Николь Краусс (История любви)

Доктор Карлайл Каллен

 

- Ты умрешь.

Два одиноких слова разрезали напряженную тишину. Я поборол желание поднять сказанное на смех или просто отклонить; вместо этого я сохранял привычное спокойствие. Эти слова я говорил сам себе десятки раз, но холодный голос, произнесший их вслух, словно сделал утверждение реальнее. Слова были произнесены так спокойно, как очередное простое предложение; как будто их стоит забыть сразу, как услышишь. Но так не будет. Они будут висеть в воздухе и мучить меня до тех пор, пока не станут правдой. Я умру.

Я оглянулся в направлении, откуда было произнесено утверждение, встречаясь с пронизывающим взглядом. Глаза были темными; темными настолько, что не различишь границу между радужкой и зрачком. И в них была невероятная сила. Нельзя сказать, что взгляд был эмоциональным, или там была жестокость; но напряженность в нем вызывала мурашки на коже. Именно в эти глаза дюжины людей смотрели в свои последние мгновения на земле; эти глаза наблюдали за этими людьми, прежде чем их жизнь обрывалась. Глаза, которые могли сломать даже храбрейшего из мужчин, которые могли вызвать страх простым взглядом. Глаза убийцы, глаза мужчины, который может стоять напротив, потом достать из пальто свой пистолет Ruger Mark II 22-го калибра и всадить в тебя пулю прежде, чем ты даже поймешь, что происходит. И что более важно, это были глаза человека, который не будет колебаться, прежде чем сделать то, что считает необходимым.

- Я знаю, - просто ответил я, скрывая возбуждение в голосе.

Не могу позволить моим нервам выдать себя, что бы дальше ни происходило. Я понимал, что иду на огромный риск, но я просто не знал, как поступить иначе. Время заканчивалось, и каждый сценарий, который возникал в моем воображении, теперь казался жалким и невозможным. Но должен же быть другой путь, просто должен быть выход из ситуации, где никто не пострадает только из-за того, что имел несчастье быть со мной рядом. И, может, неправильно вовлекать в это человека, чьи глаза смотрели на меня так пронзительно, но я не знал, что еще делать. Он самый логично мыслящий человек, которого я знаю, и если выход есть, он его найдет. Он сможет увидеть его и сказать мне. Он единственный может мне помочь; он единственный, кому я верю и могу обратиться за помощью. Но часть меня знала, что именно он может быть тем, кто закончит все.

Если я проиграю, если эти два слова, произнесенные минуту назад, сбудутся, мужчина, на которого я сейчас смотрю, все и завершит. Эти опасные темные глаза будут последним, что я увижу перед смертью.

Он смотрел на меня и не говорил ни слова, но это меня не удивляло. Я сидел в комнате напротив него и говорил не меньше часа, рассказывая все, что знаю, описывая ситуацию в целом и мою дилемму. Я ничего не скрыл и посвятил его во все детали; потому что я знал - даже самые незначительные вещи могут что-то для него значить. Когда я закончил, он просто поднял на меня глаза, практически прожигая меня насквозь, пока он осмысливал все, что узнал от меня. Что это будет значить для него, для всех нас.

Он молчал какое-то время, и единственным звуком было тиканье часов напротив меня, каждая секунда усиливала мое нетерпение. Я понятия не имел, что творится у него в голове, какие варианты он там перебирает. Я не был наивен, я знал, что на какой-то стадии он будет взвешивать, должен ли он убить меня прямо здесь и сейчас и закончить все; но я надеялся, что он не решится.

И вот когда он, наконец, открыл рот и произнес эти пророческие два слова, я ощутил странное облегчение. Я все еще дышал, мог прожить еще минуту, и это подсказало мне, что, может быть, где-то там есть надежда.

Глаза продолжали прожигать меня еще какое-то время, и я практически видел, как его мозг прорабатывает разные сценарии. Я отдал свое будущее в его руки, и не только свое будущее, но и судьбу двух юных влюбленных детей; я надеялся, что он сможет найти путь, как справиться с этим. Не для меня, для них.

Потому что за этими глубокими и опасными глазами, за этой жесткой оболочкой, скрывался настоящий человек, с сердцем. Человек, который знал меня с детства. Человек, который был приглашен в мою семью с распростертыми объятиями. Человек, который любил мою сестру со всей силой, на которую был способен, и именно поэтому он мог понять мою любовь к моей жене; и это был человек, к которому я обращался. Я спрашивал его, что мне делать, не как мафиози. Я знал, что приказала бы мне мафия. Я спрашивал его, как члена своей семьи.

 

Потому что эти глаза принадлежали моему зятю Алеку, и я очень надеялся, что он сможет понять мое положение. Что он будет слушать меня, как муж моей сестры, а не как a caporegime in la cosa nostra.

Сегодня было восемнадцатое июня, и первой моей мыслью было, когда я проснулся, что настал, наконец-то, Судный день. День, когда я сыграю в игру с жизнью, когда выложу все свои карты на стол. И я надеялся, что, когда я так сделаю, будет тот, кто сможет выиграть, и я не погибну.

С другой стороны, ничто уже не станет прежним после сегодняшнего дня. И это факт. Это пугает, но это необходимо, и во многом события будущего зависели от человека, сидящего напротив меня. Зависело от того, захочет ли он играть в игру.

Завтра, девятнадцатого июня, двое моих сыновей выпускаются из старшей школы. Я гордился обоими и знал, что, будь Элизабет тут, она была бы так же горда их достижениями. У них обоих были замечательные девушки, и они были влюблены, оба осенью поедут в колледж и готовы начать взрослую жизнь. Они были хорошими детьми, и никогда по-настоящему не попадали в неприятности, не считая подростковых проделок. Эмметт будет изучать программирование в Нотр-Даме, отчего, я знал, Элизабет сошла бы с ума от радости.

Джаспер останется ближе к дому из-за Элис. Я знал, что он мог пойти в куда лучшее место, чем Университет Вашингтона в Сиэттле, но также понимал его причины остаться. И от них его мать была бы не в меньшем восторге. Она увидела бы в этом жертву настоящей любви. Она бы, действительно, гордилась им за его самоотдачу и зрелость при принятии такого решения.

Было тяжело признавать это, но, несмотря на все мои поступки, эти двое мальчиков – мое самое большое достижение в жизни. Я столько сделал херни за эти годы, и единственно то, что мои старшие сыновья остались нетронутыми, что они смогли выбрать своей собственный путь, казалось мне правильным. Они были тем, что я не смог разрушить; жизни, которые я не испортил. И какая разница, что случится. Эти двое будут в порядке. И именно это позволяет чувствовать, что моя жизнь не так уж и ужасна, что я оказался не таким уж плохим отцом. И, возможно, я не был бы самым большим разочарованием в жизни для моей покойной жены.

Но моя радость и гордость завтрашним событием меркла перед тем, что надвигалось. Событие, которого я боялся больше всего; событие, которое наконец-то заставило меня прекратить молчание и начать действовать. Больше не будет времени, чтобы решать; время истекло и мои надежды, что вещи решатся сами собой, не оправдались. Я должен разобраться со всем прежде, чем оно усугубится, потому что через два дня, я знал, так может случиться.

Потому что через два коротких дня, двадцатого июня, Эдварду, наконец-то, исполняется восемнадцать лет.

Я не до конца был уверен, о чем он думает, где его мысли, каковы планы на будущее, но так надеялся, что слова, произнесенные мной в офисе недели назад, сбудутся. Надеялся, что у него нет намерения следовать по моим стопам, что он не собирается поехать в Чикаго и обречь себя на такую жизнь. Но я также знал, что вещи меняются в мгновение ока, и хорошо знал, что Аро жаждет заграбастать его. Он хотел, чтобы последний principe della mafia последовал по его пути, марионетка, которого он купит и превратит в холодного расчетливого солдата. И это меня пугало. Пугало как отца, и я знал, что, будь Элизабет жива, ее бы это убило.

 

Я также знал, что Аро умеет убеждать и не стесняется манипулировать людьми, и боялся, что он начнет тянуть руки к моему сыну. Боялся, что он вовлечет Эдварда в свою жизнь, и именно поэтому мне пора действовать. Я должен принять защитные меры. Я не мог оставаться в стороне и готовить собственную защиту, потому что, если все обрушится, моя защита потерпит поражение, и все мы сгорим в огне.

Моему младшему исполняется восемнадцать, и он, наконец-то, станет совершеннолетним с точки зрения закона, и его могут забрать у меня. Именно поэтому сегодняшний день так важен, именно поэтому я сижу напротив зятя, смотрю в эти страшные глаза и жду приговора. Алек и Эсме прилетели этим утром на выпуск Эмметта и Джаспера, а также, чтобы отпраздновать день рождения Эдварда. Дети уехали в Порт-Анжелес после обеда, а Эсме была наверху, раскладывая вещи в комнате Изабеллы на время их визита, давая нам с ее мужем возможность поговорить. Она знала, что я планирую; она знала, что я, наконец-то, решился заговорить. Знала, что я буду просить его принять мою сторону и отставить все его клятвы Боргате, чтобы помочь моему ребенку и девушке, которую он любит. Эсме верила, что любовь победит, что он не сможет отмахнуться от такого, но я не был уверен.

- Она не похожа на principessa della mafia (принцесса мафии), - начал он, разрушая тишину.

Я медленно кивнул.

- У меня были те же мысли. И я почти сказал это ей, когда брал второй образец ДНК. Ее кожа чересчур бледная, и она не похожа на чистокровную итальянку, - сказал я.

- Но ты в этом уверен, - ответил он, выговаривая слова как утверждение, а не как вопрос, но я все равно кивнул.

Он знал, что я бы не осмелился заговорить об этом, не будучи полностью уверен.

- Оба образца это подтвердили, - тихо добавил я.

- Principessa della mafia. Perche non lo vedo prima d'ora? Ha perfettamente senso (Принцесса Мафии. Почему я раньше это не понял? Идеально подходит), - пробормотал он про себя, покачивая головой. – Я всегда подозревал, что там больше, чем просто девчонка. Всегда казалось бессмысленным, что старший Свон сделает что-то подобное убийству твоей жены, только потому, что Изабелла его внучка. Аро мог это принять, но для меня это нелогично. Конечно, он ужасно обращался с внучкой, но не настолько ужасно, чтобы Боргата его наказала. Это могло бы стать затруднением, но не настолько серьезным, чтобы за это убивать. Но это… за это стоило убить.

Я поежился от его слов, зная, что он не это имел в виду, но само звучание фразы мне не нравилось. Ничто не стоило гибели моей жены. Наверное, он заметил мою реакцию, потому что быстро продолжил.

– Я не говорю, что она должна была умереть. Ты знаешь, что я чувствую по отношению к этому. Я до сих пор жалею, что не сделал больше, чтобы прекратить ее попытки, когда она пришла ко мне после похорон твоего отца. Но я никогда не думал, что Свон может оказаться настолько гнусным.

- Никто не думал, Алек, - сказал я, не желая, чтобы он ощущал вину.

Это не его вина. Он кивнул и отвернулся от меня, разглядывая ковер на полу. Очевидно, он снова погрузился в мысли, перебирая информацию.

- Трудно поверить, что она одна из нас, - сказал он через мгновение спокойным голосом. – Я не говорю, что не верю тебе, потому что я верю, Карлайл. Но это так нереально - открыть после стольких лет, что маленькая девочка-рабыня – внучка Маркуса и Дидимы. Что ее мать, Рене, на самом деле - Бри, и что ей каким-то образом удалось выжить.

Я кивнул.

– Я знаю. Мне самому потребовалось время, чтобы это принять.

- Как могло так получиться, что женщина, живущая в сарае в Финиксе, и ребенок, спящий в этом доме, обе окажутся родственницами… его, - сказал он. – Среди всех людей…

- … Аро, - тихо сказал я, завершая его мысль.

- У него были выжившие кровные родственники, - сказал он, покачивая головой и вздыхая. – Племянницы.

Я кивнул, подтверждая это. Столько людей потерялись в хаосе семидесятых, когда разразилась подпольная война между организациями, и многих так и не нашли. Началось все с того, что Джозеф Колумбо, лидер клана Профацци, открыл итальянско-американскую Гражданскую Лигу Прав и сделал зрелище из нашего образа жизни, привлекая ненужное внимание закона к пяти главенствующим криминальным семьям в Нью-Йорке. Ближайший к нему клан, Гамбино, потребовал ответа за его действия, и это привело к битве между организациями, которая вышла за пределы Нью-Йорка и распространилась по всей стране.

Началось с убийства Колумбо, а затем разразилась массовая резня, из мести убивались целые семьи и шли против всего, во что верила наша организация. Итальянские кланы клялись не трогать женщин и детей, но жажда крови ослепила их, и они забирали невиновных. Это было тошнотворно, но я понимал их. Понимал, потому что годы спустя попал в ту же ситуацию. Я едва не начал убивать невинных из жажды расплаты.

Мой отец отослал нас с Эсме сюда, в Вашингтон, пока битва не закончилась, и именно тогда мы познакомились с Алеком и Джейн, еще детьми. Нам повезло, нас не тронули, но многие другие пострадали. Маркус и Дидима были случайно обнаружены сожженными в поле. Все смирились, что их дочь тоже погибла, в те времена не было теста ДНК, и опознать ребенка, когда его лицо пострадало, не было возможным. Позже было найдено тело девочки за несколько миль от поля в Айдахо, которая была возраста Бри, и все решили, что это она. Я не знаю, чей ребенок похоронен в склепе рядом с Маркусом и Дидимой, но точно не их. Их дочь выжила. Выжила посреди этой резни.

Он снова смотрел на меня.

– Ты знаешь, у меня долго было ощущение, что ты скрываешь что-то, но никогда не думал, что это, Карлайл. Так странно, что девушка вдруг становится погибшей племянницей Аро; так же странно, как если бы Джимми Хофф завтра показался из-за перекрестка Линкольн-авеню и Орчард-стрит в парке Линкольна в Чикаго.

- Ну, ты не можешь быть уверен, Алек. Я с недавних пор верю, что все возможно, - сказал я, покачивая головой.

- Действительно. Они исчезли примерно в одно время. Думаю, мне стоит искать взглядом Хоффа, когда буду по соседству, - сказал он совершенно серьезным тоном.

Я рассмеялся, это абсурд, Хофф совершенно точно мертв. Но стоило ему глянуть на меня с недовольным выражение лица, как я тут же замолк, зная, что ничего смешного в ситуации нет, и он, очевидно, не видит юмора и в своих словах.

- Значит, давай проясним. Кто-то убил Маркуса и Дидиму и продал их ребенка Свонам, а Чарльз-старший приобрел девочку, зная, что она principessa della mafia его собственной организации. Он понимал, что покупает одну из своих, знал, что держит свою собственную кровь в рабстве и никогда не сказал ни слова по этому поводу. Он убил твою жену из-за этого; он отдал приказ убить жену коллеги по мафии, чтобы сохранить секрет, потому что, узнай его Аро, это означало бы автоматическую гибель, - сказал он, вкладывая в эти несколько секунд всю информацию, которую я объяснял ему час.

- И это случится со мной, если Аро узнает, - тихо добавил я.

Он с любопытством разглядывал меня, прежде чем кивнуть.

- Да, - просто ответил он.

Я вздохнул, еще раз кивая. Я знал, что меня ждет за сокрытие Изабеллы и ее родственных связей с организацией. Меня убьют. Аро даже не станет раздумывать, пытаясь понять мою позицию. Он все равно не поймет, даже если мне позволят объяснить.

- Ты понимаешь, почему я делал то, что делал, да? – нерешительно спросил я, внимательно глядя на него.

Аро может не понять, но я, действительно, надеялся, что мужчина напротив может. Аро просто сочтет мои действия предательскими, но я надеялся, что хоть Алек увидит в них логику.

– Ты понимаешь, почему я просто не могу открыть ему девочку?

- Да, - сказал он. – Ты бы не сидел тут, просто разговаривая, Карлайл, если бы часть меня не согласилась с тобой. Последствия передачи ее Аро и признания ее родства будут катастрофическими. Не только потому, что тебя убьют, но и ее жизни будет угрожать огромная опасность. Джеймс претендует быть наследником династии Аро, он ближайший родственник. Эдвард уже в большой опасности, потому что Аро им интересуется, а если добавить в уравнение девочку, мы только подвергнем их обоих еще большему риску.

Он замолчал, делая глубокий вдох.

– Я не уверен, что Джеймс попытается убить ее, но, определенно, он решит заполучить ее, чтобы укрепить свои позиции как наследник Аро. И если ты говоришь правду, если Эдвард любит девочку-рабыню, я уже вижу противостояние между мальчиками за нее. Она попадет в разгар битвы, и уже не будет принадлежать себе. Честно говоря, ей было бы безопаснее с моей сестрой в Финиксе, чем с Аро в Чикаго.

- Точно. Если я отправлю ее в Чикаго, Эдвард последует сразу за ней и, не сомневаюсь, будет драться за нее насмерть, - сказал я, покачивая головой.

Отдай я Изабеллу организации, это приведет моего сына прямо к ним, и я не могу сидеть сложа руки, не пытаясь отвратить это.

– Не говоря о том, что это будет значить для организации в целом. Они не знали, кто убил Дидиму и Маркуса, и, ты знаешь, Аро тяжело с этим справлялся. Он наконец-то научился с этим жить, но стоит ему открыть убийцу его сестры и зятя, а также, что племянницу продали в рабство его друзьям, и это откроет старые раны. Он выйдет на тропу войны, он не будет верить никому из нас, когда поймет, что те, кого он считал друзьями, укрывал от него его плоть и кровь. А у нас и так уже достаточно проблем с Боргатой.

Я вздохнул и зажал фалангами пальцев переносицу.

– Он убьет Чарльза и твою сестру, а также всех, кто контактировал с ними все эти годы, всех, кто когда-либо видел, говорил с Рен… э-э, с Бри, и не помог ей; и не имеет значения, могли они помочь или нет. Он не только разрушит организацию изнутри, но и начнет войну против всех, кто окажется причастным. Мой отец был рядом, чтобы сдержать его, когда они тогда погибли, он смог погасить огонь битвы и не позволить процессу правосудия выйти за пределы нашего дома, но теперь… что тут сказать. Он предъявляет определенные требования в бизнесе, но тут он не увидит логики и очень многие погибнут, пока он будет искать отмщения. Он будет тыкать пальцем во всех направлениях и преследовать всех подряд, пока ему не попадется тот самый, виновный.

- История повторяется, - сказал Алек. – Он начнет новую подпольную войну в ответ на первую.

- Точно, - подтвердил я. – Я, скорее всего, буду мертв еще до ее начала, но эта опасность коснется моей семьи, и меня не будет рядом, чтобы их защитить.

Он кивнул.

– Мы все будем в опасности, Карлайл, - повторил он снова.

- Да. Я пытаюсь найти выход, чтобы этого избежать. Я не беспокоюсь о себе, Алек. Я признал, что мои шансы на выживание крайне малы, вне зависимости от того, как пойдет дело. Но я просто не хочу, чтобы пострадали дети. Им не нужно больше мучиться; они уже достаточно страдали. Они заслуживают жить, - сказал я.

Он посмотрел на меня и приподнял брови.

- Значит, ты просто хочешь, чтобы principe и principesse могли поехать навстречу рассвету и жить долго и счастливо? И это небольшая просьба, да? – спросил он.

Его тон был холодным и жестким.

– Мне жаль разбивать твои иллюзии, Карлайл, но это реальный мир. Это не дурацкие сказочки. Мне легче вытащить тебя из этого живым, чем сохранить их целыми и невредимыми. Скорее всего, они оба будут страдать и даже могут получить повреждения. Честно, не знаю, чего ты ждешь от меня, даже я не все могу.

- Я не прошу тебя что-то делать, Алек. Я не хочу вовлекать тебя, я просто…, - начал я, но он оборвал меня громким смешком, который вызвал во мне волну ужаса.

- Ты теряешь хватку, Карлайл. Не знаю, что с тобой случилось, но мне это не нравится. Я могу понять твою логику и твои действия по отношению к девочке-рабыне, но все остальное - бессмыслица. Ты заявляешь, что не хочешь вовлекать меня, но разве не видишь, что вовлек меня в это с первого дня? Ты затащил Эсме в эту неразбериху, и, таким образом, я тоже не останусь в стороне. Я думал, что ты умнее, Карлайл, что ты понимаешь больше. Может, она твоя сестра, но она, черт побери, моя жена, и ты рискуешь ее жизнью ради этой девчонки! Не могу это ни принять, ни понять. Совершенно, - сказал он, покачивая головой.

Его голос повысился, и я ощутил в нем напряжение, удивившее меня. Алек никогда не терял контроль и не показывал эмоции.

- Я не хотел… - начал я, не желая, чтобы он думал, будто я планировал его привлечь.

Мне просто нужна была опора, кто-то рядом, но он оборвал меня прежде, чем я сказал.

- Да, я уверен, что ты не хотел, Карлайл. Но думал, что ты-то как раз поймешь. Ты потерял жену, потерял из-за этой девочки, и теперь создаешь такую же ситуацию и для меня. Для того, кто любил так сильно и всеобъемлюще, ты слишком легко обрекаешь меня на такую же судьбу. Для человека, что действует во имя любви к семье и хочет пожертвовать собой ради них, ты на удивление недогадлив - а что это будет значить для твоей сестры и меня. Ты пытаешься отвадить сына от следования по твоему пути, но при этом подталкиваешь свою сестру последовать по пути твоей жены, - выплюнул он.

- Ты знаешь, каково это, когда жена приходит ко мне и просит спасти эту девочку? Каково это - видеть ее взгляд и мольбу в нем спасти Изабеллу Свон из Финикса? Она произнесла почти те же слова, что и твоя жена много лет назад. Я отказал обоим, потому что не должен был вмешиваться, и я не хочу ничего больше, чем отказать и тебе, но я не могу. Я человек логики и признаю, что у меня нет выбора, кроме как помочь тебе и попытаться спасти кое-какие жизни. Не знай я, что произойдет дальше, я бы уже сейчас от тебя отвернулся. Но то, что в деле уже замешана моя жена, значит, что и моя судьба тоже зависит от этого всего.

Я уставился на него, пораженный вспышкой. За все годы, что я знаю Алека, никогда не видел в нем такой страстности. Я раньше не думал, на что я, действительно, обрекаю сестру. Я был невероятно эгоистичным.

- Поэтому да, я помогу тебе, Карлайл, но не ради тебя. А ради своей жены. Если я умру из-за этого, я хотя бы умру в битве за то, за что стоило бороться, - сказал он, прожигая меня взглядом. – Не даю обещаний, но посмотрю, что смогу сделать, пусть это и будет вопреки всем моим клятвам. Надеюсь, девчонка того стоит.

Я мельком глянул на него.

– Стоила для Элизабет, - сказал я.

Он покачал головой, протирая руками лицо.

- L'amore domina senza regole (Любовь превыше всех правил). Что мы делаем для женщины, - пробормотал он. – Во-первых, мне нужно имя врача, который проводил тест ДНК и получил результаты.

Я с опаской глянул на него.

– Зачем? – спросил я.

Он приподнял брови и выглядел удивленным.

- Я помогаю тебе, а ты спрашиваешь о моих мотивах, Карлайл? – спросил он, качая головой. – Ты, действительно, потерял хватку. Карлайл, которого я знал, ни секунды бы не раздумывал, прежде чем всадить пулю в человека, а теперь ты даже боишься сказать имя? Это девочка так меняет людей?

Я вздохнул и пробежался рукой по волосам.

– Не знаю, я столько раз спрашивал это у себя. И я пытаюсь не убивать невинных, Алек, - сказал я. – Я заплатил ему, и он пока держал рот на замке.

Алек посмотрел на меня с недоверчивым выражением лица.

- Chi vuole mantenere un segreto deve nascondere il fatto che egli possiede uno (Тот, кто хочет сохранить секрет, должен скрыть сам факт, что он у него есть), - холодно сказал он. – Пока деньги помогают. Но когда-то этого станет недостаточно. И единственный способ убедиться, что он сохранит рот на замке – это убедиться, что он просто будет неспособен его открыть. Я понимаю твое желание не вредить невиновным, и я знаю, что все эти годы ты пытался смыть кровь с рук, но не всегда так получается. Может, в обществе и так, но в мире, где мы живем, всегда кто-то пострадает. Убивай или будешь убит, сам знаешь.

Я нерешительно кивнул, понимая, что это правда, но все равно не желая ступать на этот путь.

– Доктор Скомпарса, - сказал я.

Он уставился на меня, прежде чем уголок его губ начал подергиваться, и он слегка улыбнулся.

- Серьезно? – спросил он с изумлением.

Я кивнул, и его ухмылка стала шире. Я с любопытством наблюдал за его реакцией.

– Хорошо, Карлайл, думаю, твоя жена назвала бы это "судьбой". Невозможно подобрать более подходящее имя.

И тут до меня дошло, что он имел в виду, и я сам непроизвольно улыбнулся. Scomparsa - итальянское слово, означает "исчезновение" или "смерть". Он расхохотался, но сам я не мог смеяться, не мог прекратить думать о ситуации. Я был благодарен ему, что он помогает мне, независимо от того, хочет он того или нет. Теперь я не одинок; мы вдвоем несем груз этой тайны.

- Должен сказать, я удивлен, что ты поверил человеку с именем "доктор Смерть", - сказал он, покачивая головой. – Я с ним разберусь. Он в Порт-Анжелесе, да? Мне нужен его адрес.

Я ощутил мощную вспышку вины, когда Алек так безразлично заговорил о человеке.

– Я дам тебе адрес его офиса и дома, - сказал я.

Он кивнул в знак признательности.

- Отлично. Я займусь этим на этих выходных, пока мы тут, - просто сказал он. – Кто еще может знать? Если люди, которые могли заподозрить?

Я недолго думал.

– Только Эдвард, - сказал я, внимательно глядя на него.

Он удивленно приподнял брови.

- Ты сказал Эдварду? – спросил.

Я вздохнул и отрицательно покачал головой.

- Он слишком любопытен. Он всюду сует нос и копает. Он не называет все своими именами, но он намекнул, что разобрался. Не знаю точно, но, думаю, он может, - тихо сказал я, не уверенный, как Алек это примет.

Я понимал, он не хочет, чтобы к делу привлекался кто-то, кроме нас с Эсме, и не знаю, как ему понравится идея, что вмешивается Эдвард.

Он тихо сидел какое-то время.

– Может, это к лучшему, что он знает, - наконец, проговорил он.

Я нахмурился, этого я ждал в последнюю очередь. Я ожидал услышать раздражение или разочарование, что есть новое осложнение.

– Если что-то пойдет не так, будет честно, если Эдвард поймет, почему, и будет знать, что стоит у него на пути. И если он уже в курсе, не вижу вреда, если он будет участвовать.

Я раздумывал над его заявлением.

– Я подумаю, - сказал я, надеясь, что пока ему будет этого достаточно.

Его логика имела смысл, но я не решался раскрывать карты Эдварду, тем более, что он уже достаточно в этом замешан. Он кивнул.

- Достаточно справедливо. Он твой ребенок. И, должен сказать, я не уверен, кого он больше мне напоминает – тебя в том же возрасте или свою мать. В нем такая мощная смесь вас обоих, что он становится потенциально опасным мальчиком. Любопытство и враждебность - не лучшее сочетание, - сказал он, качая головой. – Понимаю, почему Аро так его хочет. Он станет мощной силой, если его правильно направлять.

Я кивнул, ощущая ужас. Я знал, что это правда, я видел, что Эдвард потенциально достоин организации.

- Что я должен делать с Рене, э-э, то есть, Бри? – спросил я.

Тот факт, что она по-прежнему оставалась под контролем Свона, лежал на мне тяжким грузом. Я не могу просто поехать туда и потребовать у Чарльза отдать мне ее. Не только потому, что это против нашего кодекса, Рене - собственность Свона, и я не могу забрать ее, но и потому, что это вызовет подозрения – такие поступки мне не свойственны. Аро захочет знать, откуда такой интерес к другой рабыне, и отговорка, что Изабелла ее дочь, с ним не пройдет. Ему плевать на матерей рабов, он запретит мне такое делать.

- Пока ничего. Я буду приглядывать за ней и попытаюсь добиться, чтобы Чарльз убрал от нее свои руки. Мне не нравится, что principessa della mafia живет в таких условиях, но для нее сейчас это даже лучше, пока мы не убедимся, что информация не просочится, - сказал он.

Я кивнул.

- Хорошо, - сказал я, думая, что он может забрать ее к себе, но понимая, почему он не хочет держать ее у себя дома, пока не убедится, что не пострадает, если информация откроется. Он не хочет оказаться в том же положении, что и я… держать дома кровь Аро как раба. Это навлечет на них с сестрой еще большую опасность, чем сейчас.

- Думаешь, Чарльз или моя сестра знают? – спросил он через минуту.

Я покачал головой.

- Нет, я бы знал. Твоя сестра бы позлорадствовала, и они бы не отпустили Изабеллу так легко, знай они, кто она такая. Я уверен, что он не знал ничего, когда это… случилось… - выдавил я.

Алек наблюдал за мной.

- Прошло почти пять лет, да? – спросил он.

Я сухо засмеялся, кивая.

- Сегодня, - сказал я. – Сегодня как раз пять лет.

Восемнадцатое июня – годовщина того дня, когда я достиг дна. Большинство людей сочтут, что нижний предел настал, когда погибла моя жена, или в тот год, когда я от стыда не мог вернуться домой и увидеть лица детей, но это не так. Я достиг нижней границы позже…

~*~ ~*~

 

Июня, 2001

 

Я гнал по пустынному шоссе, руки тряслись, и глаза жгло от недостатка сна. Тело наливалось тяжестью и отчаянно нуждалось в отдыхе, но я не мог остановиться. Я слишком далеко зашел, чтобы остановиться; чересчур далеко, чтобы отступить из-за истощения.

С пассажирского сидения раздалась трель телефона, и я повернулся, моргая, чтобы рассмотреть желтовато-зеленый свет в темноте. Взяв его, я впился взглядом в экран и попытался прочесть имя. Я ощутил, как машину начало потряхивать и поднял голову, бросая телефон и понимая, что я съехал с асфальта. Я резко вывернул руль влево, пытаясь выровняться. Наконец я взял машину под контроль. Сердце бешено билось, руки покрылись потом, и я ощутил, как поддаюсь панике. Адреналин разбудил уставшее тело, на меня накатила тошнота.

Телефон снова зазвонил, и я быстро обернулся, замечая трубку под пассажирским сидением. Вздохнув, я вернулся взглядом к дороге, зная, что никак не достану телефон на ходу. Я знал, кто звонит, и знал, что он звонит, чтобы остановить меня, но я не мог. Не имеет значения, что будет дальше, я просто не мог остановиться. Это даже не обсуждается.

 

Я включил кондиционер на максимум и врубил стерео, надеясь, что громкая музыка и холодный воздух, обдувающий меня, сработают, и я не засну. Звук телефона не перебивал шум, но иногда я видел его мигание, освещающее машину. В гневе я ударил по приборной панели автомобиля и закричал, голос утонул в песне Linkin Park, раздающейся из колонок, желая, чтобы это просто ПРЕКРАТИЛОСЬ. Я был близок к цели, зайдя уже слишком далеко. Все вышло из-под контроля. Я вышел из-под контроля.

Двадцать шесть часов. Я был за рулем целых двадцать шесть часов, останавливаясь только, чтобы наполнить бак или облегчиться. Я забрался в машину прошлой ночью, около полуночи, в парке Линкольна в Чикаго, и поехал инстинктивно, мысли разбегались. Я не знал, о чем думаю, когда ехал сюда, на что надеюсь и что собираюсь делать, когда доберусь. Я просто знал, что иду против всего, с чем раньше соглашался, предаю свои обещания. У меня хватало сил, чтобы понять, что я все порчу, но не хватало сил, чтобы беспокоиться. Мне было плевать, что со мной станет, я не думал о себе в этот момент. Я не думал о будущем, а действовал на уровне реакции. Думал о мести. Я хотел отмщения – мне нужна была расплата. Не могу сидеть и ждать, пока им придут счета, пока они заплатят и будут страдать, как я страдаю. Не могу остановиться, пока это не закончится, пока они не будут мучиться, как мучаюсь я.

Я вошел в огромный дом в парке Линкольна около двадцати шести часов назад и стоял перед мужчиной, который контролировал мою жизнь. И услышал четыре слова, которые впечатались в мозг. Снова и снова я повторял их, пока ехал вперед. "Это сделал Чарльз Свон".

Он говорил еще, объяснял, но ничто из этого больше не доходило до меня, кроме первых четырех слов. Я помню, что он велел мне не реагировать, что он позвонит Свону в Чикаго, когда сможет, и мы будем говорить с ним, и как хороший слуга, я кивал в знак согласия. "Да, сэр", "Как скажете, сэр", словно робот, повторял я, зная, что не могу сказать ничего более. Он отпустил меня, приказывая ехать домой, потому что моему младшему сыну через несколько дней исполняется четырнадцать, и ему нужен отец. Я еще раз согласился и ушел, но, уже садясь в машину, я потерял всякие остатки логики и здравого смысла.

Все, что я мог слышать, были эти четыре слова, и единственными чувствами остались злость и боль. Я мог думать только о мести. Он убил мою жену и разрушил мою семью, едва не убив моего сына. У него остались шрамы, и моральные, и физически, и я не могу поехать домой и просто увидеться с ним. Только не сейчас, не тогда, когда я знаю, только не после бездействия. Эдвард и Элизабет заслужили расплаты, и Чарльз Свон заплатит кровью. Нет, я не могу встать перед сыном, который так похож на Элизабет, пока с этим не разберусь.

И вот я тут, двадцать шесть часов спустя, истощенный и раздраженный, уже на грани потери всех остатков ума. И я продолжал гнать дальше по пустынному шоссе, направляясь прямо в резиденцию Свонов. Не уверен, что буду делать по приезду, но я точно знал, что не уйду, пока агония не прекратится. Не уйду, пока справедливость не восторжествует.

И чем ближе я был к цели, тем дальше в безумие погружался. Сознание отказывалось мне подчиняться, а тело восставало простив этих пыток. Тот факт, что я не спал двое суток, ослабил меня. Не помню, когда я в последний раз ел или пил, кроме бутылки водки на заднем сидении, и я знал, что голод и обезвоживание только все усугубляют. Водка закончилась несколько часов назад, но ее эффект еще действовал. В последнее время я много пил; больше, чем когда-либо. Я скрывал это от всех, не желая, чтобы они переживали, но я был на грани. Я срывался, и только эти гребаные четыре слова держали меня еще в реальности.

Глаза не могли сфокусироваться, в них будто песку насыпали. Голова кружилась, тошнило, сознание помутилось, и я не мог даже думать. Руки дрожали еще сильнее, чем раньше, я ругался, говоря им подчиняться. Я не должен промазать. У Карлайла Каллена рука никогда не дрогнет; Карлайл Каллен всегда попадает в цель, и его пуля разит движущийся предмет не хуже, чем неподвижный. Но теперь… руки больше меня не слушались. Как будто чужие, они дрожали и потели, отказываясь служить мне, как и все остальное.

Я был в нескольких милях он собственности Свона, и уже видел огни машины, движущейся в моем направлении. Я вернулся на свою полосу, уходя с середины шоссе, и притормозил, чтобы не нарушать скоростной режим. Последнее, что мне нужно, это чтобы меня остановили с заряженным оружием и в состоянии легкого опьянения. Я оглянулся на машины и весь сжался, когда понял, что это они. Не может быть ошибки, больше никто не ездит по этой дороге, и у Свона дорогой автомобиль, даже слишком вычурный для него. Это была ярко-желтая «Феррари 360». Я видел ее раньше и не мог ошибиться.

Я ударил по тормозам, машина остановилась с громким визгом, и ее занесло. Я едва не потерял контроль и не вылетел на обочину, но умудрился выровняться. Тогда я нажал на педаль газа и рванул вперед, пытаясь сократить расстояние между автомобилями. Я не думал логично, и у меня не было плана, как поступать, когда я его настигну, но это все неважно. Неважно, если он здесь, то не уйдет от меня. Только не сейчас, не после всего, что он сделал. Только не после того, как я узнал правду. Только не после этих простых четырех слов, которые эхом звенели у меня в уме, сводя с ума. Это сделал Чарльз Свон.

Машина резко набирала скорость, приближаясь к желтому спортивному автомобилю. Загорелись красные фары, когда он ударил по тормозам, замечая мое приближение. Он мог легко удрать от меня, выжать двести миль в час, если бы хотел, и на своем «Мерседесе» мне его не догнать, но Чарльз Свон-старший не понимал. Он замедлил машину, и я вдавил педаль газа, мчась к нему. Наверное, в последний момент он понял, что происходит, потому что тоже нажал на газ, покрышки заскрипели, но было поздно. Слишком медленно.

Я врезался прямо в «Феррари», резко разворачивая машину под углом. Я не был пристегнут, и меня с силой кинуло на руль. Меня пронзила резкая боль, зрение помутилось, и я судорожно хватал воздух. Сила столкновения вынесла «Феррари» на обочину, а я схватился за руль, пытаясь выровнять машину, когда отпустил педаль газа. Через секунду я нажал на тормоза, машину завертело, и она едва не перевернулась. Наконец, я остановился посреди шоссе, как раз напротив места столкновения, по счастливой случайности я почти не пострадал, и колеса были целы. Дыхание сбивалось, сердце бешено билось, глаза застилал туман. Боль в груди нарастала, и даже дышать было мучительно. Я понял, что сломал ребро, но хорошо, что хотя бы не голову. А сломанное ребро выдержать можно.

Адреналин, курсирующий в крови, в сочетании с истощением и болью накрыл меня, все было словно в тумане. О