Три національні типи народні

 

Стаття вперше опублікована українською мовою за підписом Низенко в галицькій «Правді» за 1888 р. (Рочн. XIV. Вип. 3. С. 157 — 169). Вдруге з’явилася (без будь-яких змін) у «Творах» 1932 р. (С. 196 — 210). За останнім виданням вона публікується в даній книзі.

Вважається, що стаття є частиною конспекту лекцій В. Б. Антоновича з української антропології та етнографії. За спогадами слухачів цих лекцій, вони читалися професором упродовж 1880-х й до середини 1890-х років на приватних квартирах для окремих груп (головним чином молоді). Про ці лекції йдеться, зокрема, у споминах К. Мельник, М. Беренштам-Кістяківської, С. Єгунової-Щербини, А. Синявського, О. Лотоцького та ін. Так, Антін Синявський стверджував, що антропологію та етнографію українців у порівняльному аспекті з іншими слов’янськими народами вчений розглядав у циклі лекцій з історичної географії, яку розумів дуже широко.

Як зауважує К. М. Мельник-Антонович, Володимир Боніфатійович не мав наміру, а вірніше можливостей, друкувати ці лекції. Даний уривок з’явився у «Правді» завдяки заходам Олександра Кониського, який вважав його ґрунтовним аргументом для народників Галичини у їхній боротьбі з «москвофілами». На думку ж Мирона Кордуби, стаття була написана Антоновичем спеціально для «Правди» з метою озброїти народовців у їхній боротьбі з «объединителями». Однак таке твердження викликає сумнів, проти нього свідчить, зокрема, невластива для Антоновича мова, помітне багатослів’я, ряд неточностей і незрозумілих місць. У рукописах вченого подібної статті немає.

Звідси К. М. Мельник-Антонович зробила припущення, що це конспект котроїсь із лекцій професора. Він був відредагований О. Кониським, який «пильнував передусім чистоту виразу, не скрізь точно передаючи думку автора в усіх її відтінках». У Галичині редакція «Правди» зробила ще одну правку, додавши мові галицького колориту, що в ряді місць «затемнило думку автора». Таке подвійне редагування без відома автора «сталось не на користь, а навпаки, на велику шкоду для статті» ².

 

 

¹ Dubiecki M. Młodzież polska w uniwersytecie Kijowskim przed rokiem 1863. Kraków, 1909; Pamiętniki Tadeusza Bobrowskiego, z przedmowa W. Spasowicza. Lwów, 1900. T. 2; Wspomnienia Marcina Zaleskiego 1830 — 1873. Lwów, 1893; Wasilewski L. Ukraina i sprawa ukraińska. Kraków, б/р; Rawita-Gawroński Fr. Wł. Antonowicz, zarys jego działalności spoteczno-politycznej i historycznej. Lwów, 1912.

² Мельник-Антонович К.М. До видання 1 тому... С. XXXVII. /755/

 

 

Додаткова інформація щодо даної праці В. Б. Антоновича є у спогадах Сергія Шелухіна. До останнього часу вона чомусь залишалася поза увагою дослідників. Шелухін ще в 1908 р. засвідчував, що був учасником-слухачем курсу антропології саме того року, коли «слушатели записали курс... и после просмотра лекций профессором Антоновичем, напечатали в галицком украинском журнале «Правда» в 80-х годах под заглавием: «Антропологічні прикмети великоруського, українського і польського типів і ріжниця межи ними». Об этом до сих пор знали только проф. Антонович, его слушатели и близкие люди» ¹. Набагато пізніше (у віці 62 років) С. Шелухін підтверджував: у 1887 р. «ми склали конспект лекцій проф. В. Антоновича з антропології. Се були лекції, читані в тайнім українськім університеті групам в 4-5 чоловік... Обробивши конспект сих лекцій, я, після одобрення його проф. В. Антоновичем рішив надрукувати їх у Галичині через Івана Франка». Однак через ускладнення, що виникли в стосунках Громади з Франком, Шелухін «віддав ту статтю Кониському для галицького журналу «Правда» і її там надруковано. Кониський дещо викинув. Статтю підписано Z, бо Антонович сказав, щоб на його не було вказівки». У лекції вчений розвивав думку про неможливість федерації України з Росією, вважаючи, що це було б протиприродним: українці і росіяни настільки різні, що й «політично їм слід жити окремими державними організмами». Шелухін зазначав з цього приводу: «Висновки його розходилися з Драгомановою федерацією. Вовк був сею працею Антоновича незадоволений і про се мені в 1906 році казав із серцем, що не треба було друкувати її.., а й іншим драгоманівцям самостійництво Антоновича не давало спокою». Десь 1890 р., переробивши текст, з огляду на російську цензуру, Сергій Шелухін передрукував статтю в «Елисаветградском вестнике». Пізніше він доповнив текст статті й літературно опрацював її, однак рукопис так і залишився в архіві Шелухіна ². На жаль, сам Антонович не писав текстів своїх лекцій, читав з пам’яті, маючи лише невеличку замітку з кількох ключових слів, тому його авторський текст не зберігся. Лекції з географії, рукописи яких є в архіві вченого (перевірені ним після запису слухачами), хоча й містять зазначені матеріали, але в іншій системі викладу.

Все це змушує нас слідом за видавцями «Творів» 1932 р. подати без змін текст 1888 р.

Безперечно, як на сьогодні, матеріали статті та її аргументація явно застаріли. Вони почасти повторюють подібні праці М. І. Костомарова.

Оцінка антропологічних та етнографічних досліджень В. Б. Антоновича наведена у статтях:

Лобода А. Праці Антоновича по етнографії та літературі // Зап. Укр. наук. т-ва в Києві. 1908. Кн. 3. С. 23 — 28.

Синявський А. Проф. В. Б. Антонович як географ України // Синявський А. Вибрані праці. К., 1993. С. 52 — 64.

Вивчення антропологічних, психологічних та етнографічних особливостей українського народу значно розвинулося в науковому відношенні в XX ст. Відсилаємо читача до спеціальних видань:

Балтарович З. Е. Україна в дослідженнях польських етнографів. К., 1976.

Бойківщина: Іст.-етногр. дослідження. К., 1983.

Вовк Ф. Студії з української етнографії та антропології. Прага, 1927.

Воропай О. Звичаї нашого народу: Етнографічний нарис: У 2 т. К., 1991.

Гуцульщина: Іст.-етногр. дослідження. К., 1987.

Дружинина Е. И. Южная Украина. М., 1970.

Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Етнографія Киева і Київщини. К., 1986.

 

 

¹ Изв. XIV Археол. съезда в т. Чернигове. 1908. № 4. С. 32.

² Шелухин С. Українство 80-их років і мої зносини з Ів. Франком // Літературно-науковий вістник. 1926. Т. XC. Кн. VII — VIII. С. 272 — 273. /756/

 

 

Етнонаціональний розвиток України: Терміни, визначення, персоналії. К., 1993.

Итс Р. Ф. Введение в этнографию. Л., 1974.

Кирчів Р. Ф. Етнографічне дослідження Бойківщини. К., 1978.

Культура і побут населення України. К., 1994.

Кульчицький О. Геопсихологічний аспект в характерології української людини // Наук. зб. УВУ. Мюнхен, 1956. Т. VI.

Кульчицький О. Риси характерології українського народу // Енциклопедія українознавства. Загальна частина. К., 1993. Т. 1.

Кульчицький О. Світові вчування українця // Українська душа. Нью-Йорк; Торонто, 1956.

Мірчук І. Світогляд українського народу. Прага, 1942.

Наулко В. І. Український етнос в часі і просторі // Берегиня. 1992. № 1.

Наулко В. И. Украинцы. К., 1980.

Півторак Г. Українці: звідки ми і наша мова. К., 1993.

Полесье: Материальная культура. К., 1988.

Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX — XX вв. М.; Л., 1957.

Українська минувшина: ілюстр. етногр. довідник. К., 1993.

Українці: Іст.-етногр. дослідження. К., 1959.

Українці: Народні вірування, повір’я, демонологія. К., 1991.

Шухевич В. Гуцульщина. Львів, 1901 — 1908. Ч. 1 — 5.

Этнография восточных славян. М., 1987.

Юркевич П. Твори. Вінніпег, 1979.

Янів В. Релігійність українця з етнопсихологічного погляду // Релігія в житті українського народу. Мюнхен; Рим; Париж, 1966.

Володимир АНТОНОВИЧ

ПРО УКРАЇНОФІЛІВ ТА УКРАЇНОФІЛЬСТВО
(Відповідь на напади «Вестника Южной и Ю.-З. России»)

 

 

Из всех положений самое невыносимое положение тех людей, которые сделались предметом незаслуженных подозрений, или фанатического предубеждения общества. Поло- /136/ жение это тем невыносимее, чем менее фактов имеют обвинители; тем труднее из него выйти, чем менее осязательно постановлены обвинения, для опровержения которых возможно одно голое заявление лжи. Известно, что труднее всего доказывать аксиомы, что легче всего обвинить любого человека в любой задней мысли на том только основании, что эта мысль могла зародиться в его голове. Печально состояние общества, в котором можно клеветать, подозревать и гнать людей не на основании дел и фактов, не на основании даже заявленных убеждений, а единственно только на основании предположения, что известные убеждения могут существовать в голове таких-то людей. Явления подобного рода мы встречаем только в обществах и личностях окончательно выживших из ума или вследствие продолжительного исторического разврата, или же вследствие анархического бреда. Мы их встречаем в самые печальные минуты истории — это Нерон, это Марат, два величайшие мастера подозрений, два величайшие артиста, охотившиеся за предполагаемыми задними мыслями. Еще грустнее взглянуть на общество полное сил и задатков для великой будущности, в светлую минуту его благих начинаний, в минуту пробуждения и нравственного рассвета, если общество это не брезгует хоть бы на время рядиться в истлевшие лохмотья чужой гнили, если оно, оставляя борьбу реальную, тратит силы, энергию и внимание на то, чтобы побивать мнимых врагов, сеять семена будущего раздора, предпринимать донкихотские кампании, упуская из виду настоящую пользу и настоящих, природных врагов своих. Между тем, факт подобного рода у нас на глазах. Чтобы убедиться в этом, довольно посмотреть на толки, ходячие в русской литературе и в русском (особенно местном) обществе на счет так называемых украинофилов; тем печальнее становится, если взглянем на фактические последствия этих толков. Трудно не удивляться легковерности, недальновидности, а вместе с тем и запасу энергии, растрачиваемому обществом и некоторыми русскими журналами из-за желания фантастических поисков. Рассмотрим же, по мере возможности беспристрастно, в чем вина, в чем задача украинофилов и из-за чего ломаются стулья, не говорю уже в сфере административной и полицейской, а просто хотя бы на страницах «Вестника Юго-Западной России», начавшего кампанию, и «Русского Вестника», доблестно ее продолжающего.

Попробуем вначале поставить все обвинения, потом оценим их важность, применяясь к местным обстоятельствам, потом же раскрыть те причины, которые зародили то особенное озлобление, выходящее изо всяких границ умеренности /137/ и справедливости, которое доводит иных до слепого, страстного фанатизма.

По словам обличителей, вина украинофилов заключается в следующем:

1) Они чрезмерно дорожат своими областными отличиями, а что самое важное — своим областным наречием (выражение более вежливое) или лучше сказать своим безобразным мужицким говором (выражение К. А. Говорского).

2) Они желают свое наречие сделать литературным и возвести на степень языка.

3) Они желали бы, чтобы на этом наречии устроено было преподавание в сельских школах.

4) Они кидаются в глаза разными раздражающими светских людей мелочами: костюмом, песнями, спектаклями и т. д. — все эти мелочи носят на себе характер областной и мужицкий и неприличны людям образованным.

5) Кажущаяся любовь к областным отличиям, должно быть, есть не что иное, как сепаратизм, т. е. желание политического отторжения Малороссии от России.

6) Вероятно, все это стремление есть не что иное, как польские штуки, новый вид иезуитских происков, желание поссорить Малороссию с Россией и соединить ее с Польшей.

Такие мнения со всевозможными видоизменениями и в форме более или менее приличной высказываются противниками украинофилов, высказываются притом всегда в тоне довольно странном — именно высказывающие их стараются придать своей речи тон официальный, тон законного мнения и этим самым поставить всех, кто бы ни пожелал отвечать им, в неловкое положение людей, отстаивающих мнение если не совершенно беззаконное, то по крайней мере весьма и весьма подозрительное; очевидно, что после такого приема мало кто решится приводить свои доказательства и отстаивать мнения, a priori объявленные преступными, но между тем мнения эти остаются на душе у весьма многих личностей, остаются притом с колоритом гонения, контрабанды, незаслуженного мученичества и, расползаясь в тишине, уродуются, озлобляются, становятся источником бесконечного желчного раздражения, прорывающегося то в безумных личных выходках, то в ярых статьях, появляющихся по временам на столбцах «Галицкого Слова» и других славянских журналов. Неловкое это положение со дня на день возрастает, развивает «сумбур в головах молодежи», подмеченный «Днем» и, конечно, не обещает благих плодов для русского единства в будущем; находясь среди южнорусского образованного общества, чувствуя все эти данные, я решился высказать «aux risques et perils» свое мнение насчет украинского вопроса, в том глубоком убеждении, что всякое мнение, заявленное /138/ гласно, гораздо лучше и полезнее обсуждается и изглаживает свои угловатости, нежели тогда, когда, вследствие импонирующего и исполненного угроз тона противника, оно растет втихомолку и искажается фанатическим озлоблением, всегдашним плодом насилия.

Рассмотрим же вышеизложенные обвинения, обыкновенно приводимые против украинофилов, и оценим их важность и справедливость. Из шести вышеприведенных обвинений 4 первые основываются или на фактах действительно замеченных, или на мнениях, высказанных печатно и лично украинофилами, и потому мы будем их рассматривать как упреки, положительно и фактически заслуженные украинофилами; последние же два до сих пор вращаются единственно в сфере предположений, никогда, нигде не были высказываемы, и потому мы займемся оценкой как их справедливости, так и розыскаиием источника, в котором могли зародиться эти предположения.

1) Украинофилы дорожат чрезмерно своими областными отличиями и своим областным наречием. Факт этот вполне верен. Не только жители Южнорусского края, но все, кому интересны признаки развития русского общества, могут повседневно это подметить. Не вдаваясь в разбор причин, лежат ли они в дурной привычке и тесноте взгляда, по словам одних, в более ли южной натуре, по словам других. Составляют ли они признак вообще человеческой природы, как утверждают третие, все равно — факт существует, замечается каждым наблюдателем, относящимся к нему сочувственно или враждебно. Действительно, в последнее время пристрастие к формам местно,й областной жизни охватило значительную часть южнорусской молодежи и, несмотря на крестовый поход, предпринятый под знаменем К. А. Говорского, быстро и весьма быстро развивается. Приписывать ход дела любой сепаративной или иезуитской интриге может только слепой, озлобленный фанатик или человек, смотрящий весьма легко на проявления общественной жизни. Направление это возникло в весьма многих географически разрозненных и не имеющих между собой связи пунктах, возникло одновременно, очевидно без всякой преждевременной подготовки и стачки, к нему примкнули люди самые разнообразные и друг другу незнакомые или враждебные; они до сих пор не могут сойтись между собой в самых первоначальных элементарных данных, в действиях их везде видна личная инициатива, очень часто безграничное личное самолюбие, недостаток всякого однообразия в понимании общего инстинкта, а тем более недостаток всякого впредпоставленного плана действий. Так, например, украинофилы до сих пор не установили одного общего правописания для своего /139/ наречия: до сих пор все согласны признавать недостатки правописания, употребляемого г. Кулишом, называть археологической ветошью правописание г. Максимовича и музыкальными нотами правописание г. Гацука; подшучивать над джетой, дзетой и запятыми, поставленными в середине слова г. Шейковским, отрицать правописание «Галицкого Слова», но никто еще не придумал правописания общепринятого, никто не подчинился безропотно одному из проектов существующих. Если такая безурядица существует в элементарном лингвистическом вопросе, то нечего и говорить о несогласии насчет всяких частностей и оттенков, касающихся самого языка, а тем более этнографических и исторических данных, восстановляющих проявление местного отличительного характера; довольно пересмотреть «Основу» и разные мелкие издания украинские, чтобы убедиться как в этом разногласии, так и в щепетильности и часто личном характере украинофильеких заявлений: так, например, озлобленный спор г. г. Максимовича и Кулиша по поводу сочинений Гоголя, выходка г. Шейковского в предисловии к его «Словарю» против г. Кулиша и всех сотрудников «Основы». Участие г. Кулиша в «Вестнике Юго-Западной России», постоянно враждовавшем и с «Основою» и со всяким украинофильством. Полемика между г. г. Шейковским и Лазаревским по поводу «Словаря» уже ясно в печати доказывает недостаток всякой солидарности; всякой между ними стачки. Факт этот в жизни становится еще ощутительнее, чем в литературе. Бесконечные споры, возникающие то из личной антипатии, то из неописанного жара, с каким каждая личность отстаивает до исступления каждую мелочь, составляющую, по ее убеждению, неотъемлемую черту местной жизни, поглощают огромный запас жизненных сил и диалектических способностей самих украинофилов, и если могут убедить в чем-нибудь, то разве в том, что вопрос, об котором они хлопочут, с одной стороны, находится еще в хаотическом состоянии, не совершенно удобоуяснимом для самих же деятелей, и что он сразу возник во многих головах, желающих цельно провести свой взгляд без всяких уступок, без всякого сознания в ошибке, которое одно может со временем довести до образования общественного мнения. Тот же самый факт одновременного зарождения известной мысли во многих местностях и у многих личностей и указывает вместе с тем на естественность и своевременность самого вопроса: что бы о нем ни говорили его приверженцы и противники — он является самым естественным и законным по законам человеческой природы явлением. Странно было бы видеть особенную добродетель или особенный порок в том чувстве, которым наделяет человека /140/ всегда и везде природа. Таким чувством есть без сомнения любовь к местности, в которой родился человек, к нравам, обычаям, образу жизни и обстановке, в которой он вырос, к костюму, с которым он сроднился и который он считает красивым по своему эстетическому чувству, к языку или наречию, который он привык слышать от колыбели, на котором он привык выражать и воспринимать свои первые впечатления. Чувство это мы привыкли признавать и уважать у всех людей, от англичанина до гвинейца, рассуждения о нем привыкли считать избитым общим местом, заученным нами еще в какой-нибудь «риторике Кошанского», и вдруг, не странно ли, что многие из нас приходят в азарт и глубоко возмущаются проявлением этого чувства среди нашего общества, видят в нем какой-то симптом политически опасный, догадываются, что для проявления этого чувства необходимы были какие-то ужасные иезуитские козни и так дальше.

Но г. Говорский или кто-нибудь из его последователей заметит, что развитие местного начала вредит целости и единству государства, что оно поставляет или предполагает как бы особенную местную, новую южнорусскую народность, что если бы существовали местные данные, то они бы выявились гораздо раньше, а не упали бы теперь, вдруг, как ć неба и т. п. Сколь мы сами ни проникнуты сознанием важности государственного единства, все-таки позволим себе заметить, что единство не есть однообразие, что смешно и нелепо полагать государственное единство в том, чтобы все жители известного государства жили в одинаковых домах, вели совершенно однообразно свое хозяйство, соблюдали одинаковые обычаи в семейном кругу, говорили бы совершенно тождественным языком и выговором. Положим даже, что такое однообразие и было бы полезно хотя бы только для удовлетворения его защитников; то можем ли мы допустить, что оно возможно? Ведь обширные границы России обнимают в пределах своих бесконечное количество племен, народностей, провинциализмов, оттенков, начиная с коренного москвича, оканчивая каким-нибудь алеутом; внутри этой обширнейшей в свете империи помещаются самые разнообразные климаты, самые разнородные почвы, возможно ли предписать всем ее жителям одну этнографическую норму, один быт, одни обычаи? На это лучший ответ дают мудрые меры самого правительства, не стесняющие ни кочевой жизни киргиза, ни промышленного развития остзейского немца, дающие права гражданства финскому языку в Гельсингфорсе, немецкому в Дерпте, польскому в Варшаве и т. д. Странно становится после этого, почему волнуются люди, если проявления местной жизни обнаруживаются в Южнорусском крае. Говорят, /141/ что волнение происходит оттого, что русская народность одна, а южнорусская только провинциальный ее оттенок. И прекрасно, если данных для составления отдельной национальности нет, так из-за чего же хлопотать, значит их нет и не будет; если же какие-нибудь мечтатели думают, что они есть, то и останутся при своей ошибке, наверно же, несуществующего не создадут; если они пристрастны к своеобразным местным формам, то, конечно, к существующим, если же пожелают выйти за пределы существующего, то пристрастятся к формам не местной жизни, а какой-то гипотетической, и попытками подобного рода снискают себе лишь насмешки. Горячиться ради каких-нибудь увлечений нечего, но из-за опасения увлечений гнать явления местной жизни и любовь к ним тоже нечего. Ведь за то, что местные явления существуют, придется пенять на климат, почву, естественные произведения, ход всей истории, за любовь или пристрастие к ним на человеческую природу, но во всяком случае не на современное поколение, выработавшееся под влиянием всех этих условий, но не создавшее их и не находившее человеческой возможности избегнуть их влияния. Притом довольно странно, как может один и тот же человек отрицать существование известных данных и вместе с тем возмущаться пристрастием к этим данным — эту нелогичность чувствует кажется сама редакция «Вестника Южной и Юго-Западной России» и старается избегнуть упрека, употребляя эпитет мужицкий как однозначущее с эпитетом местный или южнорусский, но в этом случае она кажется попадает из невыгодного положения в неудобное. Если слово мужицкий, употребляемое ею презрительно, должно понимать в буквальном значении (т. е. крестьянский), то в нем заключается непонимание, если не протест против всей современной нашей жизни, начавшейся с 19 февраля 1861 года. Презирать целое громадное сословие за то, что оно долго находилось в несчастном положении, презирать его в минуту его освобождения и зарождения лучшей жизни и задатков лучшего будущего, желать, чтобы презрение осталось еще долго незаслуженным клеймом исторических злополучии этого сословия — и безнравственно и безумно. Если же эпитет мужицкий должно понимать в смысле однозначущем со словами грубый, необразованный, то зачем же применять его к вещам, не доказывающим ни грубости, ни недостатка образования; оно бы, конечно, имело значение в применении к пьянству, предрассудкам, безграмотности и т. п., но вовсе лишено смысла, если его применять к невинным местным признакам жизни: например, к известному выговору звуков, к напеву песни, к костюму, к семейным обычаям и т. п., осо- /142/ бенно если эти вещи могут применяться весьма удобна и к формам жизни людей образованных. Неужели человека должно считать грубым или безнравственным в семейной жизни, если он супругу свою называет жінка, а не жена, считать лишенным эстетического вкуса, если он больше любит танцевать казачка или метелыцю, чем вальс или кадриль, если ему свитка и синие штаны более нравятся, чем фрак и узкие брюки и т. п. — Ведь классическая поговорка «de gustibus поп disputandum est» давно порешила, что неделикатно навязывать кому бы то ни было свои эстетические суждения, а тем более вменять своеобразность в этом отношении в преступление или издеваться над ним.

Остается ответить по этому поводу еще на одно возражение — почему в Южнорусском крае любовь к своеобразности, к местному оттенку жизни проявилась в последнее время, не проявлявшись в образованной среде общества весьма долго.

В этом, кажется, нет ничего удивительного, ведь время более или менее позднее проявления какой-нибудь мысли не доказывает ее неосновательности; проявляется же каждая мысль тогда именно, когда есть причины ее вызывающие. Мы в состоянии указать на две побудительные причины такого рода.

Первая состоит в том, что несколько лет сряду внимание всех людей думающих было обращено на крестьянскую среду, что рассматривать и изучать жизнь этой среды во всех отношениях сделалось необходимым для каждого сколько-нибудь развитого человека; что на всем пространстве России люди добросовестные, изучая крестьянский быт, пришли к тому заключению, что в нем, рядом со многими горькими плодами крепостного права и невежества, сохранились очень многие весьма нравственные и человечные начала, сохранилось весьма много чисто национальных, своих отличий, утраченных давно высшими слоями, весьма долго подражавшими Западу в ущерб своим народным формам жизни. Вследствие этого в обществе зародилась мысль, далеко до того еще высказанная некоторыми передовыми людьми, о возможности восстановления на основании данных, сохранившихся в крестьянском быту, целостной народной жизни, если удастся перенести черты народные из крестьянской сферы, в жизнь общества образованного. Мысль эта, снискивая себе все больше поборников, все более и более прививается в думающем русском обществе. — Судьбу эту испытало и южнорусское общество и не считает себя настолько лишенным всяких человеческих прав, чтобы считать для себя непозволительным то, что позволительно для всего русского общества. — Если же оно приняло как тип своеобразности те /143/ уцелевшие формы, которые его непосредственно окружают, а не те, которые сколь бы они родственны ни были, все-таки не существуют на его почве, то в этом опять виновата сама природа.