Маруся-3. Конец и вновь Начало

– Нет! Не говори! Я должна задать один вопрос, да? Самый, самый главный!

 

Но сердце… сердце Маруси всегда знало, что ее папа – самый лучший человек на свете.

 

Тебя используют. Понимаешь? Как инструмент. Как вещь. Как…

– Как предмет?

– Нет. Но с помощью предмета.

 

Представь, что в тебе будут постоянно бороться две Маруси – одна будет стремиться выполнить приказ орла, другая – сопротивляться этому. Как по‑твоему, легко вынести такое?

 

– Что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой. Я люблю тебя, Маруся.

«Я тоже люблю тебя, мама», – хотела сказать Маруся, но почему‑то не смогла. Слова не выговаривались.

 

Потом на нее обрушился водопад.

Будто где‑то в потолке зала открылись люки, и из них хлынули мощные потоки воды. Теплая волна мягко ударила Марусю по затылку. Закружилась голова, подкосились ноги. Волна опрокинула ее, качнула на своем гребне и потащила куда‑то далеко‑далеко – в темноту и тишину.

 

Увидеть, понять и почувствовать бесконечность можно только выйдя за пределы нормального человеческого состояния. Как если бы мозг человека был ограничен или даже огражден от этого понятия. Все, что окружает нас в этом мире, все, что мы видим – имеет границы. Мы видим стол, который стоит на полу, чашку на столе, ложку в чашке – эти предметы «помещаются» у нас в голове, мы их представляем целиком и, даже если зажмуриться и вообразить себе ложку, то мы сможем увидеть эту ложку со всех сторон, покрутить ее перед глазами, сможем в одно мгновение сменить серебряную ложку на золотую или деревянную, раскрашенную под хохлому, или с тонкой гравировкой, или даже инкрустированную драгоценными камнями, или огромную гигантскую ложку, ложку размером с небоскреб, ложку в руке, ложку на земле, ложку в космосе… а вот космос мы увидеть уже не сможем, потому что у него нет границ. Даже если представить себе границы космоса, у нас получится нечто, которое находится в чем‑то и так далее до бесконечности. До той самой бесконечности, которую мы не можем увидеть, понять и почувствовать. Возможно, именно поэтому нам так нравится смотреть на море, которое, как нам кажется, не имеет границ. На огонь, который тоже кажется бесконечным, нравится смотреть в небо или на дорогу, уходящую в никуда. Мы боремся с любыми ограничениями и любим свободу, как если бы свобода была бесконечностью наших действий, но постоянно сталкиваемся с тем, что все в нашей жизни имеет свои границы, как, собственно, и сама жизнь.

 

С другой стороны, в сознании человека понятие бесконечности чаще всего появляется в самые неприятные моменты. Бесконечной кажется скучная работа, нудная книга, боль, страх, одиночество, ожидание – моменты максимального дискомфорта. При этом человек никогда не скажет, что его ощущение счастья длилось бесконечно, – нет, нет, все самое лучшее, вкусное и приятное длится совсем недолго и поэтому «ожидание длилось бесконечно», а вот счастья был только миг. Мгновение. Так, может быть, и не нужна нам эта бесконечность?

 

 

Сейчас Маруся находилась в бесконечности. В бесконечном кошмаре, который неизвестно когда начался, неизвестно сколько длился и никак не хотел заканчиваться. Последние сотни, тысячи и миллионы лет она была в состоянии ртути, пытаясь стать обратно собой. Маруся изо всех сил напрягала свои клеточки, хотелось бы сказать «тела», но тела не было. Ртути? Клеточки ртути, как если бы это было возможно. Невозможно, но в этом и был весь кошмар. Она ощущала их, эти миллиарды микроскопических шариков, которые надо было собрать в форме тела, чтобы попытаться встать… Но как собрать ртуть? Как из ртути можно «слепить» тело? Как можно вернуть сознание? Сознания тоже не было. Маруся не видела себя, не видела вообще ничего. Она только ощущала. При максимальном напряжении и концентрации шарики словно бы сближались, сжимались и сливались в одно единое, но как только силы отступали – все снова расплывалось и рассыпалось. Снова и снова, и снова, и снова. Но пока не соберешься, не выйдешь. А если не выйдешь, так навсегда и останешься в этом состоянии. Растворишься. Исчезнешь.

 

Маленькая победа потребовала много сил.

 

Но отчаяние – это тоже эмоция, а эмоция значит жизнь. Маруся попыталась представить себе свое отчаяние, попыталась раздуть его до огромных размеров, вскарабкаться на него и выползти, как если бы отчаяние было китом, за хвост которого можно ухватиться. Кит это тоже хорошо. Это образ. Отчаяние сменилось радостью, потому что бесконечность стала отступать. Потому что появились новые вводные. Появились звуки, эмоции, воспоминания, образы. По ним, как по ступенькам, надо выбраться. Давай, включайся, работай, оживай! Кит. Он большой, черный, у него есть хвост. Он в воде. Вода она тоже большая, ее много. Она прохладная. Прохладно это тоже ощущение и оно сейчас есть. Сейчас прохладно. Холод ощущается кожей. Кожа покрывает тело человека. Холод чувствуют кожей. Чувствуют телом. Холодные руки или холодно ногам. Руки и ноги. Еще, еще, еще. Включайся. Руки и ноги. Вспышка сознания, словно взрыв, удар, компрессия – и миллиарды микроскопических шариков собрались в руки и ноги. Вот они. Они есть. И очень холодно. И голоса вокруг. И очень хочется открыть глаза. Глаза! Глаза, они ведь тоже есть. Глазами видят. Глазами видят, если их открыть. Глаза закрыты веками. Чтобы открыть глаза, надо поднять веки. Но очень устала. Очень сильно устала. Все. Стоп. Нет сил. Больше ни на что нет сил. Рассыпалась. Растеклась. Надо отдохнуть и попробовать снова. Главное держаться за звуки. Звуки это ниточка, которая связывает то и это. По которой оттуда можно будет выбраться сюда. Маруся постаралась отключить все, кроме звуков. Просто слушать. Слушать гул и рокот.

 

Проснись! Очнись! Давай же, сделай что‑нибудь. Соберись, пожалуйста, открой глаза, скажи ему, скажи, как ты его любишь. Выбирайся! Выбирайся отсюда. Обними его тоже. Прижмись к нему. Скажи ему. Очень тяжело, очень больно, все рассыпается, растекается – руки, ноги, тело, голова. Больше ничего нет. Ничего. Пустота. Всё… Всё.

 

Этого события ждали и боялись.

 

– Маруся смогла убедить папу, что скромность уже давно никого не украшает и Гумилёв – отец он или не отец? – нарушив все свои принципы, поддался на уговоры любимой дочери и согласился устроить пир на весь мир.

 

– Шестнадцать лет исполняется всего раз в жизни!

– Правильно ли я понимаю, – что этот неоспоримый довод будет приводиться теперь ежегодно?

– Ну пааа!

 

– Короткое или длинное?

– Неее, длинное тебе вообще не идет! – Оно тебя старит.

– Да, в этом платье ты похожа на старуху!

 

– Черное или белое?

– Ну, какое черное!?

– А белое?

– Ну не знаааю, – какое‑то оно дурацкое.

– Ты в нем как фигуристка!

 

– Розовый – это прошлый век!

– Есть такое же зеленое.

– Старушечий цвет.

– И оранжевое.

– Детский сад!

– Желтое?

.

– Приветики! Ты в чем пойдешь?

– Я еще не выбрала.

– Обязательно предупреди меня, чтобы я не надела то же самое!

– Тогда можешь надевать черное, зеленое, розовое или оранжевое…

– Ну, спасибо! – Кто же такое носит?

 

– На твоем месте я бы вообще ее не пускала.

– Ты не на моем месте, – резко оборвала ее Маруся, – лучше помоги выбрать платье, раз такая умная.

 

– Это что у тебя… фиолетовое платье?!

– Оно мне очень идет!

– Оно же депрессивное!

– Ну, я тоже!

 

– Привет! А правда, что приедет Комаров?

– Приедет.

– Один?

– Откуда же я знаю?

– Если что, Комаров мой.

– У Комарова, таких как ты – миллион!

– О Катя, а что, ты тоже пойдешь?

– Я подарила ей билет, – хмуро ответила за подругу Маруся.

– Значит, папе не придется продавать машину!

 

– Вот дурра, зато я с Комаровым целовалась.

– Ты целовалась с Комаровы?!

– О, Господи, – покажи мне того, кто не целовался с Комаровым?

 

– Сколько раз ты с ним целовалась? – строго спросила Марусю Катя.

– Кто сказал, что я с ним целовалась?– Я всего лишь спросила, кто не целовался.

 

– Комаров, Комаров… Вот это я понимаю – мужчина!

 

 

– Здравствуйте, Андрей Львович, – Катя выпрыгнула, как черт из табакерки, перекрывая собой Марусю, и сразу же получила увесистого пинка.

– Здравствуй, Катя, – вежливо поздоровался Гумилёв и улыбка на его лице сменилась недоумением, когда Катя резко выпала из кадра. – Муська…

Маруся улыбнулась папе своей самой белой и пушистой улыбкой.

 

– Ты что там, в одном белье?

– И что, ты всем ТАК отвечаешь?

– Па, ну я же видела, что это ты.

– И что?

– Ну, а что?

– Кхм… Ничего… Ладно… Ты готова?

 

– В вашем возрасте я читал книжки.

– Хм, нашел, чем хвастаться.

 

Любимая подруга страдала непробиваемой уверенностью в себе, свойственной только сильно закомплексованным личностям.

 

– Это, наверное, журналисты…

– Тем более не отвечай.

 

Как бы там ни было, ничего хорошего этот звонок не предвещал. А «ничего хорошего» в сегодняшние планы не входило.

 

Паршивые мысли. И очень паршиво, что они появились в голове.

 

– Если бы мне прислали такое поздравление…

– Да поехали уже…

– Тебе не нравится?

– Мне все нравится, просто очень холодно…

 

– Зависло?

– Может, из‑за дождя?

– Да из‑за какого дождя – они же постоянно горят…

 

– Какие‑нибудь завистники или еще кто‑то… мало ли, кто меня не любит.

– Тебя никто не любит.

 

– Скажи мне, ну почему я тебя терплю?

– Потому что, на моем фоне ты выглядишь хоть немного лучше.

 

– Что вам подарили?

– Завтра выложу список.

 

– Вы будете петь?

– Если напьюсь.

 

– Как ваш отец относится к тому, что вы употребляете алкоголь?

– Он об этом не знает.

– Правда ли, что вы делали операцию по увеличению груди?

– О, господи! Мне шестнадцать лет!

– Это правда?

– Нет!

– Но у вас заметно изменилось тело.

– Я взрослею!

 

– У вас есть друг?

– Да… Нет.

 

– Пишут про ваш роман с сыном президента.

– Не читала.

– Это правда?

– Прочитаю – узнаю.

 

Прекрасно! Сейчас это наблюдают сто человек, а через минуту будут наблюдать миллионы – не стереть, не вырезать, не удалить… и никакие деньги и связи тут не помогут.

 

Теперь главное смеяться. Если смеяться, то все будут смеяться вместе с тобой, а не над тобой. Первый урок публичной персоны – никакого пафоса в дурацкой ситуации.

 

– Я, кажется, сломала ногу, – заскулила Маруся.

– Жалко, что не шею, – прошипела Катя.

– Шею я сломаю тебе, – хладнокровно пообещала Света.

 

Катя, Света и Маруся – лучшие подруги. Катя красивая, Света умная, а Маруся просто Маруся. Они постоянно вместе и постоянно ссорятся. Сейчас они разойдутся по разным углам и постараются больше никогда не встречаться. Обычно это «никогда» никогда не длится более часа…

 

Все словно сошли с ума от красоты и счастья, заряжая друг друга улыбками и энергией, которую, казалось, можно было увидеть невооруженным глазом.

 

Вся эта сказка растает с первыми лучами солнца. В серой утренней дымке растворится и стена света, и сам остров, словно мираж, исчезнет, угаснет и замолчит до следующей вечеринки.

 

У нее появились две новые подруги (так себе, но терпеть можно), несколько бойфрендов (ничего серьезного), лошадь Звездочка (или как там ее зовут?)

 

Это был человек из мэрии – не то, чтобы близкий друг, но неплохой знакомый.

 

– Что за ребенок!

– У тебя красивая дочка! Поздравляю!

– Не хочу это видеть, – улыбаясь, покачал головой Гумилёв.

– Очень красивая… – продолжил человек, не отрывая взгляда от аквариума.

– И ты тоже не хочешь это видеть, – с нажимом произнес Гумилёв и, взяв приятеля за плечо, развернул его в свою сторону.

– Я бы свою за такое убил.

– У тебя нет дочки.

– Видимо, у меня хорошая карма.

 

– Слышал про ваше новое дело.

– О господи, этому новому делу сто лет в обед…

– Но подвижки есть?

– Ну, пока все больше в теории.

– Ну, ты же решил подмять под себя весь мир – можно и потерпеть.

– У меня не такие большие амбиции!

– Занять место Бога – не большие амбиции?

– Но я не Бог!

– Но хочешь им стать.

– Но еще не стал!

– Вопрос времени!

– Только не пускай туда китайцев, иначе Бог у нас будет китайский.

 

– Это просто партнеры.

– Ты их недооцениваешь…

 

Я даже хотел поблагодарить тебя…

– За то, что не забыла надеть трусы.

 

– Не обязательно всем демонстрировать свое тело.

– А что мне с ним делать?

 

Гумилёв поймал за хвост сразу две мысли. Первая мысль была о том, что надо поскорее выдать Марусю замуж, чтобы она взялась за ум, а заодно и переложить ответственность на плечи мужа. А вторая мысль, которая появилась одновременно с первой звучала так: «Убью любого, кто к ней приблизится!»

 

Небо кажется белым – по небу время не определишь.

 

– Лобанова где?

– Лобанова жрет.

– Я бы сейчас тоже поела.

 

Если поесть – настроение поднимется. Или захочется спать. Можно ли свалить отсюда раньше гостей или это будет невежливо? Помнит ли тут кто‑нибудь вообще, куда и к кому они пришли?

 

– Я видела твоего папу.

– А я видела твоего.

– Главное, чтобы они нас не видели.

 

В общем, что тут мудрить – быть юной, красивой и богатой очень неплохо. Нет, не так. Быть юной, красивой и богатой очень хорошо! Главное, не думать, за что тебя любят – от этого нарушается сон и начинает болеть голова. Никакой рефлексии!

 

– Как настроение?

– Умираю…

– Значит, правильное шестнадцатилетие.

 

Это папины преследовательницы. Они появляются везде, где появляется он, и рассчитывают на что‑то. На что, интересно, они рассчитывают своими куриными мозгами?

 

Вот так, от любви до ненависти один шаг.

 

– Чем скорее мы поговорим, тем быстрее ты отправишься домой.

 

Маруся с удивлением осознала, что на самом деле не особо страдала без матери. Она просто привыкла жить без нее. Привыкла решать свои проблемы сама или, на крайний случай, обращаясь за помощью к папе. Маруся не представляла себе, какой была бы ее жизнь, если бы рядом была мама. Еще один человек в семье, который заставляет учиться? Звонит каждый раз, когда ты уходишь из дома? Достает вопросами? Помогает купить платье? Готовит завтрак? Что делают мамы? На примере своих подруг Маруся знала, что мама – это такое надоедливое существо, которое только и делает, что мешает. Другое дело папа! Папы почти никогда нет дома, при этом вокруг есть целая толпа людей, которая в любой момент придет на помощь. Еду привозят домой в неограниченных количествах, платья Маруся любит выбирать сама, а учеба… папа, конечно, тоже ругает за плохую успеваемость, но тратить время и силы на постоянные нравоучения он не любит. Так, пожурит иногда, похмурит брови…

 

Неправильные, нехорошие мысли. Маму надо любить. Все любят маму.

 

– Тебе не казалось странным, что папа смог добиться удивительных результатов за столь короткое время?

– Ну, папа много работает.

– Он действительно много работает, но без его способностей он не добился бы всего того, что имеет.

– У папы есть предмет?

– Нет. У него есть… он сам. Он сам в некотором роде как предмет.

– Папе бы это не понравилось…

 

Твои способности глубоко в тебе. И они обязательно раскроются. Ты просто не знаешь о них. Ты не знаешь, что искать. Не знаешь, где искать. Сокровища можно найти только по карте. И нужно знать, что ты ищешь сокровища. Если ты будешь и дальше болтаться в жизни без цели, ты, возможно, ничего о себе не узнаешь…

 

– А если я не хочу знать.

– Не имеешь права.

– Вот как?

 

От тебя все зависит! Ничего ни от кого не зависит и от меня тем более. Это ваша личная шизофрения!

 

Вот так денечек! И почему с ней все время что‑нибудь случается?!

 

Гумилёв старался не злиться и даже пытался шутить, но получалось плохо. И наспех придуманного Ромео, который якобы похитил Марусю с вечеринки, он готов был убить на месте.

 

– Ты ведь врешь?

– Не вру!

– Нет, врешь.

– Пап, какая разница, вру я или не вру.

 

– Ты же бросил!

– С тобой бросишь…

– Ну, не кури!

– А ты не сбегай.

– Ну, я же не специально.

– Еще бы ты специально сбежала. Я бы тебе тогда голову открутил.

– Не открутил бы.

 

Это бред. Никогда и ни за что ни один нормальный человек не захочет рисковать жизнью. Если это происходит – ты не в порядке. У тебя нарушена психика. Или, может, это предмет, сам предмет, так действует и зомбирует, гипнотизирует, заставляет подчиняться себе… Предметы не любят валяться без дела… «А ты любишь», – мысленно ответила сама себе Маруся и направилась в кровать. «Просто ложись и закрой глаза, – продолжала она уговаривать саму себя, – ни о чем не думай, считай овец».

 

– Извините.

– Никогда больше так не делай.

– Ну, я же не знала, где окажусь!

– Пользоваться не умеешь, а уже лезешь.

– Ну, к нему инструкция не прилагалась.

 

– Откуда же я знаю, в каком вы помещении?

– А позвонить было сложно?

– Ну…

– Муууу… Научись думать, хоть иногда.

 

– У тебя, кажется, был день рождения?

– Шестнадцать лет.

– Шестнадцать лет, а ума нет.

 

– Я пришла, чтобы узнать, о чем вы хотели меня предупредить.

– А какая теперь разница?

– Какая разница?

– Все равно ты все сделала не так.

– А как я должна была…

– Например, ты должна была ответить на мой звонок.

– У меня были люди.

– Не оправдание.

– Я не хотела…

– Теперь, я не хочу.

 

– Завтракать будешь?

– Завтракать?! Вы издеваетесь?

– Проявляю несвойственную мне вежливость.

– Пытаетесь отравить?

– Не проверишь, не узнаешь.

 

Маруся зависла. Профессор умел вывести из себя неожиданным поведением. Вот только что он был серьезен как никогда и тут же мог начать рассуждать о каких‑нибудь совершенно необязательных и никакого отношения к делу не имеющих вещах, как, например, заваривание чая или вестибулярный аппарат у насекомых. Возможно, таким образом он специально заставлял собеседника потерять нить разговора, контроль над эмоциями и даже цель, ради которой разговор затевался, и потом, словно хищник, внезапно нападал из укрытия, заставляя вас думать о том, о чем вы вовсе не хотели думать, говорить те вещи, о которых вы собирались молчать и даже совершать поступки, за которые потом было страшно или стыдно.

 

Бунин казался трогательным сумасшедшим гением, кем он, в общем‑то, и являлся…

 

Вы отправили мне миллион звонков и сообщений ради того, чтобы сказать «валяй»?

– А еще я предложил тебе завтрак.

Говорил ли он правду или врал – выяснить это сейчас было невозможно.

 

– Вилок нет, есть придется руками.

 

Удивительно, все‑таки, устроен человек. Он может не отдавать себе отчёт в том, что голоден, но если пучки света, отраженные от вкусной еды, попадают на сетчатку глаза, а пучки молекул, испускаемые вкусной едой, попадают в эпителий носа и все это, объединяясь, перемешиваясь и преобразуясь в электрический сигнал попадает в мозг, то вот уже у вас полный рот слюней и вы хватаете пальцами горячущую сосиску, и отправляете ее прямиком в рецепторы вкуса. Другими словами, сосиска отправляется в рот. Ее тонкая, но упругая оболочка сначала слегка продавливается, а потом отчаянно трескается под натиском зубов, брызгаясь на эти ваши рецепторы вкуса прозрачным соком. Но главное даже не это. Главное, что пока происходит весь этот фантастический процесс, и на время, пока происходит этот фантастический процесс, вы забываете обо всем. Маруся даже подумала, (думать было сложно, но где‑то между первой и второй сосиской она уловила момент, чтобы быстренько подумать), что перемирие животных на водопое это вовсе не проявление благородства, а вот это самое (тут началась вторая сосиска и мыслительный процесс прекратился), в общем удовольствие, которое временно вытесняет из головы все другие мысли.

 

– Вообще‑то, – я рассчитывал, что ты съешь всего пару.

 

Маруся отчетливо ощутила пределы участка мозга, отвечающего за поглощение информации. Как если бы в коробку из‑под обуви пытались засунуть слона. Коробку распирало и она явно была не приспособлена к получению и перевариванию такого объема информации. Нет, конечно, если размышлять об этом, как о чем‑то отстраненном, то может показаться, что это не такой уж большой объем, но если представить, что все это касается лично вас и ваших ближайших родственников, происходит нечто совсем другое. Даже микроскопический кусочек информации тянет за собой по цепочке все воспоминания, связанные с этими людьми, переживания, чувства, то, что Маруся когда‑то слышала или думала про них. Все это умножается, перемножается и с неимоверной скоростью увеличивается в объеме и массе. Голова становится тяжелой и поток сознания будто бы блокируется, оставляя вместо широкого канала узенькую щель, сквозь которую, по одному, просачиваются факты, перерабатываются, классифицируются и складываются в папки, папки в коробки, коробки в ящики, а ящики в гигантский многоэтажный шкаф. Потом, когда все будет разложено и отсортировано, понадобится еще время для того, чтобы перечитать эти файлы, обдумать и привести их к общему знаменателю. То есть выработать какое‑то свое мнение. Например, что все это полный бред. Или что все это правда. Или понять, кто именно тебе врет. Или не врет. Понять и принять решение. Спасать? Бежать? Забыть? Что делать?

 

– Заметь, что я не прошу тебя влезать во все это, предпринимать какие‑то действия или спасать мир. – Я всего лишь хочу предостеречь тебя…

– От чего?

– Именно от каких‑либо действий.

 

– Мне очень не нравится все, что вы мне сейчас рассказали, но, к сожалению, это похоже на правду. То есть… это как‑то перекликается с тем ощущением, которое было у меня после разговора с мамой.

– Какого ощущения?

– Что я всего лишь деталь.

 

– Ты мутант, своего рода посредник между ними и нами. Тебя можно использовать самыми разными способами и поэтому ты представляешь большую опасность.

– Насколько большую?

– Настолько, что гораздо правильнее было бы тебя убить.

 

«Ну что, ты этого хотела?» «Гулять и путешествовать, значит, было скучно… ну на вот, повеселись…». «С другой стороны, – предупрежден, значит, вооружен».

 

– Мне жалко тебя. Ты не самая умная, но хорошая… И хорошенькая девочка ни в чем, в общем‑то, не виновата. Но так получилось, что пока на Земле идет эта война, а идет она уже не одно тысячелетие, ты всегда будешь мишенью. Кто‑то захочет тебя использовать, кто‑то захочет убить и это никак не зависит от твоих действий. Я тоже могу использовать тебя и мне, наверное, была бы полезна твоя помощь. А иногда мне хочется разрезать тебя на мелкие кусочки и посмотреть, как ты там устроена, – Бунин неприятно захихикал, как сумасшедший. – Ладно, ладно, шучу. Прости! Но, как ученому, интересно. Окей… Что‑то я не то говорю.

 

– Отправляйся домой. Живи, получай удовольствие…

– И жди, когда тебя убьют?

– Все рано или поздно умирают. – Этим ты не отличаешься от обычного человека.

 

– Вы бы еще корову посадили!

– Степан Борисович…

– Что, Степан Борисович?

 

– Ты, все‑таки, очень глупое существо, Гумилёва

– На детях гениев…

 

Маруся шла по дорожке и смотрела себе под ноги. Какието совсем мелкие дети проводят сложнейшие эксперименты, которые тянут на нобелевскую премию, делают расчеты, которые интересны настоящему взрослому профессору, заставляют летать крыс… Да пусть хотя бы и крыс. А что она? До сих пор не понимает, как электричество проходит по проводам и заставляет гореть лампочку! Наверное, это такой побочный эффект ее необычности! То есть какие‑то сверхчеловеческие способности вытеснили обычные человеческие способности, дающие возможность понимать школьный курс физики. Ну да… Слабоватая отмазка. Скорее всего, дело в обычной лени, но как же неприятно себе в этом признаваться.

 

– А вы делаете какую‑то ошибку?

– Я все делаю правильно.

– Я только кажусь сумасшедшим, но поразумнее всех, тут вместе взятых.

 

– Ты идиотка! – Господи! Какая же ты тупая!

– Теперь мы оба сдохнем!

– Не сдохнем!

 

– Бардак в стране. Делаем то, что не нужно, а что нужно – не делаем.

– Ну знаете… Не знаю, в какой такой вашей стране бардак, а у нас в стране бардака нет.

 

– Я пытался тебя обмануть… окей, окей… я свинья. Об этом как‑нибудь потом.

 

– Завтракать будешь?

Семь вечера. Самое время для завтрака!

Маруся подождала, пока папа уйдет, и на цыпочках вылезла из ванной. По закону подлости именно в этот момент папа снова вышел в коридор и натолкнулся на любимую дочку.

 

– Где ты была?

– В душе.

– Нет… Где ты была?

– Там очень скользко, а меня ноги не держали.

– Муся, что с тобой происходит?

– Переходный возраст.

– Ну да, ну да…

 

Папа переводил взгляд с марусиных глаз на нос, потом на коленки, предательски торчащие из под полотенца, потом опять на глаза и, видимо, пытался нарисовать себе картину «марусиного падения». Падения во всех смыслах.

 

В гневе папа пребывал в двух состояниях. Либо он выходил из себя, либо уходил в себя. Первое было не таким уж страшным, особенно если иметь некоторый опыт и не пугаться чрезмерно громкого голоса, ударов кулаком по столу и обещаний отправки на необитаемый остров в закрытую школу. Второе же состояние было куда более неприятным. В этом состоянии папа молчал, скучал, закрывался и выглядел как человек, монументальная жизнь которого была разрушена из‑за одной незначительной ошибки, допущенной в молодости, и этой ошибкой была Маруся.

 

Конечно же, папа ее любил. Папа любил ее больше всех на свете. Папа просто жить не мог без нее – но это и было для него самым страшным. Привязанность к маленькой глупой девчонке, которая постоянно влипала в неприятности, рушила самые грандиозные планы, создавала проблемы и при этом являлась смыслом жизни – беда даже для самого сильного человека.

 

Папа уехал. Маруся сидела в своей комнате и рассматривала ноги. Не самое увлекательное занятие, но чем заняться еще, она не знала. Зато под рассматривание синяков очень хорошо думалось.

 

«Несложно, когда умеешь. А учиться сложно»

 

– Ты теперь совсем красавица.

– А была не совсем?

 

– Это что… Это… Я что, все прочитала?

– Только первые сто страниц.

– Меньше, чем за минуту?

– Удобно, да?

– Почему мне раньше никто не сказал?

– Ты привыкла читать глазами. Для того, чтобы глаз различил печатный символ, ему требуется определенное время. Твой мозг ту же функцию выполняет в тысячи раз быстрее. Ты просто отключаешь зрение, оставляя глаза только как канал, по которому протекает информация. Это как… Можно наполнять стакан по капле, а можно открыть кран.

 

– Ты дала очень большую нагрузку для своего мозга. Он все умеет, но не привык, чтобы его так использовали.

– Да он вообще не привык, чтобы его использовали, – рассмеялась Маруся.

 

Это было потрясающее ощущение провала во времени. Бывает, что вы смотрите настолько интересный фильм, что не замечаете, как пробегает три часа. Вам кажется, что вы только что сели перед экраном, а уже через несколько минут начались титры. И тогда вы словно отматываете просмотренное назад и еще раз переосмысливаете все, что увидели. Делитесь впечатлениями. Спорите… Так же было и тут. Страницы пролетали, сливаясь в одно целое, не давая уловить ни одной буквы, не то, чтобы слово! Потом книга резко захлопывалась, и вы оставались с полученным объемом информации, которую теперь надо было переварить.

 

– Все языки едины, по сути.

Ты просто не знала, что ты их знаешь.

 

Ну… Например, тебя нельзя убить электричеством.

– Нельзя?

– Хочешь проверить?

– Эээ.. думаю нет.

– Тогда поверь на слово.

– А еще?

– Ты можешь, очень долго не есть.

– Ну, тут ты что‑то путаешь.

 

– Может, она в библиотеке?

– Она? В библиотеке?

 

Окей. Топай. А я схожу, перекушу.

– Ты сюда что, жрать приехал?

– После этой гадости во рту ад кромешный. Надо чем‑то заесть.

 

– Ты чего?

– Чего «я»?

– Почему спряталась?

– Потому что услышала ваш разговор.

 

– Переживает…

– Из‑за чего?

– Из‑за тебя.

– Не ври.

– Знаешь, как он болел?

– Почему болел?

– Ты дура, что ли?

– Почему «дура»? – автоматом переспросила Маруся, чувствуя себя дурой.

– Он, между прочим, тебя любил.

– Любил?

 

– Столовая? Нееет. У них нет столовой. Они вообще как‑то странно питаются… одной водой.

– А вы чем?

– Если б я знал, что это… Какая‑то биологическая хрень со вкусом чего угодно.

 

– Они не едят нашу пищу, поэтому относятся к ней, как к чему‑то… ну не знаю. Как к инструментами, что ли. Хорошо, что не нумеруют, а то бы я совсем свихнулся.

 

– Горячее, – голосом озвучил Нос. – Постоянно здесь мерзну. Ты как? Не чувствуешь? Температуру они, по‑моему, тоже не ощущают…

– Столиков нет, будем есть стоя…

– Стоя у тебя не получится

– Еще как получится,

– Ты держи, а я буду есть.

 

– А что? Она красивая. Сексуальненькая такая. Я вообще думал, что ей лет тридцать, пока ты не сказала, что она твоя мама.

 

Ой, ну тебя… аж есть расхотелось. Вот умеешь ты настроение испортить.

 

– Они, правда, не агрессивные?

– Цветы агрессивные? Нет,… цветы по сравнению с ними агрессивные, не подходящий пример…

– Мама сказала, как дети.

– Хуже! В смысле, лучше. Их даже обидеть практически невозможно.

– Вот попробуй у арка что‑нибудь отнять, например. – Не получится, потому что сам отдаст. Или украсть. Тут вот мама твоя, она да. Если что не так, ввалит жестко. Коварная мадам. А эти не такие. Но смешные. Общаться не в напряг. Даже шутить умеют.

 

– Но вообще, я бы не хотел таких врагов. Слишком умные.

 

– Фига се. А ты откуда умеешь?

– Схватываю на лету.

 

Маруся прошла на кухню и заглянула в холодильник. Готовить она не умела и не любила, но, как каждая приличная девушка, имела в запасе несколько фирменных рецептов. Сейчас ей очень хотелось приготовить для папы что‑нибудь вкусное, например, яичницу с помидорами и сыром. Маруся достала продукты и разложила на столе.

 

Любила ли она ее? Версии было две. По первой версии, Маруся маму не любила, а та нежность, которую она время от времени испытывала к ней, была всего лишь остаточным явлением, гипнозом или шаблоном, который засел в голове и диктовал условия, по которым маму любить надо, потому что не любить маму невозможно – это же мама!

По другой, второй версии, Маруся маму любила. Любила «все еще» или любила «всегда», но абсолютно бесспорно. А та злость, подозрения и попытка списать свое учащенное сердцебиение на подлое манипулирование, была всего лишь детской обидой и нежеланием простить близкого человека.

 

Однажды Маруся сильно поссорилась со своей подругой, заподозрив ее в предательстве, и даже рассказала об этом папе, потому что на тот момент это очень задело ее. Ситуация была непростая, все факты указывали на то, что близкий человек оказался человеком подлым, но прямых доказательств не было, и к тому же подружка так искренне клялась в своей преданности, что Маруся окончательно запуталась и от невозможности принять правильное решение, впала в отчаяние и даже простудилась. Тогда папа сказал, что лучше простить виноватого, чем наказать невиновного, и рассказал какие‑то яркие истории из своей жизни. Марусе очень понравились эти слова. Она потом часто вспоминала их и в ситуации, когда ее обижали, и в ситуации, когда обижались на нее. Значит, маму надо простить? Принять ее такой, какая она есть? Рискнуть и довериться?

 

Лучше простить виноватого, чем наказать невиновного.

 

 

– Что это ты делаешь?

– А на что похоже?

– Выглядит как яичница, пахнет, как яичница, и шкворчит, как яичница… Наверное, это яичница.

– А с чего это вдруг? Натворила что‑нибудь еще?

– Ну почему еще…

– Ммм…

– Доброе утро, балбесина.

– Между прочим, с помидорами, как ты любишь!

– Между прочим, чувствую! Почему, ты думаешь, я проснулся?

– Бодрящий аромат жареных помидоров?

– Поперчила?

– От души.

– Откуда у тебя душа, чудовище.

– Ну, хватит уже!

– Что хватит?

– Обзываться!

 

– Какое‑то у тебя подозрительно веселое настроение?

– Во‑первых, я выспался, во‑вторых, проснулся от запаха вкуснейшего завтрака, который мне приготовила моя дочка, в‑третьих, я иду на очень интересную встречу…

– Про что?

– Про новый уникальный источник энергии.

– И что там интересного?

– Сходи и узнаешь.

Гумилёв подхватил еще один ломтик сыра.

– Нуу! Хорош воровать мой сыр!

– Это мой сыр!

– Он не твой, а для яичницы.

– Но яичница ведь для меня?

– Ну, паа!

– А куда делись твои ужасные синяки?

– Зажили.

– Хм…

– И не такие ужасные они были. Просто в темноте выглядели страшно.

 

– Ты дождешься, что я приставлю к тебе круглосуточную охрану.

– Не приставишь.

– Тогда развешу везде камеры слежения.

– А я подам на тебя в суд за вторжение в личное пространство!

– Да ты что?!

 

– Ты бы хоть иногда слушала, что умные люди говорят.

– Всякие глупости.

– Ну конечно!

– Я лучше дома почитаю.

– Что ты тут почитаешь? Твиттер?

– Твиттер это прошлый век.

 

Обычно с пиццей происходит одна и та же история. Пока ты голоден, кажется, что можешь съесть сразу две, а то и три пиццы. Но это так только кажется. На деле уже после двух кусков в желудке появляется тяжесть и ощущение, будто ты проглотил мешок камней.

 

«Начинать надо с малого. Принцип один и тот же».

 

– Думай, думай, Маруся. Ты отдаешь команды мозгу и он выполняет. Вы, все‑таки, уникально ленивые существа. Даже не пытаетесь напрягать мозг.

– Не суди по мне, – вздохнула Маруся. – Я не самое умное существо.

 

– А кто, по-твоему придумал компьютер?

– Ты?

Маруся услышала, как Эем рассмеялся в голос.

– Нет. Мозг. Придумал его мозг и придумал по своему подобию.

 

То есть ты хочешь сказать, что изначально это была ваша территория?

Я хочу сказать, что первыми появились здесь мы.

Но люди появились здесь сами по себе, а вы откуда‑то пришли! Значит, хотя вы и появились раньше нас, но хозяевами планеты все равно считаемся мы, а вы только гости.

Ну…

Если, например, ко мне в дом придут мои подруги, в тот момент, когда меня нет дома… а я приду позже. Это ведь не значит, что мой дом принадлежит им?

Тебе так важно, кому принадлежит целая планета?

 

Я просто размышляю. Как маленький фашист.

 

– Удивительно, вы очень похожи на нас, но изначально, с момента появления, гораздо более агрессивны. Вы отстаиваете свои позиции, воюете за них в то время, как между вами нет никакой разницы. Вы даже принадлежите к одному виду.

– Но ведь это естественно!

– Что? Воевать?

– Отстаивать свои позиции. Животные тоже воюют. Потому что идет борьба за выживание.

– Интересно, какие?