II. Правительства против рыцарства

С того времени, как в хаосе, возникшем после распада римского мира, образовались государства, а правители осознали свою растущую силу, они постарались искоренить то, что в этом новом обществе уклонялось бы от их надзора. Вчера европейские правительства открыто и последовательно, возможно из‑за неосознанного стремления выжить, ополчились на феодализм, крупных вельмож (политических наследников феодальной системы) или Церкви, а в наше время – на капитализм (даже в государствах, считающихся капиталистическими, таких как США); завтра они выступят против профсоюзного движения, являвшегося устаревшим памятником, так же как этим самым государствам послезавтра придется сдерживать баронов и рыцарей нового самого бесчеловечного ордена: технократии.

В противостоянии правительств и рыцарства можно последовательно рассмотреть:

а) мир короля и неосознанное сопротивление рыцарству;

б) право короля и открытая борьба с рыцарством.

а) Мир короля и неосознанное сопротивление рыцарству

Таким образом, рыцарство, по крайней мере теоретически (а реально с X по XII в.), представляло наилучшую часть воинского класса в социальной организации, где воин занимал первое место, потому что без него это общество, атакованное со всех сторон, не выжило бы. Со времени, когда молодые государства, появившиеся в самом раннем Средневековье, почувствуют, что обладают некой властью, они приложат все усилия к тому, чтобы на их территории и границах установился относительный мир. В этот период на их пути, кроме всего прочего, встретится рыцарство, возникшее одновременно с государствами, а может, и раньше них. Это неявное противостояние правительств и рыцарства во время мира короля отражают три фактора:

1. Окончание частных войн.

2. Выдвижение буржуазии и дворянства.

3. Куртуазная любовь и появление утонченных манер.

1. В своих владениях императоры, короли и князья добились (со все более и более гарантированным успехом, но по‑разному) прекращения частных войн, разорявших нивы и разрушавших селения. Постепенно мир короля распространился в каждом королевстве. Это «обуржуазивание» государств являлось косвенным следствием ослабления института рыцарства. С одной стороны, рыцарство набиралось почти исключительно из воинственных сеньоров, которые учились войне в бесконечных битвах, сражаясь друг с другом, переезжая от замка к замку. Мир короля постепенно вытеснил эти рыцарские «школы». Тот, кто более не мог свободно сражаться, был вынужден отправиться на поиски возможности размахивать мечом в армиях правителей крупных государств, которые в какой‑то мере можно назвать регулярными; а эти правители в своих армиях уже старались приручить рыцарей. С другой стороны, благодаря достойным представителям рыцарство само постепенно создало полицию и личное правосудие. В качестве примера это военное братство можно сравнить с организацией «бдительных», существовавшей в период, когда американские пионеры обосновались на Диком Западе: в то время среди сопутствующих опасностей не последнее место занимала угроза, исходившая от приведенных ими с собой людей, являвшихся отбросами общества. Порядок, установленный монархами шаг за шагом, правление за правлением, в европейских государствах и создание ими собственной полиции лишили рыцарство смысла существования. Вот почему странствующий рыцарь, сблизившийся с рыцарским братством «для защиты народа», когда мир короля был окончательно установлен, стал представлять собой лишь довольно забавного рубаку, воюющего с облаками по образу Дон Кихота; чаще же, чтобы не превратиться в этого печального мечтателя, он начинал рассматривать рыцарское звание как упрочение своего положения в обществе, что не обязывало его стараться быть кем‑то другим, чем он был на самом деле.

2. Кроме того, иные события – которые вытекали из установления мира короля – способствовали тому, что рыцарство утратило занимаемое им в средневековом обществе положение, возможно, даже главенствующее. В городах, в которых благодаря постоянно увеличивающемуся авторитету центральной власти устанавливалась относительно мирная жизнь, сформировалась купеческая независимая элита. Вскоре она достигнет того же высокого положения, какое прежде занимало рыцарство, а в XVII в. и в частности во Франции, с приходом к власти Бурбонов,^[11] оставит его далеко позади. Это выдвижение буржуазии особенно заметно при рассмотрении двойственной общественной эволюции. Отныне не только лишь воины окружали короля и давали ему советы (а главным образом это были знаменитые пэры королевства, являвшиеся наследниками крупных германских вассалов, «левдов»), но также и «гражданские», владеющие искусством управлять людьми и манипулировать с бюджетом в парламенте (они находились в процессе становления) или торгующие со всей Европой. Одновременно военное ремесло перестало являться единственной возможностью вступить в привилегированный класс, то есть в дворянство, находившееся тогда в расцвете и сумевшее сохранить свои льготы на протяжении почти четырех столетий. В государстве гражданская служба – особенно на юридическом и финансовом поприще – наравне с военной позволяла получить дворянский титул. Отныне честолюбивый выходец из какого‑нибудь нового рода, желавший подняться к первым людям королевства, мог выбирать между мечом и гусиным пером. В то время как армия и война всегда позволяли ему совершить блестящую и, по меньшей мере, заметную карьеру, то, что уже могло называться управленческим государственным аппаратом, предлагало честолюбцу следовать дорогой, без сомнения, как самой прямой, так и, в конечном счете, может быть более эффективной, полезной как его правителю, так и ему самому. Уже с конца XIII в. фаблио (самым известным из которых является «Роман о лисе», отрывок которого, чаще всего цитируемый и являвшийся наиболее сатирическим, относится именно к XIII в.) охотно высмеивают тупую силу и тугодумие рыцарей, противопоставляя им хитрость и ловкость буржуа или судейских. В этом выражается эволюция в общественном настроении. А кроме того, рыцари, имеющие фьеф, которые составляли основную часть в институте рыцарства, начали продавать свои земли буржуа, разбогатевшим благодаря своему промыслу, и «судейским крючкам», получившим дворянство из‑за занимаемой ими должности;^[12] а затем потомки этих рыцарей возвращались в безвестность простого люда в городах или деревнях. Отныне рыцарство было не более чем порывом лучших из лучших.

3. У рыцаря, победителя в битвах один на один, которого мир короля лишил влияния в обществе и вынудил подчиняться власти своего правителя, если он желал дальше воевать, осталась лишь жалкая отдушина, насквозь пропитанная фальшью, являвшаяся выражением некого лицемерия: турниры. В этом деле он даже стал профессионалом. По этой причине рыцарь, участвующий в турнирах, похож на современного фехтовальщика, сравнимого с дуэлянтами до правления Ришелье, или же на этих элегантных молодых людей, колесящих по миру, чтобы под аплодисменты хорошеньких женщин отстаивать свое первенство в чемпионатах по теннису. Рыцарь становился своего рода спортсменом и отчасти, как любой привлекающий всеобщее внимание богатырь, актером (рыцарские ассоциации турниров играли роль современных спортивных клубов). Но где же в этом старинный рыцарский идеал, состоящий в служении Богу, Церкви Господней и тем людям, чье несчастье берет за душу? И если рыцарство еще не было забыто, оно больше не имело ничего общего со старинной молитвой, произносимой над мечом каждого новичка в день его посвящения в рыцари: «…пусть твой слуга никогда не использует этот меч <…>, чтобы безнаказанно обидеть человека, но пусть пользуется им для защиты справедливости и права». Рыцарство становилось всего лишь пустым словом.

Однако этим светским рыцарям, без конца выставляющим себя напоказ, требовалась публика. Они нашли себе зрителей отчасти благодаря миру короля. Процесс усмирения королевств совпал не только с формированием и выдвижением на первый план буржуазии, но и появлением новой силы – женщин. Мир, связанные с ним заботы и удовольствия, целиком и полностью даровали самое высокое положение той, кто прежде, исключая, конечно, матерей, являлась лишь достаточно грубым предметом развлечения воина. Сентиментальная любовь была почти неведома первым песням о деяниях; наоборот же, неотесанные рыцари раннего Средневековья требовали у красавиц, украдкой в то время провожавших их, лишь достаточно примитивного плотского удовлетворения, которое, впрочем, эти самые девы с легкостью и даже немного с неожиданной непристойностью им предоставляли. Но люди, имевшие свободное время, обладали также возможностью совершенствовать свои манеры. Учтивость и даже изящество чувств являются, при ближайшем рассмотрении, лишь способом занять время или, по крайней мере, как‑то провести его. Скучавшие в замках знатные сеньоры, их жены и дочери, не тратя понапрасну времени, привнесли в окружавшую их жизнь атмосферу некой придуманной изысканности, где царили эти знатные дамы. В тот же период и даже ранее культ, которому усердно поклонялось все Средневековье, о чем свидетельствуют церкви Богоматери, рассеянные по европейской территории (может быть, самое большое их число находится между Луарой и Рейном), окружил нимбом всех женщин – речь идет о культе Матери Иисуса Христа. Потом он и раскрепостил женщин. И из этой довольно‑таки двусмысленной смеси эротизма и священного культа родилась куртуазная любовь, связанная с осенью Средневековья. Не имея возможности воевать друг с другом, рыцари в промежутках между двумя турнирами, разыгрывавшимися, впрочем, перед глазами кастелянов, будут состязаться в рассказах и повестях, чтобы добиться от своих дам ленты, рукава или кольца. Рыцарство настолько подчинилось женской власти, что в песнях о деяниях, таких как «Doon de Мауеnсе» (XIII в.) или «Жофрей» (XIII в.), можно увидеть, как женщины посвящают своих любовников в рыцари (вместо тяжелого удара кулаком от воина или мистического прикосновения епископа, церемония проводилась всего лишь женщиной…). Так, в «Журден де Блеви» (XIII в.) читаем:

И дева юная ему приносит меч,

И саморучно на бок вешает ему

………………………………

Сейчас плеча мечом она коснулась.

«Будь рыцарем, – сказала дама принародно, –

Пусть Бог дарует тебе честь и смелость,

А если есть у вас желанье поцелуя,

Вот он, да и другой в придачу».

Тогда Журден промолвил слово:

«Сто раз за это благодарен вам».

И трижды прикоснулся к ней устами.

Сцена, на первый взгляд наивная и, без сомнения, очаровательная, даже слишком, и в ней можно увидеть скрытую иронию, высмеивавшую какого‑нибудь влюбленного рыцаря. Геракл, прядущий у ног Омфалы, вызвал бы меньше смеха. Но следует признать, что уже тогда подобные церемонии были весьма далеки от выражения настоящей мужественности первых рыцарей. И это приручение женщиной стареющего военного института являлось не только признаком общественного развития, но в то же время свидетельствовало о том, что этот институт утратил свою силу. Это стало признаком и отчасти причиной утраты его жизненных соков.

б) Право короля и открытая борьба с рыцарством

Таким образом, мир короля, окончание частных войн, а также возвышение буржуазии и нарастающее влияние женщины на западную цивилизацию постепенно, но не напрямую, лишили рыцарство смысла его существования и отняли общественную значимость. Власти же вступили с этим воинским братством в открытую борьбу. Причина враждебного отношения власть имущих к институту рыцарства была весьма простой. Известно, что средневековое общество, повторим это, являлось в основном военным, и, следовательно, рыцари занимали среди бойцов первое место. Таким образом, правителям, чтобы стать хозяевами в своих землях, необходимо было установить контроль над порядком приема в этот воинский класс, то есть в рыцарство.

Чтобы захватить институт рыцарства, государи постарались монополизировать в свою пользу право посвящения в рыцари. Мы отмечали, что, руководясь естественным стремлением иметь могущественного крестного отца, оруженосцы, готовящиеся к посвящению в рыцари, обращались главным образом к государям с просьбой оказать им честь, став их посвящающими. Те же охотно поверили, что посвящение в рыцари является монаршей привилегией. Однако сами рыцари никогда не соглашались с этими притязаниями и до конца существования этого института рядовой рыцарь мог посвятить желающего в новые члены своего братства (мы уже привели в пример Франциска I, посвященного Байаром).

Если, в конечном счете, власти отказались от этого притязания, то лишь потому, что нашли новое, менее грубое, но более действенное средство, чтобы контролировать прием в рыцарство: они издали законы, по которым рыцарем мог быть лишь тот, чей отец или дед носили это звание. Подобная мера привнесла в институт рыцарства принцип наследования. Вскоре она же нанесет рыцарству смертельный удар.

Это ограничение приема в рыцарские ряды, введенное государями, было охотно воспринято самими рыцарями – хоть и не подозревавшими, что подписывают себе смертный приговор, – поскольку они уже прибегали к подобной мере. В уставах рыцарских орденов, например, уставе тамплиеров в середине XIII в., оговаривалось, что в их организацию не мог вступить тот, кто не был посвящен в рыцари, что само собой разумеется, но так же тот, кто не является сыном рыцаря или потомком рыцаря по мужской линии. И это – вполне естественное человеческое стремление: кому удалось добиться вступления в привилегированный класс, тот старается закрыть за собой дверь. Так рождаются касты.

Власти, осуществляя эту меру, преследовали исключительно политическую цель: контролировать. Так, к примеру, в 1140 г. Рожер II, король Сицилии, в 1187 г. император Фридрих Барбаросса, в 1294 г. Карл II граф Прованский запретили впредь принимать в рыцари тех людей, кто не происходил из этого класса. Во Франции же король Людовик IX Святой издал указ, согласно которому посвящать в рыцари можно только отпрыска рыцарского рода. Конечно, эти правители сохранили за собой право делать исключения из правил: возводить в рыцарское достоинство человека, не имевшего столь необходимого рыцарского прошлого.

Вероятно, что в развивающемся обществе, каким была средневековая Западная Европа, это постановление, сильно противоречившее изначальному духу рыцарства, часто нарушали. Но управленческая машина, ограничившая набор в рыцарство, набирала обороты. Ее эффективность будет возрастать с каждым новым царствованием.

Впрочем, у центральной власти вскоре появился еще один мотив, побуждавший ее внимательно следить за приемом в рыцарство. Начиная с XII в. правители были вынуждены считаться с новым общественным фактором: расцветом обновленного дворянства, постепенно возвышающимся рядом с еще существовавшими древними каролингскими родами; дворянством наследственным, то есть группой семей, где по кровному родству передавалась совокупность прав и обязанностей, делавшая их отличающимися от всех настоящими династиями. Дворянство, первоначально и главным образом набираемое из воинских родов (но это было вовсе не обязательно: одновременно с людьми, получившими привилегии благодаря военной службе, существовали и получившие их на гражданском поприще), было близко с рыцарством, из которого оно черпало себе новых людей; в конце концов они объединились, и так как дворяне считали себя выше простых смертных, то стали титуловать себя во всех публичных актах оруженосцами или рыцарями, даже если в реальности не принадлежали к этому братству и не соблюдали его уставов. Дворянство также поставляло военные (и гражданские) кадры в каждом королевстве и по этой причине стало создавать для центральной власти каждого государства почти те же проблемы, что и рыцарство, но которые будут еще более сложными, ибо оно обладало не только силой оружия, но и судейской мантией. Монархи постарались контролировать процесс его возрождения и сделали это весьма успешно. Для этого правительства ревниво и тщательно заботились о том, чтобы право жаловать дворянство (так же как произошло с рыцарством), то есть право из рядовой семьи делать благородную династию, осталось исключительно монаршей прерогативой. Они добились в этом удачи благодаря поддержке не знающей поражений силы: государственной казны, чьи служащие старались, чтобы новая жертва благодаря финансовым привилегиям дворянства не ускользала от нее.^[13]

Рыцарство со времени, когда его испортил принцип наследования, стало, таким образом, одним из способов вступления в дворянство. Позволить рыцарю по его желанию производить в это достоинство других людей означало, в конечном счете, предоставить рядовым лицам власть создавать новые династии, которые получат общественные привилегии. Ни одна европейская монархия не могла согласиться на это недопустимое посягательство на ее права. И, наоборот, можно было без опасений разрешить одному человеку, обладающему привилегиями, награждать другого привилегированного человека титулом, который ничего не добавлял к уже имевшимся у того правам и льготам. Власти могут быть придирчивыми к послужному списку, который надлежит иметь кандидату на генеральский чин. Но оно не станет волноваться, видя, как этого самого генерала принимают в Бургундское содружество знатоков вин.

Рыцари согласились (если не требовали этого) на то, что доступ в их ряды был открыт лишь для отпрысков самих рыцарей; но поступать так значило отрицать сам дух старинного института. Рыцарское звание давали за личную доблесть, и он не был привилегией, полученной по наследству. Запрет на вступление в рыцарство новых людей или закрепление права посвящения исключительно за главой государства, по сути дела, привело к лишению рыцарства притока свежей крови, отваги и честолюбивых стремлений тех людей, кому хотелось все завоевать. Если бы из детей рыцарей, имеющих возможность вступления в это братство, посвящали только самых достойных, рыцарство еще узнало бы славные времена. Этого не произошло. Раз уж лишь сыновья рыцарей получили право вступать в рыцарство, то потом пришлось признать, что любой рыцарский отпрыск являлся рыцарем по праву, и обряд посвящения, таким образом, превратился в формальную церемонию. Постепенно, однако, и он выйдет из употребления, и в XVIII в. во Франции президенты парламента или счетной палаты, единственным оружием которых будет гусиное перо, а единственным щитом – чернильница, станут при всяком удобном случае официально именовать себя рыцарями.

Начиная с этого времени и даже чуть раньше, рыцарство уже умерло, будучи погребенным в пышном саване дворянства. По своей природе это было не гибелью, а превращением или, если предпочитаете, преображением. Дворянство хранило в принципе наследования, послужившем причиной смерти рыцарства, свои силы и заслуги, далеко не ничтожные. Быть дворянином значило держать себя на должном уровне; быть рыцарем значило превосходить других.