Чем ближе к дельте, тем медленнее становится течение.

– А за каким чертом его, такого распрекрасного, занесло в нашу глушь, не думал? А я вот думала.

– Некоторые считают такие вещи своим долгом. – А другим просто нравится бывать в новых местах. Приятное с полезным…

– Приятное с полезным – Уверяю тебя, он не видит здесь ничего приятного, этот гринго. Он мне сразу не понравился.

 

– Вы же знаете, синьор Чакруна, я человек почти счастливый. Но я понимаю, о чем вы. Отцы троих из этих мальчишек, – он кивнул на победителей монстров, – потеряли свою землю, потому что там нашли нефть. Им выплатили какую‑то компенсацию, но сейчас они живут на пособие. А брата моего, садовника, подстрелили во время охоты – вроде как случайно. Но скорее всего он забрел на кокаиновую плантацию. Спросить теперь некого, – старик помолчал, покусывая усы. – А эти мальчики не смогут заниматься тем, что любят, когда вырастут. У них даже не будет шанса узнать, что они любят, – разве что сильно повезет. В лучшем случае они будут обслуживать туристов. Так же, как сейчас это делаете вы. Только вы водите гринго в мир духов, а они будут таскать их до Ла‑Игеры по тропе Че. Говорят, там уже поставили в трудных местах перила и вырезали ступеньки. И… – Макс задумчиво замолчал.

 

– И нет, мне не нравится, как мы живем. Но мне бы не хотелось, чтоб мы стали жить еще хуже.

 

Через две недели мне будет восемнадцать. Смогу делать то, что захочу, и отец мне будет не указ.

 

Максим вздохнул. Мечты об отъезде поддерживали его уже несколько лет, но он понимал, что, скорее всего так и останется работать в своей мастерской. Деваться по большому счету было некуда – ни приличного образования, ни заметных денег у Максима не было, а с тем, что есть, он мог рассчитывать только на такую же работу, как дома – ну разве что в другом городе. Может, когда‑нибудь даже привыкнет к своей участи и научится любить ее. И будет рассказывать своим детям, что вот – тоже когда‑то мечтал, было дело… Но – судьба. Такая у него сложилась судьба, ничего не поделаешь.

 

Максим вдруг понял, что рассуждает о судьбе, словно его отец, и почувствовал себя так, будто бы надкусил лимон.

 

– Тебе учиться надо, голубчик, – сказал Беляев. – Ты же своим допотопным зверьем бредишь просто. Езжай в Буэнос‑Айрес, поступай…

– Я не выдержу экзаменов в университет, вы же знаете, – тихо сказал Максим. – Мне там разве что сторожем в музей пойти.

– Какой музей? – слегка опешил генерал.

– Естественных наук, – усмехнулся Максим. – Там палеонтологическая коллекция – Европе не снилось…

 

Неожиданно Максима охватила бессильная злоба – на отца, на его приятелей, дураков‑эмигрантов, на неведомых гринго и министров… На себя, неспособного что‑то сделать. На щуплого, маленького и такого слабого генерала.

 

Уехать! Прочь от людей, в сельву, в пустыню, на северный полюс. Записаться бы в какую‑нибудь экспедицию, думал он, привычно погружаясь в фантазии. Хоть носильщиком, хоть землекопом. В Аргентине вовсю идут раскопки – может, удастся устроиться… Извлекать из земли кости, восстанавливать облик и жизнь странных, огромных зверей, пусть ученые думают, что делать с ними дальше, а ему, Максиму, хватит и такой цели – простой и ясной, занимающей разум и не ранящей душу. Прекрасный мир окаменелостей, в котором нет места несправедливости, страданию и потерям. Где нет этой убийственной, безнадежной жалости к близким, которым не в силах помочь…

 

– В Сибири на мамонтов не молились, их ели.

– Ох, не нравятся мне эти древние суеверия…

 

– Я тоже напишу потом книгу. Он с детства зачитывался рассказами о приключениях и путешествиях, не спал ночами, глотая страницу за страницей, и мысль о том, что, обнаружив и изучив мегатерия, он сможет сам написать нечто подобное, заворожила его. Не просто найти животное, а потом со снимками и описанием заявиться к какому‑нибудь маститому палеонтологу (какому именно и что будет дальше, Максим собирался придумать потом), а написать целую книгу! Назвать ее «Сквозь дебри Чако за мегатерием» – что‑то в этом роде… Максим едва не заорал от восторга, представив яркую обложку.

 

Сделать вид, что пятьсот километров через болота и леса Чако – всего лишь небольшая прогулка, не вышло.

 

Сергей Тихонов любил рынки – за яркие краски, неожиданные сочетания, ритмичные линии, любил пеструю толпу и неожиданные запахи. Любил бродить с фотоаппаратом или пустыми руками, между рядами, шумно и насмешливо торговаться, запоминать лица и сценки или просто бездумно глазеть по сторонам. Любой базар завораживал его – будь то огромная барселонская Бокерия или пыльный придорожный развал в Турции.

 

Сергею нравилась пестрота этих магазинчиков, стены, сплошь увешанные нитями бус, прилавки, под стеклом которых тускло поблескивали камни. Нравилось наблюдать за рукодельницами, азартно роющимися в мешках, набитых разномастными бусинами. Бродить по коридорам «Севастопольской» можно было весь день. Дня у Сергея не было, но потратить хотя бы час на бестолковое, но приятное блуждание он мог.

 

У рынка были свои тайны и подводные течения, прорывавшиеся иногда на поверхность вот такими всплесками абсурда. Сергей продолжал бродить по коридорам, заглядывая в каждую комнату по очереди, кивал равнодушным продавцам, иногда останавливался ненадолго, радуясь неожиданному сочетанию красок, вертел в руках нити стекляшек, выглядевших, как сокровища из пиратского сундука…

 

Денег почти не оставалось. Еще нитка чего‑нибудь – и домой, решила Юлька.

От одуряющего запаха желудок громко заурчал, напоминая, что чашка кофе – все‑таки маловато для завтрака.

 

Да пусть смотрят, как хотят! Такие лица в Москве запросто не встретишь, и Сергей не собирался упускать удачу.

 

– Боливийский морской жемчуг. – Подводные лодки бороздят просторы Каракума…

 

– Ребята стараются, как умеют. – Однако Боливия меня сегодня прямо преследует!

 

Сергей растерялся. Вроде бы только что девушка была вполне настроена поболтать. Все шло по плану. Легкий треп, знакомство, приглашение… Да не в первый же раз он заманивает к себе новую натурщицу! И почти все они соглашались: даже те, кому не нравился лично он, не могли устоять перед предложением стать моделью для новой картины. В тех редких случаях, когда Сергею отказывали, причина была либо в слишком ревнивом муже, либо в выматывающей работе… В общем – причина была. Ни разу его еще не отвергали без объяснений. Правда, и модель, так идеально подходящая к настроению, ему до сих пор не попадалась…

 

– Подождите! Да подождите же!

– Я вас чем‑то напугал?

– Еще чего! – Не понимаю только, что вам нужно.

– Я – художник, а вы – моя идеальная модель.

– Я хочу вас рисовать. – А еще я очень хочу есть. Даже – жрать. И вот я стою и разрываюсь между идеальной моделью и куском мяса. Представляете, как мне тяжело?

– По‑моему, вы не художник, а псих. – Не редкость. Здесь место такое.

– Я, к сожалению, абсолютно, беспросветно нормален. Дадите мне телефон?

– Нет.

– Тогда поехали со мной. Я вас покормлю, и вы сразу станете добрее.

– Вы всегда так знакомитесь?

– Нет, обычно я делаю это еще изящнее. Но от голода я глупею…

– Оно и видно.

 

«Ковбой на пыльном вороном, ну надо же! – Надеюсь, он спит со своими моделями…»

 

– Гумилева… – Случайно не родственница поэта? Что вы смеетесь?

– Я всегда смеюсь, когда радуюсь. – Обычно спрашивают, не родственница ли я миллиардера.

– А вы?…

– Только если он – родственник поэта.

 

Где‑то далеко‑далеко, там, где корни деревьев сжимают сердце земли, где Анды вспарывают брюхо пасмурного неба, эта женщина собирала травы и кралась с копьем по следу пугливой капибары; сидя у костра и обхватив колени, чутко вслушивалась в мягкие шаги ягуара во тьме, и ее ноздри трепетали от запаха ночных цветов; танцевала, смеясь, скаля белые зубы, над потеющим миссионером с крестом на узкой и бледной, как рыбье брюхо, груди; с автоматом в руках пробиралась с партизанским отрядом сквозь сельву, чтоб вернуть ей свободу. Десятки, сотни прекрасных картин проносились перед глазами Сергея; Юлька болтала, размахивая вилкой, и он отвечал ей, но мыслями был далеко.

 

– Я даже не поленился выучить испанский. – Мне просто все это очень нравится, прет с самого детства. Мои предки были поморами, с чего меня повело в эту сторону – сам не знаю. Испанцы, индейцы, Гойко Митич…

 

– Мой дед по маме наполовину индеец. Сергей моргнул, возвращаясь в реальность. Ничего себе! Правда оказалась не хуже вымысла…

– Североамериканский?

– Парагвайский… Что вы на меня так смотрите? – Нет, вы все‑таки маньяк. – И не надейтесь, я с ним даже не знакома.

Сергей шумно выдохнул и с разочарованной гримасой откинулся на спинку стула.

 

– Так откуда бабушка?

– Из Конго. – Африканская ведьма. Ну и я по наследству немного. Так что будь осторожен.

– Спасибо, что предупредила. А родственница Гумилева ты через отца?

– Не‑а, как раз через маму…

– О, как!

– Слушай… – Я сейчас так себе собеседница, да? Мозги совсем не варят.

– Не, ну почему же?

– Если бы ты блистала интеллектом, я бы чувствовал себя подавленным, у меня бы появились комплексы…

 

– Понимаешь, со мной сначала случилась загадочная чепуха, а потом – ты, и все за один день. Мне бы сейчас кофе и поспать… А про Гумилева – это семейная легенда. Русский поэт проездом в Джибути заглядывает в публичный дом… Что? – Мои африканские родичи слишком нахлебались всякого, чтоб стесняться таких подробностей.

 

– Поедешь ко мне?

– Что, прямо сейчас?

 

– Я с детства стараюсь выглядеть живописно. – А когда меня собрались, наконец, живописать, растерялась… Ты извини, я тебе там наговорила всякого.

 

Горячий кофе сильно отдавал корицей. «Кофе не из лучших, – зато он с кубинской плантации в Сьерра‑Маэстре. Это потому что я рисовал Че Гевару. Этот кофе вырос практически на его следах».

 

– Мне стоять как‑то надо или что? – Ну, позировать как‑то?

– Да нет, ходи, если хочешь. – Хочешь – ходи, хочешь – лежи… Можешь раздеться, если хочешь…

 

Юлька взглянула на него с деланным возмущением, но Сергей полностью ушел в работу, и вид у него был совершенно невинный.

 

Сергей рисовал. То ли его деловитый настрой оказался заразительным, то ли Юлька совсем застеснялась, но задуманный ею изначально медленный и чувственный стриптиз провалился. Вместо того чтобы дразнить и изгибаться, Юлька запрыгала на одной ноге, стягивая джинсы. Воротник свитера оказался слишком узким, и ей пришлось долго вертеть головой, чтобы выбраться на свободу. Наэлектризованные волосы громко затрещали, когда она убрала их с лица. В комнате было тепло, но когда Юлька сняла белье, ее слегка передернуло. Броненосец на шее качнулся, разбрасывая блики.

 

 

Через пару минут Юлька начала беспокоиться. Она переминалась с ноги на ногу, закатывала глаза и один раз даже показала язык, но Сергей был поглощен рисунком. Такой холодный, оценивающий взгляд… Так не на живую девушку смотрят, а на набор линий и цветных пятен. Юлька начинала чувствовать себя каким‑то пейзажем. А вдруг этот художник – скромный, приличный человек и никогда не пользуется своей профессией для того, чтобы соблазнять девушек? Это было бы ужасно.

 

– Значит, ты все‑таки спишь со своими моделями,

– А как же.

 

– Жюли, – ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Бабушка, ты о чем вообще?

– В зеркало на себя посмотри.

 

Юлька растерялась. Когда‑то бабушка очень часто задавала этот вопрос, и это означало, что каким‑то образом Мария прознала, что Юлька ночевала вовсе не у подруги. Или почуяла запах табачного дыма, исходящий от школьной формы. Или догадалась, что хронические тройки по химии уже превратились в полновесные пары, и внучке грозит двойка за год… Но Мария давно уже перестала вмешиваться в Юлькину жизнь, справедливо полагая, что повзрослевшая внучка разберется сама – а от нее теперь требуется только вовремя пустить под крыло, если уж выпадет тяжелое время. Дать отсидеться в тепле и безопасности, выплакаться, когда надо, и снова отпустить на волю. За это Юлька всегда была бабушке благодарна. И вдруг такой вопрос…

 

– Это смахивает на банальный вампиризм.

– В любви нет ничего банального, Кати, – ты позже поймешь.

 

– Ну, коммунизм… Ты же с ними была не просто так? Верила?

– Поначалу верила.

– Коммунизм я возненавидела вместе с твоим дедушкой. Такая же иллюзия, морок, как его чувства и наше будущее.

 

– Сила самовнушения! И никакому мединституту ее не побороть.

 

Если я перестану носить броненосца – он, может, и рисовать меня расхочет, кто их знает, этих художников!

 

– Может, лучше и не знать. Ни художников, ни умений особенных… Нечеловеческие это вещи, плохие.

 

– Убери‑ка это во вьюк.

– Откуда?

– Выменял на мясо.

– На броненосца? – Они что, идиоты?

– На оленину.

– Не понимаю. – Мы не охотились на оленей.

– Вот и они не поняли. Наверное, нам лучше идти побыстрее, пока они не распробовали. Я ни разу не ел оленины, но, боюсь, на броненосца она не похожа.

 

Невозможно поверить, что все может закончиться вот так, глупо и без предупреждений.

 

 

А с другой стороны, все было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тем более, чтобы стать правдой надолго. Так просто не бывает.

 

Хорошо, что есть мобильники. По крайней мере, не надо мучительно выбирать – ждать, как на цепи, или жить нормальной жизнью, рискуя пропустить звонок. А может, наоборот, было легче? Всегда можно было убедить себя, что он позвонил, пока ты была в душе…

 

Просто свинство – пропадать вот так, без объяснений. Как бы человек не был занят – найти пару минут и перезвонить всегда можно…

 

Длинные гудки – уже хорошо. Если снова не ответит, она ему больше не позвонит. Никогда.

 

– Короче, я тебе потом позвоню, ладно?

– Когда потом?

– Как‑нибудь.

– Звучит как никогда.

– Я понимаю, все было слишком хорошо, чтобы случиться надолго, но все‑таки…

– Слушай, не морочь мне голову, я занят. – Потом поговорим, ладно?

– Ладно. Если все, так и скажи.

 

– Как‑то у нас не очень удачно выходит с мужчинами, да?

– По крайней мере, с нормальными, – уточнила она, вспомнив байкера.

– С любимыми. – Или хотя бы с теми, в которых влюбляемся. С теми, которых мы приманиваем по расчету, все складывается более‑менее удачно.

– Я не хочу по расчету. – Но получается, что если я влюбилась, значит, мне уже ничего не светит. И у мамы так было, и у тебя. Ну почему так, а?

 

– Только не надо рассказывать про порчу кармы и венцы безбрачия. – Хватит с меня и Любимой Заказчицы, у нее в приемной знаешь какие брошюры лежат… С фотографиями моих талисманчиков, купи – и карма как новенькая. Ох, черт! – Мне же завтра ей партию сдавать, а я еще шнурки к ним не приделала!

 

Умела бы хоть немного колдовать – в первую очередь вправила бы себе мозги, чтоб не подсовывали воспоминания, еще два часа назад счастливые, а теперь – причиняющие лишь боль.

 

«Это можно пожарить, – но как‑то лень».

«Я не могу, есть разумные растения. – Еще немного – и это эволюционирует и сожрет меня».

 

Интересно, существуют ли на самом деле плотоядные растения, способные напасть на человека? Разве что где‑нибудь в джунглях.

 

Нет, плотоядные растения – это все‑таки как‑то нереалистично.

 

Естественные для любого живого человека приступы хандры и плохого настроения никогда не переходили у него в депрессию. Неудачи не выбивали из колеи: он пожимал плечами, исправлял то, что мог, а остальное выкидывал из головы. Он редко напивался и был совершенно равнодушен к наркотикам. Серьезных душевных травм ему тоже удалось избежать. Сергей влюблялся быстро и искренне, легко добивался взаимности и расставался так же легко.

Вот было бы здорово: она выдумывает, а видит Сергей. Отличная вышла бы шутка на прощанье!

 

Вот как, оказывается, сходят с ума. С другой стороны, если ты понимаешь, что твоя крыша едет, значит, она все еще на месте? Обязательно ли сразу сдаваться психиатру?

 

– Ну, так форсируй. – За волосы и в пещеру. Женщинам это нравится. Мне что, учить тебя?

 

– С этой не выйдет. Взбесится. Я от нее тогда не то что предмет, стакан воды не получу. Так я хотя бы в курсе ее несчастной личной жизни, есть шанс удачно поймать момент.

 

До Юльки, наконец, дошло, что за ней старательно и настойчиво ухаживают, и она понятия не имела, что ей с этим делать. Такой роман был бы кстати чуть позже, когда она отошла бы от влюбленности в художника и захотела выбить клин клином. Но не сейчас когда она ревет по ночам в подушку, отчаянно мечтает и подпрыгивает на каждый телефонный звонок, чувствуя, как сердце рвется из груди в дикой и бессмысленной надежде.

 

Юлька облизывала ложку с мороженым и мучительно пыталась решить: стоит ли честно сказать Алексу, что ему ничего не светит или расслабиться и попытаться получить удовольствие. Тем более что уж это ее новый знакомый умел: все их встречи были продуманы до мелочей. Юлька с наслаждением сходила на концерт какой‑то малоизвестной, но отличной блюзовой группы, сожрала несколько громадных стейков, а ее комната была заставлена букетами мохнатых астр, которые она так любила. Алекс был остроумен, терпел ее опоздания и равнодушие, выслушивал бесконечную болтовню и изо всех сил старался угодить ее вкусам. Осчастливил ее россыпью чудесных, невиданных в Москве бусин, правда, наверное, пожалел об этом: в тот раз Юлька, не в силах терпеть, полчаса ковырялась в пакетиках, не видя ничего кругом, а потом и вовсе отменила свидание и побежала домой, чтобы немедленно собрать придуманное ожерелье. На следующий день она, очнувшись, бросилась извиняться, но Алекс только посмеялся и ничуть не рассердился.

 

В общем, Алекс был очень мил, и Юльке было даже обидно, что она никак не может в него хоть немного влюбиться. Единственное раздражало в поклоннике: все их разговоры каким‑то непостижимым образом все время сворачивал к ее предкам. Вообще‑то Юлька любила поболтать о своих экзотических корнях, выдумывая то, что не знала, но Алекс был слишком настойчив, и она вдруг заупрямилась. Вот опять. Он за кем вообще ухаживает?

 

– Ну что ты прицепился к моему деду?

– Я тут перед тобой сижу, вся такая прекрасная, а ты расспрашиваешь о древнем старикане с дурным характером.

– Да мне просто интересно, откуда ты…

– Такая уродилась? Ты не поверишь – маме тоже.

– …такая замечательная взялась.

– Хорошо, – но почему дедушка? Я же о нем практически ничего не знаю. Почему не мама, не папа, не бабушки, в конце концов?

– Извини, – если тебе неприятно, я не буду больше спрашивать.

– Просто достало. – У меня было два деда, один – ботаник, другой – бродяга, не пойми кто. Который тебя интересует?

– Наверное, тот, который ботаник.

– Надоело мне. – Не буду ничего рассказывать. Может, в другой раз.

– О, так значит, будет другой раз?

– Мороженое было вкусное. – И кофе отличный. И пейзаж ничего так, я даже не знала, что под Москвой такие славные места есть.

 

Значит, его интересует ботаник… Уже неплохо – она уже начинала бояться, что ее параноидальное отношение к серебристому броненосцу оправдалось и объявился охотник за предметом.

 

Ну что за черт! Похоже, Алекс действительно ухаживает не за ней, а за дедом. Но что может быть нужно мелкому бизнесмену от профессора Цветкова?

 

– Напомни, чем ты там занимаешься?

– Водой. Питьевой водой для офисов и всего такого.

– И что, хочешь найти какие‑нибудь особые травки, чтоб на них настаивать? Чтоб клиенты валом шли?

 

Может, вместо того, чтобы бегать по врачам, ему нужно научиться управлять этим?

 

– Кем был дед Андрей?

– Ботаником, – быстро ответила Мария. Слишком быстро. Без запинки, как хорошо выученный урок.

– Вот это – удостоверение врача‑психиатра на его имя.

– Вот из этого, – видно, что он был как минимум полковником…

– Бабушка?

– Ну, хорошо. – Твой дед Андрей был ботаником.

– Бабушка!

– В том числе и ботаником. Специалистом по психоактивным растениям.

 

– К батюшке и психиатру. – Да они тут сами все психи.

 

«Я суеверный придурок. Великий Будда, дай мне мозгов!»

 

– В смысле – подготовка? Экзамен на начинающего психонавта?

– Значит, так. – Сутки не трахаться. Никаких девочек, никаких мальчиков.

 

– А что вы хотите? – Это мощный инструмент мистического познания, а не игрушка! Это вам не экстази по клубам закидываться!

 

– Бородинский хлеб, несомненно, просто олицетворение мирового зла.

 

– А предупредить нельзя было?

– А ты бы тогда пришел?

– Я что, псих, по‑твоему?

 

– Ты должен избавиться от лишнего, чтобы суметь заглянуть за грань между мирами. Только так…

 

В мире нет зла, шептал дух, все зло – лишь в тебе, это оно тянет тебя назад…

 

Нельзя силой увести человека в мир духов, не лишив его рассудка.

 

 

– Мне рассказывали ужасы о русской бюрократии. Я подумал, а вдруг бандероль просто похоронят где‑нибудь в завалах невыданных посылок. Или она вечно будет летать между Камири и Москвой.

 

Да, мне любопытно, но одно дело анализировать легенды и читать старые записи, и совсем другое – рисковать душевным здоровьем ради знаний, которые не собираешься использовать на практике.

 

– Я страшно хочу на море. – И вообще куда‑нибудь, где тепло и интересно. Я уже год никуда не ездила…

– Так соглашайся! – Не понимаю, о чем ты вообще думаешь!

– Так о работе же! Если я сейчас уеду – Любимая Заказчица мигом найдет кого‑нибудь другого, а без нее я долго не протяну.

– Ну давай чуть попозже, а? У нее предновогодний аврал сейчас, да и у меня тоже, скоро все бросятся за подарками. Мне вообще по‑хорошему не с тобой надо сидеть, а у себя, очередные сережки клепать. Давай в январе?

– Не могу я в январе, прижимая руки к груди. – Рад бы, но не могу. Если не сейчас, то я еще полгода не выберусь, а я устал, как собака…

– Так езжай без меня. – Я, так и быть, потерплю без тебя пару недель.

– А я не хочу без тебя.

 

Проблема в том, что эта умненькая, сообразительная, способная девушка была просто потрясающей дурой.

 

Стандартные уловки на чокнутую девчонку не действовали – не потому, что она их замечала и не велась, скорее наоборот. Юлька просто не в состоянии была сосредоточиться на Алексе настолько, чтобы он мог привлечь ее. До девицы даже не доходило, что ее соблазняют…

 

«Знаешь, если бы я не видела, как ты ко мне относишься, я бы решила, что ты агент ЦРУ»

 

А потом эта дура смотрит на календарь и вспоминает, что у нее есть работа.

 

– Никуда без тебя не поеду. – Помру здесь, в Москве, на посту.

 

А Алекс иногда смотрит на нее так странно, почти зло, и все эти вопросы и уговоры… Пляски вокруг да около Боливии настораживали, но зная, на что способно ее разыгравшееся настроение, Юлька изо всех сил давила подозрения. Надо же хоть иногда включать здравый смысл – ну откуда Алексу знать о броненосце? Не может же пол‑Москвы гоняться за одним несчастным кулоном? Хватит и нелепых индейцев. Но уж с ними‑то Сергей справится запросто.

 

– Где это мы?

– Рядом с моим домом.. – Хочу, чтобы ты, наконец, заглянула ко мне в гости.

– Какого черта! Я же сказала, что мне надо домой, у меня дел по горло…

– Полчаса у меня. Потом я тебя отвезу за пятнадцать минут. Для тебя же четверть часа ничего не решит!

 

Форсировать? За волосы и в пещеру? На лице Юльки читалось такое ослиное упрямство, что ему захотелось завыть. Орнитолог представил, что сделает с идиоткой, когда операция завершится, и ему слегка полегчало.

 

Она не успела оглядеться толком – Алекс притянул ее к себе. Он целовал ее медленно, и Юлька думала, что это, должно быть, прекрасный поцелуй, и отвечала старательно, как школьница…

 

«Любопытство кошку сгубило». Ну что ж, теперь никакая работа не помешает ей уехать. Падение Юлька восприняла как пинок судьбы: видимо, прятать броненосца на шкаф, а голову – в песок было бесполезно. Воображение закинулось и понесло, как испуганная лошадь. Приключения уже происходят, их не засунешь в коробку. Так или иначе, Юлька вляпалась в какие‑то шпионские игры, и теперь ей придется участвовать в этой истории. Но спокойно ждать развития событий – не по ней. Придется чуть‑чуть подхлестнуть их. Совсем немножко.

 

Юлька с ужасом чувствовала, как в ней просыпается игрок, вооруженный набором банальных сентенций вроде «пан или пропал» и «кто не рискует, тот не пьет шампанское». Что именно сыграет роль шампанского в случае удачного риска, Юлька не смогла бы сказать, думай она хоть год; но этот вопрос попросту не пришел ей в голову.

 

Вот же жулик! Украшений ему…

 

Надо было провернуть все как можно скорее, чтобы эта сумасшедшая не успела передумать.

 

Может, для кого‑то нефтью пахнет вечность, но для этих людей – это запах сиюминутной, ужасающе материальной реальности.

 

Инспектор по‑прежнему улыбался с вежливой иронией, и Сергей обмяк. Все происходящее походило на театр абсурда; полицейские были абсолютно глухи к любым логическим построениям. Создавалось впечатление, что они не просто не могут, а не хотят понять его объяснения, как будто им очень нужно зачем‑то, чтобы именно он оказался виновен, независимо от того, может ли такое быть на самом деле. Сергей даже начал подозревать: инспектор догадывается, что в действительности случилось в гостиничном номере, но почему‑то не хочет этого признавать.

 

– Я приехал рисовать. – Это видно по содержимому моего рюкзака.

– Да, я видел краски. – Отличный повод.

 

Сергей схватился за голову. Он уже не понимал, чего хочет от него инспектор и в чем подозревает. Прекрасно съездил порисовать, ничего не скажешь…

 

…И теперь, сидя в участке, он мрачно думал, что приключений он себе, конечно, нашел, полную задницу приключений, только совсем не тех, на которые рассчитывал, и вовсе не таких увлекательных. Таких и дома найти не проблема. Он вдруг вспомнил, как упившись с приятелями из МГУ, пел посреди улицы «Варшавянку» на мотив блюза, а потом пытался залезть на памятник Индире Ганди, и как убеждал подъехавших ментов, что это – алтарь богине Кали. И как на утро, маясь диким похмельем, с тягостным недоумением понял, что никто не спешит выпускать их теплую компанию из обезьянника.

 

– И что вы собирались рисовать? – Что могло привлечь художника в наших не слишком живописных местах?

– Индейцев. Про монастырь рассказывать он не собирался: могли всплыть галлюцинации, а давать повод для подозрений еще и в употреблении наркотиков совершенно не хотелось. Однако инспектор, видимо, уже сам додумался до этой многообещающей версии.

– Значит, вы приехали рисовать индейцев… Или попросту запастись дешевым кокаином? Рыскали по окраине города в поисках торговцев, а когда не вышло, попытались договориться с синьором учителем и не сошлись в цене!

 

– Да твою ж мать. – Вы идиот, инспектор. И я больше не буду говорить без моего адвоката.

 

Он сложил руки на груди и уставился в окно, косясь на инспектора. Сергей понятия не имел, где в таких случаях берут адвоката и что на этот счет написано в боливийских законах. Но это безумное хождение по кругу уже надоело ему до крайности. Судя по растерянной физиономии полицейского, какой‑то смысл в таком заявлении все‑таки был.

 

– Не думайте, что здесь бросаются на иностранцев, народ здесь дружелюбный. Просто засиделись ребята, пьяные драки да мелкое воровство – вот и все дела. Рисовать приехали? Индейцев? Отличная идея! Ни в коем случае не уезжайте, лучше, чем здесь, вы места не найдете. Поезжайте завтра в Ятаки – это совсем глухомань, колорита по горло, местные всего лет десять как перестали стрелять по чужакам. Но перестали же! Они сейчас мирные ребята, не волнуйтесь!

 

– С чего вдруг ты такой добренький?

– Да просто ты мне нравишься, хоть и дура.

 

– Существует два ритуала пробуждения. – Для обоих требуется человек и предмет.

 

– Времена великих вождей давно прошли. В нашем веке один человек не может править целым материком, на такую силу всегда найдутся хозяева…

 

– До сих пор последним человеком, способным справиться с Чиморте, был Че Гевара. Ты – следующий, неужели непонятно?

– Съездил порисовать. – Ну, хорошо. Мы можем рассуждать логически?

– Моя внучка находится в руках ЦРУ, – А ты хочешь рассуждать логически.

 

– И долго она будет наслаждаться?

– А вот это зависит от вас…

 

– Вы поймите, – местные жители могут сколько угодно плести заговоры, возмущаться засильем американцев и мечтать от нас избавиться. Но наш контроль над Чиморте ничего не изменит для них. Просто все станет несколько аккуратнее.

 

– Я думаю, вы ничем не отличаетесь от конкистадоров. Просто тем было нужно золото, а вы согласны брать нефтью и бананами какими‑нибудь или кокаином.

 

Цепь событий уже началась, и ее не разорвать. Рано или поздно вы окажетесь рядом с башней, хотите вы того или нет. Даже если вы решите уехать… – он взглянул в лицо Сергея и просиял: – О, я вижу, вы уже пытались. Тогда вы понимаете, о чем я говорю. И я надеюсь, что вы примите правильное решение. Вы же цивилизованный человек! Вы понимаете, что это просто негуманно по отношению к миллионам людей?

 

– Я рад, что так получилось. – Я сдался, поддался отчаянию и свернул с прямого пути. Знаешь когда?

– Конечно, не знаешь, – сказал Че и прикрыл глаза.

– Я был не прав, – проговорил он. – Но все закончилось лучше, чем могло бы. А у них ничего не выйдет.

 

– Стреляй, не бойся, – сказал Че.

 

Пираты-3. Остров Моаи.

Предать, желая добра.

 

Мое имя – Клод Дюпон, всегда к вашим услугам! Я буканьер и сын буканьера. Я родился в Вест‑Индии и горжусь этим. Мой отец приплыл на далекие дикие острова из прекрасной Франции в поисках лучшей жизни. Он получил ее, но сам того не понял – потому что всегда думал только о деньгах.

 

Денег же, как известно, всегда не хватает, даже королям. Мы, вечно пропахшие дымом охотники, с завистью смотрели на пиратов. «Вот уж кому может однажды так повезти, что хватит на всю жизнь!» – так мы думали и мечтали о походах.

 

Полная риска жизнь – ради чего? Выходило, что ради короткого буйства и нового похода. А ведь не из всякого похода возвращались, и даже из самого счастливого возвращались не все.

 

Удача – главное сокровище в наших краях! Если капитан теряет ее – по островам ползут слухи и лучшие люди понемногу покидают его. И наоборот – стоит совсем неизвестному парню обзавестись кораблем и сходить в удачный рейд, как к нему в команду бегут проситься все подряд, успевай выбирать. Но удача капризна… Поэтому те, кому удается долго держать ее за хвост, становятся легендами. Нам, юнцам, никогда не попасть к ним на борт, как бы ни ценились среди пиратов буканьеры за меткую стрельбу.

 

Отец с годами становился все жаднее, все мелочнее, как это порой происходит со стариками.

 

– Ты – плантатор?… – Я не верил своим ушам. – Пьер, да ведь мы хотели податься в пираты! Там – деньги! Золото!

– Золото! – Пьер скривился и сплюнул под ноги. – Папаша Дюпон тоже приехал сюда за золотом. А получил – свинец! Помни, Клод: самое важное в нашей жизни – деньги, но если жизни нет, то и они теряют цену! Ты слишком романтичен. Постарайся взяться за ум.

 

Так странно устроен мир – упрекнувший меня в излишнем романтизме Пьер сгинул, ввязавшись в ненадежное с самого начала предприятие. У Малыша Картера не было настоящей удачи.

 

Думаете, это довольно‑таки жестоко, вот так, без всякой нужды убить человека? Возможно. Во всяком случае его жена и дети восприняли это именно так. Зато четверо рабов кинулись целовать мне ноги – этот трудяга‑скопидом довел их до полного истощения. Так уж сложно и противоречиво устроен мир, и не только в Вест‑Индии.

 

Вот тогда, наверное, я и начал понемногу понимать, что не смерть страшна, а рабство, и что не бедность делает человека рабом, а отсутствие оружия. И еще начал понимать, что ни купленная плантация, ни даже корабль с сорока пушками не сделают тебя по‑настоящему богатым и свободным, потому что всегда может прийти кто‑то более сильный.

 

Но как бы я ни злился на него, существовала и другая, высшая правда: Прозрачные враждуют меж собой, и те, кто ставил на Дрейка, одолели тех, кто ставил на Ле Тетю. И что, спрашивается, мне или Джону проку от такой игры?

 

Меж тем чужая игра затягивала нас в себя, словно водоворот. И мне это начало нравиться. Я больше не хотел золота, я хотел познать истину: что происходит? На чьей стороне сражаться?

Но дни тянулись, ничего не происходило, и меня совершенно заела печаль. Тем более что наша капитан Кристин, питавшая ко мне мало мной заслуженные добрые чувства, решила меня опекать. Выразилось это в требовании прекратить пить. О, я бы с радостью!

 

– Дюпон, а чего ты сам хочешь? – В чем твой интерес?

– Я тоже хочу пойти на службу – Посмотреть поближе на тех, кто правит нашим миром. И хочу, чтобы ты мне в этом помог.

– Опасное дело, Дюпон… – Есть силы, играть с которыми не стоит. Разве ты этого еще не понял? Вижу, что не понял… Что ж, этим мы похожи, и я с удовольствием помогу тебе. Может быть, когда‑нибудь и ты сможешь помочь мне…

 

Ради такого стоит рискнуть всем, даже если ставка выше жизни.

 

– Изменения бывают разные…Впрочем, у тебя есть шанс.

 

Вот дался же ей этот «фатерланд»!

 

– Ты получишь что хочешь, – смело пообещал я, хотя сам в этом сильно сомневался. – Но помни: история изменилась и этого твоего «фатерланда», может быть, вовсе уже и нет!

 

Подло, очень подло с моей стороны…

 

– Ты обещал рассказать мне, как попал сюда!

– Честолюбие и жадность.

 

– Это те самые?… – Я удивился. – Обычно в портовых байках все вранье, кроме разве что самой сути!

 

Я в очередной раз поразился человеческой жадности. Да, я, Басим Смертоносный, один из самых жадных людей на свете, но если бы я сам себе приставил к боку клинок – клянусь, хоть на минуту забыл бы о деньгах!

 

– Я стал его слугой, когда понял, насколько он велик и силен.

 

– Какого дьявола!! Мне больно!

– Мне тоже! Мне тоже больно, Кристин. Нехорошо предавать тех, кто тебе верит.

 

«А если сейчас, когда на меня никто не смотрит?

 

Я скучал и злился – меня начинало бесить это промедление.

 

– У вас есть капитан, у капитана есть удача!

– Не пиратам рассуждать о риске. Это часть профессии.

 

– Смотри! – Я сунул ей под нос фигурку моржа. – Да смотри же, не веди себя как ребенок! Только осторожно. Это морж. Видишь волос? Это волос Басима. Если его сдует в море, я потеряю над ним всякую власть.

 

– Не мешай им, Джонни! Парням просто надо выпустить пар. А как только хоть один будет серьезно ранен, они и сами прекратят.

 

 

Ты хотел сам распорядиться нашими жизнями, никого не спрашивая. Ты ослабил команду, забрав предметы. Ты предал нас.

 

Вот уж тысяча чертей! Меня стыдила шестнадцатилетняя девчонка, а я… Я слушал и краснел, как последний дурак!