Беспокойное семейство Hominidae

Поневоле содрогнешься при мысли о су-ществе, возбудимом, как шимпанзе, с такими же внезапными вспышками ярости - и с кам-нем, зажатым в руке.
К. Лоренц

В понятиях математической теории хао-са история человечества представляет собой устойчивую "самоподобную" систему, со-храняющуюся уже около миллиона лет.
Д. Кристиан

Граница между человеческой и "дочеловеческой" историей проводится в соответствии с концептуальной установкой, а точнее, со вкусами того или иного автора.
Одни, вслед за Б.Ф. Поршневым [1974], не признают людьми неандертальцев Шанидара, которые использовали одежду и обувь из кожи, опекали больных и раненых, укладывали в индивидуальные могилы орудия и даже лекарственные цветы, хотя, бесспорно, были существами иного биологического вида. Другие, как Э. Уайт и Д. Браун [1978], считают человеком уже Homo habilis, анатомически почти человекообразную обезьяну, который, используя простые га-лечные орудия, начал выстраивать между собой и природой новую искусственную реальность. Третьи, четвертые и пятые выделяют в качестве решающих какие-либо из переломных событий на вре-меннoм отрезке почти в два миллиона лет.
Для наших задач разногласия по поводу границ собственно "человеческой" истории несущественны. Важнее показать, что тренд от естественного состояния начался не с неолита, как часто полагают: неолитическая революция стала лишь очередной вехой, после которой этот процесс заметно ускорился. Но многое из того, что ей предшествовало, также было движением в сторону "искусст-венного" (опосредованного) бытия.
И опять возникает вопрос о причинах такой направленности изменений. "Строго материалистическая" точка зрения предполага-ет примат внешнего над внутренним. Исходя из этого принципа, причины технологических и прочих инноваций ищут в естественных изменениях среды, особенно климатических условий. Считается са-мо собой разумеющимся, что периодические колебания температу-ры побуждали гоминид изобретать приемы поддержания огня, строительства жилищ, производства одежды и более совершенных орудий охоты, и для этого - совершенствовать формы коммуника-ции. В советской философской литературе доходило до смешного. Маститые авторы переписывали друг у друга утверждение, будто верхнепалеолитическому кризису сопутствовало "глобальное похо-лодание" [Урсул А.Д., 1990, с.171], между тем как, согласно любому справочнику, приближавшийся голоцен - послеледниковый период, т.е., наоборот, эпоха относительного потепления.
В специально-научной литературе таких наивных ошибок, ко-нечно, не бывает. Но интуитивное убеждение в том, что исходной функцией костра, жилища или одежды являлась теплозащита, а оружие служило главным образом для охоты на животных, ориенти-рует большинство ученых на поиск причинных связей между есте-ственными ухудшениями климата и развитием технологий. По-скольку же такой связи обнаружить не удается, возникли даже гипо-тезы о "внетропической прародине". По логике их авторов, исполь-зование огня и прочие социальные нововведения в тропическом климате "оказались бы биологической несообразностью", и в каче-стве ареала технологических (а также анатомических) трансформа-ций предлагается рассматривать не Африку или Южную Азию, а Монголию, Казахстан и Сибирь (см. об этом [Лалаянц И.Э., 1990]).
Недостаток данных, а также трудности датировки событий в среднем и нижнем палеолите не позволяют пока достоверно под-твердить или опровергнуть предположение об определяющем влия-нии внешних факторов. Но такое предположение, при всей его ин-туитивной очевидности, представляется теоретически сомнитель-ным. Непонятно, за счет чего заведомо не векторные внешние коле-бания (похолодания чередовались с потеплениями) могли служить причиной векторных изменений.
В действительности, как отмечалось, экзогенные кризисы обу-словливали адаптивные перестройки социальной системы без каче-ственного совершенствования, тогда как качественные скачки ста-новились следствиями более тонкого стечения обстоятельств. На-помню, социальной системе иногда удавалось отреагировать таким образом на спровоцированную неустойчивость - неблагоприятные изменения среды, вызванные собственной активностью общества, - и эти частичные (и весьма относительные) удачи выстраивались в последовательную линию "прогрессивного" развития.
Исходя из этого, полезно принять во внимание альтернативную версию технологического творчества гоминид, построенную на си-нергетической модели. Доводы в ее пользу остаются пока косвен-ными, но они не более умозрительны, чем доводы традиционной версии. А именно, качественные инновации возникали не там и не тогда, где и когда климат становился суровее, но, напротив, в клима-тически благоприятных зонах, где концентрировались стада гоми-нид и обострялась конкуренция. Соответственно, теплозащитные функции костра, жилища и одежды вторичны, а первичны функции социально-интерактивные: внутригрупповая коммуникация и меж-групповые конфликты.
В литературе уже высказывались догадки о первичности эсте-тических функций одежды и жилища [Мэмфорд Л., 1986], [Флиер А.Я., 1992]. Я бы добавил, что одежда первоначально служила для коллективной и половой идентификации (привлечение сексуальных партнеров включает эстетический момент), устрашения и защиты от ударов. Жилище также могло первоначально использоваться как своего рода крепость против хищников и враждебных стад и лишь позже, при изменившихся условиях, - как укрытие от дождя, ветра и мороза.
Вероятно, сказанное относится и к костру. Стадо, преодолевшее естественный страх перед огнем, получало надежную защиту от хищников и от самых опасных врагов - других гоминид, продол-жавших, как все дикие животные, бояться огня. Со временем горя-щие поленья становились также эффективным оружием нападения и охоты. Еще позже было замечено, что огонь не только жжет, но и греет, а мясная пища, подвергнутая термической обработке, легче усваивается. Огонь из источника опасности и с трудом преодоле-ваемого страха превращался в условие физического комфорта. Осо-бенно возрастала его роль при климатических колебаниях или ми-грациях в зоны с более суровым климатом. Происходило то, что хо-рошо нам знакомо по дальнейшим историческим стадиям: с дости-жением относительной независимости от природных условий воз-растала зависимость гоминид от новой искусственно создаваемой среды. Ее влияние на биоценозы было еще несопоставимо с кошма-рами верхнего палеолита, но оно не могло не проявляться при дли-тельном сжигании определенных пород древесины и т.д. [Goudsblom J., 1990].
Нет оснований думать, будто использование огня было биоло-гической необходимостью. Естественная шерсть предохраняла пите-кантропов не хуже, чем других млекопитающих, благополучно пе-реживших климатические циклы плейстоцена. Имеются археологи-ческие свидетельства того, что отдельные стада, воздержавшиеся от миграции в тропические широты, пережили десятки тысячелетий похолодания и вымерли только после того, как, вслед за отступаю-щим холодом, с юга пришли другие стада. Пришельцы в таких слу-чаях быстро разбирались с аборигенами, закаленными в борьбе с хо-лодом, но не имевшими достаточного опыта видовой конкуренции. По всей видимости, успешные конкуренты приобретали такой опыт там, где происходила концентрация стад, сопоставимых по интел-лектуальным и операциональным возможностям (см. далее).
Еще более известный факт - судьба массивных австралопите-ков (australopitecus robustus), близких родственников и грозных со-перников грациальных австралопитеков. Вытеснив последних на просторы саванны и не втянувшись в орудийную деятельность, эти крупные представители вида пережили их чуть ли не на миллион лет [История… 1989].
За прошедшие с момента взаимной изоляции 1,5 - 2 млн. лет грациальные австралопитеки прочно стали на путь орудийного раз-вития и смертельной конкуренции между стадами, создали самые первые материальные культуры (Homo habilis). И породили прогрес-сивный вид архантропов, которые постепенно стерли с лица Земли менее конкурентоспособные стада австралопитековых.
Между тем массивный австралопитек, не знавший орудий и тем более огня, благополучно адаптировался к климатическим колеба-ниям и, наверное, мог бы дожить до наших дней. Во всяком случае, фатальную опасность для него таила не природа. Архантропы, "не-благодарные потомки" грациальных австралопитеков, давно успев-шие истребить стада предкового вида, около полумиллиона лет на-зад превратили обжитые массивными австралопитеками леса в свои охотничьи угодья [Кликс Ф., 1985]. Там они не истребили ни одного вида животных, кроме своих теперь уже дальних родственников: сработала бескомпромиссная "ненависть к двойнику", весьма харак-терная для палеопсихологии и унаследованная от палеолита автори-тарным сознанием [Поршнев Б.Ф., 1974], [Назаретян А.П., 1996].
Та же непримиримая вражда к "умеренно непохожему" (чужа-ку, нелюди) сделала летальным для одного из видов столкновение между неандертальцами и кроманьонцами на исходе среднего па-леолита.

Еще в 70-е годы научные источники сообщали, что кроманьонцы - первые представители вида неоантропов, к которому принадлежит современный чело-век, - появились около 40 тыс. лет назад в районе Ближнего Востока. После-дующие исследования на стыке археологии, генетики, химии и физики сущест-венно изменили картину событий. Сегодня один из гипотетических сценариев (без значительных домыслов здесь пока не обойтись) вырисовывается следую-щим образом.
От 100 до 200 тыс. лет назад в стаде палеоантропов на юге Африки стали рождаться странные дети с ослабленным волосяным покровом тела, с не совсем обычной формой головы и строением кисти. Предположительно, их матерью была одна женщина, которую ученые назвали палеолитической Евой (отцами были разные мужчины).
Отметим сразу ряд неувязок. Некоторые генетики настаивают на том, что за метафорой "палеолитической Евы" скрывается не одна единственная, а не-большое количество родственных женщин. Неясно, как могла выглядеть сама эта дама (или дамы?). Например, ведущий специалист в данной области Б. Сайкс [Sykes B., 2001] полагает, что она и ее соплеменники принадлежали к нашему биологическому виду и что небольшое число представителей этого ви-да (порядка одной-двух тысяч) к тому времени уже сформировались, однако только потомки "Евы" дожили до наших дней. Впрочем, такое предположение не меняет сути дела, оно лишь отодвигает момент появления самых первых "протокроманьонцев".
Для нашей темы важно то, что первые мутанты удалились от материнско-го пламени и образовали отдельную популяцию. Вероятнее всего, их вынудила к этому агрессивная неприязнь соплеменников, видевших в них не безобидных уродов, но опасных чужаков.
Между тем мутация оказалась генетически устойчивой. На протяжении десятков тысяч лет стадa прямых предков кроманьонца кочевали в труднодос-тупных географических зонах, избегая встреч с опасными палеоантропами: че-репа протокроманьонского типа археологи обнаружили лишь в 80-х годах. Если верно, что подавляющее большинство современных "Еве" протокроманьонцев бесследно вымерли, то наиболее вероятной причиной этого могла быть именно безуспешная конкуренция за экологическую нишу с "двоюродными братьями" - палеоантропами.
За время, прошедшее после видовой дивергенции, палеоантропы, продол-жавшие по-своему эволюционировать, развили мощную культуру Мустье. Они превосходили своих современников кроманьонского типа в физической силе и, вероятно, в качестве материальной культуры, а объем головного мозга поздних неандертальцев был выше средних показателей у современных людей (см. раз-дел 2.4). Не удивительно, что протокроманьонцы долгое время оставались пе-риферийным видом, пребывали на обочине истории и при встречах с домини-рующими племенами становились, скорее, охотничьей добычей, чем равноцен-ными соперниками.
Однако наши биологические предки тоже не теряли времени даром. Они постепенно учились использовать свои преимущества перед грозным противни-ком - преимущества поначалу второстепенные, которые, в конце концов, стали решающими. Так, относительная слабость руки компенсировалась гибким строением кисти: отчетливая оппозиция большого и указательного пальцев су-щественно повысила манипулятивную способность (неандерталец "загребал" предмет всей пятерней) и точность броска. Строение гортани с сильнее выгну-тым небным сводом обеспечило большее богатство членораздельной речи, а в несколько меньшем по объему мозгу были сильнее развиты речевые зоны. Мно-гие антропологи считают последнее обстоятельство особенно существенным: "Более медленная речь с рудиментарными фразами могла поставить неандер-тальцев в невыгодное положение" [История... 2003, с.22].
Примечательно, что между двумя близкими видами не происходило скре-щивание: специальные исследования не обнаруживают следов неандертальца в генофонде современного человечества [Sykes B., 2001]. Пока не установлено, могли ли кроманьонцы с неандертальцами давать биологически продуктивное потомство (т.е. такое, которое способно производить на свет следующие поко-ления). Весьма вероятно, что генетики дадут положительный ответ на этот во-прос, и тогда за объяснением придется обратиться к психологии. Еще Б.Ф. Поршнев [1974] доказывал, что кроманьонцы испытывали такую ненависть к неандертальцам - самым опасным своим врагам, - что не воспринимали их как потенциальных половых партнеров. Ненависть наверняка была взаимной, и ес-ли сам автор этого не допускал, то исключительно из картезианских убеждений (якобы, палеоантропы не обладали психикой, оставаясь, как все животные, только рефлекторными автоматами), которые сегодня, насколько нам известно, уже не разделяет ни один биолог или антрополог.
Таким образом, вернее будет сказать, что около 40 тыс. лет назад кро-маньонцы не появились, а дождались своего часа, и с кризисом культуры Му-стье (см. раздел 2.6) борьба между близкими видами перешла в открытую фазу. Она длилась несколько тысяч лет и завершилась полным истреблением неан-дертальцев, причем не только в Африке и на Ближнем Востоке, но и в Европе, куда двинулись "пассионарные" кроманьонские племена. Материальная куль-тура неандертальцев была захвачена и освоена победителями, которые оказа-лись (как это и прежде происходило при вытеснении предшественников более прогрессивными гоминидами) "неблагодарными", но очень способными учени-ками. По общему признанию антропологов, культуры верхнего палеолита явля-ются органичным продолжением культуры Мустье.
В начале верхнего палеолита люди современного биологического вида уже безраздельно господствовали на планете. Вот бы когда, кажется, и насту-пить вечному миру. Но не тут-то было!
Мы ранее обращали внимание на известный психологам факт, что не раз-личие, а сходство (точнее: не существенные, а поверхностные различия) вызы-вает наиболее острую неприязнь. Судя по всему, именно в верхнем палеолите межплеменная вражда достигла предельного ожесточения - например, Б.Ф. Поршнев считал ее главным фактором усилившейся миграции, забросившей людей в Америку, в Австралию и другие регионы, где никогда прежде не ступа-ла нога человекоподобного существа.

Эпизоды такого рода, реконструированные по обрывочным ар-хеологическим данным, весьма красноречивы. Они доказывают, что причины качественного развития гоминид тождественны причинам исчезновения отстававших в развитии родов и видов (оставившего эволюционно беспрецедентную пропасть между животным и соци-альным мирами). И это не столько природные факторы, сколько смертельная конкуренция за экологическую нишу. Только в неоли-те (см. раздел 2.7) механизм эволюции радикально изменился: физи-ческое искоренение носителей устаревших социальных форм про-грессивными племенами стало уступать место непосредственной "конкуренции идей".
Отчего же гоминиды не сосуществовали более или менее мирно на протяжении миллионов лет, как это удается близким друг другу видам животных в природе? Изучая этот вопрос, мы видим, как их преимущество оборачивалось несчастьем.
Согласно принципу Гаузе, в одной нише устойчиво существует только один вид; но "нормальные" животные после внутривидовой дивергенции способны оккупировать соседнюю нишу (вытеснив от-туда более слабых хозяев), образовать новую нишу или мигрировать в другую экосистему. Для гоминид все эти пути были, по большому счету, закрыты, поскольку образованная ими ниша была, во-первых, уникальна и, во-вторых, глобальна. Как отмечают В.И. Жегалло и Ю.А. Смирнов [2000], использование искусственных орудий прида-ло этому семейству беспримерное качество трофической и морфоло-гической амбивалентности. Легкость квазиморфологических адап-таций (органопроекции, по В.А. Флоренскому) позволяет гоминиду включаться в любую трофическую цепь в качестве конечного звена пищевой пирамиды и, благодаря этому, выстраивать собственную, экзотическую для биоценоза систему жизнеобеспечения.
"Сверхприродная" адаптивность играла двойственную роль в судьбе гоминид. С одной стороны, отдельные стада могли удаляться и изолироваться в труднодоступных зонах. С другой стороны, стаг-нировавшие в изоляции стада становились предшественниками тех самых "отличников", которых, как отмечалось в разделе 2.6, Исто-рия не жалует. Спустя десятки или сотни тысяч лет их настигали но-вые волны мигрантов, более продвинутых и искушенных в конку-ренции, и участь аборигенов была решена.
Концентрация равноценных соперников за уникальную нишу создавала неустойчивость, при которой самосохранение настоятель-но требовало качественного развития. Стада гоминид представляли друг для друга самый динамичный, непредсказуемый элемент среды и мощнейший источник ее разнообразия; нейтрализация же разно-образия среды, в соответствии с одним из ключевых законов теории систем (см. раздел 3.3), становилась возможной за счет наращивания собственного внутреннего разнообразия. Отстававшие обрекались на то, чтобы рано или поздно быть раздавленными средой, но уже не физической или биологической, а "прасоциальной".
Антропологи назвали особую форму отбора, установившуюся "между двумя скачками" - от выделения австралопитеков из живот-ного царства до полной победы неоантропов - грегарно-индивидуальной [История…, 1983]. Ее суть в том, что стадо с лучше отработанными кооперативными отношениями, обеспечивавшими большее разнообразие индивидуальных качеств, получало преиму-щество в конкуренции.
Во внутренне сплоченных стадах под коллективной опекой ос-лабевало давление классического биологического отбора. Шанс вы-жить и оставить потомство получали особи с менее развитой муску-латурой, менее агрессивные, но с более развитой нервной организа-цией. Они оказывались способными к действиям, обычно не даю-щим индивидуальных адаптивных преимуществ: сложным операци-ям, связанным с производством орудий, поддержанием огня, лече-нием соплеменников, передачей информации и т.д., а также к не-стандартному поведению. При классическом отборе такие умельцы были бы обречены на гибель или, во всяком случае, попав под жест-кую систему доминирования и имея, как правило, очень низкий ранг в иерархии, не оставляли бы потомства.
Поэтому лучшие перспективы развития, а следовательно, вы-живания, имели те стада, где все взрослые получали доступ к охот-ничьей добыче и к половым контактам, где была лучше организова-на взаимопомощь, слабые от рождения или вследствие ранений мог-ли выжить, обогащая генофонд, накапливая и передавая коллектив-ный опыт. Сообщества со сниженным уровнем внутренней агрес-сивности оказывались более жизнеспособными при обострившейся конкуренции и, в частности, готовыми более эффективно организо-вать сражение, систему боевой координации и коммуникации. Так продолжалось становление общеисторической зависимости, кото-рую мы выше определили как закон техно-гуманитарного баланса.
Напомним (см. разделы 2.5, 2.6), что эта опосредованная связь между развитием инструментального и гуманитарного интеллекта начала формироваться еще на стадии хабилисов, впервые резко на-рушивших этологический баланс: инстинктивное торможение агрес-сии оказалось несоразмерно искусственному оружию. Выжить уда-лось тем стадам, в которых необычно (для природных существ) раз-витое воображение породило некрофобию; страх посмертного мще-ния, в свою очередь, ограничил внутривидовую агрессию и стиму-лировал заботу об инвалидах и покойниках.
Промежуточный итог этого длительного развития - вопиюще "противоестественное", биологически бессмысленное поведение, следы которого археологи обнаруживают в Шанидаре, Ля Шапелли и на других стоянках, относящихся к позднему Мустье. Вопреки всякой "биологической сообразности", отдельные индивиды в этой культуре продолжали жить, будучи подчас полными калеками, захо-ронение покойников сопровождалось сложнейшими ритуалами и т.д. Все это наглядные подвижки по шкале "естественное - искусст-венное", которые уже невозможно игнорировать.
Столь же достоверным признаком освобождения от природной зависимости может служить последовательный (хотя едва ли неук-лонный) рост популяций гоминид на протяжении сотен тысячеле-тий.
Итак, констатировав, что признаки последовательной "денату-рализации" прослеживаются на протяжении всего палеолита, доба-вим: механизмы этого процесса во многом сходны с теми, которые мы обнаруживаем на позднейших исторических стадиях. Впору за-подозрить, что не только неоантропы, но и все семейство Hominidae представляет собой патологическое явление биосферы.
Чтобы убедиться в обратном, посмотрим, как развивались со-бытия до образования в биосфере этого сумасбродного семейства…