На мгновение оно ко мне пришло

 

На мгновение оно ко мне пришло

Я знал, зачем я должен сказать тебе спасибо

Я видел облеченных властью мужчин в черных костюмах

Я видел, как они разоблачаются

в объятьях молоденьких любовниц

мужчины более наги, чем нагие женщины

мужчины тихо плакали

Нет, не поэтому

Забыл, за что я должен поблагодарить тебя

а знчит, во мне осталось лишь одно томленье

Сколько тебе лет-то?

Тебе твои бедра нравятся?

На мгновение оно ко мне пришло

Причина разрешить картинке

твоего рта убить нашу беседу

Что-то по радио

конец мексиканской песенки

Я видел, как платили музыкантам

а их это даже не удивило

они знали, что это всего лишь работа

Теперь уж совершенно потерял

Многие убеждены, что ты прекрасна

А мне от этого как?

Мне никак

У меня была чудесная причина не просто

ухаживать за тобой

Она была увязана с газетами

Я видел тайные заговоры в высоких кабинетах

Видел людей, обожавших свою надмирность

хоть они и смотрели в

большие электрические телескопы

но все равно считали, что их надмирность -- это серьезно

а не просто хобби, вкус, безвредная причуда

они действительно думали, что космос к ним прислушивается

Я вдруг испугался

одно из их темных правил

могло нас разлучить

Я был готов молить о милосердии

Вот, впадаю в униженность

Забыл, зачем я это начал

Хотел поговорить о твоих глазах

я ничего не знаю о твоих глазах

и ты заметила, как мало я знаю

Я хочу, чтобы ты была где-нибудь в безопасности

подальше от высоких кабинетов

Я изучу тебя попозже

Так многим хочется тихонько поплакать с тобой рядом

 

4 июля 1963 г.

 

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

 

Но я потерялся

не больше, чем теряется листва

иль захороненные вазы

Это еще не мое время

Я заставлю тебя лишь подумать дважды

 

Я знаю, ты должна назвать меня предателем

поскольку я истратил свою кровь

на бесцельную любовь

и ты права

Такой крови

никогда не завоевать ни дюйма звезды

 

Ты знаешь, как меня назвать

хотя подобный шум сейчас

лишь воздух сотрясет

Ни ты, ни я не сможем забыть

тех па, что мы станцевали

тех слов, что ты растянула

чтоб вызвать меня из праха

 

Да, я стремлюсь к тебе

не просто как листва к погоде

или ваза к рукам

но с узким человечьим томленьем

что заставляет отказаться

от нив любых, кроме своих

 

Я жду тебя в

неожиданном месте твоего странствия

как заржавевший ключ

или перышко, что ты не подберешь

до самого обратного пути

после того, как станет ясно

что дальняя, мучительная цель его

не изменила в твоей жизни ничего.

 

СТИЛЬ

 

Я не верю радиостанциям

России и Америки

но мне нравится музыка и

мрачные европейские голоса, объявляющие джаз

Я не верю опиуму или деньгам

хоть их и трудно достать

и за них карают долгими сроками

Я не верю любви

посреди своего рабства я

не верю

Я -- человек, сидящий в доме

на острове Аргонавтов, где нет ни единого дерева

Я забуду траву на маминой лужайке

точно забуду

Забуду старый телефонный номер

Фитцрой семь восемь двадцать

забуду свой стиль --

и не будет стиля

Я слышу тысячи миль треска голодной статики

и как старая прозрачная вода сжирает скалы

Я слышу бубенцы жующих мулов

Слышу, как цветы дожевывают ночь

под складками своими

А вот петух с лезвием

пропарывает мягкое черное небо

и рана никак не затягивается

и теперь я уж точно знаю

я забуду свой стиль

Возможно, в этом мире откроется разум

возможно сердце оросится ливнем

Ничто не исцелится и не обледенеет

но возможно сердце оросится ливнем

У Америки не будет стиля

У России не будет стиля

Это происходит на двадцать восьмом году

моего внимания

Не знаю, что станет

с мулами и их дамскими глазами

со старой прозрачной водой

или гигантским петухом

Раннеутреннее прожорливое радио сжирает

правительство одно за другим, языки

маковые поля одно за другим

За пронумерованной частотой

на каждый стиль находится молчание

даже на тот, над которым я потел

наружное молчание, как космос

меж насекомыми в рою

электрическое беспамятство

и оно нацелено на нас

(мне хочется уснуть и страшно)

оно уже навалилось на нас, братие

 

ЛИЧИНЫ

 

Мне жаль, что старик должен уйти,

а дом его -- стать больницей.

Я любил его вино, его презрительных лакеев,

его десятилетние церемонии.

Я любил его машину, которую он носил будто раковину улитка

везде, и я любил его жену,

все те часы, что она вкладывала в кожу,

то молоко, ту похоть, ту промышленность,

что она жертвовала цвету своего лица.

Я любил его сына, похожего на британца,

но с американскими амбициями,

которого утешало слово «аристократ»,

словно отсрочка приговора, пока правили Кеннеди.

Я любил богатея; неприятно,

что его абонемент в Оперу

попадет в общую бронь для зрителей.

 

Мне жаль, что должен уйти старый работяга,

звавший меня «мистер», когда мне было двенадцать лет,

и «сэр» -- когда мне было двадцать,

который сидел и учился напротив за столом в смурных клубах

социалистов, собиравшихся в столовых.

Любил машину, которую он знал, как тело своей жены.

Любил его жену, которая учила банкиров

в подпольной кладовой

и так и не растратила своих амбиций в керамике.

Я любил его детей, которые спорили

и выходили первыми в Университете МакГилл.

Прощай, старый призер золотых часов,

все твои сложные преданности

возлегли теперь на плечи одноликих патриотов.

 

Прощайте, матерые торчки Северовосточного Обеда

около 1948 года, ваши ложечки, не будучи

Шведской Нержавейки, были того же цвета,

что и припрятанные зажимы и крючки

выброшенных замурзанных лечебных корсетов.

Я любил ваши остр о ты насчет снега,

даже если они длились все семь месяцев

монреальской зимы. Ступайте писать свои мемуары

для Психеделического Ревю.

 

Прощайте, половые маньяки Бобрового Пруда,

мечтавшие о том, чтоб их сдрочил

электрический дойный аппарат.

Не было на вас Канадского Совета.

Вы должны были вскрывать маленьких мальчиков

перочинным ножом.

Я любил ваши заявления для прессы:

«Я не думал, что он будет против.»

Прощайте, красноречивые чудовища:

Эбботт и Костелло познакомились с Франкенштейном.

 

Мне жаль, что заговорщики должны уйти,

те, что напугали меня, показав мне

список всех членов моей семьи.

Я любил, как они придерживали про себя свое мнение

о Чингис-Хане. А они любили меня потому,

что я говорил им, что их бородки

делают их вылитыми Лениными.

В Вестмаунте взорвались бомбы,

и теперь им стыдно,

как преуспевающему откровенному последователю Шопенгауэра,

чей сосед по комнате покончил с собой.

Неожиданно все они стали снимать кино.

Мне некому даже кофе купить.

 

Я прижимаю к груди неизменных:

упрятанных в общественные клиники,

ни о чем не ведающих, как хасиды,

верящих лишь в то, что они -- кто-то еще.

Браво! Абеляр, вива! Рокфеллер,

вот тебе булочка, наполеон,

ура! Преданная Герцогиня.

Да здравствуйте вы, хронические саморазпрушители!

вы, монотеисты!

вы, на короткой ноге с Абсолютом

сосущие круги!

 

Вы -- всё мое утешение,

когда я поворачиваюсь к улью

когда я позорю свой стиль

когда я огрубляю свою природу

когда я изобретаю шутки

когда я подтягиваю подтяжки

когда я принимаю ответственность

 

Вы утешаете меня,

неисправимые предатели себя,

когда я салютую моде

и заставляю свой разум,

как развратную стюардессу,

раздающую парашюты в пике,

заставляю свой раскроенный мясником разум

опираться на факты.

 

ВИШНЕВЫЕ САДЫ

 

Канада, тебя тут войны поджидают

угрозы

разорванные флаги

Одного наследия недостаточно

Лица должны коваться под молотом

дикарских идей

Почтовые ящики еще взорвутся

в вишневых садах

и кому-то придется ждать вечно

жирного дедушкиного чека

Из своего глубокого кафе я озираю тихие заснеженные поля

как американский рекламный агент

новых пластиковых снегоступов

в поисках движущегося пятнышка

может быть тройки

изгнанника

ледяного пророка

индийское восстание

горящей метеостанции

Там есть о чем рассказать, ребятки

Канада, ты выдюжишь народные песни

о свободе и смерти?

 

ТРАМВАИ

 

Вы видели трамваи

грохочущие как в старину

по улице Св.Катрин?

Золотистые трамваи

проходящие под скорбным

Храмом Сердца Господня

где костыли свисают

пророческими лозами кататоника.

Молодой худосочный священник

заворачивает свое семя в салфетку

лицо его пылает

в проходящем золоте трамвая

а мир приходит в себя.

Славненький такой бунт собирает граждан

в свои спазмы

а прошлое возвращается

золотистыми трамваями.

Я несу транспарант:

«Прошлое Совершённо.»

Моя маленькая двоюродная сестра

которая не верит

в нашу религиозную судьбу

по-королевски оседлала мою ностальгию.

Трамваи приседают в реверансе

из-за угла.

Искры и мотыльки

опадают с их покорных проводов.

 

ПАРАДНЫЙ ГАЗОН

 

Снег осып а л

мой перочинный ножик

В камине

шло кино

Яблоки были обернуты

волосами 8-летней блондинки

Голодная и грязная

дочь дворника никогда

не появлялась в ноябре

пописать из своей милой щелочки

на гравий

Я однажды вернусь

когда снимут гипс

Листья вязов опадают

на мои лук и стрелы

Конфеты протухли

а календари бойскаутов

горят

Моя старенькая мама

сидит в своем кадиллаке

смеясь дунайским смехом

когда я ей рассказываю, что мы -- владельцы

всех червей

под нашим парадным газоном

Ржа ржа ржа

в моторах любви и времени

 

БОЛЬШОЙ МИР

 

Большой мир обнаружит

эту ферму

большой мир узнает

все подробности того

что я придумал в нужнике

 

И твоя любопытная жизнь со мной

будет пересказываться так часто

что никто и не поверит

что ты уже состарилась

 

СПИСКИ

 

Прошитый очередями Млечного Пути

с прививкой оскалом туч

после лоботомии сверлом луны

он рухнул

запах какой-то женщины

размазался ему по лицу

план Социального Страхования

ржавел в манжете его брюк

С пяти до семи

высокие деревья подлечивали его

туман бродил на стрёме

Затем началось снова

солнце сунуло ему в рот пистолет

ветер начал сдирать с него кожу

Отдай План отдай План

вторили ему ножницы

Женщины избравшие его

пустились в эротическаую гимнастику

над биржевыми сводками

о славе его и любых других героев

Краем своего набитого глаза

выгравированные в металлическом миноре

под своей буквой алфавита

он ясно увидел собственное крошечное имя

А затем музей проскользнул под

его останки как лопата

 

ОБЕЩАНИЕ

 

Твои светлые волосы --

это то, как я живу,

разбитый вдребезги светом!

 

Отпечаток твоих губ --

родинка

на моей силе!

 

Любить тебя --

значит проживать

мой идеальный дневник,

 

который я

пообещал своему телу

никогда не писать!

 

Э. ДЖ. П.

 

Я когда-то верил, что единственная строчка

в китайском стихотворении могла бы изменить

навсегда то, как опадают цветы

и что сама луна карабкается по

печали точных плачущих мужчин

путешествуя над чашками вина

Я думал, что вторжения начинаются ради того, чтоб вороны

могли клевать скелеты

династии зачинаются и тратятся

ради того, чтобы послужить языку в изысканном плаче

Я думал, правители кончают свой век

очаровательно пьяными монахами

определяя время по дождю и свечам

и получают наставления от паломничества жучка

ползущего по странице -- и все это

ради того, чтобы можно было отправить совершенное письмо изгнанника

давнему другу в город детства

 

Я избрал одинокую страну

оторванный от любви

презирал братство войны

Я оттачивал язык на пемзе луны

пускал свою душу по волнам вишневого вина

надушенную баржу для Властителей Памяти

чтобы чахнуть, пить, вышептывать

их запасы силы

как будто за береговою дымкой

их девушки все так же покорялись власти их

словно часы, заведенные на тысячу лет

Я ждал, пока язык мой не заболел

 

Бриз бурых лепестков как пламя вокруг стихов моих

я целил ими в звезды, но

подобно радугам они изгибались

пока не распилили мир напополам

Кому дано пройти тропами ущелий

вытоптанными скотом во времени

в скитаниях от пастбищ к пирам

За слоем слой осенние листы

сдувает

Нас забывает что-то совершенно

 

«ПАРАЗИТЫ НЕБЕС»

(1966)