Рассуждения о фотографии и не только

Рассуждения о фотографии и не только

Александр Александрович Слюсарев. Фото Игоря Мухина

 

 

Александра Александровича Слюсарева можно по праву назвать классиком российской фотографии. Прежде всего вспоминаются его изысканные черно-белые работы, чьи сюжеты вычитываются в минималистской гармонии, в диалоге света и тени, в преломлении солнечного луча на поверхности стены или стекла, в отражениях, в нехитрой геометрии вещей. Это световое письмо Слюсарев шлет своим зрителям, обращая их внимание на волшебство обыденной жизни, на исключительность мгновения, пробуждая в них метафизическую устремленность, томление по тому, чего не ухватить рамкой видоискателя.

 

Его городские работы продолжают измерять соотношения темных и светлых масс, цвета, формы и фактуры. Архитектурные детали и фрагменты мегаполиса создают городской натюрморт, это приметы урбанистической жизни, которую фотограф пристально изучает. Другой подход представляет серия «Город, в котором я живу»: проходящие мимо люди, уличные зарисовки, запечатленная повседневность, готовая вскоре стать историей.

Это интервью – результат двух встреч с «Сан Санычем», которые прошли в феврале 2008 и в июне 2009 гг. на его московской квартире в Филях. Гостеприимный хозяин заваривал вкусный кофе и пускался в рассуждения о прошлом и настоящем фотографии, комментировал работы свои и коллег по цеху. Кажется, обо всём он имел свое продуманное мнение.

23 апреля 2010 года Александра Слюсарева не стало. Ушел из жизни талантливый фотограф и светлый человек. В утешение нам, зрителям – большой архив мэтра, счастливая возможность смотреть на мир его глазами…

С чего начался Ваш путь как фотографа?

Первый фотографический журнал я купил в марте 1958 года. Это было «Советское фото». И через какое-то время я стал ходить по понедельникам на встречи сотрудников редакции с фотолюбителями. Тогда в отделе художественной фотографии работал Игорь Николаевич Селезнев, отец актрисы Натальи Селезневой, и, посмотрев мои снимки, он сказал: «О, ты свет видишь!». Это меня крайне удивило: «А что остальные не видят свет?». Тогда я про себя понял, что, по крайней мере, другие видят свет как-то по-другому.

Я был тогда школьником, мне было лет 14-15. Считаю, что я вовремя занялся фотографией. Раньше нельзя – все бросают. Это мне дало достаточно большой срок для приобретения опыта.

Мне посоветовали идти в фотосекцию. Она была основана по случаю фестиваля 1957 года при комитете молодежных организаций, чтобы осветить многочисленные события, потому что сделать это количеством фотожурналистов, силами прессы, было невозможно. Привлекли тогдашнюю молодежь, которым было тогда по 18-20 лет. Те, кто постарше, стояли во главе этой фотосекции - Юра Королев, который потом работал долго в журнале «Советский Союз», Генде-Роте, Ахломов.

Я попал туда, когда фестиваль давно кончился, в 1961-62 годах. Секция проводила выставки. Первая - «Семилетка в действии» - была организована в 1962 году, она проходила в течение семи лет каждый год. «Советское фото» публиковало все награжденные снимки. Выставка была организована наподобие «Рода человеческого», прошедшего в Москве в 1959 году с огромной помпой и с огромными очередями, а я, слава Богу, туда не попал.

Почему «слава Богу»?

Потому что на неокрепший юношеский ум это бы произвело слишком сильное впечатление и сильно бы подмяло под себя. Выставка, если смотреть ее внимательно, далеко не такая уж хорошая. Она вся оправдана этим главным значением - «Род человеческий», и Стейхен туда напихал кучу всего далеко не интересного. Там есть гениальные кадры, которые делают выставку, но не только. Помню, работал в «Огоньке» известный фотограф Александр Узлян, он потом уехал на волне первых еврейских эмиграций. У него был снимок на этой выставке, - что-то из России должно было быть, - где пионер трубит сбор на фоне поляны, повернувшись боком. Узлян снимал со спины, и это красиво выглядит, но человек так никогда не дует в горн, в трубу, потому что неудобно. То есть снимок постановочный и далеко не лучший. Потом я посмотрел эту выставку в книге, но к тому времени у меня были устоявшиеся взгляды на фотографию.

Вообще, фотография среди народа была весьма популярна. Достаточно сказать, что на «Семилетку в действии» очередь стояла вокруг всего Манежа. Люди шли на нее с удовольствием, не говоря уже о международных экспозициях. Помню выставку «Интерпрессфото», которая была, кажется, в 1961 году. Там впервые была показана панорама выступления Хрущева в Америке Гаранина. Прекрасная была экспозиция с очень любопытными фотографиями.

Параллельно «Семилетке в действии» в Парке культуры открылась выставка «Наша молодость». Там меня потрясли отдельные вещи, каких не было на «Семилетке». Особенно были хороши Боря Алешкин, Витя Резников и, прежде всего, Толя Зыбин, который, как и Резников, успел напечататься в чешском «PhotoRevue». Про Алешкина даже вышла статья в 1964 году в этом журнале. Это была другая фотография. Надо сказать, что в фотосекции была группа формалистов, Зыбин, Алешкин и я, который был их на пять лет младше. Я ходил в эту фотосекцию в школьной форме, поэтому кроме моих знакомых на меня там никто и внимания не обращал.

Раз в месяц были «четверги» «Советского фото» в Доме журналистов, где показывали снимки. Один из показов помню до сих пор, снимки сделанные «Киевом» и объективом «Юпитер-8» произвели на меня ошеломляющее впечатление. При этом не только на меня, но все кто там был, отмечали феерическое качество снимков. Хотелось бы это сейчас увидеть. На «четверги» регулярно приходил выдающийся мастер Свищов-Паола, он был весьма импозантен, - седой грузный старик, одевавшийся по моде начала 20-го века. У него было в свое время ателье рядом со Столешниковым переулком. Он появлялся все время с узким фотоаппаратом “Contax”, хотя было известно, что славу ему принесли портреты, сделанные большой камерой.

В 1971 году я познакомился с Эгоном Спурисом. Я поехал в Ригу отдыхать, и мне дали три телефона – Янайтиса, Бинде и Спуриса, с которыми я на тот момент не был знаком. Я дозвонился только до Спуриса, мы встретились, я показал ему картинки, и он весьма ими проникся. С тех пор мы дружили. По роду своей деятельности он должен был ездить регулярно в Москву, - он был дизайнером электрических светильников и здесь утверждал их дизайн. Через него я познакомился со многими его учениками – Грантсом, Рукой, а потом уже с Михайловским, Бинде.

В Латвии местные фотоклубы обеспечивались двумя организациями – профсоюзами, с одной стороны, и минкультом, с другой. Организовывались представительные выставки на периферии, куда съезжались фотографы. Вот, в частности, на мою выставку в 1979 году в Огре в рамках фестиваля «Янтарный край», куда меня пригласил Спурис, приехало больше 100 человек со всей страны, их привезли на 3-4 автобусах. По линии профсоюзов и по линии министерства культуры приглашали всех, на местах оплачивались командировочные. Так что самая первая выставка у меня была в Риге. Тогда вся страна познакомилась со мной, а потом было много выставок, от Таллинна до Усть–Каменогорска в Казахстане, - это была самая восточная точка. После Риги, в 1980 году, у меня была выставка в Таллинне в круглой башне Kiekinde Kök. Спурис меня познакомил и с Калью Сууром, и с Пеетером Тоомингом из Таллинна, который тогда вел передачу на телевидении о фотографии и пригласил меня туда. В 1995 году у меня была выставка у Аузиньша в Музее фотографии. В Риге я часто бывал, у меня там куча друзей – Грантс, Рука, был Спурис, Мартиньш Зелмеманис.

Но Родченко ведь был.

Я Родченко не люблю. Он абсолютно бездушный, для меня важно чувство, что можно назвать сентиментальностью. И если вы посмотрите ту же американскую, французскую фотографию там очень сильное чувство, у того же Поля Стренда, Арнольда Ньюмана, Эдварда Уэстона – там сильнейшие чувства. У Родченко – вообще никаких, чистый формализм. Пожалуй, кроме трёх снимков: девочка с цветами, портрет Маяковского - там сильное чувство, которое исходит от самого поэта, и портрет Лили Брик в прозрачном платье – редкий снимок, я его только один раз видел в журнале «Foto & Video».

Я не могу сказать, что какие-то российские фотографы на меня сильно повлияли. Ну, пожалуй, Сева Тарасевич. Он, конечно, был блистательным фотографом, очень жалко, что на Западе его почти не знают. А здесь он был мало того, что известен, но обладал творческим влиянием. Анатолий Гаранин - очень сильный фотограф и любопытный дядька. А остальные были мои друзья, которые тоже смотрели на Запад. А куда было еще смотреть?

Когда в конце 80-х годов пришла новая плеяда молодых авторов, они тоже исходили не из фотографии, которая была на тот момент в стране, а из зарубежных книг, публикаций, той стилистики.

Сейчас Ваша тема – город?

Да, условно она называется «Город, в котором я живу», на самом деле города там разные, Рига в том числе.

Существует фотографический образ Петербурга – черно-белый, мосты, сфинксы. Есть некая традиция изображения города. Что с Москвой? Вы запечатлеваете именно московскую жизнь или ищите урбанистические мотивы, которые присутствуют везде?

Изначально это присуще любому городу. Как я говорил, название серии - «Город, в котором я живу», и неважно, сколько я там живу – неделю или год. Вот я был всего два дня в Омске и там снимал город по всем тем клише, которые и в Москве существуют – это дома, люди.

Вот странная вещь – петербургская фотография. Ведь ее до определенного времени вообще не было, кроме Смелова, который был разгильдяй, но который хоть что-то снял. Помню, приехал туда в середине перестройки, в разгар борьбы с алкоголизмом. Я жил у приятеля в студенческом общежитии. У него на подоконнике стояли бутылки из-под вермута с какой-то жидкостью, а внутри укроп, - там они настаивали спирт с различными ингредиентами. Тогда я познакомился с петербургскими авторами, которым я показал снимки из серии «Москва Олимпийская». Это была специфическая Москва, снятая в 80-м году. Они эту серию не восприняли и только уже спустя какое-то время, год или два, Чежин сказал, что именно эти московские снимки были наиболее интересными.

Если в Петербурге уходящая вдаль перспектива останавливает взгляд в одной точке, то в Москве, судя по Вашим фотографиям, это движение, скольжение по плоскости. У Вас очень часто фигурирует стена, люди на ее фоне. Именно плоскость стены является характерной для Москвы. Понятно, что в Питере тоже есть брандмауэры, и многие фотографы с этим работали.

Но стена там другая.

У Чежина?

Ну, у него все-таки не город. Чежин активно работает, но мне в последнее время не очень нравятся его вещи – в частности его серия с наводнениями. Его последняя гениальная штука была «Черный квадрат», а его совмещения воды и Петербурга, перепевы Бутырина и Михайловского – не знаю, неубедительно это выглядит. Вот что действительно заслуживает внимание - его серия «Кнопки», она любопытна, но очень пересекается с «Гвоздями» немца Юккера. Они теряют в значительной степени оригинальность

В этом отношении цельное явление – Казань, шикарные авторы, они единое целое. А в Петербурге там разговоры скорее о Петербурге. Вот понимаете, какая интересная штука, там же нет серьезной собственной культуры…

Как так?

А вот так. Там есть прекрасный город, но людей, петербуржцев, носителей петербуржской культуры – нет. Там все что угодно, кроме оригинального петербуржца. Петербужцы любят, конечно, свой город, и я их понимаю. В 60-е годы культура Петербурга была на порядок выше культуры Москвы. Сейчас уже все так перемешалось, что к 90-м годам Петербург 60-х исчез. Если после войны там было около миллиона людей, в 60-е годы – 4 миллиона, и это не естественный прирост, а приезжие, которых там намного больше. В 60-е годы, я помню, можно запросто было переговорить с таксистом и о театре и о кино, а сейчас уже этого нет.

Но сейчас и в Москве этого нет. Сколько приезжих в Москве!

Да, и в Москве этого нет. В Москве довольно странная вещь происходит. Когда я был молодой, это был совершенно другой город. Например, были подвалы, в которых жили люди, а сейчас там уже никто не живет, впрочем, как и в домах – они стали офисами. Их покрасили, сделали евроремонты, но город ушел, исчез. Да, это было плохо, когда люди жили в подвалах, но там была жизнь. А сейчас это мертвый фактически город, а живут все в спальных районах вокруг города.

Я и сам не могу считать себя коренным москвичом, потому что у меня отец из Петербурга. А многие вроде бы в Москве родились, но неизвестно – Москва ли это. Потому что если человек родился в Филях, то это не Москва, это Фили. А Коломенское – это Коломенское, а не Москва. И культура там коломенская, а не московская. Есть масса народу, которая в Москве и не бывает никогда. Если ты живешь и работаешь в Коломенском, то и в Москву можно не ездить. В «Андрее Рублеве» есть забавный эпизод. Один монах говорит другому, что собирается ехать в Москву. А находятся они в Андрониковом монастыре, это до Кремля пешком идти час. На самом деле Москвой можно считать Садовое кольцо и немного вокруг него, а все остальное никакая не Москва. Митино – это московская прописка, но это не Москва.

В таких городах как Рига жить гораздо проще, потому что есть связь между людьми, есть общественная жизнь этих людей. А в Москве никто никого не знает, но потом все равно сталкиваются загадочным образом и выясняют общих знакомых. Когда ты живешь в Москве, то не всегда понимаешь ее размеры. Вот когда тебе надо ехать в Домодедово, тогда ты понимаешь, что это охренительно большой город.

Рассуждения о фотографии и не только

Александр Александрович Слюсарев. Фото Игоря Мухина

 

 

Александра Александровича Слюсарева можно по праву назвать классиком российской фотографии. Прежде всего вспоминаются его изысканные черно-белые работы, чьи сюжеты вычитываются в минималистской гармонии, в диалоге света и тени, в преломлении солнечного луча на поверхности стены или стекла, в отражениях, в нехитрой геометрии вещей. Это световое письмо Слюсарев шлет своим зрителям, обращая их внимание на волшебство обыденной жизни, на исключительность мгновения, пробуждая в них метафизическую устремленность, томление по тому, чего не ухватить рамкой видоискателя.

 

Его городские работы продолжают измерять соотношения темных и светлых масс, цвета, формы и фактуры. Архитектурные детали и фрагменты мегаполиса создают городской натюрморт, это приметы урбанистической жизни, которую фотограф пристально изучает. Другой подход представляет серия «Город, в котором я живу»: проходящие мимо люди, уличные зарисовки, запечатленная повседневность, готовая вскоре стать историей.

Это интервью – результат двух встреч с «Сан Санычем», которые прошли в феврале 2008 и в июне 2009 гг. на его московской квартире в Филях. Гостеприимный хозяин заваривал вкусный кофе и пускался в рассуждения о прошлом и настоящем фотографии, комментировал работы свои и коллег по цеху. Кажется, обо всём он имел свое продуманное мнение.

23 апреля 2010 года Александра Слюсарева не стало. Ушел из жизни талантливый фотограф и светлый человек. В утешение нам, зрителям – большой архив мэтра, счастливая возможность смотреть на мир его глазами…