Древнегреческая мифология о Фаэтоне

 

 

«Версия» мифа в изложении Еврипида пережила века. Эту же легенду включил в свою поэму «Метаморфозы» римский поэт и мыслитель Публий Овидий Назон, живший в самом конце прошлой – самом начале нашей эры. Овидий был знатоком современной ему астрономии и почитателем священной традиции, связанной со звёздным небом. Прекрасным поэтическим языком легенды он очень точно передал некоторые моменты астрономических знаний и представлений о небе древних греков и римлян. Не исключено, что Овидий разделял взгляды Пифагора и Платона о Фаэтоне, считая, что в основе легенды могут лежать какие-то реальные события глубокой древности. Известно, что Овидий придерживался теории сотворения мира, которую проповедовали в то время философы-стоики.

Легенда о Фаэтоне в изложении Овидия дошла до наших дней без каких-либо существенных изменений. В наиболее известных и широко распространенных изданиях, посвященных древней мифологии, литературная версия оригинала несколько сокращена и переработана в форму более приемлемую для восприятия современным человеком. Не редко пантеон римских богов, который использовал Овидий в своих «Метаморфозах», заменяется в некоторых изданиях на соответствующий пантеон греческих богов. Тем не менее, смысл и основные идеи, содержащиеся в оригинале, остались без изменения.

 

Сказание о Фаэтоне

 

 

Изложено по поэме Овидия «Метаморфозы»

 

«Легок, однако, был груз, не могли ощутить его кони

Солнца; была лишена и упряжь обычного веса …

Только почуяла то, понесла четверня, покидая

Вечный накатанный путь, бежит уж не в прежнем порядке.

В страхе он сам. И не знает, куда врученные дернуть

Вожжи и где ему путь. А и знал бы, не мог бы управить!

Тут в лучах огневых впервые согрелись Трионы,

К морю, запретному им, прикоснуться пытаясь напрасно.

Змий, что из всех помещен к морозному полюсу ближе,

Вялый от стужи, дотоль никому не внушавший боязни,

Разгорячась, приобрел от жары небывалую ярость…

Только несчастный узрел Фаэтон с небесной вершины

Там, глубоко-глубоко, под ним распростертые земли,

Он побледнел, у него задрожали от страха колени

И темнотою глаза от толикого света покрылись.

Он уж хотел бы коней никогда не касаться отцовских,

Он уж жалеет, что род свой узнал, что уважена просьба…

Оцепенел, не поймет, как быть, вожжей не бросает, -

Но и не в силах коней удержать и имен их не знает». (Метаморфозы).

 

«А всемогущий отец, призвав во свидетели вышних

И самого, кто вручил колесницу, – что, если не будет

Помощи, все пропадет, – смущен, на вершину Олимпа

Восходит, откуда на ширь земную он тучи наводит,

И подвигает грома, и стремительно молнии мечет.

Но не имел он тогда облаков, чтоб на землю навесть их,

Он не имел и дождей, которые пролил бы с неба.

Он возгремел, и перун, от правого пущенный уха,

Кинул в возницу, и вмиг у него колесницу и душу

Отнял зараз, укротив неистовым пламенем пламя.

В ужасе кони, прыжком в обратную сторону прянув,

Сбросили с шеи ярмо и вожжей раскидали обрывки…

Разметаны широко колесницы раздробленной части.

А Фаэтон, чьи огонь похищает златистые кудри,

В бездну стремится и, путь по воздуху длинный свершая,

Мчится, подобно тому, как звезда из прозрачного неба

Падает или, верней, упадающей может казаться.

На обороте земли, от отчизны далеко, великий

Принял его Эридан и дымящийся лик омывает.

Руки наяд-гесперид огнем триязычным сожженный

Прах в могилу кладут и камень стихом означают:

«Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница;

Пусть её не сдержал, но, дерзнув на высокое, пал он». («Метаморфозы»).

 

 

«Он материнской с тобой был кровью связан, но ближе

Был он по духу тебе, Фаэтон. Оставивши царство, -

Ибо в Лигурии он великими градами правил,-

Берег зеленой реки Эридана своей он печальной

Жалобой полнил и лес, приумноженный сестрами друга.