Глава 1. Вернуть царице престол

Советские философские словари, очевидно, преследуя какие-то скрытые цели, об аналитической философии говорили невнятно, а Бертрана Рассела (1872—1970) представляли, скорее, общественным деятелем, чем философом. Еще с 1986 года Философский словарь под редакцией И. Фролова считал первой работой Рассела изданное в 1915 году «Наше познание внешнего мира». С аналитической философией его вообще не связывали. Сам Рассел о начале своей философии рассказывает так: «К концу 1898 года Мур и я восстали против Канта и Гегеля. Мур начал бунт, я верно за ним последовал. Думаю, что первым опубликованным разъяснением новой философии стала статья Мура <...> "Природа суждения"» (Рассел, Мое философское развитие, с. 11).

Об Эдварде Муре (1873—1958), с которым Рассел работал в Англии в Кембриджском университете, я пока рассказывать не хочу, поскольку у меня нет задачи написать историю аналитической философии. Все, что мне нужно, — показать то, что позволит понять, как аналитическая философия видит сознание.

Что же касается Рассела, то, как видите, он сам считает, что новая философия, позднее получившая название аналитической, начиналась в 1898 году с вопросов о природе нашей способности суждения. Однако, хоть Рассел и совершенно прав, на самом деле это были лишь поиски отдельных философов. Философия как сообщество и общественное явление, родится значительно позже. Хронологически где-то в период с 1915 по 1922 год. Но хронология ничего не объясняет. Важнее понять это содержательно.

А содержательно она родится после тех работ, которые делают ее философией в профессиональном смысле слова. Иными словами, которые позволяют людям распознать ее как философию, в которую можно войти, которой можно овладеть и которую можно использовать. Это всяческие Введения, Основания и Учебники. В сущности, это всегда работы, кажущиеся разъяснениями тех открытий, что сделаны выдающимися, и в силу этого непонятными другим, умами. На деле же это более или менее удачные попытки самому понять, что же ты сказал, делая свое открытие.

Собственно, открытие было сделано Расселом в 1902 году совместно с Альфредом Уайтхедом (1861—1947). И это было открытие способа, как сделать философию точной Наукой, которую признают равной среди равных. Они придумали, как вернуть Философии математику!

«На протяжении всего периода от 1900 до 1910 года Уайтхед и я отдавали большую часть времени тому, что в конце концов стало "Principia Mathematica ".

Основное — Море сознания — Слои философии— Слой 3 — Часть 1

<...> Моя книга "Принципы математики", которую я завершил 23 мая 1902 года, была слабым и весьма незрелым наброском будущего труда, но отличалась, однако, от него тем, что содержала дискуссии с другими философскими концепциями математики.

Наши проблемы были двух родов: философские и математические. Вообще говоря, Уайтхед оставил философские проблемы мне. <... >

Главная цель "Principia Mathematica"состояла в доказательстве того, что вся чистая математика следует из чисто логических предпосылок и пользуется только теми понятиями, которые определимы в логических терминах» (Там же, с. 20)

Американский историк философии Барри Страуд писал об этом так:

«Аналитическая философия всегда рассматривалась главным образом как негативная, критическая философия, как радикальный разрыв с одурманивающей метафизической традицией. Если это и верно, то только по отношению к некоторым чертам аналитической философии в средней период ее развития.

Но только отчасти можно отнести это положение к работам Бертрана Рассела 1900—1918 годов, с которых аналитическая философия и начиналась. Рассел определенно считал, что отверг господствующую философию своего времени и большинство метафизических систем прошлого. Но в основном его критика была неверной именно в силу той роли, которую он на себя взял.

Метафизика дала неправильное объяснение мира, и Рассел полагал, что ему удалось выяснить, почему это произошло. Но он не отвергал саму задачу законченного объяснения мира и приближения к тому, что называл "окончательной метафизической истиной ". Напротив, Рассел искал средства, необходимые для ее правильного решения.

Основанием для Расселовского разрыва с прошлым стала логика. Даже поэтому такой разрыв не мог быть окончательным. Рассел полагал, что любая здравая философия всегда должна начинаться с объяснения предложений, то есть того, что может быть истинным или ложным, а это вопрос логики. Он показал, что вся Лейбницевская метафизическая теория монад была выведена из логической доктрины предложений и истины.

То, что было новым у Рассела — это вид логики, которую следовало разработать для метафизического употребления» (Страуд, с. 160).

Разбирая эти свидетельства, прежде всего, хочу отметить периодизацию и оценку аналитической философии Рассела, которая сделана Страудом. Во-первых, у него довольно явно звучит, что философия Рассела — это еще не совсем то, что называют аналитической философией. Он еще не расстался с Метафизикой. И это верно, он ведь еще философ-метафизик, лишь исследующий слабости взрастившей его школы. Во-вторых, у Страуда четко поставлена граница первого периода аналитической философии, когда ее, в сущности, еще нет, но идет становление: 1900—1918 годы. Аналитическая философия творилась до 1918 года, а родилась после 1922 года. Она — детище научной революции и всемирного интернационала ученых.

Глава 1. Вернуть царице престол

Что еще нужно добавить, так это то, что в основу своей логики Рассел положил логические разработки Пеано и Фреге. Они назывались «квантор-ной логикой». Что это такое, не столь важно. Важнее, что логика эта математизированная. Но с мировоззренческой точки зрения, пожалуй, гораздо важнее то, что Страуд подметил у Рассела странные отношения с метафизикой. Думаю, он их не совсем понял. «Он не отвергал саму задачу закономерного объяснения мира»... «Напротив, Рассел искал средства, необходимые для ее правильного решения». Страуд говорит эти слова, а потом подводит к «Principia Mathematica» и не видит связи: а что такое «Principia Mathematica» в истории науки?

Для человека, мало-мальски знакомого с историей и математикой, — это то, с чего начиналось триумфальное шествие Науки по миру. Сейчас это называется Ньютоновской картиной мира, потому что в 1687 году стало основанием всей физической Механики. Тогда Ньютон написал «Математические начала натуральной философии». «Principia Mathematica»... С тех пор математика стала особенно почитаемой Наукой. А Физика — царицей Наук. Что же хочет сделать Рассел? Не отобрать ли престол у Физики для Философии, создав новую, теперь философскую Механику мира? На немалое дело замахивался Бертран Рассел. Вот только философское ли оно?

Что я имею в виду? Вдумайтесь сами. Ньютон называет свое сочинение «Математическими началами естественной философии», но мы прекрасно знаем, что это были основания не философии, а Физики. Но Ньютон еще мог считать это философией, потому что не знал, чем закончится его усилие. А Рассел знал, что благодаря этому труду Физика стала образцовой Наукой, которой стремились подражать все остальные, а Ньютон был признан величайшим гением современности. Гений — это как Звезда героя. Гениями не рождаются и не становятся, ими награждаются от имени общественного мнения.

Иными словами, «математические принципы» — это очевиднейшее орудие захвата власти в мире и обретения в нем достойного места. Лично для себя. Если это и философия, то философия жизни и, скорее всего, весьма прагматичная. Другой вопрос: позволяет ли это орудие и к истине приближаться? Но это действительно другой вопрос. Что же касается Математики, то она заслуживает небольшого отступления.

Каким-то необъяснимым образом Математика получила имя Науки. Математика не обладает никакими признаками Науки, кроме одного — вокруг нее собирается сообщество людей, именующих себя учеными. Люди эти действительно ученые, но математика от этого Наукой не становится. Как, к примеру, не становится Наукой плавание под водой или экстремальные виды спорта, хотя им тоже надо много учиться.

Наукой является Физика, которая использует математику как некое орудие. Вот на этом примере можно будет понять мое утверждение. Физика — это образцовая Наука, потому что она изучает часть мира, отобранную у Философии. В этом смысле у нее есть действительный предмет. У математики

Основное — Море сознания— Слои философии — Слой 3 — Часть 1

же нет иного предмета, кроме себя самой. Как, к примеру, у формальной логики, из-за чего Рассел и сближает их.

Что же при этом в действительности делает Физика? Ускоряет частицы, создает бомбы, исследует космос? Все это заблуждения, деревья, за которыми не видно леса. Суть всех отдельных действий Физики в том самом, что назвали именем Ньютона, — в создании физической или Ньютоновской картины мира. Иными словами, Физика занимается лишь одним — она описывает мир, стараясь сделать это описание как можно точнее. Когда это удается, когда удается описать закономерно повторяющееся взаимодействие частей мира, это описание передается технологии, и она воплощает его в технэ — рукотворном искусстве или ремесле, как переводится это греческое слово. Иными словами, в низшем искусстве, поскольку высшее — это живописание мысленными образами, рождающееся из созерцания, то есть теории.

Вот и вся Физика — в ней всего две части: искусство созерцать определенные части мира и искусство записывать свое созерцание, чтобы сделать его общедоступным. Все естественнонаучные способы исследования — ничто более, чем современный способ вести созерцание. А вот запись — это больное место. Она нуждается в инструменте, и инструмента действительно хорошего нет до сих пор. Изначально Физика, как и вся Философия, описывала мир на обычном языке. Он хорош тем, что им можно описать все, что способен созерцать человек. Но зато не все, описанное обычным языком, можно передать технэ, то есть воплотить в технику. Ведь технике нужен очень точный язык.

Именно этот язык и приспособил для физики Ньютон, увязав математику с физическими задачами. Математика обладает той степенью точности, которая нужна для воплощения образов в технику. И это однозначно показывает, что она такое. Математика — это язык, всего лишь один из множества доступных нам языков, приспособленный для определенного вида описания мира. Математика как язык хороша там, где есть количества, меры, взаимодействия и пространства. Это ее плюс. И это то, что Физика выиграла, основав себя на математике. Но в итоге ей пришлось отсечь себя от множества вещей, которые не поддавались математическому описанию, но существовали в обычном языке. Обретя математику, Физика превратилась в ограниченно-непререкаемую Науку. В рамках математики она точна, покуда математика поддерживает у нас иллюзию своей точности, но она больше не в состоянии говорить о чем-то за рамками Математики.

А за рамками Математики весь настоящий мир, поскольку Математика вообще не имеет к нему отношения. Это чисто умозрительная, идеальная, как говорится, Наука. И кстати, очень страдающая из-за того, что физики, ограниченные математическим аппаратом, больше не в состоянии ей предлагать новые предположения об устройстве мира. Математика развивается как способы описания пространств и взаимодействий, но как развиваться, если физики не находят новых пространств и новых взаимодействий?

Что-то не так было с решением Физики ограничить себя математическим языком. В этом была явная слабость, и хуже того — ловушка, ведущая к

Глава 1. Вернуть царице престол

загниванию, именно это и почувствовали Рассел и прочие творцы аналитической философии. Физике нужно было вернуть тот полет воображения, который давал обычный язык, но сохранить предельную точность описаний. Математика должна была быть заменена на строгий, то есть формальный, но живой язык. Вот откуда появилась мечта о логике как строгой науке. О логике очень формальной, буквально математической, но проверяемой бытовым языком. Именно вокруг этой задачи и будет вертеться весь аналитический поиск двадцатого века.

К 1910 году Рассел, а кстати, и Гуссерль одновременно с ним, впервые оказались способны доступно изложить свои прозрения на языке, понятном только логикам. Это значит, что примерно с этого времени они берут установку на создание философий в том смысле, в каком их школы понимаются сейчас. Мы уже видим, что это заняло у Рассела около 7—8 лет. Так же и Гуссерля.

В 1910 году Рассел пишет, а в 1912-ом издает первое введение в новую философию, что означало, что он почувствовал себя готовым к битве за мир. Называлась эта небольшая работа «Проблемы философии». Как пишет переводивший ее В. Целищев:

«Не следует, правда, считать эту книгу просто элементарным введением в философию, поскольку в ней нашли отражение многие сложные темы, трактовка которых Расселом оказала огромное влияние на следующее формирование логического эмпиризма и всей неопозитивистской философии» (Целищев. Предисловие переводчика // Рассел, Проблемы философии, с. 3).

Иными словами, аналитическая философия как философия вырастает из этой работы, а не из «Принципов математики». Психологическую разницу вы, я надеюсь, уже видите: Из «Принципов математики» вырастает не философия, а сообщество с именем Аналитическая философия.

Что же было в этом Введении? Не могу рассказывать о нем подробно, но обращу внимание на две примечательные вещи, с которых оно, кстати, и начинается. Первая — это название первой главы: «Явление и действительность».

Поразительное сходство с феноменологией, которая тоже наука о явлениях. Но есть и разница.

В то же время, в 1913 году, в России выходит работа Густава Густавовича Шпета, посвященная Гуссерлю. Она называется «Явление и смысл». Вот и принципиальная разница. Феноменология связывает явления со смыслом. А аналитическая философия, условно говоря, с действительностью. Почему «условно говоря»?

Вспомните, Целищев называет другое имя философии Рассела — логический эмпиризм. Это значит, что речь идет не совсем о действительности, а о его познании, которое дано нам в опыте. Что такое «опыт» и «факт» аналитической философии — это еще тот разговор, но то, что она идет грудь в грудь с феноменологией — очевидно.

Основное — Море сознания— Слои философии — Слой 3 — Часть 1

Рассел начинает все свои рассуждения другой важной мыслью, ее мы с вами уже читали у Владимира Соловьева, которого Рассел точно продолжает:

«Существует ли в мире знание столь достоверное, что никакой разумный человек не мог бы подвергнуть его сомнению?

Поначалу этот вопрос может показаться весьма легким, но на самом деле это один из самых трудных вопросов, которые только можно вообразить. Когда мы осознаем трудности, которые встают на пути прямого и убедительного ответа на этот вопрос, мы приступаем к изучению философии — потому что философия есть просто попытка ответить на такие фундаментальные вопросы не беззаботно и догматически, как это часто делается в обыденной жизни, да и в науке, но критически, после исследования всего того, что озадачивает в таких вопросах, и после осознания всей неясности и путаницы, которые сопутствуют нашим обыденным представлениям» (Рассел, Проблемы, с. 5).

Жизнь, причем, часто устами последователей Рассела, показала, что где-то в самых основаниях аналитической философии была заложена ошибка. Я думаю, что она скрывается в самой первой строке: Существует ли в мире знание столь достоверное, что никакой разумный человек не мог бы подвергнуть его сомнению? 'Нисколько не исказив Рассела, добавлю: разумному сомнению.

Если бы, написав слова «Явление и действительность», Рассел и поставил себе задачу говорить о взаимоотношениях действительности и ее явлений в нашем сознании, он в этой первой строке задавался бы вопросом о том, насколько явления соответствуют действительности, насколько точно наше познание действительности, если мы созерцаем явления. Но он занят другим, как мы говорили, он занят пока захватом мира, точнее, мира людей, и поэтому ему есть дело, скорее, до общественного мнения, чем до действительности. Он занят убедительностью, а не достоверностью. Отсюда и задача: создать способ описания, который нельзя оспорить подвергнуть сомнению, — имеющимися у нас средствами разума.

Значит, вся эта новая софистика будет посвящена способам доказывать свое мнение, способам обосновывать как правильное то, что хочет сильный. Именно так и завершилось развитие аналитической философии в современном мире. Именно она дает уверенность современным англо-американским идеологам Имперского мировоззрения. Думаю, дальше тяга аналитической философии к логистическим играм будет очевидна. Соответственно, станет понятным и их отношение к сознанию.