Сказки про сказки, или Как об этом говорят методологи. 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Сказки про сказки, или Как об этом говорят методологи.



В соответствии с технологией, которую я обсуждал прошлый раз, сегодня я буду рассказывать сказку. Но, поскольку, я все же не Шарль Перро и не братья Гримм, я буду рассказывать сказку так, как ее могут рассказывать методологи.

Для начала давайте вспомним сказки, которые мы знаем, и я зарисую всю сказку целиком. С чего начинается сказка? "Жил был..." — вот, начало сказки. "Жили были дед да баба, у них была курочка Ряба..." И, конечно же, главными действующими персонажами сказки являются не дед и баба, а курочка Ряба. Красная Шапочка, Золушка, Иванушка Дурачок или девочка Маша. Поэтому меня, надеюсь и вас, все-таки больше интересуют Иванушка Дурачок, курочка Ряба. Дед да баба нужны только для того, чтобы девочка Маша и курочка Ряба взялись не из "магазина", а появились каким-то естественным путем. Вся жизнь курочки Рябы, Золушки и других главных действующих лиц до какого-то приключения или события описываются буквально в нескольких словах, — жили они хорошо и вдруг наступило какое-то приключение и, счастье выпало. Этот коротенький промежуточек сказки, где рассказывается про то, как жила курочка Ряба у деда и бабы, Золушка у злой мачехи, на рисунке можно обозначить маленьким отрезочком. Эта жизнь до какого-то очень важного события описывается коротким сюже­том, иногда просто одной, двумя фразами, одним абзацем.

А дальше все совсем по-другому. Происходит СОБЫТИЕ. Назовем его событием № 1. Например, снесла курочка Ряба золотое яичко. Кто-нибудь когда-либо встречал, чтобы курицы несли золотые яйца? Не было такого! Только в сказках такое бывает. Колобок от бабушки и дедушки ушел? Ушел. Бабушка всегда может испечь колобок, но чтобы тот ушел (!) от бабушки и дедушки, — такое только в сказках возможно. Чтобы к Золушке появилась какая-то фея? Чтобы отец продал своего сына Водяному, не зная про это? "Отдай мне то, что дома не знаешь!", и отец, не зная, что у него, пока он вне дома, родился ребенок, отдает Водяному сына.

Происходит ВОЛШЕБНОЕ СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ из обычной ситуации "жил-был", сразу же ВВОДИТ В ВОЛШЕБНЫЙ МИР, ни на что непохожий. Этот волшебный мир составляет следующий этап сказки. Дальше Колобок встречает Зайца, Лису и прочих персонажей; курочка Ряба, снесшая яичко, попадает в ситуацию, когда ни дед, ни баба яйцо разбить не могут; Золушка попадает на бал; Иванушка Дурачок оказы­вается в руках у Бабы Яги и Кащея Бессмертного и происходят всякие другие приключения в волшебном мире. После этого наступает некоторое СОБЫТИЕ № 2. Какую бы сказку мы не читали, эти события в волшебных сказках всегда похожи друг на друга. Это некоторое РЕШЕНИЕ, которое принимает герой, ЗАДАЧИ, которые он решает, некоторый ВЫБОР, который он делает, ПОДВИГ, который он совершает. Это что-то, что он должен сделать сам. Причем, такое, на что не способен никто другой, кроме него. Например, герой должен разгадать какие-то страшные загадки, после чего он либо погибает, либо выходит победителем. В некоторых особо изощеренных сказках героя разрубают на части, а потом его волшебные помощники собирают его из частей — происходит рождение заново. Золушка должна потерять башмачок, глубоко спрятаться, никому ничего не говорить, пока ее не найдут, не отыщут по какому-то еле заметному или совершенно фантастическому признаку. Любая туфелька, которая существует в обувном магазине, подходит нескольким десяткам или сотням людей, а тут получается такая туфелька, которая не подходит ни на одну ногу, кроме Золушки.

Таким образом, СОБЫТИЕ № 2 — подвиг или чудо, — которое совершает герой, ПРЕКРАЩАЕТ ДЕЙСТВИЕ ВОЛШЕБНОГО МИРА. После этого наступает последний, завершающий этап сказки. Помните, чем кончается последний этап сказки? Во всех сказках одинакого. Герой находит невесту и женится, после чего они живут долго и счастливо. Наступает естественное, ничем не примечательное, благополучное состояние. Никакого волшебства больше не бывает. Конец сказки я обозначу так — взрослая нормальная жизнь.

Соб. 1 соб. 2

В – АЯ ЖИЗНЬ  
В-ЫЙ МИР

 

 


I этап II этап III этап

Рис. № 1.

И, теперь смотрите, в чем тут дело. В принципе всю биографию человека можно представить в виде такой сказки. Живет человек, живет как все, пока не случись с ним чего-то, что сразу и резко меняет всю его прежнюю спокойную жизнь, после чего опять — спокойная, но уже изменившиеся жизнь. Если попросить кого-то рассказать свою собственную биографию, то она будет построена примерно таким же образом. Все было в порядке, пока не произошло нечто. Например, поступил в институт, встретил свою девушку, ушел в армию или что-нибудь вроде этого. И начинается рассказ про ЭТО. Потом рассказ про это кончается, приключения закончились. А дальше что? Поженились и жили себе... Никаких проблем.

Значит в жизни, в сказке, в биографии можно выделить три этапа: I этап — обычная жизнь; II этап — волшебная жизнь: необычное приключение, какое то важное событие, поменявшее жизнь; III этап — взрослая нормальная обычная жизнь.

В прошлой лекции я рассказывал про процесс инициации, про процесс взросления, выделяя в нем тоже три этапа. По восточной поговорке: царь; раб; взрослый. На Востоке так и есть. А Европейские сказки, кстати, они очень похожи, особенно если брать народные сказки, а не сказки, придуманные потом разными писателями. Только лучшие из них сохраняют в сказках это народное зерно. Остальные понапридумывали всего, скажем, сентиментально настроенные писатели очень любят расширять первый этап. Они показывают, как Золушке тяжело жилось у мачехи, как мачеха ее истязала и т. д. Таким образом получается, как бы, сентиментальная традиция сказывания сказки. Может быть еще и романтическая традиция, когда этот этап не упоминается вообще, за исключением нескольких слов. Например: "Жил-был мальчик Ваня. Попал он в страну невыученных уроков...", т. е. сразу в волшебный мир. Но это уже детали, я не буду на них останавливаться.

Сегодня я не буду рассказывать принцип, который выкладывал в прошлой лекции. Теперь я рассказываю это по сказке и становится понятным и очевидным, что этот период волшебного мира, волшебной жизни, когда для каждого человека происходит событие, меняющее его одну обычную жизнь на другую обычную жизнь, может быть сколь угодно малым по времени, вплоть до одного дня; но во внутреннем ощущении собственной биографии, он разрастается до очень большого периода. Все остальное сжимается. Что рассказывать про обычную жизнь? А приключения — это да! Я повторяю, сколько бы мало места не занимала эта волшебная история в реальном масштабе времени, она является главной для внутреннего понимания, ощущении жизни. Например, если бы некоторых из вас попросить, и если бы они хорошо относились к просящему, рассказать про свою жизнь, то вы могли рас­сказать несколько волшебных историй, но одна из волшебных историй была бы о встрече с методологией. Интересно еще то, что для любого наблюдателя со стороны эта "штука" совсем не видна. Те ощущенияволшебства и нереальности, которые при этом переживаются, остаются важными и значимыми на долго.

Если в жизни обычного человека не бывает такого волшебства, он придумывает его. Например, растет девочка в благополучной, хорошей, бюргерской семье. Приключений нет и не предвидется. Девушка не какой нибудь "шалопай" и С гусаром никуда не убежит. Она выйдет замуж за парня из соседнего хутора, который точно такой-же. Но дал ьше для этой девушки будет день, к которому она очень долго будет готовить­ся и потом всю жизнь вспоминать. Она несколько месяцев будет шить себе свадебное платье и мечтать о том, как это все будет происходить в церкви, по дороге домой... Потом будет долго рассказывать своим под­ругам, когда подрастут, и детям; будет показывать старые фотографии; достанет кофейный сервиз — подарок на свадьбу. Никто кроме нее в этом кофейном сервизе с обломанными ручками, побитыми краями уже ни­чего волшебного и романтического не увидит, а она будет видеть всегда. Даже если и нет, не было у нее волшебного приключения, она придумы­вает его — целое множество предметов становится молчаливыми свиде­телями волшебного события.

Так вот, несмотря на то, что волшебный мир в реальном промежутке времени занимает очень не много места, во внутреннем ощущении это самый большой и чуть ли не самый главный период. Именно ЭТО как раз и ЯВЛЯЕТСЯ, своего рода, ДВИЖУЩИМ ИСТОЧНИКОМ ВСЕЙ ЕСТЕСТВЕННОЙ ПЕДАГОГИКИ.

Дети живут, читают сказки, играют свои детские игры, фантазируют и т. д., готовясь в первом этапе обыденной жизни к этому волшебству, которое должно произойти. Они сами себя готовят. Могут быть самые извращенные формы, например, я знаю, что есть такие слои населения, у которых человек должен сесть в тюрьму. В Сибири, где я жил первые десять лет своей жизни, имеется нечто похожее. Убедиться в этом пришлось чисто случайно — я оказался в Сибири совсем недавно, и одна знакомая, знавшая меня еще с тех пор, рассказывала про житье-бытье в теперешнее время: "Этот сидит, этот спился, на того всесоюзный розыск объявлен, этот уже отсидел, а того в тюрьме зарезали..." Т. е. там большая часть людей, так или иначе, вертится около тюрьмы. Кто избежал этой участи, так его либо в детстве увезли оттуда, либо он в институт или университет поступил и смог вырваться из всей этой среды. Таким образом и тюрьма может стать таким, своего рода, волшебным местом, мимо чего не пройти: человек на протяжении всего подросткового периода готовится сесть в тюрьму, потом садится, выходит и, если его там уж не совсем травмировали, может начать обычную взрослую жизнь. Этот волшебный мир может принимать и такие извращенные формы, этот абстрактный момент нужно учитывать.

Если коротко, то в чем заключается суть? Первый этап — человек готовиться к СОБЫТИЮ, переживает, внутренне проигрывает возможное разворачивание будущих событий, чтобы пройти предстоящее испытание достойно. Потом он с большим волнением через это волшебное событие проходит, и на этом все кончается; нельзя жить в волшебном мире все время. Кончается. Но, поскольку это был волшебный мир, человек о нем вспоминает — но теперь уже не в виде опережающей фантазии, а назад — в "кладовые памяти". И это служит для него таким, как бы, толчком и программирующим моментом на дальнейшую жизнь.

Наверное то, что я рассказываю, выглядит так, будто со всеми именно таким образом и происходит. На самом деле это неверно. Не со всеми так. Более того, чтобы это было возможно, нужно этот волшебный мир специально придумать и спроектировать. Если этого нет, и он специально не придуман, то он может быть сведен до какого-то очень банального события; по типу той же самой тюрьмы, например, или свадьбы.

У народов, которые достаточно традиционно и долго культивируют в себе собственную идентичность, собственные какие-то основания, там такой волшебный мир для каждого ребенка спроектирован зараннее. Ребенок в него приходит с определенной неизбежностью. Яркий пример этому — жизнь первобытных людей. Владимир Пропп анализируя волшебные сказки и быт первобытных племен, обнаруживает, что, оказывается, многие подростки перед переходом во взрослый мир, изолировались от всего остального племени и жили в специальных подростковых домах. В них разрешалось то, чего нельзя было делать в обычной жизни. Например, возьмем сказку про Белоснежку и семь гномов, даже про любую другую женщину, оказавшуюся в "кампании" сильных рыцарей, мужиков или волшебников — это пережиток подро­сткового многомужества для женщин. Оказывается, девушки, перед тем как войти во взрослую жизнь, просто отдавались на сожительство этим подросткам. После этого девушка приобретала в глазах племени особое качество, особое состояние. Сами подростки изолировались от семьи, от всего племени и не могли наблюдать и общаться с женщинами, кроме девочек, которых им туда отправляли, этих "Белоснежек".

Таким образом, проектировались и специально создавались такие условия жизни, при которых можно было то, чего нельзя в обычной жизни. Японцы, вьетнамцы, лаосцы и представители других народов Индокитая очень часто, особенно в обеспеченных семьях, на какой-то короткий промежуток времени отдают своих детей в буддистские монастыри. И распространенность и популярность армии у европейских народов, как обязанность, обязательная военная служба, это тоже тянется от тех времен, когда мужчины, молодые люди, иногда мальчики должны были быть изолированы, должны были вести замкнутый образ жизни: устанавливать свои правила, поддерживать свои порядки, т. е. вести какой-то не такой образ жизни, который они ведут до и после. Здесь я не стану перечислять все возможные формы, потому что их очень много. Этнография это описывает и разные обычаи сегодня существуют. Только вот, пожалуй, у самых цивилизованных народов Европы и Америки это все уже ушло на задний план и почти забыто. Хотя и здесь есть некоторые вещи, дошедшие до сих пор. Например, люди, поддерживающие религиозные традиции обряды имеют для подростков обряд конфирмации с серьезной подготовкой, с необычными какими-то проявлениями. И необычность эта переносится не на внешние поведенческие реакции, а на внутренний мир, на внутренние переживания. В более ранние времена такие вещи сопровождались особыми запретами, скажем, вместо того, чтобы изолировать мальчиков и девочек от всего остального общества, им просто запрещалось говорить — дается обет молчания. Или, например, запрет есть что-нибудь определенное или другие подобные вещи. Если они существуют, то пребывание в таких мирах, в таких ситуациях задает это волшебство.

В традициях скаутов, например, такие вещи пытались реализовывать люди, которые в этом что-то понимали. Они пытались это восстанавливать и задавать. К примеру, летние скаутские лагеря, где скауты разделены на мальчиков и девочек. Когда скауты идут куда-нибудь в горы, в лес, в длительный, трудный поход, они долго к этому готовятся, приобретают какие-то специальные навыки, в обыденной жизни в школе задолго до этого в простеньких походах готовясь к этому самому главному. Люди, выполнявшие эту работу, должны были про это что-то знать сами. Не как в наших бывших пионерских организациях, где чаще всего об этом даже и не думали. Им бы быстрее провести этот поход и все дела — лишь бы... Конечно, такая организация работы никакого волшебства не задавала.

А волшебство должно быть, ибо только пройдя через него, человек приобретает определенную осмысленность жизни. Это короткое, но из ряда вон выпадающее, необычное событие, задает смысл и всему преыдущему этапу. (Понятно, например, почему я так долго вкалывал и учился разводить костер из мокрых веток, почему я много учился тому-то и тому-то, чтобы потом в такой ситуации, которая совершенно не похожая на обычную, это мне пригодилось.) Более того, когда ребенок в этом предшествующем этапе должен делать какие-то нудные вещи, он ведь НЕ МОЖЕТ ДЕЛАТЬ, он не взрослый. Он не может руководствоваться чувством долга. А делать должен, иначе не научиться взрослую жизнь вести. Ведь очень просто разбудить фантазию ребенка, если задать проект волшебного мира, в котором ему это все пригодится. Когда, скажем, ребенку много раз объясняют, что математику надо учить, чтобы потом в магазине сдачу правильно получать, чтобы тебя не обсчитали, — ребенку это все равно, он "плевать" на такие вещи. Потому что учиться чему-то, что обыденно и будет в обычной жизни, может только высохший пуританин. А нормальный ребенок с его фантазией и энергией этому всему учиться на станет, ему это все не нравится и, скорее, он вырастет хулиганом, чем будет все это осваивать. Но если ему предложить то же самое как подготовку к волшебному миру, весь первый этап обыденной жизни наполнится для него смыслом. Он начинает это делать с радостью и энтузиазмом.

Когда мы переезжали из Ленинграда в Лиепаю, моему сыну уже за год была обещана очень дальняя поездка на Байкал. Он знал, что это такое необычное озеро и т. д., что там будет лазание по скалам. Естественно я его не пускал на настоящие скалы, но уже, вот такие скалы при соответствующей подготовке, когда он целый год ждал, готовился, исполнял разные требования, казались для него в его фантазии неимоверных размеров. Он до сих пор помнит, что не мог засунуть палец ноги в байкальскую воду, потому что она холодная. Было страшно холодно, и он дрожал, но мылся этой водой. Это обыденные вещи, он их не помнит, а волшебства всякие помнит хорошо. Я уже не говорю о том, что он, вообще не любит мясо, почти вегетарианец, а в этом походе ел полусгоревшие, обуглившиеся на костре сосиски, ел консервы, которые в обычной жизни на дух не переносит. И не потому, что чрезмерно голоден и ничего другого бедному ребенку не остается (как может показаться на первый взгляд), нет. В его внутреннем ощущении это все было атрибутами волшебства и поэтому там все срабатывает. Потом, возвращаясь в обыденную жизнь и видя скуку обычной жизни, можно просто вспоминать — да, было в моей жизни такое.

Собственно, суть волшебных сказок, возникших в очень глубокую и древнюю эпоху, она в этом и заключается. Старики, старухи в племени рассказывали детям сказки именно таким образом: "Жили были мальчик и девочка, такие же как вы. Про это рассказывать нечего, вы все это знаете. А потом они оказываются там-то и там-то и начинают с ними происходить странные вещи..." У древних народов, древних племен это все обставлялось с особой значимостью и детальностью — жил был в нормальной жизни человек, а потом попал в иной мир, и дальше начинается СИМВОЛИКА ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ. Если вы вдумаетесь в образ Бабы Яги, она же мертвец, скелет. Вся атрибутика Бабы Яги, особенно в архаичных, древних сказках, которые записаны в отдаленных от цивилизации деревнях, очень сильна. Баба Яга обычно живет на краю леса, на опушке леса; встреча с ней означает пропуск в загробное царство, в загробный мир. Ребенок, как бы, умирает для своей предшествующей обыденной жизни, и дальше Баба Яга дает ему клубок или какие-то другие волшебные предметы, которые проведут его по лесу до его цели. И ребенок вступает в мир полный волшебства, магии всяких необычных вещей и начинает совершать в нем волшебные подвиги. Для чего? Для того, чтобы заново родиться для новой жизни.

По сути, сказка есть рассказ про то, что с ребенком произойдет, когда будет обряд инициации. И, оказывается, многие, наблюдавшие обряд инициации у индейцев и у африканских племен, они не очень понимали, что происходит. А дети, которые сами в этом участвовали, они понимали, в чем дело, и знали, и даже переживали это как реальные вещи. Более того, и убийство детей символическое, и символическое рождение специально обставлялись — там были свои Бабы Яги, — и дети все понимали, что происходит. Они переживали, что их убивают и их больше нет. В некоторых африканских племенах дети даже имели одни имена до инициации, а когда возвращались после нескольких месяцев волшебной жизни, получали другие имена. Это как ознаменование того, что они заново родились.

Потом с ростом культуры постепенно все эти вещи из реальности стали переходить в сказки и впоследствии начинают жить только в них. Через много поколений уже терялось ощущение того, что то, что рассказывается в сказке, все потом будет инсценировано с ребенком, и эта инсценировка будет приниматься самим ребенком и всеми участниками первобытного племени, как нечто настоящее.

Когда волшебный мир кончается, ребенок выходит уже взрослым. В это же время из своего, но уже женского волшебного мира, выходит и его будущая невеста. Они берутся за руки и до конца своих дней дальше живут обычным образом, пока не начинают играть свои роли и функции по отношению к своим детям, которые, подрастая, тоже попадают в какой-то волшебный мир.

Собственно, на материале волшебных сказок естественная педагогика выглядит вот таким образом. Поэтому, наверное, очень неправильно, что современные дети читают всякие глупости, но почти не читают волшебные сказки — старые, обычные и традиционные, которые читали наши бабушки, дедушки, родители, ну, наверное, мы с вами тоже еще застали эти вещи. Современные дети уже почти с этим не знакомятся, они смотрят комиксы, мультики, их интересует Чип и Дэйл, охотники за привидениями, похождения динозавра Дэнвера, вечный спор Тома и Джери... Конечно, Чип и Дэйл занимательное зрелище, но Чипа и Дэйла нельзя идентифицировать с собой, а Иванушку Дурачка можно. Это все написано у Проппа, и тот, кто хочет быть культурным и грамотным, Проппа должен прочитать, а тот, кто хочет быть глупым, ни в коем случае не должен этого делать, даже знать, что он существует, и то не надо.

Когда в педагогическом вузе преподают теорию воспитания, что про это рассказывают? Ничего. Почему то, о чем я говорю, написано только у Проппа и еще у некоторых людей? Почему Мацкевич про это рассказывает? Хотя на самом деле рассказывать я должен не про сказки, а про то, как, читая и зная сказки, смочь увидеть в этом естественную педагогику, увидеть процесс взросления. Обратите внимание, что я делаю? Я говорю про сказку, но ПРИНЦИПИАЛЬНО ТЕХНОЛОГИЧНО — что и как нужно делать. А большинство педагогов рассказывают про это якобы "реально, как оно там в жизни" без сказок, без привлечения содержавшегося в них глубоко смысла и настолько все мистифицируют, что в результате такого "преподавания" процессом взросления никак управлять нельзя. Получается, что процесс взросления происходит как некоторое чудо, к которому и поступиться никак нельзя — был, был ребенком, а потом "раз!" — и взрослый уже. С чего? Почему? Зачем? Непонятно! В свою очередь такой подход позволяет увидеть за видимостью некоторого процесса его определенную сущность. При этом я не стану настаивать, что сущность, которую я здесь излагаю, есть истина в последней инстанции. Может быть, это не совсем так, и есть более правильные подходы к этому, но, тем не менее, это является выходом на какую-то значимую сущность, подступ к ответам на вопрос: "Через что это удается сделать?"

Поэтому я начинал свою прошлую лекцию с категории искусственного и естественного, начинал обсуждать артефакты, т. е. оискуствление естественного и наоборот — натурализацию исскуственного. Как это сделано, можно пустить это в традицию, а традиция есть почти естественная "штука". О ней никто не думает, а она работает. Кроме того я обсуждал анахронизм. Весь способ мышления первобытного человека сказочный, сказка для него не просто описание чьих-то приключений. Сказка — это описание мира, он видит мир через сказку. Мы свои сказки получили в наследство от предков, уже цивилизованных людей. А древние греки получили почти такие же сказки в виде мифов, которые несли на себе сакральное, религиозное содержание и определяли видение мира для греков. Греки так жили, так видели мир, так это понималось. Но мы-то сегодня не можем понимать мир через сказку. Мы должны то, что раньше люди описывали сказкой, описывать на современном языке. Для этого современный язык надо знать. И, смотрите, чтобы ребенку пройти в волшебное царство, ему обязательно надо пройти мимо Бабы Яги. С Бабой Ягой надо обязательно пообщаться, поскольку она знает пароль входа в волшебный лес. Если не спросить, то ничего не будет, но туда, куда тебе надо, тоже не попадешь, Баба Яга наровит тебя сразу же съесть. С Бабой Ягой надо поступать определенным образом — пароль надо знать. А пароль этот еще выучить надо. Для этого ребенок и слушает сказки: на случай, когда самому придется встретиться с Бабой Ягой, чтобы точно знать, как действовать. Во-первых, он велит избушке повернуться "к лесу задом, ко мне передом". Потом, когда Баба Яга начнет пытаться его съесть, он скажет: "Слушай, Баба Яга, ты сначала добра молодца накорми, напои, да баньку согрей, а потом уже..." Баба Яга тут вся теряется, поскольку таков пароль, она должна баню топить, еду готовить и все прочие вещи выполнять. Но это же ребенок — Иванушка Дурачок — все знать должен. Кроме этого, в сказках постоянно проводится параллели и того — незнающего. Например, старшая сестра вместо того, чтобы помочь птичке, бросить щуку в реку, Бабу Ягу обласкать, делает всякие пакости. И, конечно, с ней в конце неприятности происходят: вместо золота, приданного, мужа, она получает что-нибудь плохое.

Но мы-то современные люди, и мыслим это по-другому. Поэтому я описываю не Бабу Ягу и пароль, который должен знать ребенок, а говорю про ПРАВО. А право что такое? Я могу претендовать на что угодно, что угодно хотеть, но иметь право — это разные вещи. Иванушка Дурачок претендует на то, чтобы попасть в волшебный лес, но для этого он должен быть добрым и ласково обращаться с Бабой Ягой, хотя и требовательно. Так же и я говорю. Ребенок хочет, но права не имеет. А если всякое желание ребенка без определенных усилий с его стороны обеспечить правом, то он тогда будет как эта старшая сестра или старший брат. Он Бабу Ягу обидит, медведя, который попал в капкан, тоже обидит и в результате, когда медведь должен будет на помощь придти, он на помощь не придет, а, наоборот, плохо сделает.

В современном описании категория права заменяет все то, что на волшебном языке сказок представлено через Бабу Ягу, волшебных помощников и т. д. Но, к сожалению, современным языком владеют далеко не все. Если бы человек не владел современным языком, но владел языком сказок, все было бы в порядке. А сейчас что получается? Сказки мы перестали читать, и современный язык нам лень учить. И мы оказываемся в ситуации брата Иванушки Дурачка, который не знает нужных слов, когда идет к Бабе Яге. Тропинка-то одна и мимо нее все равно не пройти, но Баба Яга его съест непременно, поскольку слов нужных не знает. Сказок не читал и современный язык тоже не изучает.

Еще одна деталь — почти никто из героев сказки никогда не умирает, так как умирают в фильмах и в романах. В сказках смерть или неуспех определяется одним моментом. Иванушка Дурачок получает невесту из царского рода, а его братья — шышь. Им достаются злые, корявые, неприятные невесты. В этом смысле наградой или призом, заработанным в волшебном приключении, является правильная нормальная жизнь на третьем этапе. Если вы не получите эту награду, у вас никогда не будет нормальной жизни на третьем этапе.

Я в этом месте заканчиваю и говорю простую вещь — хотите нормально жить, понимать, знать, соображать, необходимо совершить ряд подвигов. А подвигами в этом месте являются овладение языком, паролями и совершение определенных поступков, требующих очень больших усилий. Иногда в колодец надо прыгнуть с головой, не зная, где там дно... Что я еще забыл сказать? Читайте и изучайте. Я Баба Яга и Кащей Бессмертный в одном лице.

ПЕДАГОГИКА КУЛЬТУРЫ.

Вместо предисловия к сегодняшней лекции я сделаю несколько существенных замечаний.

После естественной педагогики в истории цивилизации, культуры педагогические парадигмы и технологии начинают возникать парами, находясь в разных отношениях внутри этой пары. Но, так или иначе, эти пары возникают под действием двух сложно организованных и устроенных тенденций, которые можно обозначить как:

— тенденция к массовости и всеобщности образования, воспитания и подготовки;

— и тенденция к частности, локальности и, наверное, можно было бы присоединить, в узком смысле, к индивидуализации и специализации.

Психология взросления или естественная педагогика претендует на практически "безотходное производство" и на работу практически с любым человеческим материалом. В силу этого продукт такой технологии или такой педагогики отличается высокой аморфностью в своих характеристиках. Или, говоря просто, каждый человек может быть взрослым. Может быть, но не обязательно есть. При этом, для того, чтобы участвовать, функционировать, вписываться в цивилизацию, культуру и деятельность одной взрослости недостаточно.

Отсюда начинается дифференциация всеобщности, или, как бы, включается тенденция к массовости, притом, куда уж более массово, чем взрослость — "всеохватывающее производство". А в данном случае массовость надо понимать как продолжение и дифференциацию этой установки на всеобщность образования. Соответственно, происходит членение общей нормы, общего образца взрослости на разные спецификации, специфические типы, подтипы и т. д.

Но вместе с дифференциацией всеобщего устройства общественной жизни, сознания, менталитета появляются уникальные частные места, по отношению к которым массовая технология, массовая парадигма оказывается просто бессильной. Начинает работать тенденция к частному педагогическому производству, к производству уникальных типов образованности, подготовки и воспитания, которую можно было бы обозначить как ИНДИВИДУАЛИЗАЦИЮ или тенденцию к индивидуализации, но со всеми теми оговорками, которые я делал в первой лекции по поводу неизбежного анахронизма в применении категорий и понятий из современной культуры по отношению к технологиям, которые генетически и по существованию можно отнести к заведомо другим эпохам, другим социальным и культурным условиям.

Отсюда две разнонаправленные тенденции, которые нам будут нужны в дальнейшем, разрывают общую парадигматику воспитания, подго­товки, образования на две очень сильно отличающиеся друг от друга.

 

Е. П.

МАССОВОСТЬ
ИНДИВИДУАЛИЗАЦИЯ

 


Сегодня я буду обсуждать парадигму и технологию, возникающую под действием тенденции к массовости образования, воспитания и подготовки. А в следующий раз, соответственно, альтернативную ей технологию, парадигму. Итак,

КАК СДЕЛАТЬ ГРАЖДАНИНА ИЛИ КАК УПРАВЛЯТЬ ПРОЦЕССОМ СОЦИАЛИЗАЦИИ?

Как эти вопросы относятся к технологии педагогики культуры? Наверное, само название — педагогика культуры, опять же, не очень корректно и не очень правильно. Но я вынужден его оставить, потому что в таком виде я его вводил в 1984 году и, так или иначе, оно где-то "гуляет". Хотя уже тогда я понимал, что более правильным для этой технологии, для этой парадигмы (поскольку я тогда обсуждал только парадигматику) было бы назвать это РИТОРИЧЕСКОЙ педагогикой. Имеется ввиду термин "риторическая культура", введенный Сергеем Сергеевичем Аверинцевым, но не получивший распространения. Хотя мне он нравится. Риторическая культура вводилась Аверинцевым как противопоставление, как альтернатива романтической культуре. И на этой растяжке романтизма и риторики Аверинцев задавал понятие риторической культуры. Усложнение категориального аппарата исключает возможность пользования простыми логическими категориальными связками. Категории перестают работать на оппозициях. Теперь категории приходится задавать СОДЕРЖАТЕЛЬНО. Но это относится к моему изложению, тогда как в самой технологии, используемый внутри педагогики культуры категориальный аппарат во многом парный и дуальный; идут противопоставления, и на них строится содержание, оформление всей технологии, самого подхода.

Следующий момент. Категория культуры не совсем корректно употребляется здесь, потому что и альтернативная ей технология, возникающая под действием тенденции к индивидуализации, не является некультурной, а тоже культурной, как и, впрочем, все в культуре. Поэтому само употребление категории "культурный" по отношению к этой технологии есть заведомое расширение, непозволяющее затем, если мы будем строить какие-то представления опять на уровне категориальных оппозиций, — специфически вычленить другую технологию. Эти все напоминания относятся к самому названию обсуждаемой технологии. Теперь ближе к самой технологии.

Эта технология является привычной, даже обычной для педагогов, как профессионально работающих, так и тех, кто просто чуть-чуть думают о педагогике. Поэтому я здесь не буду вдаваться в методологические сложности вычленения и описания самой технологии, а буду совмещать исторический феноменальный и понятийный план задания этой технологии.

Технология или парадигма педагогики культуры стала оформляться со времени появления цивилизации, первых государств и социальных объединений, не имеющих всеобщего универсального характера, а являющиеся уникальными и специфичными по отношению к культуре, из которой они выросли. Здесь имеется ввиду простой момент, что, несмотря на всю разницу обрядов, верований, поведенческих акций первобытных людей, так или иначе, почти любое первобытное общество можно описать в общих схемах, общих формах, начиная с социальной организации семьи, типов семьи, объединений этих семей в роды, племена и т. д. Собственно всего того, с чего начиналась научная этнография и научная антропология.

Попытка переноса такого индуктивного обобщающего описания на возникающие первые государства (очень распространенная и модная на протяжении сотен лет европейской культуры) к ХХ-ому веку, наверное, должна быть дискредитирована. Приходиться говорить о том, что каждое государство, каждое общество, цивилизация (Вавилония, Шуме-рня, Китай, Египет, долины Инды и Ганга и т. д.), из которых мы потом выводим культурные образования современной цивилизации, должны рассматриваться как уникальные в своих специфических характеристиках.

Несмотря на то, что такие историки как К. Маркс, А. Тойнби, О. Шпенглер, К. Ясперс, Л. Н. Гумилев пытались своим теориям и концепциям исторического развития придать всеобщий универсальный характер. У них это не получалось. Но в одном они, по меньшей мере, правы. Здесь проще, всего говорить про Арнольда Тойнби, который предлагает рассматривать каждую из возникающих на планете цивилизаций как монадную цивилизацию со своим специфическим типом возникновения, функционирования, развития, смены этапов и т. д. И, если из всей философии истории Тойнби оставить эту идею монадности по отношению к цивилизациям и отбросить его этапизацию и формализацию исторического процесса, то, наверное, этим бы можно было удовлетвориться. А все остальные формально логические попытки сделать общие выводы, вывести общие закономерности относительно этих цивилизаций являются натяжками. Например, попытка связать возникновение культуры и цивилизации с появлением классового общества. (То, что у нас было модно во все предыдущие годы, ибо мы так привыкли рассматривать все эти вещи.) Приходится признать, что классовая парадигма или идея классового деления общества — это очень большая натяжка. Особенно по отношению к неевропейским цивилизациям. Не говоря уже о том, что сама идея классов по своему возникновению есть анахронизм при распространении ее за пределы одного узкого исторического этапа, а именно, смены феодализма в форме абсолютизма во Франции на общество, описанное, сконструированное, спроектированное французскими просветителями, вольтерианцами и франкомассонами. Но больше я не буду к этому возвращаться.

Что является общим абстрактным, но, тем не менее, универсальным признаком по отношению ко всем этим цивилизациям? Это то, что каждая цивилизация, возникающая на основе универсальной, первобытной, осознавала себя как нечто отличное от всего варварского окружения. Первая философская этика рациональная этика — мистическая категориальная пара, которая возникала по этому поводу, это ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА, ПОЛИСА ТЕМ, кто живет ЗА ЕГО ПРЕДЕЛАМИ. Называться это могло по-разному. Скажем, греки называли себя просто греками, а всех остальных варварами; отнюдь, не обращая внимание на то, что и сами греки тоже ходили небритыми, и носили бороды, как и все прочие варвары. Хотя бородам варвары и обязаны этому своему названию.

Китайцы употребляли для этого другие слова. Древние русские, начиная организовываться в собственную цивилизацию, называли чужаком либо по самоназванию — "чудь", отсюда — "чудак", т. е. — "не такой", либо "немцами" от слова "немой".

В этом смысле противопоставление цивилизованного человека и варвара является одной из таких абстрактных и универсальных категорий, выражающих отношения зарождающихся цивилизаций к самим себе и к тем, кто не является с их точки зрения цивилизованными.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-12-30; просмотров: 440; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.232.62.134 (0.044 с.)