Глава 21. Погостище, продолжение

Он задумался, тяжело положив взлохмаченную голову на руки, локтями упёртые в стол. Сергей и Даша безмолвствовали.

— А я всю нерастраченную силу души бросил на приход, развалины свои восстанавливал, воскресные школы для взрослых и для детей устроил, брошюрку даже для начинающих прихожан накрапал, выкладывался весь… Хорошо у нас было на службах! Зимой мороз тридцать градусов, а в храме отопления нет, окна плёнкой для парников затянуты, рука к чаше примерзает, когда причащать идёшь! А люди в храме стоят и молятся! Службы у нас долгие были, всё выслуживал, как положено по уставу, не сокращал! Бывало, на улице потеплеет, уже пятнадцать градусов мороза, а в храме ещё тридцать, стены-то толстенные, промёрзли, как морозильник, холод отдают! Пока исповедовал причастников, люди из храма на улицу в пятнадцатиградусный мороз погреться выходили! И ведь ехали в наш храм! Даже из тех сёл, где свои храмы тёплые, не закрывавшиеся, службы короткие, всё комфортненько! А приезжали к нам мёрзнуть! Всё потому, что Дух был! Дух веры настоящей, дух подвига, дух молитвы! А люди это чувствуют! Ради этого Духа и в храм-то идут, те, кто понимает, конечно… А те, кому в тепле под красивое пение с соседками поболтать охота о том, как попы на их копейки жируют, те к нам не ездили, понятно, им себя верующими чувствовать везде удобно было. Хорошие были времена! Голод, нищета, разруха начала девяностых, деньги в бумажки превратились, попы — в попрошаек с протянутой рукой, бегающих по новым русским: «Подайте на машину кирпича да пару кубов бруса!» А Дух был! И сколько людей тогда к вере приходило, и сколько попов тогда сердцем горели Богу послужить! Потом погасли многие, зажрались… Жрать друг друга начали… Меня вот тоже Мишка, мой однокурсник по семинарии, сожрал. Подожди! Надо выпить за его здоровье!

Отец Виталий снова налил себе водки, чуть расплескав на стол, вытер пролитое рукавом, зажмурился, залпом выпил, посидел, сморщившись, выдохнул.

— Фу, гадость эта водка, никогда её не любил… Ну, дай Бог здоровья, покаяния и спасения рабу Своему, протоиерею Михаилу! — он широко перекрестился. — А то ведь тоже спился, бедный, хуже меня…

Оно и понятно, с сильными мира сего: мэрами, генералами тусоваться — это ж какую печень надо иметь! Банкеты, дни рождения, мероприятия всякие! И везде надо слова всякие льстивые от лица Церкви говорить, тщеславие начальничков ублажать! Чтоб милостивые были, чтоб спонсоров на пожертвования напрягали, льготы там всякие от них поиметь, участки земельные, санатории не для простых… Да и своё начальство епархиальное такого попа ценит, который с миродержателями в дружбе, наградки там внеочередные подкидывает, на грешки глаза закрывает… А страшно-то ведь — что любить всё это начинаешь больше, чем Бога, славу человеческую, достаток, удовольствия, кресло, на котором задница пригрелась… И ради кресла этого, ради славы да богатства совесть начинаешь продавать потихоньку, идти на компромиссы с дьяволом, всё под предлогом-то благим: мол — интересы Церкви защищаю! А Дух Божий отходит, и дух лукавый заползает в душу, и порабощает… Глядь, а ты уже — законченный фарисей, «сребролюбец и лицемер» — всё, как Господь в Евангелии обличал! Дообличался — распяли! И сейчас распнут! Всё те же попы, архиереи, богословы, монахи… Не все, конечно! Много есть и рабов Божьих среди духовенства! Но их и жрут, и гнобят свои же, те, кому задница на кресле дороже Царства Божьего! Те держатся, смиряются, несут свой Крест ради служения, которое избрали и которому все силы отдают, вот как сосед мой, игумен! А я сломался… Эх, офицер! Как жаль, что ты не поп! Сейчас бы дал тебе епитрахиль да выплакал бы все, что на душе скопилось!

Отец Виталий, уронил голову на руки, затих, лишь плечи его слегка вздрагивали.

— Свинья я, свинья, офицер! Какой великий дар мне дал Господь — священство! Я же этими погаными руками своими на престоле хлеб и вино в Тело и Кровь Самого Бога прелагаю! Касаюсь его святыни пальцами, трясущимися от пьянства! Стыдно, фу, как стыдно мне, офицер, горько! Тошно мне от самого себя, офицер, от немощи моей душевной, от лени, от себялюбия, гордыни оскорблённой, от обид — как так, меня, такого хорошего, сожрали! Приход разрушили, загнали в глухомань, унизили! Дал Бог испытанье, а я не вынес, не смирился, молитвой в себе скорбь не победил, а запил… Тьфу, дерьмо я, а не пастырь Божий! А я ж Его люблю! Люблю и оскорбляю, всей жизнью своей оскорбляю, всей мерзостью своей греховной… Вот, офицер, считай, что исповедался тебе… Да жаль, что ты не поп с епитрахилью…

Даша тихонько встала, осторожно обошла вокруг стола, бережно положила свои тонкие девичьи руки священнику сзади на плечи и благоговейно, как икону, поцеловала его поникшую голову.

— Батюшка, миленький! Господь вас обязательно помилует и спасёт!

Отец Виталий замер, затем медленно поднял голову, повернулся и посмотрел на девушку. Лицо его, залитое слезами, улыбалось!

— Я верю в это, девочка! Это не ты, это сейчас Ангел Божий через тебя сказал!

Он окинул окружающее почти совсем трезвым взглядом, остановившимся на окне.

— Ребята! Ночь на дворе, а я вас заболтал совсем! Сегодня в Колонтаево вам не попасть, я не смогу сейчас машину повести, а сами вы по темноте дороги не найдёте. Эх! В этой халупе даже положить вас негде… А, есть, придумал! Я дам вам одеяла и провожу до края кладбища. Там, с другой стороны от входа, вы выйдете на поле, пройдёте вдоль опушки метров сто пятьдесят, там сенной амбар со свежим летним сеном. Там спать одно удовольствие, ночи сейчас тёплые, да и в одеяла завернётесь — не замёрзнете! А утром раненько я вас разбужу и быстренько, до службы, подброшу к повороту на Колонтаево, а сам вернусь служить! Ну, как вам этот план?

— Отлично, батюшка! Сто лет не спал на сеновале! — вставая, потянулся Сергей.

— А я вообще ни разу не спала! Как здорово! — радостно отозвалась Даша.

— Ну, пойдёмте! — священник открыл стоявший в углу сундук, вынул из него два свёрнутых рулонами старых байковых одеяла, похожих на армейские, вручил их Сергею. — Тут недалеко!

Они вышли на улицу.

Светила полная луна, в её свете очертания храма, деревьев, надгробных памятников и крестов казались фантастическими декорациями какого-то великого вселенского действа, загадочного, полного тайн и неожиданностей.

Священник уверенно шёл впереди по петляющим, сменяющим друг друга кладбищенским тропинкам, ведя за собой Сергея с Дашей, словно уверенный проводник в неведомом таинственном мире. Минут через пять кладбище закончилось и перед взором вышедших на открытое пространство открылось поле, обрамлённое справа уходящей к ночному горизонту опушкой редколесья.

— Идите прямо вдоль опушки вон туда! — священник указал рукой. — И прямо в тот амбар уткнётесь, двери в него всегда открыты, сена там под потолок! Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, батюшка, благословите! — Даша сложила ладошки под благословение. Отец Виталий, осенив её крестом, благословил.

— Отец, Виталий! И меня благословите! — Сергей, слегка сконфузившись, тоже подставил руки, повторив движение девушки.

— Бог благословит тебя, офицер! Помолитесь обо мне…

— Обязательно, батюшка! — горячо откликнулась Даша. — Мы всегда будем молиться о вас!

— Ну, прощайте! — махнул рукой священник и посмотрел долгим, каким-то умилённым взглядом вслед уходящим. Вскоре Сергея с Дашей не стало видно.

Не торопясь, отец Виталий вновь прошёл по лабиринту кладбищенских тропинок мимо старинных и современных надгробий, держа путь на сверкающий в лунном свете сквозь листву золотой крест на куполе храма. Тихая улыбка не покидала его уст. Он подошёл к своему домику, взошёл на крыльцо, открыл дверь и шагнул в комнату.

— Здравствуй, поп! — приветствовал его сидящий за столом Якуб. Магомед, сидя на лавке напротив него, поигрывал тонким клинком кривого ножа. Эдгарс шагнул за спину священнику, отрезая ему путь на улицу, и прихлопнул плотнее дверь.

— Привет, бандиты! — с улыбкой ответил отец Виталий!

— Зачем «бандиты», — изобразил на лице удивление Якуб, — может, мы хорошие люди!

— По рожам видно, что бандиты! — насмешливо отозвался священник. — Надо-то чего?

— Надо? Надо нам парня с девкой, которые у тебя в гостях находятся! Где они сейчас?

— Каких парня с девкой? — попробовал изобразить неведение священник.

— А тех, чья сумка с женской одеждой лежит у тебя в машине за воротами! — сказал Якуб, вставая. — Тех, кто вот из этих двух стаканов пил! — он указал пальцем на стаканы с остатками сока, из которых пили Сергей с Дашей. — Скажи мне, где они, тогда останешься живой! — Якуб распахнул полу куртки, демонстрируя торчащий за поясом пистолет.

— Ну уж это — фиг твоей бандитской морде! — словно выплюнул Якубу в лицо отец Виталий.

— Ты зря так говоришь, ты умереть хочешь, да? — поднял брови Якуб.

— Всю жизнь к этому готовлюсь!

— Умирать мучительно будешь, поп! Всё равно всё расскажешь!

— Давай, пробуй! Я жил как свинья, может, даст Господь, умру как христианин!

— Собака ты, кафир, поганый пёс, а не человек! — взъярился бешенством Магомед. — Лучше скажи «Аллах Акбар», а то я тебе голову резать буду!

— Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав! — перекрестился священник на иконы в углу.

— Давай скотч, латыш! — злобно прошипел Якуб.

ГЛАВА 22. ЛЮБОВЬ

— Серёжа! Как ты думаешь, отец Виталий до сих пор любит свою жену? — Даша задумчиво смотрела на освещённое луной сквозь слуховое оконце сенного амбара лицо Сергея.

— Не знаю, может быть! Но мне кажется, Бога он любит больше!

— Наверное, это очень больно, когда тебя бросает жена! — девушка накинула одеяло на плечи, сидя на самом верху кипы сена, где Сергей устроил себе и ей по спальному месту.

— Больно. Но ничего, пережить можно! Я вот пережил! — Сергей грустно улыбнулся.

— Ты был женат, Серёжа? И тебя тоже бросила жена? — поражённо воскликнула Даша, глядя на Сергея, словно увидела его в первый раз.

— Тебя это удивляет? — посмотрел на неё Сергей. — Да, Дашутка, я был когда-то женат, недолго, правда, а потом моей жене надоела жизнь с нищим воякой, которого всё время не бывает дома, которого могут выдернуть из постели среди ночи и отправить на неделю в командировку без связи с домом. Быть женой военного, особенно спецназовца ГРУ, — это особое призвание, я не один такой, из наших ребят офицеров, жена которого ушла искать себе более спокойной и обеспеченной жизни! Они свободные женщины, имеют право…

— Имеют право? — ещё более поражённо отреагировала девушка. — А как же любовь? Разве можно уйти от человека, с которым тебя соединяет любовь, даже если он военный и бедный?

— Как видишь, можно! — Сергей положил руку под голову и посмотрел на звёздное небо сквозь слуховое окошко. — Не только военных бросают, священников, вон, тоже… А может, там и любви-то не было, со стороны этих жён … Как это понять?

— Что понять?

— Ну, понять, есть она — любовь эта, или только так — самообман какой-то?

— Да как же, Серёжа! Как это можно не понять? — Даша в волнении сбросила с плеч стесняющее её движения одеяло. — Да это же вот здесь! — она постучала себя кулачком по груди против сердца. — Это же вот здесь всё горит, всё взрывается от счастья, всё светится в тебе и вокруг, когда ты рядом с тем, кого ты любишь! Как это можно не понять? Когда ты любишь, всё понятно, всё ясно и просто — люблю, и всё!

— Это к кому ты такие чувства испытывала, Дарья? — поражённый её страстной речью, спросил Сергей, приподнявшись на локте и с удивлением разглядывая вдохновенное, взволнованное лицо девушки.

— К тебе, Серёжа… — потупила глаза Даша. — Прости, я не хотела тебя смущать, это само вырвалось! Я просто не могу понять, как можно бросить тебя… Ты на меня не сердишься?

— Я, я… — растерялся Серёга, не зная, как отреагировать на это обвалившееся на него признание девушки и на пронзившее его в ответ сильнейшее чувство нежности, трепетной радости, пылкой привязанности, которому он усилием воли доселе не давал даже заявлять о себе в его, словно запакованном в бронежилет, подчинённом рассудку, солдатском сердце. — Я, кажется… да нет, не кажется… — я тоже люблю тебя!

— Правда? Правда, Серёжа? — Даша вся вспыхнула счастьем, словно в полночном сенном амбаре вдруг засияло ослепительное солнце. — Серёжа! — она полуприкрыла глаза длинными пушистыми ресницами. — Можно я тебя… поцелую?

— Можно, конечно… — Сергей подскочил на колени и протянул к ней руки. Девушка впорхнула в них, обхватила его за шею и нежно-нежно поцеловала… в щёку.

Серёга осторожно обнял её тонкие, вздрагивающие плечи, бережно прижал к себе её лёгкое, гибкое тело, зарылся лицом в её благоухающие сеном и каким-то забытым женским ароматом волосы и замер, боясь потревожить неловким движением то хрупкое, звонкое, воздушное состояние восторженного счастья, охватившее их обоих.

Прошло какое-то нераспознаваемо долгое или короткое время.

— Серёжа! — тихим горячим шёпотом проговорила Даша прямо в ухо Сергею. — Нас могут убить… Если ты хочешь… ты можешь сделать со мной это, ну… что мужчины делают с жёнами…

— Очень хочу! — ответил Сергей, ещё сильнее и ещё бережнее прижимая её к себе. — И обязательно всё это сделаю! Только сначала мы выберемся из этой кошмарной передряги, я куплю тебе красивое белое платье и надену тебе на пальчик колечко, и, если ты захочешь, мы обвенчаемся в какой-нибудь красивой светлой церкви! А потом мы приедем домой, и вот тогда я всё, что ты сейчас имеешь в виду, сделаю, мы вместе это сделаем и будем делать это долго, долго! А сейчас я не хочу красть у тебя всю ту красоту, которой ты достойна — и церковь, и колечко, и платье, и настоящую первую брачную ночь!

— Я люблю тебя, Серёжа! — сжав изо всех своих слабеньких девичьих сил шею Сергея, проговорила девушка, вся растворяясь в охвативших её волнах неведомого ей ранее чувства. — Я так люблю тебя!

Сергей проснулся ещё до рассвета. Он лежал на пахучем сенном ложе, бережно обнимая свернувшуюся у него на груди, укутанную двумя одеялами Дашу. Она тихо, по— детски безмятежно спала, обняв его за плечо рукой и разметав по одеялу рассыпавшиеся пряди пшеничных волос.

— Прямо дежавю какое-то! — подумал Сергей. — Кажется, это так называется! Несколько дней назад я проснулся в палатке, так же, как и сейчас, ощущая на себе это тёплое, беззащитное существо. Но сколько же всего прошло за это время! Целая жизнь! И если в прошлый раз этот сопящий во сне ребёнок воспринимался мною лишь как досадное недоразумение, ненужное искушение и без того потрёпанного жизнью мужика,зато теперь здесь на моей груди спит драгоценное сокровище всей моей жизни, смысл этой жизни, её радость и наполнение! Наверное, это есть то самое, что называют — Божий дар!

Господи! Я не умею молиться, я не умею правильно разговаривать с Тобой, я не ходил в церковь, меня этому никто не научил! Я никогда ничего не просил у Тебя, но теперь я в первый раз сам обращаюсь к Тебе с просьбой, первый раз прошу того, чего никто мне больше дать не сможет, это я теперь понимаю, никто, кроме Тебя!

Господи! Прошу Тебя об одном — сохрани от злых людей эту чистую, добрую девочку, сохрани её вообще от всякой беды, от всякого зла! Если можно… Ты знаешь, Господи, я не привык получать такие подарки, я всё привык зарабатывать тяжёлой работой, но, если можно, подари мне счастье быть всегда рядом с этой девочкой, любить её, беречь, охранять, заботиться о ней! Она ведь тоже мало видела в своей короткой жизни радости, простой человеческой искренней любви! Я готов ей дать эту любовь, я хочу ей дать свою любовь! Я готов ей отдать свою жизнь, если это сделает её счастливой, я готов, если надо, пожертвовать собой, мне не жалко своей жизни, жизнь солдата всё равно недорого стоит! Но, если можно, если Ты видишь, что я смогу сделать жизнь этой девочки счастливее, то сохрани и меня для неё, сохрани нас друг для друга! Я обещаю всегда верить в Тебя, я обещаю узнать всё, что нужно знать о Тебе, я обещаю Тебе жить так, чтобы заслужить тот дар, который Ты уже дал мне, и тот, о котором я сейчас прошу Тебя! Я верю, что Ты можешь сделать все, о чём я Тебя прошу, и я прошу Тебя — сделай это, пожалуйста, Господи!

— Ты о чём думал сейчас? — спросила Сергея незаметно для него проснувшаяся Даша.

— Ты знаешь, чудо моё, я пробовал молиться! То есть я, наверное, молился, я разговаривал с Богом! Мне кажется, Он слушал меня! Это мой первый опыт разговора с Богом, наверное, я что-нибудь неправильно говорил! Но я просил Его о нас с тобой, чтобы нам быть вместе всегда и любить друг друга! Об этом можно было просить?

— Конечно, можно! Серёжа, Бога можно и нужно просить обо всём добром, правильном, хорошем! — девушка погладила тонкими нежными пальчиками его заросшую щетиной щёку. — Он любит всё хорошее, все, в чём проявляется любовь, и исполняет просьбы о хорошем, если просишь его от чистого сердца! Ты такой колючий!

— Я побреюсь, когда-нибудь, — улыбнулся Сергей и поправил рукой спадающие ей на лицо волосы. — Закрой глаза!

Девушка закрыла глаза и замерла. Сергей, слегка приподнявшись, бережно поцеловал её закрытые веки, лоб, кончик носа, легонько коснулся губами её губ.

— Теперь я знаю, что такое счастье, — он вновь откинулся головой на сено. — Теперь мне не страшно будет умереть за него!

— Не надо умирать, Серёжа! — девушка сверкнула на него испуганным взглядом. — Не надо умирать для счастья, надо жить для него! Живи для меня, пожалуйста, живи! Серёжа, я теперь больше не смогу без тебя! Сделай, пожалуйста, так, чтобы ты жил и был всегда со мною!

— Я честно постараюсь всё для этого сделать, слово офицера! — Сергей ещё раз поцеловал Дашу в кончик носа. — А ты молись, чтобы у меня всё получилось, ты же лучше меня знаешь, как это надо делать!

— Я всё время молюсь об этом! — девушка прильнула к нему и прижалась к его груди. — Серёжа! Я молилась, чтобы ты полюбил меня, и мы были вместе, с того момента, как ты вошёл в палатку утром и отдал мне свою одежду, а потом кормил меня макаронами с тушёнкой… Я уже тогда почувствовала, что ты мне родной!

— У тебя хорошо получается с молитвами, — улыбнулся Сергей, — давай потихонечку вылезать отсюда, батюшка, наверное, уже встал и ему пора нас везти, чтобы успеть к началу службы.

Они спустились с сеновала, свернули одеяла, весело отряхнули друг друга от приставших к одежде травинок, затем направились в сторону кладбища.

— Посмотри, как красиво здесь! — сказала Даша Сергею, когда они вошли на кладбище. — И совсем не страшно! Здесь свой какой-то особый мир, какая-то особая тишина…

— Стоп! — Сергей остановился. Его тренированное годами боевых действий звериное чутьё вдруг подало слабый, но ощутимый сигнал тревоги. — Так, солнышко моё! Сейчас ты подождёшь меня здесь, вот на этой лавочке в кусте сирени! Сиди тихонечко и молись, хорошо? Ни звука не издавай и ничего не предпринимай без меня, что бы ты ни услышала! Поняла?

— Да, поняла, Серёжа! — кивнула девушка, послушно садясь на скамейку, спрятавшуюся в разросшихся кустах сирени. — Но ты недолго, да?

— Так быстро, как смогу! И вот ещё! — Сергей достал из кармана куртки пистолет, привычно проверил патроны в магазине. — Вот это я оставлю тебе! На всякий случай!

— Ой, я его боюсь, Серёжа! — боязливо покосилась девушка на пистолет.

— Не надо бояться оружия, радость моя, убивает не оружие, убивает человек! — он посмотрел девушке в глаза. — Пообещай, ради меня, сделать всё точно так, как я тебе скажу!

— Обещаю, Серёжа!

— Смотри! Держать его надо вот так, — Сергей показал ей, как должен пистолет лежать в руке. — Возьми! Вот так, держи крепко, но слишком сильно не сжимай, вот так, умничка! Теперь смотри! Если вдруг кто-то появится из тех, ты их узнаешь, я думаю сразу, просто направь пистолет в сторону противника и нажимай сюда, на спусковой крючок! Пистолет дёрнется в руке в момент выстрела, но ты не бойся, держи крепко и жми смелей! Здесь восемь выстрелов, ты сможешь защитить себя!

Сергей взял пистолет у Даши, передёрнув раму затвора, дослал патрон в патронник и снова вложил его девушке в руку.

— Серёженька, мне страшно! — посмотрела на него полными тревоги глазами девушка.

— Не бойся ничего! Я позову тебя, когда увижу, что всё в порядке! Помни, всякий, кто будет приближаться и не позовёт тебя моим голосом, — враг!

— Я поняла, Серёжа, ты можешь идти спокойно! — Даша тряхнула головой, словно отгоняя страх. — Я сделаю всё так, как ты сказал!

— Ну, пока, счастье моё! — Сергей, нагнувшись, поцеловал её в лоб. — Я скоро, молись!

И мягкими неслышными шагами разведчика направился по тропинке в сторону храма.