Краткая история супервизорства

Когда первокурсник психиатрического факультета спросил своего супервизора, доктора Элвина Семрада, как часто он должен встречаться со своими пациентами, Семрад ответил: "Настолько часто, насколько сможете вытерпеть друг друга" (Smith, 1993). В наше время, когда расходы на здравоохранение растут, такой совет может показаться в высшей степени непрактичным, но в нем есть свой резон. Чтобы поближе познакомиться с жизнью другого человека, студенту понадобится немало времени. Он должен погрузиться в глубины сокровенных мыслей, фантазий и чувств своего пациента. А ведь бывают моменты, когда такое погружение невыносимо и для терапевта, и для пациента. Понятно, что для осуществления подобного погружения студент, овладевший азами своей профессии, нуждается в руководстве. Тогда он обращается к наставнику с просьбой помочь ему разобраться в своих многочисленных наблюдениях, впечатлениях и эмоциональных реакциях. Нередко, стремясь узнать новое, практикант испытывает перед этим новым страх.

В настоящее время наставники со своими подопечными обсуждают самые разные виды терапии. Они приобретают знания в области психотерапии, ориентированной на вопросы инсайт, обсуждают проблемы вмешательства на этапе кризиса, краткосрочной терапии, лечения расстройств поведения, психофармакологии, а также проблемы групповой и семейной терапии. Любой из этих видов терапии должен строиться на психодинамической основе. Понимание конфликтов и защитных механизмов пациента, его ценностей, стремлений и способов общения с людьми помогает врачу-клиницисту разработать план лечения, который является приемлемым и осмысленным для пациента. Практическое освоение психотерапии (любого вида), при котором акцентируется важность погружения практиканта и в переживания пациента, и в свои реакции на них, развивает у терапевта способность понимать своего пациента и определять оптимальную манеру общения с ним и вид необходимой помощи.

Оценка супервизором участия студента в терапевтическом процессе основана на терапевтическом опыте самого супервизора, на его отношении к студенту и пациенту последнего, личных амбициях и проблемах супервизора, а также на его понимании того, чему должны научиться студенты, чтобы стать квалифицированными терапевтами. Путем взаимодействий со студентом супервизор помогает ему сделать заключение на основе данных, полученных в процессе терапевтической практики. Данные могут варьироваться в

диапазоне от "объективных" наблюдений за пациентом до субъективных впечатлений о нем, от фактов из жизни пациента до фантазий о нем. В свою очередь, супервизор также когнитивным и эмоциональным образом реагирует на подопечного и соответственно на образ пациента, выстраиваемый в сознании супервизора с помощью студента. Пациент, о котором беседуют супервизор и студент, не является реальной личностью, существующей вне стен консультационного кабинета, поскольку его образ создается на основе чувственных восприятий (наблюдений, эмоций и конфликтов) терапевта. Степень понимания супервизором пациента зависит от способности практиканта дать пациенту полную характеристику. В тех случаях, когда супервизор оказывается не способным воссоздать образ пациента, сделать заключение о взаимоотношениях пациента и терапевта, он приступает к дополнительным расспросам своего подопечного. Сотрудничество супервизора и стажера в изучении пациента - акт творческий, который разворачивается в "потенциальном пространстве" между наставником и его подопечным, в герметичном пространстве воображения и наблюдения, понимания и непонимания, объективности и субъективности.

Для того чтобы подобное сотворчество состоялось, необходимо соблюдение следующих условий. В процессе обучения супервизируемый должен уметь (или научиться) стойко переносить крушение своего субъективного мировосприятия и жить с ощущением собственной уязвимости, нередко сопутствующей новому познанию. Он должен уметь организовать свои субъективные способности для получения новой информации о себе самом и своем пациенте, при этом оценивая свой потенциал критически. Помощь в подобном сложном процессе оказывает супервизор. Но последнему следует иметь в виду, что помощь необходимо оказывать, руководствуясь педагогическим подходом, учитывая различия между супервизией и терапией, между навязыванием определенного подхода к лечению и толерантностью к формированию у стажера своей собственной позиции, между помощью в лечении пациента и неожиданной интерпретацией процесса лечения.

Супервизор и супервизируемый стремятся создать язык, адекватный их общей задаче и потребностям пациента. Создать подобный язык далеко не просто. Для этого необходимо много времени, терпения и веры в то, что общая языковая основа, необходимая для понимания и выражения материала, будет найдена. В благоприятном случае консультационный диалог может приобрести широкий масштаб, позволяющий углубить общение, которое способно обогатить и придать новизну подходу супервизора и стажера к пациентам, к самим себе и к процессу, к вопросам роста и изменения. Данный процесс и роль супервизора в консультационном диалоге будут рассмотрены в контексте анализа процесса супервизии в психотерапии с психодинамической ориентацией и психоанализе.

Преподаватели и учащиеся интересуются, как правило, характером и природой супервизии, задаваясь вопросами, в чем заключается сходство и различие в обучении психотерапии и супервизии? Насколько "глубоко" личным должен быть консультационный процесс? Насколько болезненным должен быть процесс роста и изменения? По мнению Фелмана (1991), подлинный процесс обучения включает в себя труднодостижимую фазу личностной трансформации преподавателя психоанализа и учащегося.

"Преподавание как таковое может состояться лишь в условиях определенного кризиса. Преподавание, не содержащее кризисную ситуацию, ситуацию ранимости или эмоционального взрыва, приобретающего (в явном или неявном виде) непредсказуемый масштаб, можно считать несостоявшимся. В таком случае происходит лишь передача определенной информации и обмен документами... Преподавание и психоанализ должны проходить кризисную фазу. Преподавание и психоанализ должны быть не только когнитивными, но и действенными, поскольку они стремятся обеспечить и вызвать изменение. Интерес для такого преподавания и психоанализа представляет не столько новая информация, сколько способность реципиентов осуществлять личную трансформацию на основе получения новой информации" (с. 68).

С точки зрения Фелмана, супервизор выполняет роль повивальной бабки, помогающей рождению подлинной сущности. Мы не во всем согласны с Фелманом, поскольку полагаем, что в подобной характеристике процесса преподавания и обучения недостаточно учитывается роль подготовительной работы, которая обеспечивает осуществление трансформации подразумевающей помощь преподавателя в овладевании материалом, терминологией и структурой определенной дисциплины. Разумеется, обе точки зрения на процесс обучения верны. Открытия возможны только тогда, когда к ним уготовлена дорога. Творческие порывы безрезультатны, если они не согласованы с отшлифованным годами мастерством, способным придать им форму.

Самопознание - один из важнейших аспектов профессионального мастерства психотерапевта, необходимого для оказания помощи другим людям. Поэтому неудивительно, что с момента возникновения психоаналитической терапии обучение помощи другим людям было связано именно с самопознанием. Развитие супервизорской практики в значительной мере определялось психоаналитическим направлением, признававшим существенную связь между оказанием помощи людям и потребностью в самопознании. Уже в 1910 году Фрейд придавал особое значение самоанализу, который необходим будущим психоаналитикам. "Мы обнаружили,- писал он,— явление "контрпереноса", который возникает у аналитика вследствие влияния пациента на сознательную сферу его чувств, и мы, пожалуй, можем настаивать на том, что он должен признать существование контрпереноса и преодолеть его. Психоаналитики начали делиться друг с другом результатами своих наблюдений, поэтому мы заметили, что ни один из них не выходит за пределы

своих комплексов и внутренних защитных механизмов. В связи с этим мы считаем, что психоаналитик должен начинать свою деятельность с самоанализа, чтобы углублять его в процессе наблюдений за своими пациентами" (pp. 144-145). Хотя Фрейд и подчеркивает важность самоанализа, его фраза "пожалуй, можем настаивать" свидетельствует о неуверенности в выборе методик преодоления сопротивления аналитика и его контрпереноса в контексте обучения. Понадобилось еще десять лет, чтобы установить для терапевта критерии проведения самоанализа и различие между самоанализом и супервизией. При консультировании по психоаналитической терапии и психоанализу от преподавателя в первую очередь требовалось научить студента разбираться не только в других, но и в себе и своих реакциях на пациентов. Для успешного проведения корректирующих консультаций от супервизора требуется особенный такт, чуткость и знание границы между дидактической задачей супервизии и терапевтической задачей самого лечения. История супервизора изобилует интересными спорами о том, где именно должна пролегать эта граница. Раньше обучение динамически ориентированных психотерапевтов было значительно менее формальным, чем в настоящее время. Модель формирования психодинамического психотерапевта создал Фрейд, у которого не было ни наставников, ни консультантов, ни курсов подготовки, кроме тех, которые он проводил сам. В начале двадцатого века теоретические семинары по психоанализу с обсуждением клинических случаев проводило Психологическое общество в приемной Фрейда один раз в неделю по средам. Состав общества со временем менялся, но число его членов оставалось небольшим. Макс Граф, музыковед, который был одним из первых участников заседаний, описывает их следующим образом: "Заседания проводились в соответствии с определенным ритуалом. Сначала один из членов общества делал доклад. Потом подавали черный кофе с пирожными. На столе лежали сигары и сигареты, которые выкуривались в огромном количестве. После дружеского застолья начиналось обсуждение. Заключительную речь всегда произносил сам Фрейд" (Gay, 1988, р. 174).

В то время психоаналитиками становились преимущественно те, кто интересовались психоанализом. Фрейд вспоминал об этом времени так: "Вокруг меня собралась группа молодых врачей, заявивших о своем намерении изучать, практиковать и распространять

психоанализ" (Jones, 1953-57, p. 173). Фрейд и его последователи полагали, что, передавая свою теорию будущим аналитикам, они вручают им ключ к пониманию бессознательного. Они недооценивали сопротивление личности психоанализу (Kovacs, 1936).

Со временем подвергать практиканта психоанализу стало первой необходимостью. Обучающий анализ, по мнению Ковача, "мог бы раскрепостить его натуру, утратившую гибкость по вине привычки к автоматическому поведению, и показать ему, что в нем таится много нереализованных возможностей. Такой анализ позволил бы ему подходить более лояльно к проблемам пациентов, структура личности которых диаметрально противоположна его собственной". В 1924 году, в Берлине требования к психоаналитическому образованию включали шестимесячный курс обучающего анализа.

Прежде всего необходимо отметить, что Фрейд был единственным наставником. И тем не менее почти ничего не было написано о его супервизорской деятельности, которая в основном носила неформальный характер и не имела установленных ныне границ. В то время было мало что известно о нюансах, интенсивности и длительности переносов в лечении и обучении, поэтому взаимоотношения между аналитиками и пациентами, преподавателями и учащимися складывались, с современной, точки зрения, малоприемлемым образом. Экспериментальный подход в психоанализе на первых его этапах носил более неформальный характер. Так, например, Фрейд супервизировал мужа своей пациентки по поводу лечения их сына. Историю болезни "Маленького Ганса" можно читать как описание первых корректирующих консультаций.

У Герберта Графа [которого Фрейд назвал "Маленьким Гансом" в "Анализе фобии пятилетнего мальчика" (1909)] сформировалось чувство страха перед лошадьми, доставлявшее ему серьезное беспокойство. Он боялся, что его может укусить лошадь, что одна из больших лошадей, которые возят почтовые кареты, может упасть. В результате этих иррациональных страхов он боялся смотреть на лошадей и приближаться к ним. Он перестал выходить на улицу, поскольку ему казалось, что на венских улицах ему непременно повстречаются лошади. Мать мальчика была пациенткой Фрейда, который был знаком с Гербертом и подарил ему подарок в день трехлетия (Gay, 1988). В 1908 году, когда фобия у этого смышленого резвого мальчика приобрела изнурительный характер, Фрейд предпринял лечение мальчика почти полностью через его отца.

В стремлении помочь своему сыну Макс Граф проводил с ним беседы и об их результатах подробно сообщал Фрейду. Граф, подобно многим начинающим терапевтам (и отцам), по-своему расценивал страхи, вызывающие страдания у своего сына. Их причину он видел в чрезмерном половом возбуждении, вызываемом слишком заботливой матерью, и в чувствах вины и страха, испытываемых мальчиком в связи с онанизмом. В процессе лечения супервизор Графа предпринял дальнейшую работу собственной теории. Лечение детского невроза у Герберта позволило Фрейду получить клиническое подтверждение явлению, которому он дал теоретическое обоснование в "Трех эссе о теории сексуальности" (1905), а также подтверждение своих теорий об эдиповом комплексе. Фрейд, будучи в первую очередь психоаналитиком-исследователем, а потом уже супервизором терапевта-любителя, установил, что причина фобии у Герберта коренилась в подавленном эротическом влечении к матери и в бессознательном желании устранить своего отца. Пытаясь справиться с непонятными для ребенка желаниями, мальчик испытывал фобию и такие чувства, как отвращение и стыд.

История болезни "Маленького Ганса" не только проливает свет на детскую сексуальность и эдипов комплекс, но и содержит первое подробное описание психодинамически ориентированной супервизии. Фрейд, по-видимому, не совсем осознавал, насколько дезориентирующим может быть его наставничество для всех участников этой истории, поэтому иногда трудно понять, кто лечит Герберта: Фрейд или отец мальчика. Фрейд, контролируя ход лечения, в основном выдвигал предположения и давал

дидактические рекомендации. С помощью подобного, далекого от совершенства педагогического подхода терапевт достиг более глубокого понимания психодинамики пациента, супервизор получил возможность дальнейшей разработки своих идей, а пациенту стало лучше.

В супервизорской ситуации Фрейд столкнулся с некоторыми проблемами. Супервизорам известно, что Фрейд весьма часто выражал неодобрение по поводу метода старшего Графа: "Вместо того чтобы дать мальчику высказаться, он задает слишком много вопросов и проводит исследование в соответствии со своими взглядами". (Возможно Граф копировал стиль исследования своего наставника!) Фрейд опасался, что дальнейшее лечение в таком же духе может лишь усугубить проблемы пациента. Когда лечение зашло в тупик, терапевт привел своего пациента на консультацию к своему супервизору. Эта встреча помогла продолжить лечение и в сознании мальчика закрепила мысль о том, что в данном мероприятии участвует более авторитетный специалист, чем его отец (терапевт). В одной из бесед Герберт выразил свое несогласие с отцом-терапевтом и порекомендовал ему проконсультироваться у своего супервизора. Когда Герберт сообщил терапевту (отцу) о возникшем у него желании, чтобы его младшая сестра упала в ванну и утонула, терапевту был" трудно отнестись беспристрастно к такому заявлению и он ответил пациенту (сыну): "В таком случае ты останешься один у мамочки. У хорошего мальчика не должно быть таких желаний!" Вероятно, предлагая подавить подобные желания, терапевт показал пациенту, к чему они могли привести. Но Герберт не обратил внимания на возможные последствия, усмотрев в этом замечании лишь осуждение. Он попытался оправдать свои желания и прийти к компромиссу со своим терапевтом. Когда отец продолжил разговор, мальчик (пациент) почувствовав, что не найдет у него поддержки, апеллировал к образу более компетентного и чуткого супервизора. Мальчик отказался отречься от своих желаний и бессознательно призвал на помощь Фрейда, посоветовав своему отцу написать о своих умозаключениях профессору. С тех пор многим терапевтам и консультантам приходилось выслушивать от своих пациентов намеки на существование более авторитетного специалиста, например: "Надеюсь, вы обсудите этот вопрос со своим супервизором" или "Вы поговорили со своим супервизором после нашей последней встречи?" В случае Графа терапевт является отцом пациента и поэтому, наряду с необходимостью самому во всем разобраться, вынужден многим рисковать, например, благополучием своей малолетней дочери. Но даже в том случае, если у современных терапевтов нет родственников среди пациентов (как в случае Графа), они иногда занимают позицию, в которой явственно проступает оттенок неодобрения мыслей и поступков своих пациентов. Такое осуждение всегда ограничивает свободу пациента в самовыражении, развитии и самооценке и основанных на них жизненно важных решениях.

Представленная здесь модель супервизорской консультации носит ограниченный характер. Описывая историю болезни маленького Ганса, Фрейд не разрабатывал определенную теорию и методику преподавания. Граф оказался всего лишь посредником между Фрейдом и своим сыном, а не независимым терапевтом. Более того, пациент осознавал, что его терапевт нуждается в помощи, получаемой им у более компетентного терапевта. И, наконец, подобные супервизии не ставили своей целью обучить Графа профессии терапевта, так как он был специалистом в другой области. Тем не менее, эта история болезни содержит интересное описание одной из форм супервизорской практики и иллюстрирует супервизорский процесс, пренебрегающий непосредственно самим обучением, процесс, во главу которого поставлен пациент, находящийся на излечении, а не обучающийся практикант. В связи с этим у терапевта нередко возникает чувство, что он выполняет роль проводника между супервизором и пациентом.

Макс Граф был не единственным человеком, для которого Фрейд выступал в роли супервизора, хотя сам Фрейд не афишировал это в своих работах. Многие из пациентов

Фрейда были терапевтами, искавшими в процессе психоанализа совета по поводу лечения своих пациентов. После окончания психоаналитического курса они нередко в своих письмах и при личных встречах с Фрейдом обращались к нему с просьбой о супервизорских консультациях. Переписка психоаналитиков, практические сеансы психоанализа, занятия в небольших исследовательских группах, а также международные встречи - все это служило средством передачи опыта и знаний в то время, когда психоаналитическое образование еще не получило официальный статус в учебных заведениях.

Вышеназванная форма образования обладала такими достоинствами, как интимность и энтузиазм. "Вместе с этим,- отмечала Карен Хорни (1930),- в ней совершенно отсутствовала концепция конкретной специализации" (р. 48) От учащегося требовалось только одно - упорство. Будущие психоаналитики начинали свое образование в Берлине и Вене с чтения и обсуждения того, что уже было написано Фрейдом и другими психоаналитиками. В надежде повысить уровень самопознания и овладеть методикой психоанализа они добровольно проходили собственный анализ, длившийся около года. Психоаналитики в свою очередь оказывали профессиональную поддержку своим учащимся, рассказывая им о своих пациентах и приглашая их на занятия в группы изучения психоанализа. На начальном этапе обучения преподавателем обычно оказывался непосредственно сам аналитик, а нередко и просто человек, с которым обучающийся знакомился за пределами консультативного кабинета.

Обучение и супервизоре^ практика в области психоаналитической теории и методологии носили несистематический ("небрежный", по выражению Греты Бибринг) характер и по большей части зависели от энтузиазма и определенных способностей учащегося и его психоаналитика, чем от самого метода обучения (Fleming and Benedek, 1966, p. 7) Например, в Цюрихе, где впервые преподавание психоанализа проводилось на официальном уровне, а практика осуществлялась в клинических условиях, обучение заключалось в чтении психоаналитических работ, изучении использования ассоциативных тестов Вундта и проведении экспериментов с помощью ассоциативных методик (Kovacs, 1936, р. 374). В это же время в Берлине и Будапеште большее значение в обучении придавалось изучению работ Фрейда.

По мере увеличения числа лиц, желающих стать аналитическими психотерапевтами, кризис в области образования стал нарастать. Старая система профессионального обучения, основанная на личной преемственности, перестала отвечать предъявляемым требованиям. Существенные различия в подходе психоаналитиков к своей работе и неформальной, профессиональной подготовке позволили выявить необходимость структурирования преподавательского опыта. В своем докладе 1930 года о работе Института психоанализа в Берлине Хорни писала: "В течение первых трех лет (1920-1923) количество желающих овладеть профессией психотерапевта-аналитика увеличилось настолько, что предоставление отдельным лицам права приема учащихся и отбора предметов для преподавания утратило всякий смысл" (р. 48). В связи с возрастающим объемом работы, связанной с обработкой заявлений и подготовкой кандидатов, была создана комиссия для отбора поступающих на обучение и разработки учебных планов, послужившая созданию более сильной организации с методикой систематического обучения. Более того, возникающие различия в теории и методологии психоанализа, вызвавшие серьезные разногласия в психоаналитическом сообществе, требовали четко сформулированной цели обучения. На берлинском конгрессе в 1922 году были выдвинуты положения, в соответствии с которыми будущие психоаналитики должны проходить шестимесячную стажировку. При этом серьезное внимание уделялось выбору оптимальных методов по оказанию помощи учащимся в их клинической работе. Установленные на симпозиуме правила профессионального обучения были опубликованы два года спустя. Эти правила содержали требование, согласно которому процесс обучения включал двухлетнюю клиническую стажировку учащихся в качестве анализандов.

Супервизорский контроль за стажировкой был впервые реализована Берлинском институте Карлом Абрахамом, Максом Эйтпнгоном и Георгом Зиммелем. Известно, что идея проведения супервизий возникла тогда, когда Ганс Закс пожаловался Эйтингону, что он слишком устал выслушивать в процессе психоанализа рассказы своих пациентов врачей об их собственных пациентах. Сначала Эйтингон проводил беседы с потенциальными пациентами, определяя для них соответствующих стажеров, а уже потом наступала очередь супервизий. На работу в Берлинскую клинику для преподавания и проведения супервизий поступили также Карен Хорни, Франц Александер, Жанна Ламп и другие психоаналитики. Мы не располагаем надежными сведениями о других лицах, кроме вышеупомянутых, которые могли в то время в Берлине выступать в роли психоаналитиков-супервизоров. Отсутствуют свидетельства и о том, как назначалось то или иное лицо на должность супервизора и как часто должны были встречаться супервизор и его подопечный. Тем не менее, очевидно, что по окончании курса психоанализа стажеры приступали к психоаналитической работе в клинических условиях, находя супервизоров со стороны.

В Будапеште Сандор Ференци и Отто Ранк (1924) использовали подход к образованию, отличный от берлинской модели. Они полагали, что супервизорский анализ должен служить продолжением психоанализа стажеров. По их мнению, терапевт должен начинать психоаналитическую работу с пациентом тогда, когда он сам является анализандом. При этом он должен использовать опыт, приобретенный в качестве объекта психоанализа, для исследования взаимоотношений с пациентом и изучения механизмов сопротивления, связанного с проведением психоаналитической работы. Этот подход формально утвердил то, что осуществлялось потом многими будущими психоаналитиками, а именно: обращение к своим психоаналитикам в процессе психоанализа с просьбой помочь разобраться с проблемами, возникшими в их собственной практике. В процессе психоанализа стажеры нередко получали прямые указания и советы о том, как им следует поступать. Хелен Дейч, например, получила рекомендацию от своего психоаналитика, Фрейда (Roazen, 1969), прекратить проведение психоанализа Тауска. Метод проведения супервизий, которые венгерская школа стремилась систематизировать, обладал определенными достоинствами. Психоаналитик стажера во многих отношениях понимал будущего терапевта лучше других и мог с уверенностью анализировать глубинные аспекты его личности, влиявшие на процесс развития психоанализа. Именно со своим психоаналитиком у стажера была возможность обсуждать с максимальной открытостью и серьезностью свои чувства по отношению к пациенту и их причины. Более того, во время супервизий можно было использовать свободные ассоциации для углубленной психоаналитической работы самого стажера. Венгерский метод подчеркивал то, что уже было отмечено Фрейдом: психоанализ не должен выходить за пределы неразрешенных комплексов самого психоаналитика.

Венгерская методика обсуждалась в 1935 и 1937 годах на двух конференциях "четырех стран", на которых участники пришли к общему соглашению о том, что реакция стажера на перенос пациента заслуживает особого внимания, а преподавание психоаналитических методов на основе супервизий составляет важный аспект профессионального обучения. Для того чтобы подчеркнуть разницу между супервизией с присущим ей анализом терапии контрпереносов стажера на пациента и психоанализом самого стажера, первое назвали контрольным анализом, а второе - аналитическим контролем. Многие специалисты за пределами Венгрии понимали, что один (обучающий) психоаналитик должен осуществлять аналитический контроль, а другой - отвечать за контрольный анализ (Balint, 1948). Возражения некоторых специалистов сводились к тому, что венгерский метод преподавания психоанализа позволял руководителю практики устанавливать слишком жесткий контроль за процессом обучения и профессионального развития стажера. Эйтингон (1936) полагал, что стажеры должны проходить практику под руководством нескольких супервизоров для более широкого знакомства с их работой. По мнению представителей венгерской школы

положительные стороны такого широкого ознакомления не компенсировали связанного с этим более поверхностного характера супервизий. В том случае, если супервизор не выступал в роли психоаналитика терапевта, его способности понимать причины реакций стажера-терапевта на своего пациента существенно ограничивались. Хотя возможность передачи информации при этом и сохранялась, но и для подопечного, и для супервизора исключалась вероятность возникновения кризисов и сомнений в правоте собственного мнения. Ковач писала по этому поводу:

"Подвергая психоанализу стажера, я понимала, в какой степени данный стажер может адаптироваться к окружающей обстановке, однако положение менялось коренным образом, как только он начинал работать с пациентами. Ситуация осложнялась, когда стажер оказывался анализандом у другого психоаналитика. Проводя супервизий по поводу случаев из практики терапевтов, я всегда была вынуждена признавать, что сталкиваюсь с огромными трудностями. Я не могла сориентироваться даже на отчетливо выраженную патологию, так как не была достаточно знакома со структурой личности стажера и присущими ему типами реагирования. Кроме того, я не могла понять, как он оценивает различные ситуации, о которых он рассказывал. Трата сил, приложенных к этой работе значительно превышала полученные результаты. Такая работа не доставляла удовлетворения ни мне, ни стажеру" (Moreau,1970,p.83).

Эти замечания остались незамеченными. В 1990 году Иштван писал:

"В настоящее время только я применяю такой метод обучения психоаналитиков. Воссозданное Венгерское психоаналитическое общество осуществляет свою деятельность в соответствии с рекомендациями КПО МПА (комитет профессионального обучения при Международной психоаналитической ассоциации). Только глубокое исследование бессознательного, наличие интерпретаций и контроль контрпереносов, возникающих в терапевтической психоаналитической ситуации, позволяют стажеру достичь разнообразных толкований... Этого невозможно осуществить в условиях супервизий, преследующих лишь педагогические цели".

Эти мысли нашли подтверждение в докладе Харриса и Рагена (1993) о "взаимной супервизий", в котором авторы приводят описание "консультации коллеги, который получил право проводить одновременно психоаналитическую и супервизорскую работу" (р. 199).

В конце тридцатых годов многие институты отказались от венгерской модели образования. И тем не менее супервизоры продолжали, пусть не столь отважно, как Харрис и Раген, исследование оптимальных методов интроспекции и проблемы контрпереноса в супервизорской ситуации. Гротьян (1955) и Кайзер (1956) полагали, что в последнем случае супервизорский контроль за работой стажера со стороны его психоаналитика может принести определенную пользу. Блицштейн и Флеминг (1953) утверждали, что супервизорский контроль за проведением психоанализа включает терапевтическую работу со стажером: "Квалифицированные супервизий помогают учащемуся разобраться в своих проблемах, неразрешенных конфликтах, которые мешают стать ему компетентным психоаналитиком и успешно их проработать" (р. 119). В 1963 году Дебель отметил, что в литературе отсутствует опровержение точки зрения Ковач. В том же году Арлоу предпринял попытку определить рамки супервизорской ситуации: "Вмешательства и наблюдения супервизора ограничены, поскольку оказываются поверхностными. Они лишь приблизительно затрагивают бессознательные мотивации стажера и поэтому их нельзя считать равноценными интерпретации терапевта... Неизменным остается тот факт, что в основе супервизий лежит преподавательский опыт" (р. 587).

Данный подход к супервизорскому процессу возник на сложном этапе исторического развития психоаналитической супервизорской практики и был принят всеми психоаналитическими школами, кроме венгерской, согласно которой задача супервизора отличалась от задачи обучающего психоаналитика. До сих пор существуют специалисты, чья

методика проведения психоанализа и супервизорского контроля испытывает влияние венгерской школы. Это объясняется тем, что отступление от венгерского метода в определенной мере блокирует доступ супервизора к "внутренней жизни" подопечного и препятствует глубокому пониманию механизмов контрпереноса. Наряду с этим супервизоры, как правило, с одобрением относятся к подобному подходу, так как он позволяет стажеру сохранить чувство защищенности от опасности переноса, существующей в рамках супервизорского процесса. Таким образом стал возможным педагогический диалог на основе интерактивности и сотрудничества. Грей (1993) отметил: "Требуя супервизий от различных супервизоров, мы возлагаем на стажера трудную ношу. Но другого выхода я не вижу. Необходимость подвергать стажера анализу у разных супервизоров, с их индивидуальными пристрастиями, требование осваивать растущий объем информации и одновременно сохранять независимую самооценку ставит перед кандидатами в аналитики труднодостижимую задачу на пути овладения профессией. Но именно этому и должны учиться супервизируемые" (р. 8). Бакановский (1989) отметил, что подключение к работе супервизора позволяет стажеру взглянуть на психоанализ с иной точки зрения, отличающейся от взглядов его психоаналитика. Присоединение третьего лица к совместной работе стажера и психоаналитика предоставляет возможность стажеру внести коррективы в свое представление о психоаналитике и более осторожно подходить к оценке собственного психоанализа. Достоинства такого подхода очевидны, но следует отметить, что возможности многостороннего супервизорского диалога и диапазон понимания каждым супервизором своего подопечного ограничены.

В то время, когда психоаналитики размышляли о природе психоаналитической супервизий, работники социальных служб занимались исследованием психодинамики супервизий при оказании помощи нуждающимся людям. Деятельность административных консультаций, возникших в конце прошлого столетия для лиц, стремившихся улучшить свое положение с помощью социальных услуг, приобрела к тридцатым годам нынешнего столетия значительно более сложный характер. Созданные в двадцатые годы школы готовили профессиональных работников социальных служб, которые, под влиянием идей психоанализа, проявляли интерес к индивидуальным исследованиям условий жизни неблагополучных семей и нуждающихся. Многие работники социальных служб обратили внимание на индивидуальную психодинамику, которая рассматривалась как результат и активный фактор существующего социального положения нуждающихся. Такой интерес способствовал разработке сложной теории супервизорской практики в области социальной работы. Например, Робинсон (1936) отмечала, что стажеры переносят способы установления личных контактов, основанных на их личном опыте, на работу с пациентом или супервизором. Задача супервизора, по мнению Робинсон, состояла не в исследовании опыта учащегося, а в пристальном изучении его тактики установления личных контактов, необходимой для использования в текущей работе, а также в том, чтобы "предотвратить использование приемов, пригодных только для предыдущих ситуаций" (р. 6). Однако не всегда было понятно, каким образом это достигалось на основе педагогического процесса.

Недостаточные знания бессознательной сферы стажера, его личной биографии и системы взглядов в терапевтической работе ставят трудную задачу перед супервизорами, требуют от него значительных интеллектуальных затрат. Супервизоры должны создавать новые пути в достижении понимания, оценки своих подопечных и отношения с ними, которые существенно отличаются от методов, применяемых психотерапевтами в работе с пациентами или клиентами. Наличие ограниченных сведений о своих подопечных обязует супервизора оптимально определять способы мышления и обучения учащихся, возможные препятствия на пути обучения и методы их преодоления. Умея оценивать успехи в обучении, супервизоры, наряду с ответственностью за обучение стажеров, должны чувствовать свою ответственность за соответствующую заботу за наблюдаемым пациентом. Нести эту двойную

ответственность особенно нелегко в том случае, если стажер испытывает трудности в процессе обучения в то время, когда его пациент нуждается в экстренной помощи. Здесь супервизор может занять директивную позицию, указав стажеру, что нужно делать, и объяснить, почему необходимы данные терапевтические вмешательства. Иногда для оказания помощи учащемуся в критической ситуации супервизор предпочитает сам провести беседу с пациентом подобно Фрейду в случае с маленьким Гансом.