технологического университета Джорджии. Дортман тогда учился в Мичиганском технологическом институте и жил через несколько палаток от нас. На всякий вопрос инструктора во время занятий у него первого находился верный ответ. Кроме того, он был весьма самонадеян и скоро начал здорово действовать на нервы всем нам.

В столовой нас разместили за столами по восемь мест каждый, и так вышло, что Дортман оказался за одним столом со мной и Барнеттом. Днем график занятий у нас был очень плотный: утром мы слушали лекции, а после ланча, разбившись на небольшие группы, посещали различные участки полигона. События учебного дня служили хорошей пищей для вечерних бесед.

Как-то вечером Барнетт полюбопытствовал, чем я занимался в тот день.

— А, — ответил я, чуть усмехнувшись, — нас водили в крысиный питомник на южном краю полигона.

Барнетт подмигнул мне в ответ:

— Ого! И чем они там занимаются?

— Кто-то сумел вывести породу особо башковитых крыс, — отозвался я, — и теперь их сурово натаскивают.

— Да на что же, — возмутился Дортман, — можно натаскивать крыс?

Я поднял ставки:

— Крыс используют для чистки стволов противотанковых пушек перед стрельбами.

— Что значит — используют для чистки? — переспросил Дортман.

Было похоже, что он готов клюнуть, поэтому я немедленно продолжил:

— В общем, вывели специальную породу белых крыс — их разводили специально под определенный вес, размер, цвет и особенно качество шерсти. Взрослых крыс тренируют в разных лабиринтах, чтобы те научились выполнять команды. А уже натасканных окунают в чистящий раствор и засовывают в казенник 37‑миллиметровки. К дулу пушки солдат подносит кусок сыра. Крыса пытается добраться до сыра и по пути тщательно чистит изнутри ствол, оттирая его от нагара и космолиновой смазки. Прежде чем крыса добежит до дула, солдат убирает сыр, и крыса плюхается в свежую ванночку с раствором, а потом ее снова загоняют в казенник. Иной раз требуется два-три прохода, чтобы отмыть ствол, — если, конечно, крыса не успеет ухватить кусок сыра. Если солдат не успеет отдернуть приманку от дула, животное застрянет и, покуда не сгрызет свою добычу, уже никаких пушек чистить не станет! А вот если крыса выполнит задание до конца, то она получит сыр уже как награду.

Дортман выслушал меня с ошеломленным видом. Я и сам малость обалдел при мысли, что мою байку приняли всерьез. Так нагло я еще в жизни не врал!

Наши соседи по столу, кажется, готовы были уже лопнуть со смеху. Я решил, что нужно срочно разрядить обстановку, и продолжил:

— Помнишь, на прошлой неделе нас водили на стрельбы из большой 14‑дюймовки? А знаешь, Дортман, как ее чистили после этого? Для этого у них есть особая порода кроликов, только вместо сыра под дулом орудия подвешивают пучок морковки. Мне рассказывали, что на то, чтобы отчистить ту пушку, ушло 6 кроликов и 110 кило морковки!

Последняя фраза была, кажется, лишняя — Дортман, по-моему, догадался, что его разыграли. Несколько дней после этого он ходил надутый и шарахался от меня, решив, должно быть, что я ума лишился. Помирились мы, однако, еще до того, как покинули лагерь, и расстались уже добрыми приятелями. С тех пор я не встречался с Дортманом, пока он не прибыл к нам осматривать артиллерийские орудия.

Как только Дортман приехал в расположение 391‑го дивизиона, я отвел его к Бену Уайту, и мы вместе отправились на одну из батарей, чтобы осмотреть пушки. Дортман привез с собой специальное смотровое зеркало, представляющее из себя телескопическую трубку из нержавеющей стали с поворотным зеркальцем на конце, вроде того, каким пользуются зубные врачи, только побольше. Выдвинув стальную рукоятку до конца, Дортман мог обследовать нарезку ствола на всем ее протяжении.

Ведущий поясок в каморе первой же осмотренной нами пушки был изъеден коррозией, поля нарезки сорваны кусками на протяжении 45 сантиметров. Было очевидно, что ее ствол подлежит замене.

Дортман не мог поверить своим глазам. Он попросил показать ему журнал стрельб. При каждом орудии числился журнал, куда расчет записывал число сделанных за день выстрелов и мощность пороховых зарядов. Даже после особенно мощного артналета по остаткам вполне можно был определить, сколько было сделано выстрелов. Хороший старшина орудийного расчета вносил данные в журнал без проволочек, так чтобы в любой момент можно было получить представление о состоянии орудийного ствола.

Орудия калибра 105 мм использовали выстрелы раздельного заряжания. Это значило, что латунная гильза и снаряд поставлялись отдельно. Метательный заряд включал в себя 7 отдельных картузов, каждый из которых являл собой мешочек бездымного пороха. В зависимости от расстояния до цели расчет мог использовать от семи до одного картуза, просто вытаскивая ненужные мешочки из гильзы. Поскольку данные об этом ежедневно заносились в журнал стрельб, можно было без труда рассчитать число сделанных «условных выстрелов», по семь пороховых зарядов каждый.

— Эти орудия, — заявил Дортман, изучив журнал, — рассчитаны на 7500 условных выстрелов, и до этого числа им еще далеко. Какого черта вы делаете со стволами?

— Лейтенант, — отозвался старшина расчета, — вы же знаете, что этот норматив, 7500 условных, составлялся из расчета четыре выстрела в минуту. А мы, когда припрет, делаем в минуту не меньше десяти!

Дортман вначале не поверил, что орудие может стрелять в таком темпе, но несколько проведенных при нем артналетов по запросам 104‑й пехотной дивизии вполне его убедили. Стволы остальных орудий находились в столь же, если не более, плачевном состоянии. Дортман пообещал капитану Сембере, что порекомендует армейскому руководству немедленно заменить все орудийные стволы.

Уже при отъезде Дортман, немного расслабившись, с улыбкой заметил мне:

— Знаешь, Купер, я не забыл, как вы с Барнеттом втирали мне очки про белых крыс!

Я немного перевел дух и признался, что на протяжении всей инспекции сидел как на иголках и надеялся, что мне не припомнят старые грехи. Но когда Дортман уже отъезжал в штаб 1‑й армии, я, не удержавшись, оставил последнее слово за собой:

— А знаешь, если бы мы загнали в наши гаубицы по паре белых крыс, они бы, наверное, выползли наружу полосатые, точно тигры!

 

Выезжая из штаба VII корпуса в Эупен, я заметил поблизости от своего джипа двоих мальчишек. Одна из величайших трагедий войны — судьба детей. Эупен лежал на границе и за последние 30 лет четырежды переходил из рук в руки. Здешние дети уже начинали путаться, на чьей они стороне. Мне показалось, что старшему мальчишке лет восемь, а младшему — четыре, и я решил, что они братья. Обычно здешняя детвора болтала и по-французски, и по-немецки, да и на английском знала пару слов. Я понял, что меня решили растрясти.

— Avec vous du chocolat? (У вас не найдется шоколада?) — спросил старший.

Младший выпалил что-то про Schokolade (то же, но по-немецки). Старший понимал, что бельгийцы и американцы — на одной стороне, а младший, родившийся в годы немецкой оккупации, понятия не имел о сторонах: он был немцем и гордился этим.

— А вы бельгийцы или немцы? — спросил я.

— Мой Belgique, — торопливо ответил старший.

— Мой Deutsch, — упрямо повторял младший, — мой Deutsch!

— Non, non, он mon frère, он Belgique, как мой! — поспешно перебил его брат.

Малыш только мотал головой и несгибаемо твердил, что он немец. Меня уже пробирал смех, и я не мог продолжать игру. Рэйфорд тем временем добыл пару шоколадных батончиков, и мы разделили их между мальчишками поровну. Когда мы сели в джип и уже отъезжали, я заметил, как старший толкнул братишку локтем. Оба помахали нам и крикнули вслед: «Vive l’Amérique!»

В войну дети взрослеют быстро…

 

Слабости наших «Шерманов» становились все более очевидны для непрерывно редеющих экипажей. Танкисты всеми возможными силами пытались укрепить лобовую броню. На ней хранили запасные траки и катки, но этого было явно недостаточно. Часть экипажей навешивала на броню мешки с песком, другие использовали для этого бревна и мешки с песком, увязанные проволочной сеткой. На брошенном цементном заводе в Штолберге танкисты продолжали заливать броню бетоном.

Хотя особой пользы от этих мер не было, я уверен, что на боевой дух экипажей они действовали самым благотворным образом. Защитить от снарядов мог разве что бетон, но польза уравновешивалась в этом случае повышенной нагрузкой на передние катки, здорово снижавшей скорость танка. Но танкисты полагали, что дополнительная защита этого стоит, — словно утопающие, они цеплялись за каждую соломинку в отчаянных попытках выжить.

 



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-12-30; просмотров: 172; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.236.138.253 (0.044 с.)