Мдл с 1 декабря 2006 года по 5 апреля 2013 года.

Руководитель группы российских специалистов на «Мазагон Док Лтд» (Мумбай, Индия) по оказанию технического содействия при строительстве и испытаниях трех фрегатов проекта 17 на 6,5 лет.

ИТОГИ МРС.

В 2004 году мы с Серегой успешно продлили МРС и НСС кораблям Северного флота и были приглашены на БПК «Левченко» на подведение итогов - ЗМЧ (заместитель командира по электро-механической части) эскадры накрыл поляну в каюте командира БЧ-5.

На подведении итогов предводитель экспедиции, доцент, страшный научный сотрудник, кандидат технических наук, ведущий инженер 16 отдела и, по совместительству, капитан первого ранга в отставке, как обычно непрерывно говорил, забывая при этом закусывать.

С трапа он сошел успешно и покинул базу флота, а на площади у морвокзала города Североморск, перед посадкой в маршрутное такси в Мурманск, выпал в осадок на дорогу. Водитель такси тут же объявил его некондиционным пассажиром и отказал в посадке в машину.

Я с трудом уломал его, пообещав заплатить штраф, если клиент будет безобразничать. А у предводителя открылось второе дыхание. Он начал активное общение с пассажирами, которое я пресекал, периодически поднося к его носу кулак. Наконец, на полдороги до Мурманска он угомонился и задремал.

Мы вышли под горкой на улице Книповича и я поволок его в гору в гостиницу «Полярные зори». Подъем в гору по заснеженному трапу он преодолевал с трудом, имея переменный крен и дифферент.

Когда он, наконец, оказался в своем номере гостиницы, сидящим на пол в верхней одежде, то сделал мне заявление: «Хочу к Маринке!».

!!!???

Мне пришлось лишить его ботинок, так как я здраво полагал, что в носках прославленный капитан первого ранга далеко не уйдет, и покинул его номер.

Мы очередной раз преодолели возникшие трудности, и командировка на Север по продлению межремонтных и нормативных сроков службы боевых надводных кораблей Северного флота завершилась без жертв.

 

КОМБИКОРМ.

С этим зельем в моей жизни на сельхозработах в совхозе «Им.1 МАЯ» связано несколько забавных историй.

Однажды к нам на обед пришла глава местных фермерш, с предложением покататься пол дня на «шаланде» до Гатчины и обратно. Но, сначала нам нужно было загрузить ее и прицеп мешками с сухим молоком, которое предполагалось потом обменять по бартеру на комбикорм на птицефабрике под Гатчиной. Всего-то 35 тонн. Мешки стандартные по 50 килограмм. Высота борта около 2 метров.

Совершить этот подвиг выпало мне и Славе Русанову.

Три часа мы грузили 30 тонн в «шаланду и прицеп. 5 тонн просто не влезло. Все в поту и сухом молоке во всех местах и закоулках своего тела. Сухое молоко, это такая зараза, которая проникает везде и очень плохо вымывается. Хуже него только комбикорм.

В общем, мы принимали ванны в 30 тоннах 50-килограммовых мешках молока. Руки и ноги у нас тряслись от счастья. Наконец мы на этой «шаланде» с прицепом уехали в Гатчину, попивая пиво в кабине.

В Гатчине мы быстренько поскидывали мешки вниз с бортов и подъехали под большой кран, который вдул нам в кузова машины и прицеп этот комбикорм в виде пыли и порошка, который мы и укрыли брезентом.

Все равно, когда мы ехали назад в родной поселок им. 1 МАЯ по дороге за нами тянулось ядовито-коричневое облако комбикорма.

Потом по дороге к базе мы со Славой больше часа вымывали на водокачке из всех закоулков своего организма и одежды сухое молоко пополам с комбикормом.

Прибыли как раз к ужину и рассказали народу, как весь день раскатывали в кабине «ЗИЛа», попивая пивко. На следующий день нужно было погрузить на машину и отвезти в Гатчину, оставшиеся на складе, 5 тонн сухого молока. Тут-то на эту работу вызвались два молодых сачка – «Шошмурик» и «Лом». Один мелкий и щуплый, а другой высокий и тощий.

Они предпочли поездку на машине прополке сорняков на свежем воздухе. 5 тонн сухого молока в виде 50-килограммовых мешков они грузили 6 часов и вернулись из экспедиции в Гатчину поздним вечером еле живые.

С тех пор я терпеть не могу ни сухого молока, ни комбикорма.

Другой случай случился со мной в совхозе поздней осенью.

Мы дергали и грузили репу, и я где-то сильно простыл. У меня начался такой шквальный насморк с температурой, что я еле стоял на ногах от слабости. Носоглотка полностью заложилась и не функционировала, и дышать я мог только открытым ртом.

Смена и сезон уборки подходили к концу. Через день за нами должен был прийти автобус из города. Народ начинал потихонечку справлять отвальную.

Я подошел к нашему старшему, матерому комсомольцу Пете Васильеву, и попросил отпустить меня в город пораньше ввиду болезни.

«Добрый» комсомольский Петя – старший смены сказал: «Пожалуйста! Только сходи на ферму и перед отъездом разгрузи машину с комбикормом и езжай». И я, шатаясь, побрел на ферму.

Машину я разгрузил. Потом, чуть не на четвереньках дополз до базы. Все легкие у меня были забиты пылью комбикорма, потому что я дышал только ртом. Было уже не до отъезда, и я собрался подыхать.

А на базе друзья-коллеги сидели за накрытым столом.

Захожу, и Андрюха Шабанов тут же протягивает мне стакан с водкой: «На, подлечись!». Беру и думаю: «Сейчас выпью и тут же лягу пластом!».

Кто-то говорит: «Зря налил! Он больной. Целый не выпьет!»

Андрюха отвечает: «Этот выпьет!».

Выпиваю, и не падаю, а он тут же наливает мне второй.

Выпиваю второй, тоже без закуски, и чувствую, как за спиной словно вырастают крылья, что болезнь уходит, что мир вокруг цветной, а жизнь продолжается.

Последний раз чихаю, и в носу лопается какой-то важный кровеносный сосуд. Из носа хлещет кровь, но когда ее остановили, я был уже почти здоров и смог принять участие в проводимом мероприятии.

Утром встал пораньше и уехал долечиваться в город на рейсовом «Икарусе», не ожидая общего автобуса и периодически чихая кровью.

ВЫВОДЫ: 1 Хуже водки лучше нету!

2. Нетрезвые микробы нетрудоспособны.

3 Молоко вредно для окрепшего организма.

4. Комбикорм жрет только скотина.

 

КОТЯ И КОМАНДОР.

Когда, наконец, индусам сдали первый фрегат «Тальвар», на поднятие индийского флага на Балтийском заводе устроили торжества с привлечением нашего главкома Куроедова, главкома индийских ВМС и кучи всяких высокопоставленных представителей, как от российской, так и от индийской стороны, а также руководства предприятий-контрагентов, поставщиков и сдатчиков техники.

Как непосредственный участник строительства, я тоже ломанулся в этот день на Балтийский завод.

Торжества предполагалось проводить в закрытой зоне, где стоял пришвартованный у стенки первый заказ у проходной Горного института. Там же, напротив корабля под навесом был накрыт «шведский стол» для не самых высокопоставленных, простых директоров, адмиралов и представителей.

Попасть в эту загородку было непросто, но я на всякий случай с утра пораньше подтянулся к месту проведения мероприятия.

Мне повезло. Надо сказать, что даже наше руководство на уровне главных конструкторов туда не попало. Были только очень большие руководители «Северного ПКБ» Юхнин, Спиридопуло и Сенчуров.

Я, в момент прохождения поста-проходной коллективом своих друзей строителей, перемигнулся с главным строителем проекта Вовой Долгушиным, которого хорошо знал много лет еще по строительству крейсеров и химовозов, и оказался среди самых почетных гостей, хотя и не на главной трибуне.

Остальные представители «Северного ПКБ» отмечали торжественное событие в рабочем порядке в опергруппе за столом, накрытым начальником ОГ.

После выступления главкомов и других высоких лиц состоялся подъем индийского флага и банкет прямо напротив пришвартованного корабля.

«Шведский стол» удался, как и все мероприятие на свежем воздухе. Я даже прихватил с собой, для не попавших в зону друзей, бутылку «Матрицы».

На следующий день я прибыл с утра в кабинет своего начальника Меркулова с докладом о съеденном и выпитом, а он мне и говорит: «Сегодня индийский экипаж устраивает от себя банкет для руководителей среднего звена и опергруппы. Я сегодня занят, а ты можешь съездить. От бюро пойдет автобус».

Окрыленный, я полетел оформлять пропуск и встретил в коридоре Владимира Николаевича Игнатовича – пламенного хладоносителя, внесшего огромный вклад в строительство фрегатов для Индии – и сделал ему предложение меня сопровождать.

Начальник Коти – Коршунов - отпускал его только в том случае, если Котя поедет на банкет в галстуке и пиджаке. Этот вопрос мы с ним решили моментально, сняв эти атрибуты с Мишы Сиротенко, случайно проходившего по коридору возле кабинета Коршунова.

И вот, мы в автобусе. Едем на Васькин остров, на родной Балтийский завод, в компании начальников отделов и секторов нашего бюро.

Банкет обошелся без торжественной части, так как все друг друга знали, в том числе и индийский экипаж, так как испытывали и строили это чудо военной-морской техники бок о бок. После нескольких принятий совместных решений, народ оживился и перешел к братанию с индийскими моряками.

И тут разгорячившемуся и раскрепостившемуся Игнатовичу пришла в голову мысль, что неплохо бы сфотографироваться на память с каким-нибудь экзотическим представителем индийской военщины. Желательно в чалме.

Мимо нашего столика как раз проходил такой характерный экземпляр.

Непосредственный в своих желаниях Котя тут же тормознул его со словами:

- «Мужик, иди сюда! Ты чьих будешь?».

- «В каком смысле?» – спросил, слегка опешивший, офицер в чалме.

- «В смысле - механик, штурман или вооруженец?» – лапидарно прояснил вопрос Котя.

- «Вообще-то я капитан-командор и командир второго фрегата!».

- «Ничего, бери рюмку! Сейчас будем на память фотографироваться!»

Фотограф и водка находились в боевой готовности, и братание с руководителем второго экипажа индийского фрегата прошло в соответствии с выработанными Игнатовичем задачами.

Документ, в виде фотографии Коти с рюмкой «Матрицы» в одной руке, капитан-командором в другой, а также коллективом руководителей среднего звена «Северного ПКБ» на заднем плане, к сожалению, не обошел страницы известных публичных изданий, но у некоторых участников в фото-альбомах имеется.

Есть на этой фотографии и я.

Слава российско-индийской дружбе!

 

МОСКВА И МОСКВИЧИ.

Я много раз ездил в командировки в Москву.

И всегда задумывался об этом феномене российской столицы. Почему в нашей нищей ограбленной и разворованной стране столица является одним из самых дорогих городов в мире. Может она как раз является всероссийским центром воровства.

В городе очень много церквей и храмов, но мне почему-то не хочется в Москве идти в церковь, хотя московские храмы очень красивы. Я испытываю какое-то отторжение и подсознательное ощущение того, что все это построено на наворованные по всей стране деньги, чтобы замолить грех предательства, стяжательства и воровства какого-то конкретно жителя Москвы.

Как характерен в этом храм «Лужка-Спасителя», построенный, как в песне поется, на «общаковские» рубли!

Есть феномен и в москвичах. Не буду говорить обо всех. У меня сейчас в Москве есть очень много друзей и просто хороших знакомых. Но, тем не менее, есть закономерность, которая распространяется скорее не на коренных москвичей, а ставших москвичами в период своей жизни – урвать, невзирая ни на что, свой кусок и стать на уровень выше, чем сосед, не говоря уж о жителях остальной России.

Деньги и свой успех превыше всего! Москва слезам не верит!

Именно москвичи считают себя гордостью и цветом России, русскими по существу уже давно не являясь, так как саму идею государственности автоматически примеряют на себя, для того чтобы использовать ее в собственных целях. Многие из них изначально, часто по родственным и наследственным связям, занимают государственные должности и отождествляют себя с государством, стараясь применить государственные интересы со своими личными целями.

В домах москвичей разговоры между родственниками чаще всего идут о деньгах. Когда я впервые оказался в Москве после долгого перерыва, мне бросилось в глаза то, что там самых различных банков больше чем булочных.

Москва привыкла, со времен Ивана Калиты, сев на финансовые потоки, будь то дань монголо-татарам или государственные налоги, иметь в том свой финансовый интерес в ущерб всей остальной стране. Как же, сидя у реки и не напиться, забывая, что река уже давно обмелела, что ниже их по течению кому-то не достанется и капли.

Я иногда даже задумываюсь, уместно ли называть жителей Москвы русскими или россиянами, потому что для московских чиновников государство стало личной кормушкой, а вся остальная страна – средством для ее пополнения на уровне крепостного права.

Москва в своем развитии давно стала раковой опухолью, выделяющейся своим холеным видом и жирностью на фоне общей дистрофии всей остальной страны, столицей которой она является и где тот хирург, который возьмется вырезать эту опухоль вместе с воровским аппаратом чиновников?

 

ДИСТРОФАРИЙ.

В старые добрые советские времена на заводе «Северная верфь» был профилакторий, куда мог залечь по льготной профсоюзной цене любой член коллектива для поправки здоровья с трех-разовым диетическим питанием, бассейном, различными процедурами и проживанием в двух-комнатных боксах с двумя койками в каждом и общими удобствами на четверых убогих.

В народе мы называли этот профилакторий – «дистрофарием» и часто устраивали в нем вечерние, а и иногда ночные, «комсомольские» собрания.

Как-то на прием к врачу, чтобы устроится в «дистрофарий», пошли два моих хороших приятеля: Серега Детков и Костя Ситорук.

Серега – положительный весельчак, бывший офицер и, в то время, холостяк. Костя – человек супертемперамента, горячий и живой, как сперматозоид в крайней стадии возбуждения.

Первым зашел Серега. Врач порекомендовал ему поменьше курить, выписал направление в дистрофарий и прописал бассейн и ингаляцию, для улучшения дыхания.

Костя, второпях узнав у Сереги о прописанных тому благах медицины, влетел к врачу, но умное слово забыл.

Когда ему тоже выписали направление, уже на пороге кабинета, он вспомнил о главном:

«И, это! Выпишите мне… Как там его? ЛЕЧЕБНОЕ КУРЕНИЕ!»

 

МОИ ШРАМЫ.

 

У меня на лице есть несколько небольших шрамов от ударов шпаги. Если о них не знать, то их практически не заметно.

Самый первый я получил, еще фехтуя во дворе школьником. Сидя на лавочке, мне случайно царапнул бровь сломанным клинком мой приятель.

Второй раз мне чуть не выбили левый глаз на тренировке. Мы тогда уже фехтовали без масок на шпагах с эфесами под старину, но клинки еще были спортивные, со слегка затупленными остриями.

Я пришел на тренировку после летнего перерыва и нарвался на подставленный встречный укол в лицо. По сути, в этом, в общем-то, был виноват мой противник, потому что мы оговаривали недопустимость таких уколов.

Почувствовав, что шпага уперлась мне в глаз, я резко дернул головой влево и этим движением сбил укол в сторону переносицы. В результате у меня получился небольшой порез верхнего века и точечная царапина сбоку на переносице. Но, в сам момент укола, я этого не знал. Глаз сам зажмурился, и из него в ладонь упала огромная слеза. Первое впечатление, что в ладони лежит сам глаз. Но, в ту же минуту, глаз открылся и увидел свет!

Больше всего перепугался мой противник. Я просто не успел.

Еще один шрам у меня на левой ноздре.

Как-то вечером, после тренировки мы зашли ко мне домой на Пионерскую выпить корабельного шильца. Мы, это я, Сергей Первушин и Ося Кринский – известный каскадер и постановщик трюков.

Ося, как всегда, расхвастался и стал рекламировать свое фехтовальное величие. И был вызван на дуэль в моей восемнадцатиметровой комнате. Ося сначала затрепыхался, но мы тут же набросали протокол, по которому получивший травму соперник обязывался не иметь претензий к противнику, и подписались под ним.

Шпаги по семнадцатому веку были разные. Одна шпага тонкая и жесткая, которой легко работалось в колющем варианте. Вторая, такой же длины, но с широким тяжелым клинком для рубящей работы.

Чтобы как-то уровнять шансы мы решили, что будет справедливо после каждой фехтовальной фразы меняться шпагами.

Несколько фраз прошло на равных, а потом я колющей шпагой обошел его защиту и с длинного выпада уколол его в аппендицит, проткнув брюки но, не поцарапав кожу.

Проиграв по темпу, Ося перепугался, почувствовав холодное острие в непосредственной близости от своих причиндалов, и на запаздывающем параде двинул эфесом шпаги мне по носу, разрубив кромкой левую ноздрю.

А у меня появился еще один шрам на лице.

 

 

БЕРЗИНЬ И ОСЯ.

У меня, с Иосифом Борисовичем Кринским, есть общий хороший знакомый Сергей Берзинь, дальний потомок знаменитого латышского стрелка и чекиста. Сергей служит администратором на киностудии «Ленфильм».

Я с ним познакомился на пляже Петропавловской крепости, где нам с ним частенько случалось принимать совместные решения.

Серега еще и морж.

Однажды, накануне новогодней ночи Серега посетил Осю. Ося имел легкий насморк, был трезв, голоден и, по этому поводу, находился не в духе.

Серега, как администратор, обладал талантом убеждать кого угодно в чем угодно. И вот, после третьей рюмки, ему удалось убедить Осю пойти с ним встречать Новый год в клуб моржей на Петропавловскую крепость.

Там заранее была заготовлена полынья-бассейн, стоял теплый вагончик с накрытым столом и самоваром, за которым сидели обнаженные женщины-моржихи. За стенами вагончика было около десяти – одиннадцати градусов не жары.

При виде обнаженных, то ли моржих, то ли русалок у Иосифа Борисовича поднялось настроение, и упала температура. На лице здоровым румянцем загорелся азарт. Он принял еще, разделся и проследовал в прорубь.

Эффект оказался потрясающим!

Болезни и недомогания покинули организм, находящийся в экстремальных условиях. Тепло общения с женщинами в проруби согрело больную душу. Ося снова стал свеж, здоров, прожорлив и агрессивен и встретил наступающий Новый год в необычных условиях.

После этого случая он поехал на съемки кинофильма в Судак, где к ужасу съемочной группы и местных жителей, ходил купаться в море в легкую метель. Продолжалось его моржевание, как и дружба с Серегой Берзинем, правда, не долго.

В августе месяце, когда у меня заканчивались швартовные испытания ТРКР «Петр Великий», как-то в середине недели у меня на Гороховой, где я отдыхал после напряженного рабочего дня, раздался телефонный звонок.

Звонил Ося с предложением поехать в пятницу на выходные за грибами на охотничью базу куда-то по Выборгскому шоссе на стареньком автобусе ПАЗике в компании с Серегой Берзинем и водителем Толей. Мы должны были оплатить ему за бензин.

Я согласился, но, в течении напряженной рабочей недели, об этом забыл.

В пятницу мне на Гороховую позвонил Ося и сказал, что автобус с экипажем грибников стартует в сторону леса - не хватает только меня.

Я успел домчаться до «Пионерской», собраться, купить напитки и вскочить в автобус на перекрестке.

Всю дорогу Ося, как настоящий француз, пил наши с Серегой напитки, а свое фирменное шило на перце зажал для себя.

Наутро он удрал в лес один, а мы с Серегой заблудились, а когда встретили в лесу Осю, то чуть его не побили. Он берег свои собственные грибные угодья, а мы, оказавшись впервые в этих местах, блуждали наобум.

Что-то собрали, а вечером зажарили. На оставшиеся деньги съездили в магазин за водкой и молоком для водителя. Ему было завтра за руль.

Ося с нами не общался и пил свое фирменное горючее на перце индивидуально.

Вернувшись в город, мы с Серегой вышли из машины у метро «Пионерская» и пошли ко мне, чтобы перебрать грибы и отдохнуть с дороги за легким ужином.

Пока я чистил грибы и готовил ужин, Серега прикемарил, а потом вдруг неожиданно вскочил, схватил свои шмотки и вылетел из квартиры.

Я ничего не понял.

Как впоследствии выяснилось, у Сереги во время сна произошло смещение реальности в ирреальность. Ему приснилось, что мы пришли на ужин ко мне втроем. А пока мы его готовили, Ося в соседней комнате умер.

Серега вскочил, перепугался, схватил сумку и корзину и умчался в метро. По дороге он потерял сумку с ключами, метался по городу за вторым комплектом ключей, вскрывал дверь в свою квартиру, а когда, наконец, попал в родную гавань, обзвонил по телефону всех знакомых по киностудии, сообщив им принеприятнейшее известие: «Ося дал дуба!»

Утром, ничего не подозревающий, Кринский, собирающийся приступить к пожиранию, собранных втайне от нас белых грибов собственного изготовления, был разбужен не прекращающимся потоком телефонных звонков с соболезнованиями в собственной кончине. Народ требовал торжественных похорон и поминок.

Когда число телефонных звонков с соболезнованиями перевалило за пятьдесят, Кринский взбесился и помчался разыскивать Серегу Берзиня, чтобы набить ему морду.

ЕМУ С УТРА ИСПОРТИЛИ АППЕТИТ!

С тех пор Ося с Серегой не дружит.

Скоро Ося купил машину, и приключение несколько забылось.

Как всякий обладатель автомобиля, он старался быстрее к нему привыкнуть. Так как ездить по улицам со сложным движением он поначалу стеснялся, то старался ездить в гости в темное время и дворами.

Возвращаясь из гостей в своем микрорайоне и «будучи находясь» он как-то протаранил своим «Жигулем» патрульное ПМГ, правда, на малой скорости.

Обалдевшие от такой наглости, менты, сначала набили ему рожу, а когда узнали, какой известный кинематографист их протаранил, отпустили, так как повреждения ПМГ были незначительны.

 

 

РУМЫНЫ».

Оказывается, «румынами» на флоте называют представителей минно-торпедной боевой части, которая на обычных кораблях бывает довольно небольшой. На ТРКР проекта 11442 она была далеко не маленькой.

Серега Детков рассказывал мне, как лейтенант Харитонов пришел на службу на феодосийский торпедный испытательный полигон.

По территории части ходил какой-то молодой мужик с большой башкой, как у Чипполино, одетый в штатскую летнюю рубашку и шорты.

На вопрос, что это за хрен, отвечали: «Это лейтенант Харитонов. Он прилетел после окончания училища на службу в Феодосию на самолете, а форму свою отправил вместе с вещами на поезде багажным вагоном. Теперь он ее ожидает и пока знакомится с местом своей будущей службы».

С формой у него было тоже не все в порядке. Имея башку шестьдесят восьмого, с большим запасом, размера у него возникли серьезные проблемы с форменной военно-морской фуражкой.

Умелец-мичман, начальник каптерки и снабжения, взяв за исходное, имеющуюся в наличии, фуражку шестьдесят второго размера, путем вымачивания и натягивания ее на головку торпеды сорокового калибра, добился относительного соответствия, получаемого в результате уникальных технологий, размера фуражки размеру уникальной тыквы лейтенанта Харитонова.

Изделие напоминало по виду оплывший гриб-поганку.

Он был зануден, туп, мелок, педантичен и мог довести своим полным не желанием понять то, что ему говорят, до белого каления любого, кто был вынужден с ним общаться. Матросы его ненавидели и мечтали набить ему его тыкву шестьдесят восьмого размера в уютном темном месте.

Он и Анатолий Андреевич Востропкин пришли военпредами на службу в ПЗ № 133 на Балтийский завод и собирались заняться приемкой В и ВТ, на строящемся там, ТРКР «Калинин».

Интересно, что Анатолий Андреевич, капитан 1 ранга в отставке, начинал свою военную карьеру на Тихоокеанском флоте двадцать пять лет тому назад на артиллерийском крейсере «Калинин».

И вот, два новых свежеиспеченных военпреда зашли представиться и познакомиться в опергруппу Северного ПКБ на Балтийском заводе.

Сергей Детков предупредил меня, что в ПЗ придет на работу его бывший сослуживец, но без подробностей.

Я, памятуя о том, что это товарищ Сереги, проявил гостеприимство, рассказал о структуре бюро: кто чем занимается и кто за что отвечает. Тем более, что по технике БЧ-3 мне в дальнейшем предстояло с ними тесно сотрудничать. И тут этот «головастик» делает мне заявление: «Я, мол, ничего не знаю, ничего не умею, а ты, конструктор, должен меня научить и тогда я буду тебя строить и проверять толщину линий на чертежах, потому что я Заказчик и могу требовать все, что захочу от кого угодно».

И был мною послан в пень.

Мне то, в общем, до его выпендрежей было как до лампочки, но моим друзьям строителям он поначалу крови попил немало. Пока они его не приручили и не споили.

К всеобщему сожалению, как действующий военный, он был старшим военпредом, по отношению к Анатолию Андреевичу, настоящему капитану 1 ранга, с которым у меня и остальных балтийцев сложились самые добрые отношения.

На выходе на заводские ходовые испытания из Кронштадта, он так достал заводчан, что был списан на берег и принимать наше хозяйство остался Анатолий Андреевич.

Тогда же, я познакомился с Мишей Кальяновым, военпредом ПЗ 699 «Северного ПКБ». Он сел на борт, как член Госкомиссии ПК ГПК секции БЧ-3. Я, как раз, стоял в главном коридоре и ругался с Харитоном. Он подошел, представился, а потом говорил мне, что был очень удивлен, что Бариновым оказался молодой парень. Сидя в бюро, по отзывам обо мне, он думал, что я старый и матерый конструктор. Мы были с ним почти одногодки.

Потом, на борт «Калинина» сели остальные члены минно-торпедной секции ПК ГПК: Володя Корягин из Москвы, он в то время был военпредом в КБМ, разработавшего РТПУ для комплекса «Водопад-НК», и Володя Рымарь с Северного флота, который был «бычком» на крейсере «Киров», потом вырос до флагманского минера, и любимой поговоркой которого была: «Чем больше бумаги, тем чище жопа!». Он имел в виду протоколы и прочую документацию, которую мы рассматривали и подписывали в процессе испытаний.

После того, как крейсер избавился от заказчика Харитонова, компания в минно-торпедной секции подобралась дружная и приличная. Причем, каждому было чему поучиться у остальных членов коллектива.

У моих друзей военных было две каюты, в которых мы проводили свои совещания. Я жил в помещении «читальни», вместе с остальными членами опергруппы «Северного ПКБ». Нары были пропитаны какой-то заразой от жучков, от которой у меня был аллергический, хронический насморк. Насморк потом перешел в нарывы вокруг глаз и на лице.

Я ходил в медсанчасть крейсера кварцеваться и мазался какой-то противоаллергической мазью. Когда я сошел на берег в Балтийске, все мои болячки прошли в течении часа.

Испытывали на ТРКР мы сначала противодиверсионные гранатометы, потом залповая стрельба из РБУ-1000 и «Удава» по имитированной цели.

А потом отстреляли и замечательный комплекс «Водопад-НК». На Балтике мы отстреляли из РТПУ только бросковые макеты торпед.

Почти перед стрельбой большая волна захлестнула в помещение ТР-203/5 через открытую бортовую крышку, и в нем стало по щиколотку воды, но отстрел все равно состоялся и торпеды ушли. Через несколько секунд после залпа, пыхнуло пламенем из отстрелянных труб - это воспламенились остатки пороховых газов.

А основной залп «Водопадом» мы выполняли уже на севере, после заката солнца. Это было грандиозно красивое зрелище.

Ракета вылетает из трубы РТПУ, падает за борт, в, светящуюся в ночи, морскую воду. Потом в глубине загорается огонек, который стремительно увеличивается, и, наконец, вместе со столбом воды и пламени из глубины вылетает ракета и устремляется за горизонт, к месту предполагаемого нахождения подводной лодки противника, чтобы, непосредственно над нею, скинуть ей на голову малогабаритную торпеду - головную часть на парашюте.

А на месте старта ракеты, горит и переливается всеми цветами радуги пятно выгоревшего кислорода на поверхности морской воды.

На Севере стреляли и «Удавом» (большой РБУ, с расширенным перечнем задач). Но, так как акустика была еще не отработана, только по имитированной цели.

После длительных испытаний и выходов в море многие военные разъехались по домам. Испытания часто прерывались по случаю поломок или другим причинам.

Меня вызвали на Север закрывать замечания и вопросы, возникшие в ходе ЗХИ.

Прихожу к Анатолию Андреевичу Востропкину. Читаем замечание: «Грузоподъемность талей, для открытия торпедопогрузочных люков в 2.5 тонны, по мнению личного состава ТРКР, недостаточна. Просят заказать таль более мощную». А в это время как раз идет погрузка торпед.

Молодые лейтенанты БЧ-3 сидят в кают-компании и смотрят по видику «Рембо», а их доблестные матросы, в это время, не отдраив штурвалы торпедопогрузочных люков, пытаются выдрать их из палубы «с мясом». Грузоподъемности талей для этого им явно не хватает, и тали опять чуть ломаются.

Привожу к месту действия Анатолия Андреевича. Он хватается за голову. Строит лейтенантов. Вопрос личного состава снимается.

Примерно в это же время произошел случай, который я описал в рассказе «Крейсер на крючке».

А в остальном, после подписания приемного акта, в заранее оговоренные партией и правительством сроки, доводка крейсера до ума проходила в спокойной и даже вялой обстановке.

Меня с севера никто не отпускал, и я, появившись утром на рабочем месте в каюте главного конструктора, сваливал за час до начала обеда с борта, бежал в прокатный пункт на улице Кирова, брал там лыжи и ехал кататься в парк за городом.

Февральское солнце уже светило на всю яркость, в парке под грядой сопок ветра не было, и время в командировке текло незаметнее.

Жил я на плавучке, стоящей на соседнем причале от крейсера, чтобы не ездить каждый день в Мурманск в гостиницу «Арктика».

Играли в спортзале в волейбол и потихоньку выпивали с контрагентами и друзьями-строителями. Закрыв свои вопросы по БЧ-3, я уехал домой.

ЗАЛП УРО.

Во время испытаний ТРКР «Калинин» на Севере, я приболел и отлеживался на нарах в «каюте-читальне». Шли испытания комплексов УРО – управляемого ракетного оружия. Как я их называл «урологические комплексы», но мне было не до них. Я простудился, когда страховал своего друга Мишу Малахова, когда он починял на фок-мачте приемо-передатчики комплекса «Кантата».

Лежу и болею, а тут в помещение врывается наш главный конструктор Перевалов.

- Ты чего лежишь? Там же твое стреляет!

- Болею!

- Все равно, иди и проверь, как все будет работать.

Как будто, от того, что я буду, в простуженном состоянии, мерзнуть два часа на мостике, что-то может измениться.

Одеваюсь и вылезаю на балкон под ходовым мостиком.

Ждем. Летит из-за горизонта ракето-мишень.

Море огня, говна с карбидом из шахт «фортовского» погреба. Ракеты ушли, но дали мишени только нокдаун. Она продолжала лететь, изменив курс. И тут прямо из-под моих ног как пиз-т!!!

Это приняли решение на дострел остатков ракето-мишени комплексом «Оса». Но я то на своем балкончике этого не слышал!!!

Было такое впечатление, что прямо у меня между ног возник столб из форса пламени и говна с карбидом!!!

Ракеты «Осы» дострелили ракето-мишень, а я чуть не уссался от счастья.

Спасибо главному конструктору за сильные впечатления!

ПАПИК.

У Сереги папа полковник запаса военно-медицинской службы.

Папа крепыш-боровик, когда со мной познакомился, сразу же предложил побороться на руках за накрытым столом. Армрестлинг.

А еще папа пытается на практике опровергнуть мнение остальных медицинских светил о вреде алкоголя. Это, по-моему, тема его докторской диссертации. Но он не путает теорию и практику. Все сначала надо проверить на себе.

Встает папа очень рано и идет на зарядку через дорогу в круглосуточный магазин за «маленькой» и пивом. Утро начинается с разминки.

Каждый год папа ездит в Белоруссию навестить родственников.

Поскольку поезд в Белоруссию с Витебского вокзала уходит около семнадцати часов, утренняя разминка изрядно затягивается, плавно переходя в ранний обед и еще более ранний ужин.

Уезжает папик в Белоруссию только со второй-третьей попытки, так как, в связи с потерей сил и сознания, не может добраться до поезда и тот, естественно, уходит без него. Сереге, в этом случае приходиться сдавать билет и брать новый. В Белоруссии папа надолго не остается. Он патриот Царского села и в эмиграцию его не тянет.

А еще у папика есть хобби.

Он коллекционирует найденные на помойке старые кинескопы и дверцы от холодильников. Он любит ЗИП, поэтому Сереге запрещено возвращать эти, необходимые в личной жизни, детали туда, где им и место.

Теперь им место в квартире. То, что кинескопы не работают, папика не волнует ни разу.

А дверцы от холодильников он коллекционирует не спроста.

Дело в том, что штатный квартирный холодильник имеет неисправное устройство закрывания.

Как временная мера, применяется устройство, состоящее из табуретки и, размещенных на ней, трех кирпичей.

Каждая, вновь принесенная в квартиру дверца от холодильника, хронически не подходит по присоединительным размерам, но не выбрасывается, а складируется в коридоре на всякий случай или на случай военного положения.

Коллекция кинескопов и дверей от холодильника неотвратимо, как победа мировой революции, увеличивается с каждым месяцем.

Серега полностью унаследовал гены папы Гены к коллекционированию.

Он любит элегантно одеваться. По случаю получения финансирования он тут же приобретает себе очередную элегантную вещь, находясь при этом не вполне трезв. Против хобби не попрешь! У него коллекция из двадцати девяти пиджаков и курток. Она соперничает с папиковой коллекцией из дверей холодильников и старых кинескопов.

На серегиной могиле (Дай ему Бог, чтобы не скоро!) можно будет открывать «Second Hend».

 

МСТА.

Давным-давно мой друг Серега Первушин получил в наследство фамильную избу, которая находилась в деревне Казикино. До нее надо было ехать поездом от Ленинграда до Балогова, а потом налево, по направлению на Удомлю, до железнодорожной станции Мста.

Серега провел там детство, а в описываемое время ездил туда в отпуск на охоту. Я не охотник, но был приглашен съездить туда летом, чтобы произвести ремонтные работы. Нужно было поднять домкратами углы у покосившейся от времени избы и перекрыть крышу рубероидом.

Мы купили продукты, водки, взяли домкраты и сели в дневной поезд.

Высаживаясь на станции Мста, мы так увлеклись беседой, что чуть не забыли в поезде домкраты. Спасибо соседу, напомнил!

Был тихий вечер. Извилистая тропинка вела вдоль спокойной речки Мста от станции к деревне. Уже у самой деревни через речку был перекинут навесной мостик на растяжках. На другом берегу на живописных взгорках раскинулась деревня Казикино – цель экспедиции.

Наша покосившаяся изба стояла метрах в двадцати от реки и имела колоритный вид строения из прошлого века. Бревенчатый, не обшитый сруб с крыльцом, пристроенный к нему хлев для скотины, заросший бурьяном огород, обнесенный ветхим ограждением из жердей.

Внутреннее содержание избушки «на курьих ножках» полностью соответствовало внешнему виду.

Отомкнув замок, через скрипучую дверь мы попали в сени. Там на стене висели деревянное коромысло, какие-то другие музейные приспособления для стирки, веники, коса, ведра. От каждой вещи веяло древностью.

Дальше - общая горница с кухней за огромной русской печью, отделенной от нее символической перегородкой.

В горнице два топчана, старинный комод, с огромным потемневшим зеркалом над ним, стол, самодельные табуретки. Пол в горнице имел некоторый наклон в сторону одного из углов.

Электричество было представлено двумя лампочками на кухне и в горнице, но нисколько не нарушало общей картины.

Исторический, колоритный интерьер для съемок фильма о прошлом веке или эпохе коллективизации.