Харрасова фагима миргазияновна 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Харрасова фагима миргазияновна



Родилась 18 мая 1939 года

Кандидат химических наук, доцент кафедры ТООНС

 

 

 

Начало войны для меня – это проводы на войну мужчин и ребят, плач на всю округу, татарские песни, распеваемые под баян.

В доме, где я росла после смерти родителей, осталась женщина, Рахима- апа с четырьмя детьми, наверху проживала свекровь и я с братом. Как сумела женщина в возрасте 30 с небольшим лет, прокормить столько ртов?! Спасал картофель, особенно осенью и зимой. Весной и летом мы «паслись» в лесу и на лугах. Всякая съестная трава попадала в наш желудок: котлеты из крапивы и картофельной ботвы, борщевик, конопляное семя (тогда люди слыхом не слыхали, что конопля – это что-то опасное), съедобные корни, вся лесная ягода. Все, что попадалась на глаза, съедалось мгновенно. Рахима-апа распродала из дома все, чтобы как-нибудь прокормить нас. Помню, как она уехала с вещами в какой-то район почти на десять дней. Я, как старшая среди детей, давала всем по столовой ложке гороховой муки, оставленной Рахима-апой перед отъездом, чтобы утолить голод. Но это вызвало другую проблему – у нас разболелись животы, и приехавшую Рахима-апу мы встретили с огромной радостью! Она занялась нашим лечением и правильным кормлением.

Работа по дому, уход за огородом, за скотом, работа на колхозных полях – все выполнялось женщинами и школьниками. Мы собирали по домам золу для полей, подбирали колосья, оставшиеся после уборки урожая, хранили огонь в очагах. Прополка полей целиком лежала на плечах школьников. Этот труд ничем не оплачивался, на нас не записывали никаких трудодней. Помнится еще, как с ребятами мы бегали на посевы и собирали оставшееся не проросшим зерно и ели его. Во время уборки урожая собирали колосья с зерном, жарили его и ели. Хлеба не было. Школьникам на новый год Дед Мороз принес по 0,5 кг хлеба. И мы, таясь друг от друга, с жадностью поедали этот подарок.

В самый разгар войны Рахима-апа меня и брата переправила в Муслюмово к родственнице по отцу – Марьям-апе.

Народ сильно отощал. Марьям-апа работала, за ее тремя детьми присматривала я. В доме жила также ее старая мать. Помню, был урожайный год. В 1943 или 1944 году осенью на теплую землю выпал обильный снег, под ним осталось много неубранного зерна. Весной все население вышло на сбор оставшихся колосьев, из них делали крупу и ели. У людей, поевших эту крупу, развивалась сильная септическая ангина.

С фронта люди получали похоронки. До нас их смысл не доходил, поскольку война была далеко. Но из нашей семьи война унесла четверых Харрасовых. Двое погибли на фронте, двое – после возвращения с войны.

Помню, как погибали люди, поевшие отравленное зерно. Для умерших не успевали рыть могилы, в одну приходилось класть по несколько трупов.

В семье Марьям-апы одно горе шло за другим: в течение нескольких дней умерли двое детей, потом случился пожар от недосмотра за керосиновой лампой. Вместе с домом сгорела ее мама, хорошо еще, что сумели спасти саму хозяйку. А потом сильно заболела и я.

Была развита спекуляция: по бешеным ценам продавали соль, мыло, керосин, хозяюшки отдавали самое последнее, что было в доме, в обмен на еду.

В день, когда было объявлено об окончании войны и нашей Победе, стояла отличная солнечная погода. Муслюмово гудело, всюду вещали громкоговорители. Ах, какой всюду был праздник – дома, на улицах, в школе!

Несмотря на все трудности предстоящей жизни, этот день навсегда остался ярким, солнечным, светлым праздником.


ЦЕЙТЛИН Рафаэль Семенович

 

Родился 3 ноября 1935 года

 

Доктор исторических
наук, профессор кафедры государственного, муниципального управления
и социологии, заведующий кафедрой «Управление кадровой политики»,
директор ВШУ КНИТУ

 

 

О начале войны я узнал много позже – по рассказам отца. Он в то время работал в Харьковском ОК ВКП (б). По тому, как сразу постарели мои родители, как резко зазвучали их речи и озабоченнее стали лица, с которых в одночасье сошли улыбки, я понял, что случилось что-то страшное. Мне, почти шестилетнему ребенку, трудно было тогда понять, что такое война. И, тем не менее, ощущение грядущей опасности возникло и у меня, не ослабевало ни на минутку: тогда, когда в небе я увидел тысячи разноцветных шаров, специально выпущенных вражеской авиацией для облегчения своей ориентировки и тогда, когда часть жителей стала запасать продукты впрок, ломая магазины, грабя все, что попадалось под руку. Чувство опасности стало расти под влиянием паники, которая вспыхнула в городе в связи с подготовкой населения к эвакуации. Разговоры об этом велись буквально на каждом углу. В конце июля стали собираться и мы. Все домашние спорили, что следует брать собой – ведь нам обещали, что через пару месяцев мы обязательно вернемся домой. В памяти от этих дней, даже у меня, маленького ребенка, остались не только крики растерянных людей, но и брань, неразбериха, стремление части горожан любой ценой оказаться в железнодорожном составе, шедшем на восток. Матери с трудом удалось войти в вагон, куда через окно с большим трудом протиснули меня с братом. Мы оказались в теплушке, где по бокам были устроены что-то вроде палатей. Но все это было уже не столь важно, главное – мы уехали от надвигающейся на нас опасности. Поэтому на все неудобства мы смотрели как на временные, досадные помехи, сочувствуя тем тысячам граждан, которым не удалось уехать в тот миг. Много лет спустя о чувствах, которые возникли у оставшихся людей, мне рассказала сестра отца. Обреченность и потерянность захватывали человека целиком, парализовали его волю. Правда, сестра отца смогла уехать на следующий день, но то, что она испытала тогда, не оставляло ее потом многие годы. Отец остался в городе и через несколько дней по партийной разнарядке добровольно ушел в ополчение. Почти через месяц после нашего отъезда, 25 сентября, на 126 день войны, Харьков был сдан врагу. Отца мы нашли через два года настойчивых поисков в одном из госпиталей страны.

Из нашей довольно многочисленной семьи, проживающей в Белоруссии, многие ушли воевать. А после окончания войны их осталось не более 15 человек. Женщины и дети в основном были замучены в гетто, мужчины уходили в партизанские отряды, гибли, сражаясь на фронтах. Последний, кто остался на моей памяти, был погибший как раз накануне взятия Берлина, троюродный брат. Помню, что с ним и его ротой я переписывался в последний год войны. После его смерти мне передали планшетку, с которой я проходил первые три класса начальной школы.

Драматична оказалась и наша судьба в эвакуации. Через день пути наш эшелон был разбомблен фашистской авиацией. До ближайшей станции его тянули две танкетки. Где это было, сказать не могу, не могла вспомнить это и моя мама. Знаю лишь одно: когда мы приехали в Сызрань, где нам предстояло совершить пересадку, с нами случился очередная беда – носильщики, которые переносили наши скудные вещи, внесли их в одни двери, а их, с позволения сказать, «коллеги», тут же вынесли через другие. Так, в одночасье мы остались без вещей, а самое главное – без денег и хлебных карточек. Передать весь трагизм положения я не берусь и сегодня. Но мир, как говорят, не без добрых людей. Спасибо женскому комитету, курировавшему эвакуированных, направляющихся в Среднюю Азию, а также тем партийным и советским организациям, которые хорошо отреагировали на чудом сохранившееся у матери письмо Харьковского ОК ВКП (б) с просьбой оказать помощь семье партработника, которая ехала с двумя маленькими детьми. Именно благодаря этой помощи мы оказались в Андижане.

Город встретил нас приветливо не только теплой погодой, но и всемерным сочувствием многих его людей. Нам дали небольшую комнатушку, метров 12, с глиняным полом, плохо закрывающейся дверью. Но так в то время жили все. Восстановили хлебные карточки, а, самое главное, помогли найти сестру отца, тетку и дядю матери, которые уже находились в Казахстане. Нам стало намного легче.

Хотя, конечно, жить было чрезвычайно трудно. Каждый день приходили похоронки, мы слышали рядом плач то из одной, то из другой квартиры. Очень страшно было за отца, который не подавал вестей, за других родственников, оставшихся на оккупированной территории. Надежд на то, что они живы, с каждым днем становилось все меньше. Тяжело было и с продуктами, постоянно не хватало хлеба, масла, круп – да всего не хватало. Здесь мне хотелось бы низко поклониться моей маме, которая свои пайки отдавала нам, детям, спасая нашу жизнь. Когда мы очень хотели есть, мы гонялись за подводами, в которых обычно перевозили жмых (спрессованные отжатые семечки). Возницы жалели голодных ребят и нередко давали нам довольно большие куски этого тогда вкуснейшего лакомства. Изредка приходила к нам и американская помощь – яичный порошок, тушенка.

Чем мы занимались в годы войны? Все, что у меня осталось в памяти – это бесконечные игры в войну, только вот немцами никто не хотел быть…

Учиться я начал с 1942/43 г., сначала дело шло неважно. Не было бумаги, писали на газетах, а вечерами в качестве источников света использовали свечи или керосиновые лампы, при этом остро ощущался и дефицит керосина. В школу часто не ходили не только из-за болезни, но и за частых переездов родителей. Естественно, пропускали уроки и по неуважительным причинам.

В школе мне больше всего нравилась история. Негативно, как и большинство ребят, относился к не­мецкому языку. В этом, естественно, не было вины преподавателя. Вообще, культа обучения на востоке страны не существовало, хотя немало было ребят, занимающихся хорошо и отлично. Мы часто и с большой охотой посещали госпитали, читали раненым стихи, кое-кто из нас даже пытался что-нибудь спеть. Зачастую раненые просто просили рассказать, как мы живем, что нас интересует. Много времени проводили на полях – собирали остатки урожая, а с 5-го класса – почти каждое воскресенье отправлялись на сбор хлопка. С 6-го класса эти поездки стали постоянными и часто затягивались на два-три месяца. Нормы были не всегда подъемными, выполнять их было трудно, но никто не ныл. Я учился в мужской школе, это была настоящая «бурса», отличная школа для накопления опыта выживания. Приходилось постоянно отстаивать свой авторитет, с этим я справлялся вполне успешно и почти не прибегал к помощи родителей. Хотя краснеть им за меня все-таки приходилось.

Естественно, что солидную материальную помощь армии, мы, школьники, в том возрасте оказать не могли. Все в этом плане за нас делали родители. Так, мой отец в то время (1942–1949 гг.) работал в структурах Международной организации помощи борцам революции, вначале Председателем ее Андижанской организации, а затем ответственным секретарем ЦК МОПР Узбекской ССР. Общеизвестно, что 3 июля 1941 г. перед МОПРом были поставлены новые задачи: переключить свою деятельность с международного характера на всемерную помощь солдатам и офицерам сражающейся Красной Армии, их семьям и детям, а также политическим эмигрантам, нашедшим в нашей стране вторую родину и принявшим участие в борьбе с фашистскими захватчиками. На деньги, собранные структурами МОПР, были построены свыше 100 танков, 76 самолетов, вооружено несколько бригад и дивизий. Комитеты МОПР шефствовали над госпиталями, детдомами, санаториями и районами, где проживали, приехавшие в страну политэмигранты. В числе руководителей МОПР были известные в стране общественные и партийные деятели: Л.А. Фотиева, Е.Д. Стасова, Ю. Мархлевский и др. В архиве отца хранится немало правительственных телеграмм с благодарностью тем структурам, которые он возглавлял за их помощь фронту. В годы войны мы переезжали из одной области Узбекистана в другую, пока в 1945 г. не оказались в Ташкенте. Здесь мы встретили победу в обществе солдат-танкистов местного гарнизона, прокативших нас, детишек, по городу. Кстати, здесь впервые мы увидели и военнопленных японских солдат, возводивших в столице Узбекистана великолепный театр оперы и балета. Бывая в нем уже после войны, я каждый раз не переставал удивляться той национальной резьбе на стекле, что отражала своеобразие культуры областей республики. Японцы, как и большинство жителей Ташкента, жили скромно, и часто у ограды, где они жили и работали, возникал своеобразный товарообмен. К чести нашей охраны, она не гоняла ребят, и мы имели возможность за свои утренние завтраки получить весьма оригинальные национальные поделки. После 1945 года мы вновь за отцом отправились уже в город Наманган, где и прожили до 1954 г. Но далее уже другая история.

Что в заключение могу сказать молодежи? Берегите родителей, уважайте друг друга, цените мир, который завоеван такой дорогой ценой, упорно боритесь за знания и всегда будьте патриотами своей страны.

 


ЦИВУНИН Валерий Семёнович

 

Родился 14 января 1931 года

Доктор химических наук, профессор, заведующий
кафедрой аналитической химии (1985–1995 гг.)

 

 

В 1941 году, когда началась война, мне было 10 лет. Мы жили в городе Сыктывкар, столице республики Коми. В те времена это был небольшой провинциальный город с деревянной застройкой. В августе мы проводили на фронт отца – Семёна Васильевича, а вскоре на фронт ушли его братья Фёдор и Серафим. Не сложилась у братьев судьба, никто из них не вернулся домой. В феврале 1942 года мать получила извещение, что где-то под Ленинградом отец пропал без вести. На её попечении остались я – младший брат и сестрёнка в грудном возрасте.

До войны мы жили на частной квартире, но потом, как семье фронтовика, нам выделили полуподвальную комнату в коммунальном доме. Жить там оказалось непросто – было холодно, требовалось много дров, и хотя край до сих пор считается богатым лесом, дрова надо было выписывать, потом доставлять самим на своих санках, а затем распилить и расколоть. Всё это с матерью нам приходилось делать самим. Это притом, что мать с утра до ночи была на работе, а я днём – в школе. А ещё на мне была обязанность – отвезти сестрёнку с утра в ясли, а вечером – забрать её оттуда.

С самого начала войны была введена карточная система. Детям по ней полагались 300 г хлеба в день. Может, сегодня при наличии другой доступной пищи, эта норма покажется достаточной. Однако по тем же карточкам на месяц полагались такие скудные пайки на крупу, масло, сахар, мясо, что их бы хватило лишь на несколько дней. К тому же никогда в наших краях не отоваривали мясом, заменой ему была треска, у которой не пропорционально большая голова, которая тоже входила в вес пайка, а вместо сахара выдавали засахаренные корки апельсинов или чернослив. Вспоминается, что в те годы постоянно хотелось есть. Между тем учёба в нашей школе проходила в обычном порядке, если не считать, что с пятого класса (1942 год) нам ввели дисциплину по военной подготовке. Видимо, с целью усиления этой подготовки в 1943 году в городских школах было введено раздельное обучение мальчиков и девочек. Каждый класс считался взводом из трёх отделений. Уже в пятом классе мы могли быстро разобрать и собрать мелкокалиберную винтовку и трёхлинейку. Нас научили стрелять, штыковому бою, тактике. Зимой проводились лыжные походы. Каждый год, начиная с четвёртого класса, мы сдавали экзамены по всем предметам, включая военную подготовку. Она продолжалась до 8 класса и завершалась летним военизированным сбором.

Каждый год после завершения экзаменов начиналось трудовое лето. В четвёртом, пятом и шестом классах мы работали в пригородном колхозе, в четырёх километрах от города. Каждый день нам приходилось с шести утра прошагать пешком туда, а вечером обратно. Бригадирами были наши учительницы. Работа была разной: заготовка силоса, прополка картошки, сенокос. В августе – сентябре вязали снопы, а потом собирали колосья, к концу сентября убирали картофель, капусту, свеклу. Не маловажно было наличие ежедневного обеда, правда, постного и со своим хлебом, но зато горячего. В конце года мы получали небольшую натуральную оплату. Помню, в 1943 году я получил 11 кг пшеницы. Это был царский подарок, который мать пыталась растянуть на всю зиму. Уже после окончания войны, в сентябре 1945, нас направили на сплав леса. Республика уже во время войны поставляла для страны уголь (Воркута) и нефть (Ухта). Но главным богатством Коми оставался лес. Лес нужен был фронту (мосты блиндажи), лес нужен был оборонке (винтовки, автоматы, снарядные ящики и много чего другого), наконец, надо было восстанавливать разрушенные города и сёла. И здесь нужен был лес как строительный материал в колоссальных масштабах. По нашим рекам шёл молевой лес, который загонялся в запани, там вязался в пучки, из которых сплачивались плоты и буксировались на лесозаводы. Вот нас и поставили на боны, дали в руки багор и наказали проталкивать брёвна на сплотку. Надо признаться, работа была не из лёгких и приятных. Холодало в наших краях рано, а одежонка у нас состояла из обносков, сапог нет, только стоптанные ботинки, которые, как ни старайся, всегда оказывались в воде. С утра буксирный пароход доставлял нас на запань, а уже вечером, в темень, доставлял обратно. Эта эпопея хорошо запомнилась.

С октября мы приступали к учёбе. Но в этот период каждый год на нас возлагалась доставка дров для школы. Зимой, когда замерзала река Сысола, мы брали санки и шли по реке километра четыре, где были заготовлены дрова, нагружали три тяжелых метровых чурбака и тащили. С реки в город надо было подниматься в гору, и только объединившись, три-четыре карапуза могли затаскивать санки наверх. Потом уж каждый сам дотаскивал груз по городу до школьного двора. Норма на каждого была один кубометр. Было трудно. Но мы отдавали себе отчет в том, что война не дошла до нас, не опалила нас бомбежками, не морила блокадным голодом. Мы постоянно слушали сводки Информбюро и радовались успехам на фронте. Мы знали о подвигах Зои Космодемьянской, Юрия Смирнова, Александра Матросова. Когда А. Фадеев опубликовал книгу о героях Краснодона, после поездки делегации в Краснодон, школе было присвоено имя Олега Кошевого. Нам было трудно, но многим и многим было еще труднее, и поэтому учились и трудились мы с пониманием – идет война.

Я бы не стал утверждать, что все это время мы не хотели бы отдохнуть, отвлечься, погонять в футбол или почитать книгу. Хотели как и все обыкновенные мальчишки. Но понимали – время такое – надо. И работали в силу своих возможностей. Однако, оглядываясь на то время, я должен признать, как много дали нам эти трудовые будни. Мы приучались к самостоятельности, приобретали жизненный опыт, который всем нам пригодился в будущем. А война продолжалась. Каждый раз, встречая за скудным столом с подслащенным сахарином чаем очередной Новый год, и в сорок втором, и в сорок третьем, и в сорок четвертом нашим главным желанием было, чтобы пришла Победа. И никогда не возникало сомнений, что она придёт. Но битва оказалась трудной. И вот пришло утро: «Сынок, война кончилась, Победа!» Люди выбегали на улицу, было всеобщее ликование, все поздравляли друг друга с Победой. Вот так мы, дети войны, как теперь называют наше поколение, жили, учились, трудились и почти четыре года ждали и дождались долгожданного светлого праздника. Потом были еще неурожайный сорок шестой и сорок седьмой, и, наконец, с отменой карточной системы народ смог вздохнуть полной грудью и освободиться от тяжкой, непосильной ноши войны. В 1948 году я приехал в Казань и поступил в КХТИ. Но это уже другая история. А день Победы для меня всегда был и остаётся самым светлым праздником в году.


ЧИГИРЁВА Татьяна Леонидовна

Родилась 13 июля 1929 года

Директор учебно-научного информационного центра КГТУ (1978–2004 гг.)

 

1941 год, лето, июнь, каникулы, жарко…

Наша семья живет на улице Малая Красная, рядом – Фуксовский сад, обрыв и река. Я со своей компанией дворовых друзей много времени провожу на Казанке, которая в это время года была мелководной и мы, всей компанией, переходили ее вброд. На другой стороне реки были заливные луга, там росло много цветов и дикий лук. Те, у кого были коровы и козы, отправляли их туда пастись.

Мы, накупавшись, возвращались на свой берег по старенькому, деревянному мосту, который народ нарек в ту пору «коровьим» и всей толпой шли в самый конец парка им. Горького. Место это было холмистое и красиво называлось «Казанской Швейцарией». Начитавшись книг, мы лазали по склонам гор и изображали из себя путешественников, собирали при этом гербарий для школы. Домой возвращались грязные и голодные, но очень довольные, разбирали все собранные цветочки и листочки, раскладывали их по отдельности. Вечером мы опять собирались все вместе, рассказывали друг другу разные страшные истории, иногда для маленьких ребятишек и соседских старушек устраивали концерты: пели, танцевали, читали стихи. Любимой игрой в ту пору у нас была лапта, нынешние дети про нее даже не слышали! Да и не только игры – мы сами были другими, какими-то чистыми, добрыми, без вредных привычек, хорошо знали, «что такое хорошо и что такое плохо», всегда приходили на помощь друг другу.

В нашей коммунальной квартире дружно проживали три семьи: я, моя мама и бабушка (папа в ту пору был командирован на строительство мостов в Магадан), доцент КХТИ Андрей Андреевич Труфанов с женой Зинаидой Хангареевной (для меня – просто тетя Зина) с сыном Андреем, а также семья Калимоновых.

22 июня, ближе к обеду, в нашу дверь громко постучали, и мы услышали страшные слова: «Началась война».

Мама сразу же включила наш приемник. Голос диктора был очень строгим: «Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Заявление Советского Правительства. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня, 22 июня, в 4 часа утра, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбардировке города: Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и другие...».

Мама молчит, а бабушка и тетя Зина тихо-тихо плачут. Ровно через три недели мне должно исполниться 12 лет, я считаю себя уже достаточно взрослой, но в ту минуту я еще до конца не понимаю, что мое счастливое детство закончилось именно в этот день…

Во дворе собирается народ, все женщины испуганы и заплаканы, мужчины в срочном порядке пытаются выяснить, что им делать завтра – выходить на работу или с утра идти в военкомат?!

С каждым днем дом пустел – мужчины стали уходить на фронт. В их числе были и два моих родных дяди, один – рядовой пехоты, другой – офицер танковых войск.

Мы жили только сообщениями с фронта и письмами. Каждое утро начиналось с того, что в нашу комнату заходили соседи послушать последние известия по радио.

Однако вскоре все радиоприёмники стали конфисковывать и делали это по двум соображениям: где-то кто-то разбирал их на комплектующие детали, которые использовали в военных целях, а также постановили, что советскому человеку не положено слушать ничего другого, кроме как Левитана, и только по проводному вещанию (1 программа без возможности выбора). Надо сказать, что народ не очень-то охотно отдавал технику, которая стоила порядка годовой зарплаты высококвалифицированного рабочего. Чтоб не настучали «доброжелатели», приходилось все консервировать и прятать.

Моя мама была «законопослушной» и сдала приемник, однако вскоре, пусть и с большим трудом, ей удалось купить радио – «черную тарелку».

Бабушка нашла карту страны в библиотеке у папы, повесила ее на стену, и на ней мы стали отмечать движение наших войск. Из сводок Совинформбюро мы узнавали названия маленьких городов и населенных пунктов, которых часто не было на нашей карте.

Я не переставала удивляться поведению своей мамы, тому, что она всегда все четко знала, была стойкой и убежденной, имела твердый характер и умела положительно влиять на людей. Так, при отступлении наших войск мы все очень расстраивались, однако стоило маме сказать: «Это временное отступление, мы скоро вернем себе все эти земли», и тут же соседи начинали вести разговоры о победе.

13 июля, в тот день, когда мне исполнилось 12 лет, я решительно объявила своей семье о намерении немедленно пойти работать на завод, как это сделали многие мои друзья со двора. Однако маме удалось убедить меня отказаться от этих планов, мотивируя это тем, что, во-первых, все мои работающие друзья куда старше меня, во-вторых, ей легко удалось меня убедить, что в ТАКОЕ время необходимо продолжить учебу, что стране нужны грамотные люди и что моя помощь, например, в военном госпитале, куда полезнее и важнее.

Осенью вместе с учителями ее школы маму послали рыть окопы. Она никому не сказала, что у нее язва желудка и поехала со всеми. Они должны были вернуться через 30 дней, однако пробыли там почти 3 месяца, до того момента, когда выпал снег. На маму было страшно смотреть – болезнь резко обострилась, одежда изорвана в клочья…

Первого сентября школа №3, где я училась до войны, была отдана под военный госпиталь, а нас перевели на улицу Комлева в помещение художественного училища. Уже зимой, помимо учебы, мы начали всем классом ходить каждый день в госпиталь. Странные ощущения испытывал каждый из нас – знакомые классы, коридоры. И вдруг вместо парт – койки, койки, койки…

Наше присутствие и помощь были с благодарностью приняты и медицинским персоналом и, особенно, ранеными. Что мы там только ни делали! Даже помогали медицинским сестрам давать лекарства по списку, а некоторых раненых сами кормили с ложечки.

Когда мы приходили в госпиталь, то война со всеми ее ужасами приближалась к нам и раскрывалась как огромная человеческая трагедия. Палаты в госпитале вмещали по 15–18 человек, в некоторых лежали тяжелораненые. У многих были повреждены голова и глаза. По просьбе бойцов мы писали от их имени письма домой, читали им присланные письма. Перевязочного материала в госпитале не хватало и санитаркам постоянно приходилось использованные бинты стирать по второму, а то и по третьему разу, сушить их и готовить к стерилизации. Нам доверяли сворачивать стираные бинты.

Нас всегда встречали приветствиями: «Дочки пришли!» и звали к себе в палату. Те, которые были постарше, рассказывали нам о своих семьях и детях, вспоминали о своей работе, о городе или селе, где они жили до войны, показывали фотографии близких. Расспрашивали, как мы учимся и кто у нас на фронте.

Мы давали раненым бойцам концерты, а еще мы всем классом подготовили спектакль по поэме Пушкина «Сказка о Царе Салтане». Я очень ответственно отнеслась к своей роли, для подготовки костюма без разрешения бабушки взяла ее юбку и переделала в сарафан. Сама же бабушка много вечеров подряд расшивала мне кокошник всевозможными пуговками и бусинками. Не могу не вспомнить и то, как я ходила по палатам и читала наизусть стихи К. Симонова.

Иногда мы, дети, собирались в одной из палат, и кто-нибудь из раненых начинал почти шепотом рассказывать о войне. Они вспоминали бои, в которых участвовали, погибших товарищей, о том, как кто-то рядом становился вдруг героем, а кто-то трусом, о зверствах фашистских солдат и офицеров. О том, как при освобождении городов и сёл, наши бойцы входили в разоренные, пустые, разрушенные населенные пункты, где люди жили в землянках. Испуганные, голодные и плохо одетые жители с большой радостью встречали победителей, выбегали к ним навстречу с букетами цветов и словами благодарности. Наши солдаты отдавали им свои скромные пайки, а подъехавшая чуть позже полевая кухня с щедростью кормила кашей. Иногда советские войска шли по городу не просто маршем, а останавливались на несколько дней. И тогда наши солдаты, несмотря на усталость, начинали помогать местному населению обустроиться: где могли – вставляли окна, двери, сколачивали заново развороченные взрывами стены домов, перекрывали крыши. Много мы слышали и о том, как наши воины освобождали концентрационные лагеря, сколько ужаса в глазах от пережитого и увиденного было на лицах этих людей, сколько человек было замучено до смерти!

Каждый такой рассказ заканчивался тем, что кто-нибудь из нас, девчонок 13–15 лет, вдруг начинал громко и навзрыд плакать! Мы «уходили из детства» буквально на глазах, с каждым прожитым днем, и это было совершенно понятно – нельзя было не повзрослеть рядом с этими страдающими героями, которые и героями-то себя порой не считали.

Наш город был далеко от фронта, нас не бомбили и только затемнение в городе, острая нехватка продуктов, рассказы очевидцев, письма, получаемые с полей сражения и сообщения Левитана, которые нам удавалось прослушать по радио, говорили нам о том, что где-то идет война и гибнут люди.

Достаточно скоро стала ощущаться нехватка продуктов и на некоторые из них сразу же ввели карточки, которые подразделялись на рабочие, служащие и детские. Жить становилось все труднее и труднее. Очередь за хлебом приходилось занимать с вечера. Наш дом был прикреплен к булочной на Бассейной улице (бывшая пекарня Деренкова). Родители, сменяя друг друга, стояли по ночам, а рано-рано утром можно было наблюдать картину, как дети нашего двора выходили из подъездов и молча шли их подменять. У нас была строгая установка – нужно было получить хлеб до уроков в школе, потому что хоть «хлеб и уважительная причина», но пропускать школу не разрешалось.

В городе стало заметно больше военных, приехали эвакуированные из других городов. В наш класс пришли девочки из Москвы и Ленинграда. Особенно жутко было смотреть на детей-дистрофиков, перенесших блокаду и чудом вывезенных по «дороге жизни» в тыл.

В Казань были эвакуированы ученые АН СССР и их семьи. Их расселяли по квартирам. Так, к нам на годичное поселение был определен один ученый из Ленинграда, который по состоянию здоровья не был призван на фронт.

В городе становилось все более голодно. Наша семья начала продавать вещи. Сначала детскую библиотеку, а потом пошла «классика». После того, как от книг ничего не осталось, мама с соседкой тетей Зиной решились на отчаянный шаг – они стали нагружать детские салазки нашими вещами и ходить в соседнюю деревню менять вещи на продукты (так продолжалось всю зиму).

В школе нас подкармливали – каждый день давали 1/8 часть 500-граммовой булки из серой муки, которой хватало ровно на один укус. У меня началось недоедание, но я так была воспитана, что никогда ни у кого ничего не просила, не смотря на то, что многие мои подруги были из обеспеченных семей и голод, практически, обошел их стороной.

Пришла долгожданная весна и каждой нуждающейся семье выделили участки по 2–3 сотки на заливных лугах на противоположной стороне Казанки (ныне Ново-Савиновский район г. Казани).

В нашей семье никто и никогда не занимался землей, не умел сажать, ухаживать и собирать урожай. Моя бабушка в то время работала учительницей в школе № 24 и родители тех детей, которых она обучала, вызвались нам помочь, научить. Мы оказались прилежными учениками и уже сами в следующем сезоне «обихаживали» наши овощи, которые стали очень большим подспорьем к нашему столу. Можно со смелостью сказать, что наш огород спас нас от голода, потому что к тому моменту все, что можно было, мы уже продали и выменяли, а на зарплату двух учителей практически ничего нельзя было купить.

Летом 1942 года наш класс вместе с педагогом отправился в один из колхозов республики. Там нас расселили по избам, хозяйкам колхоз дал продукты, и они нас два раза в день обязательно кормили супом, утром и после работы. С утра мы выходили на работу – пололи свекольные поля. Но самая трудная работа началась в июле и августе, когда нам стали поручать окучивать картошку, а после уборки хлеба мы ходили по полям и собирали колоски. В то время, пока не скосили рожь, нас заставляли собирать голубые васильки, которые считались сорняками.

С сентября начались занятия в школе, но каждое воскресенье мы ездили копать картошку и срезать капусту. За это нам давали по одному кочану и по 2 кг картошки. Мы, уставшие, но очень гордые, приезжали после этого домой, и выкладывали на стол заработанные честным трудом продукты.

В октябре-ноябре мы, кроме работы в госпитале, ездили на низкий берег Волги (пристань Бакалда). Там нам давали багры и мы, еще маленькие девчонки, тащили большие мокрые деревья из воды, а на берегу взрослые женщины у нас их подхватывали, перекатывали, привязывали к телеге и везли в город. Газа в то время еще не было, а угля не хватало, вот и топили дровами жилые дома, госпитали, учреждения, школы и вузы.

У нас, городских девочек, не было ни обуви, ни верхней одежды, ни варежек для такой работы. Мы быстро становились мокрыми и часто болели. Но, что самое интересное, ни у кого из нас ни разу не возникало мысли не пойти на работу!

Моя мама была беспартийная, но обком партии посылал ее своим уполномоченным. Она ходила из колхоза в колхоз и смотрела, как ведется сев и ночная уборка урожая.

Меня она брала с собой, и я ходила из села в село вместе с ней по Буинскому району. Нам редко давали подводу – все лошади работали на полях. Начинали с сельсовета, там мама предъявляла свои документы и нас вели в дом, где мы питались и ночевал по 2–3 ночи, а потом шли дальше. Так продолжалось с конца мая до августа, а потом – сентябрь и октябрь в течение 2 лет. Когда я возвращалась в Казань, то снова вливалась в бригаду школьников и ездила с ними по колхозам на уборку урожая.

Осенью 1942 года вернулся из Магадана мой отец. Он ехал до Казани две недели и приехал в ужаснейшем состоянии. Он рассказал нам о том, что Магадан, как только началась война, перестали снабжать продуктами из Центра. В связи с этим у отца началась цинга, выпали все зубы.

Приехав в Казань, он пошел в военкомат, но на фронт его не взяли, а определили в железнодорожные войска. Сначала они взрывали мосты, а когда наша армия стала наступать, их восстанавливали.

Поток раненых в казанских госпиталях не прекращался. Те, кто выздоравливал – шли вновь на фронт, а мы обязательно готовили им подарки – вязали шерстяные носки и варежки, обвязывали носовые платочки и шили кисеты для табака. При выписке мы прощались с ними, как с родными, а на их койки в тот же день приходили новые раненые, и у нас все начиналось снова.

К концу 1942 года страна начала «вставать с колен» и наша детская, пусть хоть и очень маленькая, помощь Родине вливалась в общий труд, и мы чувствовали себя почти героями.

Все мы, от мала до велика, жили только сводками с фронта. Бабушка на нашей карте стала с огромным воодушевлением отмечать населенные пункты, освобожденные от фашистов. Мы с радостью готовили в классе политинформацию для госпиталя под руководством классной руководительницы и каждую победу отмечали криком «ура».

А как мы радовались 9 мая 1945 года! Страна победила, страна ликовала и мы – вместе с ней! По радио объявили, что мы – победители. А мы это чувствовали уже накануне, ждали, что вот-вот возьмут Берлин и наступит мир. Весь город вышел на улицу – люди смеялись, пели, танцевали, незнакомые люди целовались, поздравляли друг друга с победой. До самого позднего вечера весь город веселился. Все были счастливы, но мы не могли тогда и предположить, сколько нашему народу понадобится сил и трудовых подвигов, чтобы восстановить страну, залечить раны. Но это уже другая история…


ШАРНИН Генрих Павлович

 

Родился 12 апреля 1931 года

Доктор химических наук, профессор, заведующий
кафедрой ХТОСА
(1969–1982 гг.)

В годы начала Великой Отечественной войны мне было 10 лет. К этому времени, я уже окончил 4 класса школы, поскольку учиться начал с 6 лет. Хорошо помню день начала войны. Марийская АССР, где мы жили в то время, праздновала какой-то юбилей, и в селе в предвоенную ночь до утра народ гулял и веселился. Весть о начале войны дошла до нас днем 22 июня.

Вначале она как-то не произвела глубокого впечатления. Не осознавалась серьезность и реальность самого факта начала большой войны. По-видимому, прошедшие в предыдущие г



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-12-12; просмотров: 493; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 34.237.245.80 (0.095 с.)