Своеобразие лексического значения щербовской «глокой куздры»

Трудно согласиться с мнением тех исследователей, которые полагают, что некоторые окказиональные слова не имеют лексического значения. Н. Г. Комлев пишет: «Существует еще ряд слов, которые не имеют лексического значения. Они складываются из фонологических и просодических элементов данного язы­ка, часто имеют грамматическую форму, способны, следовательно, входить в грамматическую систему... Сюда можно отнести знаменитую «глокую куздру» Л. В. Щербы (которая «штеко будланула бокренка»)».

Разумеется, «глокая куздра» действительно знаменита, но лишь в языко­ведческих кругах. Для неязыковедов «глокая куздра» звучит как сочетание непонятных, точнее, неизвестных им слов; для неспециалистов понятна лишь принадлежность этих слов к соответствующей части речи: первое слово — при­лагательное, второе — существительное первого склонения. Так что в данном случае приходится говорить о лексическом значении «глокой куздры» лишь применительно к языковому (речевому) восприятию лингвистов, имеющих склонность рассматривать факты языка и речи с метаязыковых позиций которые — по сравнению с обычной позицией «рядового носителя языка»—могут изменять лингвистические квалификации одних и тех же фактов языка или речи.

С учетом общеизвестности «глокой куздры» в языковедческих кругах ее можно (рассматривать как своего рода термин-символ, образно показывающий принципиальную раздельность существования в знаменательном слове его лек­сического и грамматического значений, и с этой точки зрения она, по-видимому, уже утратила свой окказиональный статус. Со стороны лексической (веществен­ной) «глокая куздра» может означать любое одушевленное существо (в том числе и фантастическое) с любыми присущими ему свойствами и особенностя­ми, относительно независимыми от грамматических показателей данного слово­сочетания.

Если же «глокую куздру» рассматривать, как это делает Н. Г. Комлев, в качестве творимой в процессе речи одноразовой окказиональной единицы, наглухо привязанной к контексту щербовского произведения, то и в этом случае своеобразие выражения лексического значения этой единицы сохраняется.

Практически беспредельная широта и неопределенность предметной отнесенности слова «куздра» в сущности несет нулевую лексическую информацию и дает таким образом нулевое лексическое эначение.

В целях большей ясности можно сослаться на нулевое окончание. Так, в словоформе стол мы наблюдаем не просто отсутствие окончания, а значимое (функционально оправданное — как показатель им.— вин. пад. ед.ч.) его отсут­ствие на фоне наличия материально выраженного (звучащего) окончания во всех других словоформах того же слова, т.е. наблюдаем нулевое окончание. (И лишь в бытовом разговоре можно позволять себе сказать, что в слове стол окончания нет.)

Сказать же в отношении слов «глокая куздра», что они просто не имеют лексического значения, — это значит ничего не сказать.

Между тем щербовская «глокая куздра» полна глубокого смысла в том отношении, что показывает относительную независимость лексического значения от его грамматического оформления в знаменательном слове. «Глокую куздру» мы можем оформить и как «глокое куздро» (ср. род), и как «глокий куздр» (муж. род.). Как ни парадоксально на первый взгляд, но нулевые лексические значения у этих двух окказионализмов как раз и есть их лексическое значение. Основы глок- и куздр- представляют собой своего рода «нулевые морфемы наоборот»; обычные нулевые морфемы — это морфемы, фонологически не выра­женные; данные же «нулевые морфемы наоборот» — это фонологически выра­женное отсутствие значения. «Запрограммированная непонятность» слова или даже, как крайность, его бессмысленность — это тоже специфически вы­раженное его значение. На этом «эффекте непонятности», а точнее на эффекте бессмысленности, основана магическая сила заклинаний посредством абрака­дабры.

Поэт В. Боков, вспоминая о своем детстве, так рассказывает о впечатлении, производимом непонятными словами: «Когда засыпал братец Иван, бабка рас­сказывала нам сказки про Верлиоку, про медведя, который пришел в деревню за своей ногой. Стихи «Скирлы, скирлы, нога липовая» наполняли душу, выра­жаясь словами Пушкина, «пиэтическим ужасом»…

В пьесе М. Горького «На дне» Сатин любит произносить очень звучные (точнее, необычно звучащие), но малопонятные или даже вовсе бессмысленные слова, звуковой облик которых сам по себе приобретает изобразительное значение:

Актер. Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм — совершенно отравлен алкоголем...

Сатин (улыбаясь). Органон.

Актер (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм...

С а т и н. С и к а м б р … [189]

Актер (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю — серьезно... да...

Сатин. М и к р о б и о т и к а... ха!

Б v б н о в. Ты чего бормочешь?

Сатин. Слова... А то еще есть — транссцедентальный..

Бубнов. Это что?

Сатин. Не знаю... Забыл...

Бубнов. А к чему говорить?

Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова — надоели!... Люблю непонятные, редкие слова.

Приведенные примеры (скирлы, органон, сикамбр и т.п.) представляют со­бой те случаи, когда лишь одно только звучание слова принимает на себя все функции выражения и эстетизируется, т.е. приобретает художественно-изобра­зительный смысл и назначение. Это в общем-то редкие случаи проявления в речи окказионального слова.