Позже докладывая об инциденте фюреру, йозеф истерично убеждал его, что Бави следует ликвидировать, оплакивал разрушенное оборудование, любимого лаборанта. Но, разумеется, Инг и слушать его не хотел.

Когда на следующий день главнокомандующий нанёс опасному пациенту личный визит – были приняты все меры предосторожности. Кожаными ремнями по рукам, ногам, поясу и груди Бави удерживался на хирургическом столе в горизонтальном положении. Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь освободиться. Там, где ремни соприкасались с кожей, появились кровоточащие ссадины от трения.

Когда Инг зашёл в палату, Бави перестал дёргаться. Его злобный взгляд застыл на Фюрере, следя за тем, как мужчина подошёл к хирургическому столу, подвинул табурет и сел рядом с пациентом:

- Как ты себя чувствуешь?

Нелепый вопрос. Инг, должно быть, и сам это понимал:

- Бави.

А паренёк будто язык проглотил. Бешеными глазищами таращится на Инга, даже не моргает:

- Как ты мог поступить так эгоистично по отношению ко мне? Я же люблю тебя. Ты – всё, что у меня осталось. Почему ты… что тебя до этого довело? Из-за Айны, да? Из-за Лояла? Но ты пойми, что я чувствую. Я потерял их так же, как ты. Я так же их любил. Бави, я потерял своего ребёнка. Но тебе не мог позволить умереть, прости. Как бы сильно ты этого не хотел, но я не мог. Наверное, я тоже жуткий эгоист.

- Развяжи меня. – внезапно подал голос рыжий, на удивление спокойно, почти убедительно.

- Бави…

- Развяжи.

Инг знал, насколько опасна эта затея и как пагубно может обернуться, но, вроде, Бави выглядел адекватно. Возможно, он всё обдумал и смирился. Инг не мог ему отказать. Он начал отстёгивать ремни с ног, с сочувствием глядя на натёртые ими ссадины. Бави, не совершая резких движений, терпеливо дождался, пока сможет подняться. Морщась от хруста затёкших суставов, он медленно принял сидячее положение, растёр занемевшие плечи. Инг напряжённо наблюдал за ним, не рискуя и шевельнуться. Сердце сжималось при виде искалеченного измученного Бави. За неимением родных детей, Фюрер всю свою заботу давно переключил на этого мальчишку.

Бави свесил ноги с высокого стола, спиной повернувшись к Ингу, и долго молчал. В виски будто впились свёрла, острая мигрень не проходила с самого момента пробуждения. Хотелось верить, что это временный побочный эффект от перенесённой операции. Рыжий отчётливо помнил последние часы своей жизни. Помнил протекающий кран, зачехлённую катану на коленях, палец на курке. Он осторожно коснулся ладонью по идее простреленного виска. Непривычное ощущение. Холодное. Металл? Наложенный на него слой искусственной кожи и такой же искусственно вживлённый клок волос под цвет натуральных. И не отличишь. Всё вокруг стало каким-то блеклым. Не метафорически, а именно буквально. Бави явственно ощущал, что со зрением что-то не так:

- Бави, ты должен знать, что ты был мёртв. Пятьдесят три минуты по медицинскому заключению.

- Почти час. – искренне удивился рыжий, всё ещё не поворачиваясь к собеседнику.

- Да. Почти час. Но это не предел. С каждым днём разработок доктор Хурц добивается всё лучших и лучших результатов на практике воскрешения. – Инг невесело усмехнулся. – знаешь, начинают поговаривать, что он колдун и продал свою душу дьяволу за знания, но это невежественная чушь. Если тебе интересно, он может подробно разъяснить тебе принцип восстановления тканей и последующую реанимацию.

Бави промолчал:

- Послушай, я надеюсь, что это больше не повторится. Ты понимаешь, о чём я. Ты нужен мне, Бави.

Рыжему действительно начало казаться, что и повторная попытка самоубийства его не спасёт. Да и первая сейчас казалась необдуманной глупостью. Сидя на хирургическом столе и слушая такого доброго, ласкового Инга, Бави потихоньку со всем примирялся:

- Когда доктор Хурц проведёт заключительное обследование и выпишет тебя – мы вместе навестим Айну.

Раз в неделю Бави был вынужден проходить курс облучения. На час ложился в застеклённый гроб, каким всегда воспринимал это устройство принципа горизонтального солярия, и терпеливо дожидался окончания процедуры. По ощущениям ничего особенного не происходило. Лишь всё тело с макушки до пят обволакивало сладкое тепло. По завершению реабилитации этот курс нужно было проходить лишь раз в год. Инг объяснил, что это своеобразное, необходимое питание для «воскресших», как зарядка для мобильника. Так же он сообщил, что теперь Бави не будет стареть. У него перестанут расти волосы и ногти. Его тело навсегда останется таким, каким было в момент смерти, и никакие повреждения ему не страшны, так как под действием излучения ткани сверхъестественно быстро восстанавливаются. И если рыжий будет соблюдать график профилактики, то сможет жить вечно…

Бави его нынешнее положение не пугало и не восхищало. Он был абсолютно равнодушен ко всему.

Инг не предлагал, а рыжий и не торопился возвращаться в свою квартиру. Неприкаянным слонялся по штабу «Омелы», большую часть времени проводил в покоях Фюрера, ранее являющимися спальней Лояла, пока Инг проводил бессонные ночи на военных собраниях и стратегических разработках. А однажды набрёл на всеми забытую кладовку, где был свален бесхозный хлам, оставшийся от прежних обитателей особняка. Там же были и многочисленные холсты. Бави узнал их и, по правде говоря, сильно удивился тому, что Инг не уничтожил картины Лояла в первую очередь. Он провёл почти сутки, внимательно изучая каждый мазок, кончиками пальцев прослеживая линии. Бави ничего не понимал в искусстве, он знал лишь то, что когда-то это своей рукой создал его друг, что в этом осталась незримая частичка Лояла. Однажды рыжий попросил принца нарисовать себя красками и, как оказалось, Лоял сдержал своё обещание, но не успел представить заказчику его портрет. Картина была не закончена, но Бави узнал себя мгновенно. Рыжий никогда не позировал, так что, вероятнее всего, рисовалось по памяти, но, не смотря на это, сходство наблюдалось безукоризненное. Пятнадцатилетний растрёпанный рыжий мальчишка, закрыв глаза, играет на саксофоне в тусклом освящении ночного клуба, где когда-то работали Инг и Айна. Именно в этот момент Бави твёрдо решил, что ему жизненно необходимо снова начать играть, но желаемое исполнилось лишь через пять лет.

Завтрак, обед и ужин Ингу подавали персонально в кабинет, тогда как остальные служащие «Омелы» питались в общественной столовой. Сегодня Бави за много дней изъявил желание поесть. Паренёк, ссутулившись и держа локти на столе, сидел напротив Фюрера и несколько озадаченно изучал целый набор предоставленных к рыбной запеканке и салату приборов. Инг же сидел прямо, вальяжно расправив плечи и тщательно пережёвывая каждый кусочек:

- Ты выбрал не ту вилку. – укоризненно сообщил мужчина, когда Бави взял первую попавшуюся и начал ковыряться ею в запеканке.

Рыжий поднял на Инг удручённый взгляд. Это была не первая попытка Фюрера привить своему любимчику хорошие манеры, и каждый раз Бави всё больше раздражался от этой навязчивой бестолковщины:

- Я рос среди сутинёров, шлюх и ворья – уж извиняйте, если не знаю какая вилка для рыбы, а какая для мяса. – проворчал паренёк.

Но Инг уступать не собирался. Он продолжал сверлить Бави настойчивым взглядом, пока рыжий наконец не сдался, фыркнув и взяв другую вилку:

- Не та.

«Да какого хуя тебе от меня надо?!». Не сдержавшись, Бави швырнул вилку на стол и продолжил трапезу, руками выуживая из салата ломтики крупно нарезанных огурцов и капусты. Заметив, что рыжий едва ли не дымится от злости, Инг оставил его в покое.

Они долго молчали, а после Инг, вытирая губы бумажной салфеткой, вдруг заговорил:

- Бави, что ты думаешь о том, что бы поработать на меня? – ненавязчиво поинтересовался мужчина. – не подумай, мне не в тягость содержать тебя. Я готов выделять на твой счёт столько денег, сколько тебе потребуется. Но не скучаешь ли ты от безделья? Занятость может помочь тебе отвлечься. Я бы пристроил тебя писарем в архив заполнять отчёты. На первое время. А там, как понравится. Что скажешь?

- Я хочу на войну.

Инг долго противился его такому решению, но Бави продолжал настаивать, сочтя, что ему действительно надо отвлечься чем-то радикальным. В итоге Фюрер сдался и отдал распоряжение об определении рыжего в главные войска. Он боялся спорить с Бави, относился к нему, как к взбалмошному ребёнку, склонному в случае ссоры с родителями убегать из дома.

С того момента рыжий успел принять участие во многих боях. Не раз случалось быть раненым, но облучение делало своё дело, и самые тяжёлые ранения, от которых гибли тысячи рядовых солдат, на воскресшем заживали за считанные часы.

«Отвлечься». Как верно подметил Инг. Война и реанимированный мозг сделали Бави неуравновешенным. Он стал нервным, страдал внезапными и часто необоснованными вспышками агрессии. В сражении он забывал себя. Ржавый – как звали его сослуживцы – не отдавал себе отчёта, что убивает ни в чём не повинных гражданских, на которых напали войска Фюрера. Бави всегда рвался вперёд, ослеплённый яростной страстью к убийству и, казалось, лишь это занятие, ставшее для него удовольствием, помогало забыть всё то, что пришлось пережить. Но и это не продлилось достаточно долго.

В **38 году, когда войско Фюрера высадилось на берег соседнего государства, с которым Столица была разделена заливом, Бави окончательно охладел к войне, продолжая заниматься своим делом уже безрадостно, по инерции, выработанной за два прошедших года на службе.

Корабли бросили якоря в относительной близи от прибрежных песков, к которым солдаты добирались на шлюпках. Многих из них подстреливали ещё на воде войска сопротивления, поджидавшие захватчиков в подготовленных на берегу окопах.

Казалось, будто в тот раз Бави впервые чётко осознал, что происходит. Как никогда раньше он слышал не умолкающую пулемётную очередь, свист пуль, пролетающих над головой, стоны раненых сослуживцев, всплески воды, когда из шлюпок падали убитые. Главнокомандующий подразделения, надрываясь, орал «Вперёд! Вперёд! Вперёд!». Парню, который сидел в шлюпке рядом с Бави, через каску пробило голову. Он застыл с разинутым ртом и повалился за борт, а рыжий вдруг оцепенел на мгновение, наблюдая, как тело покойника погружается в мутную воду. Будто впервые видел смерть. Задевшая плечо пуля выдернула из забвения. Почти не больно. Поудобнее перехватив приклад, рыжий продолжил отстреливаться по высовывающимся из окопа врагам. С боевыми воплями омеловцы выпрыгивали из шлюпок, тяжёлые сапоги вязли в иле. Переступая тела своих товарищей, оказавшихся впереди и уже убитых, войска Инга бежали вперёд, в атаку. Они ступили на предварительно заминированную обороняющейся стороной землю, со всех сторон гремели взрывы, не умолкали душераздирающие вопли. Бави отчаянно нёсся вперёд, придерживая на голове каску, которую осыпали шмотки земли и чужой плоти. Те, кто были первыми, осознанно понимали, что бегут на мины, но не колебались, зная, что «расчищают» дорогу своим сослуживцем. Они были готовы жертвовать собой ради Великого Вождя. Очередной подрывной толчок совсем рядом сбил с ног. Рыжий повалился на землю лицом вниз. Неуклюже перевернулся, щурясь и пытаясь прийти в себя. Его оглушило. Симфония взрывов, выстрелов и криков доносилась до слуха так, будто Бави находился под водой. Паренёк сосредоточенно осмотрелся по сторонам, пока не рискуя подниматься на ноги. Очередной толчок, который он скорее почувствовал, чем услышал. В паре метров от него лежит сослуживец, от головы которого почти ничего не осталось, кровавая каша, смешанная с мозгами и грязью. Рядом, судя по выражению лица, надрывается от крика солдат, чью правую ногу оторвало по колено. Ему знаком этот парень, рыжий часто стрелял у него сигареты. Не страшно – думает Бави, - если выживешь, добрый доктор прифигачит тебе новую ногу. Снова взрыв. Он машинально прикрыл голову руками, когда его в очередной раз осыпало землёй. Уже более ясно слышно предсмертное хрипение мужчины, близкое к отчаянному плачу, который лежит на спине на расстоянии пары шагов от Бави. Во время взрыва ему осколком снаряда разнесло живот. Органы выпирают, валятся на землю, а он, находясь в состояние шока, пытается запихнуть их обратно. Бави зачарованно смотрит на него и поражается уязвимости человеческого тела. Как легко вывести его из строя. Как отвратительно оно внутри и как несовершенно снаружи. Можно бесконечно вести заумные беседы о высоком, о глубине сознания, но на самом-то деле, по факту, человек – это лишь ведро крови, несколько килограмм мяса, потроха и кучка костей, и перед пулей в лоб равны абсолютно все от замшелого бомжа до аристократа. На войне как-то особенно это осознаёшь и от этого становится… нет, не противно… скорее грустно.

Очередной взрыв мины едва ли не оглушает снова. Контузия прошла. Бави вскакивает на ноги и яро несётся навстречу врагу в потоке своих сослуживцев. Добежав до песчаного пригорка, рыжий ныряет за него. Окопы совсем близко, метрах в семи. Рядом пристроились ещё несколько омеловцев, поочерёдно высовываются из-за укрытия и палят по сопротивлению. Бави целится и, наконец, попадает по одному из тех, кто отстреливает захватчиков из окопа, потом второго. Подобравшись ближе, стало значительно легче. Вдруг солдата рядом с рыжим ранят. Пуля раздирает щёку насквозь, ото рта до уха. Бави становится страшно. Паренёк наблюдает за сослуживцем, который роняет оружие и со странным булькающих хрипом зажимает изуродованную щёку грязными ладонями. Неужели это всё по-настоящему? Как он сюда попал? Зачем? Два года. Два долгих года на полях сражения, с ног до головы в крови и грязи. Бави будто лишь сейчас очнулся, пришёл в себя. Прозрение снисходило на него слишком долго:

- Ржавый, не тормози! – кричит ему сослуживец.

Мужчина зубами выдернул чеку и через пригорок, ставший им укрытием, запустил гранату в окоп сопротивления, после повалился на землю и утянул Бави за собой. В следующее мгновение взрыв! Их с головой накрыла волна ошмётков земли, кусков обуглившейся ткани, буквально перед носом упала оторванная кисть:

- Да что с тобой сегодня, эй?! – старший товарищ прикрикнул на Бави, чрезмерно долго пялящегося на «всего лишь» чью-то отделённую от тела конечность. – возвращайся уже, Ржавый! Забыл, где ты находишься? Будешь тормозить – сдохнешь!

Людей Инга было больше. Они ликвидировали сопротивление, и к вечеру поселение у берега было оккупировано «Омелой». Инг не хотел подчинять иностранцев, он преследовал цель установить в их государстве свои законы, что бы они жили наравне с жителями его родной Столицы. Некоторые сдавались добровольно, без боя, некоторые оказывали сопротивление, но в таком случае Инг отступать не желал. Он был уверен, что всё делает правильно, что людям на всей планете будет житься лучше под его командованием. Концлагеря предназначались лишь для тех, кто ну никак не желал признавать Фюрера. Мирные гражданские лица под стражу не брались никогда, если соглашались преклониться перед ним. Так Инг видел справедливость.

Перекинув ремень автомата через плечо, Бави брёл по главной улице поселения. По домам сновали омеловцы, вламываясь в квартиры и провозглашая своего Фюрера отныне законным правителем этих земель. Почти все мужчины, начиная от восемнадцати и до сорока, сегодня погибли в рядах сопротивления. Остались лишь женщины со своими детьми и никуда негодные старики. И даже их, безобидных, в случае неповиновения или оскорбления имени Инга, выволакивали на улицу и расстреливали на глазах у соседей, что бы наглядно продемонстрировать, как Фюрер относится к дерзости. Заплаканную молодую девушку, яростно проклинающую захватчиков, за волосы вытащил из подъезда один из омеловцев. От сильного толчка в спину она повалилась на землю, но не успела и обернуться, когда ей в упор прострелили затылок.