Быстрова Александра ивановна 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Быстрова Александра ивановна



Родилась 8 декабря 1924 года

Кандидат исторических наук, проректор по вечернему
и заочному образованию КХТИ (1964–1983 гг.)

 

Перед началом Великой Отечественной войны наша семья жила на станции Дно Ленинградской области. Папа и мама работали на железной дороге. За хорошую работу родители накануне войны получили в новом доме жилье – одну комнату в двухкомнатной квартире, а семья была большая, 6 человек – родители и четверо детей. У меня было три сестры, я – старшая, а было мне в то время 15 лет. В тот год я окончила 9 классов средней школы.

Жили мы очень скромно. Все дети спали на полу, потому что не было детских кроватей. И все равно мы были счастливы.

Однажды поздно ночью в квартиру пришли незваные гости. Как нам потом стало известно – сотрудники милиции. Они арестовали нашего соседа, что жил в одной с нами квартире. Мы не раз слышали о ночных арестах в других домах. Это якобы были враги народа. Даже мы, дети, чувствовали какое-то беспокойство и страх взрослых.

Однажды незадолго до начала войны я с подружкой пошла в лес за грибами и ягодами, благо лес был совсем недалеко от нашего дома. В лесу мы увидели солдат в незнакомой форме и услышали разговор на немецком языке. Мы очень испугались. Опасаясь быть замеченными, мы тихо выбрались из леса и побежали к дежурному в отделение милиции, где рассказали об увиденном. Ночью в районе леса были слышны стрельба и крики. Уже потом от взрослых мы узнали, что это был немецкий десант. Его появление вблизи нашей узловой станция объяснялось тем, что расположена она была поблизости от государственной границы.

Уже 22 июня 1941 года началась бомбежка нашего железнодорожного узла. Руководство города, понимая, что оставаться здесь жителям, особенно старикам, детям и женщинам небезопасно, организовали срочную эвакуацию семей железнодорожников. Так в первых числах июля мы с мамой погрузились в специально сформированный эшелон для эвакуации на восток и отправились в неведомый путь.

По железной дороге доехали до станции Углич. Здесь весь состав выгрузили прямо на платформу. Несколько дней нам пришлось пробыть под открытым небом. Ночами было очень холодно. Воду привозили раз в день, и раз в день давали по 200 г хлеба. Эшелоны прибывали один за другим, вокзал был забит людьми. Наконец нас погрузили на баржу, в трюм, и мы поплыли по Волге. Плыли долго. В трюме было холодно, темно, сыро и страшно. Конечным пунктом нашего путешествия стала Ульяновская область. Здесь местные власти нас уже ждали, поделили на группы по несколько семей и на лошадях развезли по деревням. Мы оказались в селе Елхово-Озерное. Встретили нас без радости – без нас жили небогато, а тут прибыли лишние рты. Мы поселились в очень маленькой избе у больной женщины, но не в комнате, а в сенях. Спали на соломе, покрывались половиками, которые лежали на полу. Когда начались сильные морозы, она переместила нас в избу. Местные жители собрали для нас немного старой одежды, не дали нам замерзнуть.

Каждой эвакуированной семье выдавали небольшой паек – 200 г хлеба. В скором времени меня, мою младшую 15-летнюю сестру и мать отправили на работу. Мы рыли окопы, траншеи, заготавливали дрова, заготавливали лес, занимались и другими работами. Но так как одеты мы были не по сезону, то часто мерзли и болели.

В начале 1942 года в нашем селе разместилось 5-е отделение Волжлага НКВД СССР, которое начало строительство крайне необходимой в условиях войны железной дороги «Свияжск–Ульяновск». К ра­боте были привлечены интернированные немцы Поволжья. К этому времени мне уже исполнилось 16 лет, и я считалась взрослой, к тому же имела девятиклассное образование. Меня даже пригласили в штаб и предложили работу счетовода, а потом и инспектора отдела кадров. По долгу службы мне приходилось три раза в неделю вместе с проводником-немцем ездить за спецпочтой на станцию. До станции было 10 км, а поезд приходил ночью, и добираться до станции приходилось в темноте, было страшно и жутко. Иногда дорогу перебегали голодные волки, наводя ужас не только на меня, но и на проводника. Все проводники объяснялись только на немецком, и я должна была спешно учить этот язык.

Приходилось мне выполнять и общественную работу. Представитель политотдела возложил на меня обязанности по организации комсомольской работы среди интернированных немцев – комсомольцев. Приходилось в любое время дня и ночи добираться до объектов строительства по полям вдоль железной дороги. Здесь в разных населенных пунктах создавались партийные и комсомольские организации из интернированных немцев Поволжья. Эта молодежь была мобилизована на строительство оборонных объектов. В любую погоду, в жару и в холод я добиралась до этих деревень. Большую поддержку мне в работе оказывал бывший секретарь Горкома ВЛКСМ г. Энгельса Н. Реммель.

Приходилось вмешиваться и в организацию работ на стройках. Вспоминается такой случай. Меня очень попросили помочь освободить от непомерно тяжелой работы на стройке пожилого, со слабым здоровьем профессора из Саратовского университета. В конце концов, мне удалось договориться с руководством строительства, и его перевели на должность водовоза, что избавило его от земляных работ.

Все наши усилия были направлены на организацию ударного труда. Техники практически не было, все приходилось делать вручную. Двигал нами энтузиазм и огромное желание выполнить поставленную задачу и чем-нибудь помочь фронту. Моя работа была отмечена благодарностью, и меня рекомендовали на должность инструктора политотдела. Шел сентябрь 1942 года. Затем перевели инструктором политотдела по комсомолу ИТЛК НКВД СССР, где я проработала два года до сентября 1944.

В 1943 году меня направили в Москву в Министерство внутренних дел на совещание представителей политотделов оборонных объектов. Это совещание проводил лично Министр внутренних дел Л.П. Берия. Я была самым молодым делегатом. Запомнилось то, что в своем выступлении Берия обратил наше внимание на плохое отношение некоторых советских сотрудников к интернированным немцам. Берия квалифицировал это как недопустимое явление, так как они были такие же граждане СССР, не провинившиеся и не нарушившие закон. Меня наградили Почетной грамотой Верховного Совета ТАССР «за отличную работу на специальном строительстве Государственного Комитета Обороны».

В конце 1944 года завершилось строительство железной дороги, и меня направили на комсомольскую работу в Казань. Вскоре я была избрана первым секретарем Дзержинского РК ВЛКСМ, проработав на этой должности до конца 1946 года. Здесь было много дел по работе с молодежью. Были созданы и успешно работали комсомольско-молодежные бригады, организовано социалистическое соревнование между ними, проводились слеты ударников труда и передовиков производства, практически все комсомольцы сдавали кровь для раненых бойцов, работали в госпиталях. Трудно перечесть все, чем мы занимались, не считаясь со временем и здоровьем. Комсомол дал мне хорошую закалку для будущей деятельности. В связи с 50-летием ВЛКСМ я была награждена Почетным знаком ЦК ВЛКСМ, а впоследствии медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

 


ВАЛИШЕВА Разия Гирфановна

Родилась 28 июня 1930 года

Старший преподаватель кафедры высшей
математики (1956–1999 гг.), ветеран труда

В июне 1941 года мне было 10 лет, я собиралась отметить свой день рождения в пионерском лагере, куда меня привезла мама. В тот день, когда началась война, нам, детям младших отрядов, как следует ничего и не объяснили, но по настроению взрослых мы поняли – произошло что-то страшное.

Мама забрала меня в город и только там я узнала, что немцы напали на нашу страну. Я слушала по радио выступление Молотова и мне на всю жизнь запомнились его слова: «Враг будет разбит и победа будет за нами». Как мы этого все хотели! До конца не понимая, что действительно происходит, я с волнением наблюдала за реакцией людей, которые молча стояли на улицах и слушали очередную сводку Сов­информбюро, которую зачитывал Левитан. Черные радио-тарелки, вывешенные на столбах, не всегда радовали собравшихся…

Жила я в районе, который был назван Пороховой слободой в честь единственного завода, который был там расположен и где выпускали порох для всех видов оружия. Именно там и работали практически все жители наших домов, работали целыми семьями, династиями. Так было и у нас: мой дед Надир работал там с 1883 года, а потом там трудились все его братья, дети, племянники, внуки, а сейчас даже и правнуки.

Завод сразу перевели на двенадцатичасовой график работы, а некоторые цеха даже были на казарменном положении, то есть рабочие не выходили с завода по 36 часов – это я помню отлично, так как моя мама именно так и работала там токарем в механическом цехе.

Училась я в школе №1 Кировского района, это была самая окраина города Казани (конец улицы Фрунзе). За школой сразу начиналось поле, лес и очень узкая грунтовая дорога, которая вела к железнодорожной станции Юдино. Конечно же, никакой трассы Москва–Казань тогда не было.

Нашу школу сразу превратили в госпиталь и первого сентября нас разместили рядом, в деревянном помещении, которое до этого времени называлось «лесной школой», где учились больные дети. Там было всего 7 классных комнат и нам приходилось вначале учиться в 3 смены. Спустя какое-то время количество учеников в школе (да и не только в нашей!) сократилось по сравнению с довоенным временем. Происходил отсев учащихся, многие школьники бросали учебу. Причинами этого были призыв в учебные заведения трудовых резервов, уход на производство и в военные училища. У многих детей не было одежды и обуви, чтобы посещать школу. Тетрадками нам часто служила разлинованная серая бумага, портфелем – сумка, сшитая из кухонной клеёнки. Как только наступили холода, мы в обязательном порядке несли по полену дров для обогрева школы. Помню, на уроках все сидели смирно, на переменах мало двигались: экономили силы. Постоянно проводились политинформации, на которых мы обсуждали события на фронте, подвиги героев войны и труда, боевые эпизоды, сводки Информбюро.

Одним из важных дел школьников был сбор теплых вещей для фронтовиков. Помимо этого мы, ученики пятого класса, собирали металлом, лекарства, травы, заготавливали топливо, собирали подарки фронтовикам, в овощехранилищах перебирали и чистили морковь, лук, капусту, картофель. Мы сразу же взяли шефство над госпиталем и по очереди ходили к раненым, помогали, чем могли – читали книги, писали письма и временами устраивали концерты. До сих пор отчетливо помню, как случился пожар в госпитале и как мы помогали спасать раненых. Некоторые из них прыгали из окон второго этажа, взрослые ловили их натянутыми одеялами. Помню и того перебинтованного раненого солдатика, который решил спуститься с третьего этажа по связанным в канат бинтам и упал с высоты, потому что оборвался какой-то узел…

Если бы нужно было определить одним словом то чувство, которое я выносила тогда из этого госпиталя, я сказала бы: чувство оптимизма. Даже я, совсем еще юная девочка, понимала и замечала, что у этих людей не было ни тени сомнения в том, что они победят. Залечив раны, они снова собирались на фронт – мужественные, простодушные, несокрушимо-спокойные, сплоченные люди, готовые отдать свою жизнь, чтобы спасти родину и все человечество от врага.

Первые военные месяцы мне запомнились сильной тревогой – часто гудели сирены и репродукторы вещали, чтобы все прятались в укрытия. Потом только узнали, что немецкие самолёты подлетали совсем близко к мосту через Волгу, что находился у Зеленодольска. Они хотели разбомбить его, ведь именно по нему с востока на запад шли все эшелоны с военными и боеприпасами.

Во всех домах было велено заклеить крест-накрест полосками бумаги окна, закрыть их тяжёлыми шторами или ставнями, чтобы не было видно света. Взрослые люди, мужчины и женщины, которых гордо называли «дружинниками», ходили по улицам и строго за этим следили. Кстати будет сказать, что в нашем районе не у всех было электричество, и поэтому жгли керосиновые лампы, а некоторые даже лучины, так как керосин купить было практически невозможно.

В 1942 году завод организовал мастерские на территории техникума. Там шили картузы – это различной формы мешочки, куда набивали порох. С сентября 1942 года ученики нашей школы были прикреплены к этим мастерским. Мы должны были там отрабатывать по 4 часа, кто утром до уроков, а кто после обеда, закончив занятия. Мы, девочки, делали петельки к картузам и пришивали пуговки. Там нас за это кормили похлёбкой из мороженой капусты и давали приблизительно 25 граммов хлеба. Для нас это было большое подспорье в питании.

Продуктовые карточки... Современные дети не знают (и слава Богу!), что это такое. Не знают, что в этом маленьком листочке размером с ладошку, разделенном на крохотные квадратики с числами, была заключена вся жизнь человека. Продавец в магазине вырезал один квадратик и выдавал дневную порцию хлеба: рабочему – восемьсот граммов, служащему – шестьсот, детям и старикам, их тогда называли «иждивенцами», – четыреста граммов. В те голодные времена любой ребенок, даже трехлетний, знал, что такое карточки. Их берегли больше, чем деньги и документы… Да, сытых в те дни было маловато! Случалось и так, что детские продуктовые карточки отоваривались не полностью, т.е. дети не получали полностью продуктов даже по минимальным, полуголодным нормам. Помню, что в октябре 1942 года вышло постановление о том, чтобы дети в городах и рабочих поселках в школах получали завтраки без зачета продуктовых карточек. На завтрак нам полагалось 50 грамм хлеба, 10 грамм сахара, немного овощей и молочных продуктов. Но в нашей школе выдавали на завтраки только кусочек хлеба с повидлом и стакан морса…

Нам тогда было по 12–14 лет, и нас ни в какие списки работающих не включали, так как не было 16 лет. Но у меня до сих пор хранится бумага из архива завода, которая подписана заместителем директора и женщиной, которая выдавала нам обед, что действительно ученики школы №1 работали в этих мастерских без списка.

Безусловно, жить было в ту пору холодно и голодно. Все улицы (у нас был частный сектор) были раскопаны под огороды. Сажали картошку и овощи, особенно мне запомнилась брюква, которая вырастала на радость всем очень большой и вкусной. Мы собирали дикий лук, мамы и бабушки варили суп из зелени, свёклы и моркови, часто добавляли туда очистки от картошки, которые хорошо перед этим промывались и мелко нарезались, варили кисель из лузги. Естественно, что ни о каких макаронах и вермишели речи и быть не могло. Ранней весной мы выезжали на ближайшие колхозные поля и выкапывали из земли оставшуюся прошлогоднюю мёрзлую картошку, дома из неё пекли блины, которые были темно-синего цвета. Но нас это нисколько не смущало и нам казалось, что нет вкуснее пищи на всем белом свете.

В 1943 году рядом с нами начали вырубать лес, чтобы проложить дорогу из города к мосту через Волгу. Именно там и тогда я впервые увидела пленных немцев с пилами и топорами в руках. Мы поднимались на пригорок и смотрели, как они работают. На нас они производили очень унылое впечатление, порой нам было их даже жалко – какие-то понурые, плохо одетые. Они честно делали свое дело, но любили наблюдать за тем, что происходит вокруг. Если они замечали нас, выглядывающих из-за кустов, то они даже улыбались. Некоторые дети бросали им хлеб, который выпрашивали в обед в столовой, но охрана нас всегда за это ругала и отгоняла прочь.

После разгрома фашистов под Сталинградом лица людей, которые слушали сводки с фронта, стали радостнее, светлее, так как наша армия пошла в наступление. Каждый день нам сообщали об освобождении наших городов, с каждой минутой приближалась та минута, когда водрузили флаг над Рейхстагом, когда пришел долгожданный мир…

Мой молодой папа, которому едва исполнилось 35 лет, погиб под Сталинградом в январе 1943, последнее его письмо мы получили в декабре 1942 года. Столько времени уже прошло, а я ведь до сих пор не знаю, где находится его могила!

О Победе сказано, показано и написано очень много. Но мне бы хотелось рассказать еще и о том, как мы, победители, выживали в 1946–47 годах, когда был ужасный голод.

Карточную систему после войны так и не отменили. Я, например, получала на семью из четырёх взрослых и двух детей три килограмма двести граммов хлеба – это была одна буханка с очень небольшим довеском. В этом хлебе отрубей и овса было больше, чем муки. Приходила и делила на восемь порций, как положено по карточке. Ясно, что этого хлеба не хватало. Отоваривали карточки на два-три дня вперёд, когда это было возможно. Но чаще получали на один день и назавтра опять приходилось вставать в очередь с вечера и записываться, а могли за ночь переписать очередь по два, а то и по три раза, так что все руки были исписаны номерами разными карандашами…

Мы привыкли считать, что война – удел взрослых. Но ведь война вторглась и в мир детей, разрушила нашу прежнюю жизнь, сделала ее другой.

Но мы, дети войны, выстояли, мы выдержали, мы честно учились, трудились и помогали строить взрослым новую жизнь. Так пусть же никто и никогда больше ее не разрушит!


ВОЛОВИЧ Леонид Аркадьевич

Родился 9 февраля 1931 года

Доктор философских наук, профессор кафедры педагогики и методики высшего профессионального образования Центра подготовки
и повышения квалификации преподавателей (ЦППКП) при КНИТУ

 

До начала Великой Отечественной войны я жил с родителями на Украине в городе Прилуки Черниговской области. Закончил три класса украинской школы и разговаривал только на украинском языке. Ни одного русского слова я не знал. Это в моей последующей жизни явилось не только мощным фактором изучения русского языка как базовой основы общения, но и социальным мотивом приобщения к другим языкам – узбекскому, немецкому, итальянскому, испанскому, татарскому. За это я во многом благодарен своей судьбе…

22 июня 1941 года я должен был в 8.00 ехать в пионерский лагерь. Собрались мы все в Доме пионеров, однако ни в восемь, ни в девять, ни в одиннадцать часов на ожидавшие нас тележки с лошадьми садиться было не велено. Никто в тот момент не знал, что случилось. И вот 12.00 (исторический час!) – звучит речь В.М. Молотова о наступлении германских войск и начале войны. Право слово, этому извещению никто из нас не придал трагического смысла, всех посадили на телеги и достаточно скоро мы оказались в пионерском лагере.

Первая неделя прошла абсолютно спокойно, а вот к концу месяца недалеко от нас был сбит самолет. Когда через лагерь провели молчащего пилота- немецкого шпиона с четырьмя квадратиками в петлицах, всем стало понятно, что опасность совсем рядом. Мы хорошо знали, что четыре треугольника в петлице военного человека – старшина, четыре вертикальных прямоугольника – полковник. Квадратов самое большее могло быть только три – это старший лейтенант, но никак уж не четыре! Это понимали даже мы, дети. Через три дня я убежал домой, пройдя пешком девятнадцать километров…

В середине июля на Прилуки был первый налет немецких самолетов. Они летели над окраиной города недалеко от нашего дома. Когда услышали гул с неба, мы всей нашей многочисленной семьей выбежали на улицу. И вдруг – взрыв бомбы! На меня самое сильное впечатление произвело даже не то, что нас обстреливали, а то, что отчим, с которым я жил с четырехлетнего возраста, упал на землю, чтобы прикрыть своим большим телом мою родную сестричку, которой только что исполнилось четыре года. В тот момент он даже не думал, что может быть убит…

В начале сентября мы были эвакуированы. Нам сказали, что мы едем в Саратов. Однако уже через 150 километров от Прилук наш поезд был остановлен на полтора часа, и именно эта задержка многим из нас спасла жизнь. Дело в том, что когда движение было восстановлено и мы подъехали к станции, нашим глазам предстала страшная картина – на железнодорожных платформах и соседних путях была свалка трупов, рук и ног. Я мог быть в их числе…

Маршрут эвакуации через казахстанские степи и янгиюльские лагеря привел нашу семью (семь человек) в город Чирчик, расположенный между двумя горными реками в 30 км от Ташкента. С декабря 1941 по август 1944 года мы проживали в бараке, торцом упиравшимся в железную дорогу. В этом недавно созданном промышленном центре была размещена также мощная воинская база с танковыми, авиационными, кавалерийскими, артиллерийскими, пехотными и военно-строительными подразделениями.

Мама нашла себе работу помощника повара в строительном полку, что значительно облегчило нашу жизнь. Я тоже помогал, чем мог. Так, в нашей 12-метровой комнате была печка, для которой необходимо было найти топливо. Именно эту заботу я и взвалил на свои плечи – собирал щепки на военных стройках и черные угольки на железнодорожной полосе, падавшие с товарных вагонов при их перемещении и резком торможении составов.

Однажды недалеко от дома я увидел за забором горку кокса, который считался у нас самым лучшим топливом. Как-то вечером я, перемахнув через забор, подполз к этой горке. Следом за мной туда забрались незнакомый мальчик, мой ровесник, и девочка, примерно четырех лет. Случилось так, что девочка оступилась и кокс посыпался.

Охранники, естественно, быстро отреагировали на шум и выстрелили в нашу сторону. Я находился к ним ближе всего, и они просто чудом в меня не попали. Я бросился бежать со всех ног и никогда больше желания слазить туда у меня не возникало. Чуть позже я получил еще один жизненный урок. Дело в том, что территория вдоль железнодорожного полотна, где я не раз собирал уголь, была четко поделена между несколькими группами мальчишек. Я про это ничего не знал. Однажды я зашел на «чужую» территорию, за что тут же получил удар брошенным камнем ниже спины. Боль была невероятной…

А еще я хорошо помню жаркий летний день 1942 года. Я иду на службу к маме через военный лагерь и вдруг слышу со стороны высокого холма частые выстрелы и вижу бегущих вооруженных солдат. Я был поражен тем, что люди, стоящие рядом, не проявляют паники и беспокойства, молча наблюдают за всем происходящим. И тут я увидел несколько работающих камер, услышал чей-то крик (как потом выяснилось – режиссера) и сразу все понял – снимали кино! Проходила съемка сцены из кинофильма «Два бойца», где были заняты уже хорошо известных в ту пору два актера – Борис Андреев и Марк Бернес. И сколько бы раз я потом ни смотрел этот фильм, сколько бы ни слушал их пение – в памяти всплывала та пережитая сцена…

В конце августа 1944 года мы всей семьей вернулись домой, и с сентября я продолжил учебу в седьмом классе. Той зимой вдруг обнаружился мой талант к пению, и уже через месяц я получил право участвовать в областном смотре художественной самодеятельности. Весной 1945 года в Чернигове я был удостоен первого места и наградой стал полет вокруг города на уникальном тогда самолете «У-2». Честь высочайшая, тем более что это право заслужил один я.

А через год за исполнение песни «Прощайте, скалистые горы» на Всеукраинском смотре художественной самодеятельности школьников я, будучи удостоенным первого места, из рук Н.С. Хрущева получил редчайший дар – вышитую украинскую рубашку. Представьте, что все это происходило в Киеве, и, что я своими глазами видел разрушенную столицу Украины, да и восстанавливаемый тогда уже пленными немцами Крещатик. Легко можно понять ту боль и ту радость, которые в сердце мальчишки засели глубоко и на всю жизнь…

Да, Великая Отечественная война принесла много боли в души и взрослых, и детей. Уже по возвращении в Прилуки мы узнали, что мой родной дед по линии матери был в числе первых двадцати человек, расстрелянных фашистами перед Рождеством, что отчим оказался в плену и погиб в концлагере летом 1942 года. Отец мой с 3 июля 1941 г. до конца войны прослужил в штабе маршала Конева.

Кстати сказать, вернувшись после войны из Кенигсберга, мой папа привез мне военный подарок – скрипку, на которой я играл с большим удовольствием…

Хочу добавить, что дед по линии отца, избиравшийся много лет старостой села Токаревка Тамбовской губернии, в гражданскую войну 1918 г. был расстрелян антоновцами. Так что все наши потери и наша семейная боль понятны всем…

9 мая 1945 года утром в 9.00 я, торопясь, шел в школу. Оказавшись рядом с Домом пионеров, откуда в день начала войны уехал в пионерский лагерь, я услышал так горячо ожидаемую информацию: Великая Отечественная война закончилась нашей ПОБЕДОЙ!

Да, мы – дети войны, испытавшие всю ее боль, несем в памяти и в сердцах своих благодарность старшему поколению, гордость за победителей и глубокое сочувствие всем, кто испытал эти страдания. Не дай Бог повторов…

 

 


ГИЛЬМАНШИН Гадынан Гаянович

Родился 6 апреля 1929 года

Кандидат химических наук, доцент кафедры ТЭП,
секретарь парткома КХТИ (1967–1970 гг.)

 

 

В качестве предисловия к предполагаемым читателям моих воспоминаний вначале хочу сказать о нашем поколении, о тех восьмидесятилетних, которым к началу войны (июнь 1941 г.) было по 10–12 лет от роду, «детях войны».

Известие о начале войны многих застало врасплох и изменило жизнь каждого из нас. Мужчины стали очень серьезными и даже строгими, женщины не скрывали слез.

Уже на второй день после объявления о начале войны работники сельского совета, бригадиры колхозных бригад (речь идет о деревне, где мы жили в тот период) стали ходить по домам и извещать жителей о начале призыва мужчин на фронт.

Каждый день мы наблюдали одну и ту же картину: по деревенской улице на подводах, запряженных парой коней, десятки призванных мужчин уезжали в райвоенкомат для отправки в армию. За ними шли, провожая своих мужей, отцов, братьев и сыновей члены их семей – жены, дети и родители.

Прощальные песни под аккомпанемент гармоней не могли заглушить женского рыдания и детского плача, раздававшегося вокруг.

Время шло, война продолжалась. Мужчин в деревне оставалось все меньше, а тяготы женщин – все больше и больше...

Уже стало известно о селах и поселках, захваченных фашистами. Уже сотни и сотни наших солдат погибли в боях на полях сражений. Уже не было предела человеческому горю, как и не было средств для их успокоения.

Задачи перед сельчанами стояли очень тяжелые. Примеров самоотверженного труда сельчан много, приведу лишь некоторые, выполнение которых позволяло не только сохранить жизнеобеспечение самой деревни, но самое главное – обеспечить необходимыми продуктами фронт.

Весной нужно вспахать колхозные поля (их около 3 тыс. га), провести повседневную, при этом запасы зерна недостаточны. Также нужно вовремя посадить картофель – второй хлеб. После весенних работ идет заготовка кормов для общественного и личного скота (коровы, овцы), прополка полей от сорняков. К концу лета надо вовремя убрать урожай...

Вся эта громадная работа на полях и в личных хозяйствах легла на плечи оставшихся женщин, их рано повзрослевших детей и стариков.

Я и мои сверстники как могли старались во всем помогать старшим: работали извозчиками, возили различные грузы летом на плечах, зимой на санях. Ухаживали за конями, весной пахали поле.

В то время в нашей деревне весеннюю пашню проводили на плугах завода «Красный пахарь» г. Ростова. Это были трехколесные плуги с двумя передними колесами диаметром в 50–60 см и одним задним колесом чуть меньшего диаметра. Это значило, что плуг держится во время пахоты. Для того, чтобы мы, дети, могли управлять двумя запряженными конями, к плугу привязывали доску, на которую нас сажали (как на кресло), коней ставили в борозду друг за другом, вручали нам вожжи для правления конями, и таким образом по борозде от одного конца до другого (это могло быть 400–700 м, в зависимости от размеров вспахиваемого поля) мы пахали, погоняя коней. А они умели ходить по борозде, не уходя в сторону. На другом конце поле нас встречали женщины, аккуратно поворачивали нас в обратную сторону, расставив коней и плуг в борозду, и мы продолжали пахать поле.

Случалось, что отощавшие кони не выдерживали нагрузку, падали и не могли встать. В этом случае и кнут не помогал. Приходилось их поднимать на ноги с помощью работающих по соседству таких же как и мы «пахарей» и продолжать работать. Во время сезонных горячих работ, естественно, многие ребята пропускали школу.

Яркое солнце, тепло, распаханная земля испускает пар, на небе поют жаворонки, а нам так хочется покушать, поиграть хотя бы несколько минут. Так проходит весенний день.

У читателя может возникнуть вопрос: «Были ли тракторы?». Да они появились в деревне, если память не изменяет, летом 1936 года. Но война расставила все по своим местам: нет горюче-сма­зочных материалов, мужчины-трактористы на фрон­те. Хотя к тому времени появились девушки и женщины, которые наскоро выучивались на трактористок и достаточно успешно работали. К сожалению, они не могли ремонтировать технику.

Испытывали недостаток в специалистах-муж­чинах МТС (машинно-тракторные станции)

В период уборки хлебов не было женщин-ком­байнеров. Помощниками комбайнера работали 10–15-летние мальчики. Это было очень почетно. К то­му же комбайнер и его помощник получали на трудодень больше зерна.

Уборку урожая проводили всеми доступными средствами. Вначале урожай скашивали косилкой, называлась она лобозейкой, так как кроме управляющего конями, на платформе сидел второй человек (это, как правило, юноша), который непрерывно сбрасывал урожай. При большом урожае эта непрерывная работа действительно приводила к разогреву лба.

В зимнее время неучащуюся деревенскую молодежь, в основном это были девушки и бессемейные женщины, редко – мужчины, отправляли на лесозаготовку на один и более месяц. Лесоразработки обеспечивали потребность страны (городов и поселков) в дровах и строительных материалах. Читатель пусть на минутку представит, как две девушки в 25–30-градусный мороз, стоя по колено в снегу, двуручной пилой валят в лесу крупные деревья. Это поистине героизм.

Дети и подростки помогали по домашнему хозяйству. Ухаживали за домашними животными (кормили, поили, убирали под ними), летом выгоняли коров и овец в стадо с 3 часов утра, затем целый день домашние работы, к вечеру встречали возвращающихся животных, собирали их, поили, размещали в сарае и т.д. В зимнее время уход за животными совершался 3 раза в день.

Когда весной для посева запасов зерна не было или его не хватало, на пристань на реке Уфимка, расположенную в 1 км от нашей деревни, привозили на пароходе зерно, которого надо было доставить в деревню. Я слышал от старших, туда отправляли группу женщин без транспорта и они приносили на своих плечах каждая по 20 кг зерна для посева. Другая группа женщин лопатами вскапывала поле, срезая сорняки, и засевала его посевным материалом.

В отсутствие матерей дома старшие дети готовили для младших пищу, кормили всех детей, обеспечивали выполнение всего того, чтобы делала мать.

Можно привести много различных примеров о заслугах детей во время войны. Обрывочные приведенные примеры можно рассматривать как показатель жизни, трудолюбия, воспитанности, понимания трагического состояния общества и объективной оценки сегодняшней жизни со всеми ее положительными и отрицательными сторонами.


ГУРЕВИЧ Петр Аронович

Родился 27 июля 1937 года

Доктор химических наук, профессор кафедры органической химии, научный руководитель летней школы юных химиков «Орбиталь» им. П.А. Кирпичникова

 

Родился я в Киеве. Квартира была коммунальной. У нас была одна вытянутая, как пенал, комната с одним большим окном, выходившим во двор. Отец работал на полиграфическом комбинате, мама – в какой-то конторе. Сестра училась в школе. С того времени в памяти осталось немного. Помню, что отец был высоким и ходил в кожаном пальто. К тому времени, когда он должен был возвращаться с работы, я с сестрой выходил на улицу, где мы ожидали его у ворот. Он поднимал меня на руки, подбрасывал вверх, а я заливался смехом. Рядом с входом во двор был маленький магазинчик, где продавали сладости. Я просил у отца «рубль и копейку» («пять копеек» сказать не мог – не понимал), бежал в магазин и покупал зефир – мое любимое лакомство.

22 июня проснулись все от грохота, взрывов – бомбили Киев. Не могли понять, что же произошло. Позже, когда включили радио (в комнате на стене висела такая круглая «тарелка» – громкоговоритель) из разговоров я понял, что случилось что-то страшное, но не мог уяснить, что именно.

На второй день пришла повестка, и отец ушел в Армию. Помню слезы мамы, но он ее утешал: «Роза, да не плачь, все скоро закончится, у нас такая могучая страна». Отец попал в формирующуюся часть, которая располагалась в пригороде Киева Пуще-Водице. Туда ходил трамвай. И вот как-то мама собрала меня и сестру, и мы поехали на свидание с отцом. Ехали долго. Сошли с трамвая. Я плакал, мама взяла меня на руки. Название местечка мама знала (вероятно, отец сообщил), но как до него добраться? Встретили какую-то женщину и спросили, далеко ли идти. «Да нет, – ответила она, – километр с гаком…» «Гак» же оказался равным 9 километрам. Помню слезы мамы и прощание с отцом (увы, навсегда). Он был в форме (как я позже узнал, был он в звании «старший политрук»). Отец настаивал, чтобы мама все бросила и немедленно уезжала из Киева.

Уезжали мы одним из последних эшелонов в вагоне – «теплушке». Нары в два этажа. Поскольку у мамы было двое детей, нам достались нижние. На станциях бегали за кипятком. На одной из станций потерялась сестра. Мама бегала, кричала, но поезд тронулся. Лишь на следующей остановке привели сестру, которая попала в другой вагон. Сколько было радости, и как мама ее при этом лупила…

Первая остановка – Астрахань. Подселили нас в комнату, где были двое взрослых – мать и дочь. Спали мы на полу. Мама искала работу. Через несколько месяцев перекочевали в Гурьев. В 1942 году перебрались в Аральск. Расположились на палубе. Вдруг появился немецкий самолет и стал стрелять по нашему пароходику. Всех отослали в трюм… Духота, крики, слезы. Но прилетел наш «ястребок» и отогнал «немца».

В Аральске мы прожили почти два года. Помню деревянный дом, большую прихожую и вход в комнату. Там жила семья Кощеевых. Хозяин был на фронте, оставалась жена и сын Валентин, который был на год старше меня. Мы с ним подружились, и он вводил меня в курс местной жизни.

Буквально в полусотне метров от дома начиналась пустыня (дом стоял на окраине). Изумительное зрелище было весной, когда цвели тюльпаны. Море цветов. Но наступала жара, тюльпаны отцветали и кроме песка и саксаула ничего не оставалось. Песок раскалялся. Мы ловили черепах, которых было огромное количество и продавали их. Конкуренция была огромная, так как всем мальчишкам нечем было заняться.

Как только видели военного, подбегали и спрашивали – не видел ли он отца моего или Валентина. Конечно, сейчас это кажется странным, но тогда казалось, что на войне все друг друга знают.

Недалеко был склад трофейного оружия. Однажды туда привезли сбитый немецкий самолет. Через дырку в заборе мы забрались на склад, залезли в кабину самолета, и Валентин нажал на гашетку пулемета. А он был заряжен. Раздалась очередь. Мы испугались и побежали, но охрана нас задержала и отвела домой… Нам здорово досталось от матерей.

В Аральске мама устроилась на работу в детский садик, сестра после школы ходила туда убираться, брала меня с собой, и мы могли немного поесть. Чувство голода было постоянным. Овощей в рационе практически не было, и сестра заболела цингой. Страшно было на нее смотреть. Весной 1944 года мама принесла буханку белого хлеба. Я не знал, что это такое, и впервые «сознательно» ел. Так наелся, что чуть не получил заворот кишок.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-12-12; просмотров: 351; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 34.204.181.19 (0.079 с.)