От сосредоточения до прорыва линии Зигфрида 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

От сосредоточения до прорыва линии Зигфрида



 

Впервые за четыре месяца дивизии выдался случай перевести дух. Мы прикрывали узкий участок фронта от Штолберга и через высоту 287 — до Маусбаха. На нашем правом фланге находились позиции 9‑й дивизии (4‑я пехотная стояла еще южнее, в Хюртгенском лесу), а на левом — 104‑й дивизии, сменившей 1‑ю пехотную. Хотя мы находились фактически на передовой, дивизия получила возможность сменять боевые части, по очереди давая им возможность отдохнуть и восстановить силы.

Процесс сосредоточения сил шел полным ходом. Ежедневно к передовой подходили новые подкрепления. Как можно ближе к фронту подтягивались артиллерийские батальоны и танковые батальоны Главного штаба, зенитные батареи и части самоходной артиллерии, не говоря уже обо всех тыловых службах. В окрестностях Ахена становилось исключительно тесно.

До сих пор военные действия в Северной Европе — от вторжения в Нормандию и до самой линии Зигфрида — проходили для нас успешно. Умелое развертывание сил пехоты, танков, артиллерии и авиации привело к успеху прорыва у Сен-Ло и позволило бронетанковым дивизиям осуществить глубокий прорыв, промчавшись по Северной Франции и Бельгии до самых укреплений линии Зигфрида на немецкой границе. Наступление в Северной Франции стало примером последних достижений военной науки. Но средние танки М4, оставшиеся основным оружием наших бронетанковых сил, несли колоссальные потери, что перекладывало немалую часть нагрузки на другие рода войск. Только совместными усилиями мотопехоты, самоходных орудий и точечными бомбардировками со штурмовиков P‑47 нам удавалось частично компенсировать огромные потери в танковых частях.

 

По мере того как разворачивалась кампания в Северной Европе, все яснее становилась величайшая ирония Второй мировой. Самая, пожалуй, мощная из собранных когда-либо сухопутных армий, поддержанная мощными группировками стратегической и тактической авиации, теряла темп и несла чудовищные потери… Происходило это потому, что ее главное наступательное оружие, средний танк М4, в значительной степени уступало аналогичным типам боевых машин противника. Это требовало коренных изменений в приложении доктрины действий бронетанковых сил, столь блистательно задуманной за несколько лет до того. Недостатки нашего основного боевого танка не позволяли нам воспользоваться ею в полной мере.

В основу доктрины действий бронетанковых сил было положено существование двух раздельных типов тактических танковых подразделений, причем каждый из них был организован, оснащен и развернут, с тем чтобы выполнить собственные задачи.

Танковый батальон Главного штаба[55]обыкновенно придавался пехотной дивизии для поддержки при штурме укрепленных позиций. Первоначально планировалось укомплектовать танковые батальоны Главного штаба тяжелыми танками прорыва с лобовой броней, достаточно мощной, чтобы противостоять противотанковой артиллерии противника. Немцы давно уже осознали необходимость в подобных машинах и разработали варианты своих танков моделей PzKpfw IV, PzKpfw V и PzKpfw VI в виде самоходок. Лишившись дополнительной нагрузки в виде механизмов башни, они могли нести более тяжелую броню. Самоходное орудие на базе PzKpfw VI, известное как «Ягдтигр», несло 128‑мм противотанковое орудие, имело 330 миллиметров лобовой брони и весило около 64 тонн — вдвое больше наших «Шерманов». Было очевидно, что М4 с подобным чудовищем даже рядом не стоял!

В первые годы войны находилась в разработке американская модель тяжелого танка, но вскоре работы над ней были прерваны и все усилия сосредоточены на танке М26 «Першинг». Рекомендацией Паттона было сосредоточиться вместо этого на производстве М4, поскольку нам требовался быстроходный средний танк, а танки с танками все равно не воюют. Это принятое на основании косности решение оказалась гибельным. Но Паттон был наивысшим по званию офицером бронетанковых сил и обладал исключительной способностью добиваться своего…

Боевые командиры, служившие под началом Паттона в Северной Африке, не разделяли его взглядов. Даже для самого неопытного второго лейтенанта, командовавшего танковым взводом, было очевидно, что, если наша доктрина действий бронетанковых сил утверждает, будто танки не должны воевать с танками, немцы поступят противоположным образом и при всяком удобном случае станут противопоставлять нашим танкам свои, более тяжелые. Хотя решение Паттона и было затем отменено генералом Эйзенхауэром, отметившим наши ужасающие потери в Нормандии, было уже поздно. К началу ноября 1944 года мы так и не получили ни единого танка М26, хотя отчаянно в них нуждались.

Бронетанковая дивизия считалась подвижным, самодостаточным соединением, способным минимум трое суток действовать далеко в глубине вражеской обороны без пополнения припасов. Бронетанковая дивизия должна была нанести удар в глубину вражеской территории, когда фронт будет прорван пехотой и танковыми батальонами Главного штаба. И хотя устав бронетанковых сил утверждал, что силам танковых дивизий следует по возможности уклоняться от боя с танками противника, его автор, без сомнения, настоял бы, что в случае, если это окажется невозможно, дивизия должна быть укомплектована машинами равными или превосходящими по боевым качествам машины противника. Представление о том, что «Шерманам» следует отдать предпочтение перед М26 из-за их более высокой скорости, являлось логической ошибкой. Хотя весом «Першинг» превосходил М4 на 15 тонн, его мотор мощностью в 550 лошадиных сил давал лучшее соотношение мощности к массе, чем установленный на «Шерманах» 400‑сильный, и таким образом — равную или даже большую скорость на шоссейных дорогах. Вдобавок большая колесная база и широкие гусеницы М26 уменьшали давление на грунт приблизительно вдвое по сравнению с «Шерманом». По давлению на грунт «Першинг» соответствовал немецким танкам и на открытой местности был значительно маневреннее «Шермана».

Невзирая на отсутствие адекватного основного боевого танка, бронетанковым дивизиям часто приходилось решать задачи, которые обыкновенно должны были быть поставлены перед танковыми батальонами Главного штаба. Последние были лишены не только подходящего танка прорыва, но и достаточного опыта взаимодействия с пехотой в рамках общевойсковых операций. Бронетанковая дивизия, с другой стороны, имела собственную мотопехоту и привыкала взаимодействовать с ней в симбиозе, когда каждый зависит от другого. Таким образом устанавливалось отличное сотрудничество, в котором танковая боевая группа придавалась пехотной дивизии или боевые части полковой боевой группы — бронетанковой.

 

По мере того как в начале ноября 1944 года подходила к завершению фаза сосредоточения сил, стало очевидно, что готовится еще один массированный прорыв. Генерал Эйзенхауэр отметил, что, если немцы попытаются упорно обороняться, имея за спиной узкую полосу долины Рейна и реку, они серьезно рискуют. При нашем превосходстве в воздухе переправы через Рейн можно будет уничтожить, и тогда немецкие силы на западном берегу реки окажутся в ловушке.

У немцев, однако, было несколько причин занять эту позицию. Линия Зигфрида оставалась практически нетронутой — 1‑й армии удалось прорвать ее только в районе Ахен — Штолберг. Значительная доля электроэнергии в стране вырабатывалась теплоэлектростанциями на буром угле, расположенными в долине Рейна, между Бонном, Кельном и Дюссельдорфом. Потеря этой территории стала бы катастрофой для немецкой экономики. И хотя тогда мы и не знали об этом, долина Рейна требовалась немцам для подготовки грядущего контрнаступления в Арденнах. Вдобавок немцы (в особенности лично Гитлер) считали недопустимым вторжение и захват немецкой земли противником.

 

Почти каждый день шли дожди. Земля размокла, и бронетехника и другие машины едва могли передвигаться. То, что наши средние танки с трудом преодолевали слабый грунт, было ясно уже давно, и на передовую начали поступать полевые наборы для переделки танковых гусениц. Такой набор состоял из стальных шпор 75‑миллиметровой ширины, которые крепились с обеих сторон на соединительные звенья между траками. Это давало в сумме 51 сантиметр ширины — сравните с траками немецких танков, имевшими от 76 до 91 сантиметра. Я связался через Дика Джонсона с 33‑м ремонтным батальоном и организовал доставку ящиков со шпорами из штабной роты рембата на грузовиках с запчастями. Наконец-то детали добрались до передовой, и танкисты смогли установить их на свои машины.

Танкисты отнеслись к шпорам с большим воодушевлением, и те действительно помогали, но земля пропиталась водой до такой степени, что даже расширенные гусеницы не вполне помогали. Танки продолжали вязнуть. Проблема заключалась в конструкции шпор — они не могли полностью опереться на землю до тех пор, покуда трак не уходил немного в грязь. Верхняя корка грязи оказывалась уже проломлена, и танк под действием сдвигающего момента продолжал уходить в топь. Позволю себе предположить, что поля вокруг Корнелимюнстера, Маусбаха и Брайнига по сию пору густо засеяны потерявшимися шпорами и отлетевшими контргайками…

 

Наш участок передовой между Штолбергом и Маусбахом проходил по вершине высоты 287. Немецкий дот, венчавший высоту, мы захватили и приспособили под наблюдательный пункт. Из бетонного открытого бункера рядом с дотом как на ладони просматривался дальний склон холма. Передовые позиции немцев лежали в семидесяти метрах ниже по склону на восток.

На протяжении двухмесячного затишья обе стороны продолжали стягивать силы к фронту, хотя взгляду с передовой это не было особенно заметно. Часто случались перестрелки из ручного оружия или минометов, но в промежутках между ними в округе было относительно спокойно.

Глядя вниз с вершины холма, мы могли видеть дорогу, проходившую почти параллельно линии фронта и соединяющую деревушки в долине внизу. Было заметно, что все гражданское население из них было эвакуировано, хотя временами мы видели, как внизу в долине пасется скот. Эти пасторальные сцены подчас грубо нарушал взрыв, разносивший в клочки одну из коров. По всей окрестности были рассеяны мины, и всякий раз, когда на одной из них подрывалась корова, передовые наблюдатели отмечали это место на карте. Взрывы слышались так часто и из стольких мест, что становилось ясно — весь район покрыт минными полями.

Между нашими и немецкими позициями, в сотне метров к северу от дота, располагался большой шлаковый отвал. Между подножиями холма и отвалом втиснулась небольшая рощица. Когда немецкая пехотная рота попыталась укрыться в ней, она попала под массированный артобстрел. Контактные взрыватели на 105‑мм гаубичных снарядах срабатывали, когда снаряд пробивал крону, и разрыв происходил в воздухе, осыпая солдат внизу осколками. В роще осталось не меньше полутора сотен трупов, и еще множество тел было разбросано вдоль гребня и по склону холма за немецкими траншеями. Некоторые из них лежали там уже два месяца, и вонь от них стояла ужасающая.

Я получил новый джип взамен попавшего под обстрел под Ререном, а с ним — и нового водителя. Вернон дождался давно заслуженной увольнительной, а после нее был переведен в роту «Си».

Рядовой Уайт, мой новый водитель, был молод, энергичен и увлечен работой. Он не мог дождаться, когда мы наконец попадем на передовую и начнется самое веселье. Я объяснил ему, что его задача — заботиться о джипе, чтобы машина круглые сутки была готова в любую минуту тронуться с места. В бою нет ничего славного; наше дело — не высовываться. Веселья и без того хватит на всех.

Когда Вернона переводили в роту «Си», он забрал с собой и собачонку — к этому времени они друг к другу совсем привязались. За четыре месяца, что она пробыла с нами, Сучка сильно подросла. Вскоре она перезнакомилась со множеством немецких кобельков, забеременела и ощенилась. Вернон раздавал щенков своим приятелям из роты «Си». Ее потомство оказалось разбросано по всей Западной Германии, сделав таким образом свой вклад в укрепление долговременной немецко-французской дружбы.

В первый раз я показал Уайту передовую, когда мы поднимались к доту на высоте 287. Мне хотелось обсудить с передовым наблюдателем расположение минных полей: когда начнется наступление, нашим танкам так или иначе придется преодолевать их. Мы оставили джип в сотне метров за гребнем холма и дальше двинулись пешком. Я наказал Уайту оставаться в доте, чтобы не попасть под залетевший случайно снаряд: в обзорные щели на тыльной стене дота он мог видеть, что происходит вокруг, и приглядывать за машиной.

Наблюдатель-корректировщик засел за открытым бруствером, наблюдая за немецкими позициями в долине в командирский бинокль. Когда я подошел, он как раз отмечал на карте мишени.

В четырех сотнях метров вниз по холму мы заметили какое-то движение. Среди немецких окопов двигались три бледные фигуры. В бинокль мы разглядели, что это были немецкие санитары, облаченные в белые накидки вроде подоткнутых ряс. На груди и спине у них красовались красные кресты в добрых полметра шириной; каски тоже были покрашены в белый цвет и помечены красными крестами. В подобном облачении они были куда заметнее, чем наши собственные медики, которые отличались от солдат только белыми нарукавными повязками с красным крестом и маленькими крестиками в белых кружках на обеих сторонах касок.

Немецкие санитары свободно переходили от окопа к окопу, перевязывая раненых. Все это время наш наводчик даже не пытался открыть по ним огонь. Я не уверен, что немцы с таким же уважением относились к нашему Красному Кресту: мне слишком хорошо помнится, как они расстреляли несущую четкие опознавательные знаки санитарную бронемашину близ Виллер-Котре, не оставив в живых никого.

Внезапно земля за нашими спинами вздыбилась чудовищным взрывом, и мы оба разом припали к земле. Я запомнил, что, когда падал, что-то дернуло меня за воротник мундира. Оказалось, на бруствере позади нас разорвалась мина, выпущенная из 81-мм миномета. Потянувшись к плечу проверить, не ранило ли меня, я обнаружил, что пролетевшим осколком мне срезало с мундира правый погон. В остальном же я ничуть не пострадал, хотя и остался на пару минут оглушен. Впрочем, хотя я не мог слышать, что говорит мне корректировщик, по его лицу я мог видеть, что и с ним все в порядке.

Я вернулся к бункеру, чтобы предупредить Уайта, что мы уезжаем, но, когда я заглянул внутрь, водителя там не было. Один из наблюдателей сказал, что Уайт вышел пару минут назад — ему показалось, что водитель направился обратно к машине. Оглядевшись, я так и не обнаружил его. Окликнул несколько раз — безрезультатно. Через несколько минут я увидал, как из-за угла дота выходит одинокий солдат. Это оказался Уайт. В руках он сжимал залепленную грязью, ржавую винтовку. Я как мог втолковал ему, что он не только понапрасну рисковал собой, но и подверг риску наших солдат, окопавшихся вокруг дота. До немецких траншей оставалось каких-то семьдесят метров! Водитель мог не только погибнуть сам, но и навлечь вражеский огонь на другие наши позиции поблизости.

Выволочка, которую я устроил Уайту, несколько охолодила его. Оказывается, он даже не задумывался над серьезностью своего проступка.

— Гляньте, лейтенант, — оправдался он, — там валялась американская винтовка — так я ее притащил обратно!

Что ж, я и без того знал, что юноша безмерно наивен. Пришлось объяснить ему, что в винтовках у нас нет недостатка и его находка не стоит того, чтобы рисковать ради нее жизнью. На последнем я сделал особый упор, чтобы быть уверенным, что подобное не повторится.

Как я прикинул после осмотра, ржавая, грязная винтовка пролежала в земле самое малое два месяца. В патроннике оставался боевой патрон, а затвор и предохранитель намертво приржавели в положении «готово к стрельбе». Я понял, что везти винтовку в ремроту в таком состоянии небезопасно, поэтому поднял ее на вытянутых руках, нацелив в сторону вражеских позиций, и спустил курок. Винтовка выстрелила. Сила отдачи сорвала приржавевший затвор, и оружие автоматически перезарядилось. После этого я разрядил винтовку, отдал ее Уайту и приказал сдать ее в отдел стрелкового оружия — там ее почистят и выдадут другому бойцу. Я всегда считал винтовку «гаранд» отличным оружием, и этот случай только подтвердил мое мнение. Генерал Паттон, как говорят, называл «гаранд» «главным оружием Второй мировой».

 

План боевых действий требовал провести еще одну общевойсковую операцию, подобную прорыву у Сен-Ло. Совместными действиями значительных сил авиации, артиллерии, танков и пехоты мы должны были прорвать передовые укрепления немцев и вырваться в долину Рейна.

С этой целью VII корпусу были приданы пять пехотных дивизий (1, 4, 9, 83 и 104‑я) и две бронетанковые (3‑я и 5‑я) — более половины всего личного состава 1‑й армии. Участок фронта, занятый VII корпусом, тянулся от центра Штолберга на юго-восток по склону высоты 287 до Маусбаха и оттуда к северной опушке Хюртгенского леса. Нашей первоначальной целью было прорвать линию фронта, взять Эшвейлер и Дюрен и захватить плацдарм на противоположном берегу реки Рер (Рур) — последней преградой перед легкопроходимым участком долины у Кельна.

Перед самым наступлением в план артиллерийской подготовки дивизии были включены даже пушки всех танков дивизии. Каждый танковый взвод получил свою цель и расчетные углы возвышения и горизонтальной наводки для точного прицеливания. Дополнительный боезапас, который танки должны были расстрелять во время артподготовки, уложили на землю рядом с ними, чтобы после обстрела машины могли идти в бой с полным боекомплектом. Использование танков в качестве артиллерийских орудий давало дивизии огневую мощь тридцати шести артдивизионов. В сочетании с артиллерией из других дивизий, а также приданными батареями корпусного и армейского подчинения VII корпус имел в своем распоряжении огневую мощь девяноста артиллерийских дивизионов.

С точки зрения механиков танки и прочая бронетехника находились к этому моменту в достаточно хорошем состоянии. Танки, пережившие марш-бросок из Нормандии, прошли «сточасовое» техобслуживание; сношенные траки на всех машинах были замены. В Штолберге некоторые танкисты разжились мешками цемента с заброшенного бетонного завода и укрепили лобовую броню самодельными накладками из бетона, используя в качестве арматуры проволочную сетку и железные уголки. Толщиной такие накладки были в семь-десять сантиметров. Другие танкисты навешивали на свои машины мешки с песком, бревна — короче говоря, все, что могло обеспечить дополнительную защиту.

 

Прорыв к Реру

 

Сосредоточение войск завершилось; пехота и бронетехника заняли исходные позиции перед наступлением. Попытки пехоты штурмовать Хюртгенский лес в сентябре и октябре обошлись нам очень дорого. Было подсчитано, что полномасштабное наступление, проводимое через лес, обойдется нам еще в десять тысяч погибших. Это, очевидно, и послужило мотивом для решения бросить 3‑ю бронетанковую в лобовую атаку, хотя оно и шло вразрез с уставом действий бронетанковых сил. Командование посчитало, что слабость придаваемых пехотным дивизиям танковых батальонов Главного штаба не оставляет иного выхода, как воспользоваться для прорыва танковой дивизией.

Немцы воспользовались передышкой, чтобы укрепить собственные позиции. Противник успел неплохо узнать наши «Шерманы» и пришел к выводу, что как их орудия, так и броня значительно уступают их собственным, устанавливаемым на «Пантерах» и «Тиграх». Кроме того, ему было известно, что наши танки легче застревают в грязи, а от непрерывных дождей раскисшая почва не успевала просохнуть. Эта информация позволила немцам разработать исключительно эффективный план обороны.

Вся открытая местность по другую сторону высоты 287 и поля вокруг деревень внизу были густо заминированы. Передовые траншеи немцев на высоте 287 располагались менее чем в 70 метрах от наших наблюдателей в доте и тянулись вниз по склону на северо-восток, в направлении Маусбаха. При установке мин немцы воспользовались приемом, с которым мы прежде не сталкивались. Вместо того чтобы разместить минные поля перед своими передовыми траншеями, как это делается обычно, они заминировали местность непосредственно за передовыми постами. Таким образом, чтобы разыскивать и обезвреживать мины, нашим саперам пришлось бы ночью миновать немецких часовых, что было бы сделать крайне затруднительно, если вообще возможно. Немцы планировали удерживать передовые позиции, сколько это будет возможно, а когда давление станет слишком сильным — отступить, оставив наши войска перед совершенно нетронутыми минными полями.

Нашей первоначальной целью было прорваться через немецкие позиции и овладеть плацдармом у Дюрена по другую сторону реки Рер. Для этого 3‑я бронетанковая должна была миновать минные поля на дальнем склоне высоты 287 и захватить три сильно укрепленные деревни в долине под холмом: Верт, Гастенрат и Шерпензеель. Через образованный ими треугольник с севера на юг проходили основные линии связи между немецкими частями в этом районе. Совершить первоначальный прорыв должна была Боевая группа Б 3‑й бронетанковой дивизии.

Утро 16 ноября выдалось пасмурное, над землей ползли рваные тучи. Атака началась в 11 часов 15 минут, когда армада из тысячи трехсот тяжелых бомбардировщиков и шестисот истребителей показалась над Эшвейлером и Лангервеге. За ними последовали семьсот средних бомбардировщиков и еще тысяча тяжелых, вылетевших против целей, расположенных дальше на востоке.

С бруствера у дота на высоте 287 я наблюдал, как звено P‑47 с пикирования обрабатывало немецкие укрепления в основании бетонной смотровой вышки в двух с половиной тысячах метров ниже по долине. Немцы открыли плотнейший зенитный огонь. Очереди трассирующих снарядов переплетались, точно огромные огненные змеи. Когда пикировщики заходят на цель, они не могут свернуть с боевого курса, чтобы не промахнуться. В этот момент они очень уязвимы, и один из самолетов оказался подбит, едва зайдя в пике. Хотя фюзеляж был окутан огнем, пилот продолжал атаку, покуда не сбросил бомбы и не прошелся по цели огнем своих пулеметов. В последний миг он вышел из пике и помчался обратно на запад. За ним струились огонь и дым. Я не заметил парашюта и не знаю, выжил ли тот молодой пилот, но из тех, кто видел тот случай, любой согласился бы, что только потрясающая отвага может заставить человека лететь навстречу сплошной стене зенитного огня.

Одновременно с воздушным налетом огонь по трем укрепленным деревням открыли девяносто дивизионов полевой артиллерии. Боевая группа Б собралась у подножия высоты 287, к юго-западу от нее. По мере того как оперативные группы миновали гребень холма и наши передовые траншеи, путь им преграждали немецкие минные поля.

В каждой оперативной группе имелся один танк-тральщик. Преодолев гребень холма и обогнав пехоту, они выезжали прямо на минные поля. Хотя бороться им приходилось не только с минами, но и с густой грязью, поначалу эти танки показали себя хорошо. Под ударами цепей несколько мин взорвалось, добавив на поле лишнюю пару воронок. Но в конце концов оба танка-тральщика увязли, поскольку на размокшей земле мощности двигателя не хватало, чтобы проворачивать одновременно барабан и гусеницы. Застыв, они представляли собой отменные мишени и вскоре оказались подбиты.

Следующим танкам колонн не оставалось ничего иного, как объезжать танки-тральщики и прорываться. Кончилось это кошмарным домино — первый из танков обогнул танк-тральщик и прошел несколько метров, прежде чем подорваться на мине. Следующий обогнул их оба и продвинулся немногим дальше, когда и он наткнулся на мину и подорвался.

Это продолжалось до тех пор, покуда один танк не прорвался наконец через минное поле, чтобы продолжить атаку. Следующий за ним пытался двинуться тем же маршрутом, и порою ему удавалось миновать минное поле невредимым. К третьему танку, однако, мягкая земля превращалась в болото, где броневые машины вязли, невзирая на «утиные лапы», которые мы ставили на соединительные звенья траков. А каждый застрявший танк становился неподвижной мишенью для убийственного противотанкового огня. Немцы продолжали обстреливать подбитую машину, покуда та не загоралась. Если же экипаж пытался выбраться, он попадал под сосредоточенный огонь их пулеметов.

Наши отважные танкисты знали, что их машины на размокшем минном поле обречены на верную гибель, и все же продолжали наступление. То была одна из наиболее героических атак за всю историю войны. В первую атаку двинулось 64 средних танка, и за первые 26 минут боя мы потеряли 48 машин. Потери среди экипажей в этом ужасном бою были соответствующими…

К закату 1‑я оперативная группа с огромными потерями добралась до Гастенрата. В одной из колонн из девятнадцати танков (включая танк-тральщик) к концу дня осталось четыре: остальные пятнадцать остались на минном поле. Уцелевшим танкам приходилось немногим легче — пехота продвигалась вперед с трудом и не могла их прикрыть. Минное поле было густо усеяно противопехотными минами, смертельно опасными для солдат, и без того попавших под мощнейший обстрел из минометов, артиллерии и стрелкового оружия противника.

Чтобы продержаться в течение ночи под Гастенратом и Шерпензеелем, наши танкисты, лишенные пехотного заслона, вынуждены были совершать почти сверхчеловеческие подвиги. Один из танкистов, последний оставшийся в живых из всего экипажа, остановил свою машину на перекрестке, твердо решив удерживать позицию до последнего. По дороге на перекресток наступала немецкая пехота, и солдаты, должно быть, не заметили одинокий танк в темноте. Танкист заранее навел 76‑мм орудие на середину дороги, опустив ствол, и зарядил пушку фугасным снарядом. Немцы двигались параллельными колоннами по обочинам. Танкист выстрелил: фугасный снаряд ударился о проезжую часть в полусотне метров перед танком и рикошетом подскочил на высоту метра, прежде чем взорваться.

Взрыв застал немцев совершенно врасплох. Танкист же продолжал поспешно расстреливать все фугасные снаряды, сколько их было в боекомплекте, время от времени поворачивая башню, чтобы накрыть осколками немецких солдат, пытавшихся найти укрытие в полях по обочинам дороги. В одиночку заряжать и наводить пушку было очень непросто, поскольку ему всякий раз приходилось перелезать на место заряжающего, чтобы зарядить снаряд, а потом возвращаться на место наводчика.

Расстреляв все фугасные снаряды и патроны к легкому пулемету, танкист высунулся из люка и открыл огонь из турельного крупнокалиберного пулемета. Он продолжал стрелять, покуда не подошли к концу патроны к пулемету, потом вытащил из боевого отделения автомат и продолжил вести огонь. Когда патронов к «томпсону» и пистолету у него не осталось, танкист забрался обратно в башню и прикрыл люк.

Вытащив из коробки ручную гранату, он дождался, пока немецкие солдаты полезут на танк, и тогда выдернул чеку и, немного приоткрыв люк, вышвырнул гранату наружу. Осколками убило не только солдат на танке, но и стоявших поблизости. Танкист продолжал вышвыривать гранаты, пока не избавился от последней, а потом задраил люк изнутри.

К этому времени немецкие пехотинцы, очевидно, решили обойти танк стороной, предположив, что, судя по мощности огня, они, должно быть, наткнулись на сильно укрепленную заставу. Когда на следующий день перекресток заняли наши войска, они обнаружили отважного молодого танкиста живым в задраенном танке — при этом все пространство вокруг было усеяно убитыми и ранеными немцами. Для меня этот случай остается одним из самых ярких примеров личного героизма во Второй мировой.

…К следующему утру саперы расчистили часть минных полей на передовых склонах высоты 287, отметив проходы флажками, так что экипажи тягачей-эвакуаторов Т2 могли двигаться вперед. Нам приходилось быть особенно осторожными, даже пробираясь по тропе, чтобы осмотреть подбитые машины. Хотя бой в окрестностях высоты стих, временами по нам открывали огонь из стрелкового оружия и минометов. Тогда экипажи эвакуаторов прятались за танками, чтобы, когда пальба стихнет, вновь попытаться подцепить и вытащить с поля подбитые машины.

Помимо шальных пуль, опасность представляли и мины. Кое-где под днищами подбитых танков оставались неразорвавшиеся теллер-мины. Команды эвакуаторов, опасаясь, что мина может оказаться под любым танком, подцепляли подбитую машину при помощи длинного троса и не спеша подтаскивали ее к тягачу лебедкой. Если мина и взрывалась под танком, он получал новые повреждения, но механики внутри тягача оставались в относительной безопасности.

Механики, которым не один раз приходилось подвергаться опасности, принимали все возможные меры разумной предосторожности. Первыми эвакуировали просто застрявшие машины — у них оставались целыми гусеницы, так что их легче было оттащить с поля. Если танк попадал на мину, то не только рвалась гусеница, но обычно поврежденными оказывались один или несколько опорных катков, и тогда приходилось проводить временный ремонт.

Покуда мы чинили танки, пехота одолела высоту 287 и двинулась вниз, через минные поля, изготовясь к бою и примкнув штыки. Это был второй эшелон 104‑й пехотной дивизии, занятый зачисткой местности. Первая волна прошла раньше и теперь вела жестокие бои в окрестностях Гастенрата вместе с 1‑й оперативной группой нашей дивизии. Командир группы, подполковник Миллз, был убит в том бою, 18 ноября, и его место занял полковник Уэлборн. Солдат 104‑й дивизии мы были особенно рады видеть — мы слышали, что этой элитной частью командует генерал Терри Аллен. Прежде он командовал 1‑й пехотной дивизией, тоже принимавшей участие в операции и уже заслужившей репутацию одной из лучших дивизий в наших вооруженных силах.

Пехотинцы проходили мимо, со впечатляющей сноровкой разворачиваясь вокруг шлакоотвала и вдоль опушки леса по левую руку от нас. Немцев им пришлось выбивать оттуда в жестоком рукопашном бою, однако они быстро очистили район, захватив при этом немало пленных. К нашему большому облегчению, обстрел холма сразу же прекратился.

Рано или поздно солдат обретает некое «шестое чувство». Оно подсказывает, что на голову тебе летит снаряд или минометная мина, прежде, чем ты услышишь вой, и раньше, чем снаряд окатит тебя грохотом, врезаясь в землю. Я часто пытался проанализировать это чувство. Возможно, что оно как-то связано с навесными траекториями снарядов, выпущенных из миномета или гаубицы. Звук выстрела распространяется от дула по прямой быстрее, чем летит снаряд, который достигает тебя миг спустя. Думаю, что разница между звуком выстрела, когда снаряд нацелен прямо на тебя и когда он летит по навесной, распознается подсознательно… Не знаю, насколько верны мои рассуждения, но точно могу сказать, что доверие к собственному «шестому чувству» намного повышает шансы выжить в бою.

Мимо нас проехал на ремонтной машине капитан Бен Уайт, офицер по транспорту 391‑го дивизиона полевой артиллерии и одновременно второй по званию офицер службы снабжения в нашей боевой группе после майора Джонсона. Они направлялись в район Гастенрата. Капитан пожаловался, что дивизион потерял один из танков — корректировщиков огня и ему придется заняться ремонтом. Я сообщил ему, что СПАМ обустроен у шоссейной дороги под Маусбахом. Командир 391‑го дивизиона полевой артиллерии, подполковник Гартон, одновременно командовал и группой артподдержки БгБ в этой операции. Было понятно, что на голову Уайта, его подчиненного, будут сыпаться громы и молнии до той поры, пока Гартон не получит обратно свой танк-корректировщик.

 

В операциях подобного рода артиллерии придавали особые танки-наводчики, которые должны были корректировать огонь, продвигаясь вместе с оперативной группой. С потерей танка-корректировщика мы теряли и колоссальную мощь сосредоточенного артиллерийского огня, поэтому получить замену этой машине было жизненно важно. Даже задраившись в своих «Пантерах» и «Тиграх», немецкие танкисты относились к нашим 105‑мм гаубицам с большой опаской. Прямое попадание 105‑мм снаряда в лоб или борта немецкого танка не давало почти ничего, но вот если под навесной огонь попадала верхняя часть башни, где броня местами имела в толщину не более шести миллиметров, результат мог быть ужасающим[56]. В ситуациях, подобных сложившейся под Гастенратом, где танки обгоняли пехотный заслон, передовой наблюдатель мог вызвать на собственные позиции артиллерийский удар осколочными снарядами с дистанционной трубкой. Укрывшиеся в машинах танкисты находились в относительной безопасности, но немецкую пехоту, которая пыталась подобраться к нашим танкам с базуками, косили осколки.

К середине дня СПАМ под Маусбахом быстро наполнялся подбитыми танками. Команды эвакуаторов прилагали сверхчеловеческие усилия, вытаскивая разбитые, покореженные танки с минных полей. Бывало, что танк уходит в грязь настолько глубоко (по оси, а то и по верхние края опорных катков), что днище действовало наподобие огромной присоски. Приходилось рыть небольшие траншеи вдоль бортов и кормы танка, чтобы впустить воздух под днище. И хотя на каждом тягаче-эвакуаторе Т2 стояла мощная пятидесятитонная лебедка, которая через одиночный блок могла дать тяговое усилие в сто тонн, порою вытащить танк могла только сцепка из двух таких тягачей.

 

Когда я вернулся в штаб ремонтного батальона, мне пришлось доложить майору Аррингтону, что за первые 26 минут боя мы потеряли 48 танков на минном поле. Эвакуировать удалось все, кроме восьми сильно выгоревших, — они так и остались на минах. Майор поинтересовался, сколько, по моему мнению, нам удастся починить. Я ответил, что не могу сказать, но работы у нас по горло. Аррингтон распорядился выделить одну из бригад роты «Би» в помощь занятому ремонтом капитану Гриндатти из роты «Си». Кроме того, он немедленно связался с капитаном Семберой, приказав ему выбить побольше пополнений, поскольку он сам не имеет понятия, сколько еще танков нам понадобится.

Капитан Томми Сембера отправился в армейский отдел снабжения со списком серийных номеров машин, сгоревших на минном поле, и вторым — машин, уже разобранных на запчасти. Собственно, этих списков должно было быть достаточно, чтобы затребовать пополнения, но в общении с типами из армейского отдела Томми страдал от существенного недостатка — во всей дивизии он был единственным заместителем командира по технической части (зампотехом) в чине капитана. По штатному расписанию бронетанковой дивизии это место должен был занимать подполковник. Но полковник Коуи в очередном приступе идиотизма назначил на пост зампотехом одного из своих приятелей, предоставив Томми выполнять его обязанности. Хотя до этого Томми больше двух лет служил зампотехом в Штатах и Англии и прекрасно себя зарекомендовал, он оставался капитаном, поскольку вакансий для его повышения не появлялось. А поскольку уровень потерь в 3‑й бронетанковой к настоящему моменту превосходил таковой во всех остальных бронетанковых дивизиях, то ему приходилось соперничать со старшими по званию за каждый новый танк. Только большой опыт и способность наладить личные связи с армейским отделом снабжения позволяли капитану Сембере эффективно выполнять свою работу. В отделе снабжения 1‑й армии он, похоже, пользовался высоким доверием, поскольку обычно бывал в силах выбить для нас необходимые пополнения.

Когда все подбитые машины оказывались на СПАМ, механикам приходилось работать круглые сутки. Из сорока восьми подбитых в начале боя танков нам не удалось вернуть в строй лишь тринадцать. Ремонт был закончен к исходу третьего дня — быстрей, чем кадровому отделу удалось переправить к нам подкрепления личного состава. Это был идеальный пример того впечатляющего воздействия, которое может оказать на боеспособность танковой дивизии хорошо организованная ремонтная часть.

 



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-12-30; просмотров: 164; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 54.82.44.149 (0.122 с.)