Я сердце к счастью приневолю,

Я земно кланяюсь ручью,

И бедной хижине, и полю».

 

– Ерунда какая‑то… – пробормотал Котя. – Или ты, дед, еще и стихи писал?…

Одной загадкой больше.

 

– …Какой‑то ты… гм… типа возвышенный, будто голову вымыл, хотя обычно ты производишь впечатление слегка бесноватого даоса‑пофигиста. Ну что, я прав?

– …Считай, что я вымыл голову, – улыбнулся Котя в ответ. – Но я к тебе не только как к знатному визажисту и парикмахеру…

– Еще бы, старик! – Ты ко мне по важному делу. Это сразу видно. Это буквально бросается в глаза.

– Вроде того. – Я узнать хотел… Словом, говорит ли тебе о чем‑то такая штука. Вот представь: то ли ров, то ли траншея, а в ней рядами стоят такие… вроде как солдаты, в латах и при оружии, здоровые, в человеческий рост. Ничего не напоминает?

– У меня к тебе вопрос, – с абсолютно серьезным видом заговорил Сумкин после короткой паузы, в течение которой внимательно разглядывал Котю. – Причем, учти: правдивый ответ на этот вопрос представляет большой академический интерес, просто невероятный… А вот скажи мне, пожалуйста, что ты, старик, пил вчера вечером? И сколько?

– Да ну тебя! – Я серьезно, а ты…

– Ты сам себя послушай! – То ли ров, то ли траншея, а в ней солдатики стоят! Причем – в латах. С копьями. И тишина‑а‑а‑а… Засада некромантов. Ну что за бред?!

 

– Был, был в китайской, как ты метко выразился, истории один симпатичный дядька, который очень любил все увиденное закапывать в землю. Например, он закопал несколько сотен особо упертых книгочеев, как были, живьем. Они даже чаю попить не успели.

 

Инакомыслие – это когда все думают в одну сторону, а некоторые в другую, старик. Одна сторона – это линия партии и, извини, правительства, а другая – с ней несогласная.

 

– Во! Старик! Я вне себя! – Твои познания пронзили мое сердце насквозь! Признаюсь, я был к тебе несправедлив: ты знаешь «Книгу песен»!..

 

– Это я понял. Такой Петр Первый китайский, реформатор невиданной силы… А эти солдатики в латах тут при чем? – немедленно прикопался Чижиков.

– Солдаты? Да ни при чем, это я тебе так, в целях общего развития сообщил… – пожал плечами умный Сумкин. – Тебе же надо развиваться.

– Ну, Федор Михайлович!

– Да ладно, ладно.

 

– Да, а как звали этого дядьку‑то? Ну, чьи солдаты? Который тиран тоталитарный?

– А! Этого! Его звали Цинь Ши‑хуан.

 

– Моя прелесть… Нет‑нет, расстаться с таким удивительным предметом было выше человеческих сил!

 

Только не спрашивай меня, как китайцы друг друга понимают и все такое – не надрывайся, не стремись сразу вывихнуть мозг. Нельзя пытаться усвоить так много нового за один раз, старик, я искренне опасаюсь за твой рассудок…

– Да кончай уже издеваться!

– Да когда я издевался‑то?! О тебе же забочусь. Ну ладно, ладно.

 

И чтобы я тебя больше не видел и не слышал, Сереженька!»

 

«Я тебя предупреждал! – уже отойдя на приличное расстояние, крикнул в ответ Сергей. – Я предупреждал, а ты не стал слушать! Теперь ты сам виноват!»

 

– …И ничего в этом плохого нет, правда же? Ну ты сам подумай…

 

– Хотя ведь родственников не выбирают, правда? Они такие, какие есть. Так что мой дед – Вениамин Борисыч. А не, например, Матвей Герасимович. Или Леонид Степанович.

 

– Ждете? – Гм… Ну ладно, почему меня ждет он, – я еще могу понять. Он есть любит. А я – его источник питания. А вот почему меня ждете вы…

 

– Между прочим, это невежливо. – Невежливо подвергать допросу гостя, даже не предложив ему чаю. Ваш кот, кстати, тоже проголодался. Нам неплохо было бы что‑нибудь съесть.

 

«Ну, так иди к своему дедушке и пусть он тебя накормит, а со своим котом я как‑нибудь сам разберусь».

 

«Что это я делаю?

– Кажется, все это ненормально…»

 

«Ладно, допустим… – поглядим, что будет дальше…»

 

Покормите, пожалуйста, кота. – Он голодный.

Шпунтик, который впечатления голодного до этого вовсе не производил, тут же требовательно обернулся к Коте: корми кота! Чижиков будто заколдованный накрошил в его миску рыбы пикши.

Да что же это происходит?!

 

– Между прочим, у вас булка несвежая. – Даже почти черствая. Лучше, когда булка свежая. Вкуснее.

 

– Вот тебе чай. Называется «пуэр». Китайский.

– С бергамотом? – широко раскрыла глаза Ника.

– Без бергамота, – сознался Котя. – Но тоже очень вкусный.

– Я чай без сахара пью, – предупредила девочка.

– Я тоже, – устало вздохнул Чижиков. – Сумеешь заварить?

 

– Шпунтик. Его зовут Шпунтик. А тебя зовут Ника. И ты не девочка из будущего, а совсем даже внучка Вениамина Борисыча Бунина, антиквара.

 

– Не люблю сладкое.

– А я люблю! – Ника отхлебнула чая. – Правда, вкусный. А между прочим…

– Стоп‑стоп, – перебил Чижиков. – Давай по порядку.

– Давайте, – с готовностью согласилась Ника и во все глаза уставилась на Чижикова.

– Так что, ты говорила, тебе от меня надо?

– А я говорила? – удивилась Ника. – Я не говорила. Вот про то, что курить вредно, я говорила, а про то, что мне что‑то надо, не говорила…

 

– Между прочим, – являться в гости без спроса некрасиво. Правда же?

 

– Перестань морочить мне голову. Тебе лет тринадцать, а может, и четырнадцать, но ты, я вижу, уже в совершенстве научилась компостировать мозги окружающим. Так вот, немедленно прекрати это и отвечай на вопросы…

 

– Не перебивай! Так вот… Поправь меня, если я где‑то ошибаюсь. Итак. Ты ждала меня на лестнице. Ты решила попить у меня чая. Ты съела мой батон и мою колбасу. Ты пьешь мой чай. Ты ешь мое варенье. Ты подружилась с моим котом. Ты поставила вот это на мой стол. Пока все правильно?

– Все. – А что, вам жалко чая и колбасы?

– Не в этом дело.

– А в чем?

– А в том, что я тебя в первый раз вижу. До сегодняшнего дня я и не подозревал, что у Вениамина Борисыча есть внучка, но это и не важно. А важно то, что ты пришла под дверь моей квартиры, теперь сидишь в моей кухне, а только что сюда приперся какой‑то прозрачный тип…

– Гость из прошлого, – уточнила Ника.

– Да, допустим, гость из прошлого. И этот самый гость явно хотел присоединиться к нашей кампании. Быть может, попить с нами чая или съесть немного варенья. Я допускаю, что он, возможно, даже хотел погладить моего кота. Но ты каким‑то образом, с помощью вот этого…

– Волшебной пирамидки, – уточнила Ника, внимательно глядя на Чижикова.

– Не перебивай… Да, с помощью волшебной, если хочешь, пирамидки…

– Я не хочу, это она хочет, – показала на пирамидку Ника.

– …Да, пирамидки этого прозрачного типа прогнала прочь. – Все правильно?

– Все.

– Отлично! – Вот и скажи мне теперь: зачем ты меня ждала, кто это был и что тебе вообще от меня надо?

 

– А можно мне еще чая? – спросила она.

Терпеливый Чижиков молча встал, налил в ее чашку чая и сел обратно. И уставился на девочку выжидательно.

– А сколько комнат у вас в квартире?

– Ника!

– Между прочим, это некрасиво: вот так приставать и настаивать.

– Ника!! – Или ты отвечаешь на мои вопросы, или до свиданья. Я даже провожу тебя до двери.

– Не надо до двери. – У вас чай вкусный и кот хороший.

– Тогда отвечай.

– И‑э‑э‑х… – Ника снова подперла подбородок кулачком. – По порядку отвечать?

– По порядку.

– Я вас ждала, потому что так проще всего с вами встретиться. Приходил сюда гость из прошлого. Это такие люди, которые жили на Земле много‑много лет назад и теперь настолько истончились, что стали прозрачными. Я его прогнала. И мне ничего от вас не надо. Просто я должна быть рядом, – выпалила она и посмотрела на Чижикова честными голубыми глазами. – Вот.

– Очень трогательно. – И почему же, интересно, ты должна быть со мной рядом?

– Я должна!

– А если я против? Не захочу, то есть? У меня уже есть кот.

– Между прочим, так говорить невежливо. Я – лучше кота! – нахмурилась девочка.

– Предположим, – кивнул Чижиков. – Ты, например, полезнее. Чай умеешь заваривать, пыль, небось, хорошо вытираешь, правда, не мурлыкаешь… Но это вовсе не объясняет, почему это ты должна быть рядом.

– Потому что я – ваша спутница.

 

Было в творящихся в Поднебесной делах что‑то неправильное, нечто такое, чего сердце простого деревенского смотрителя не желало принять до конца, хотя разум диктовал повиноваться. Но… В былые времена настигали народ и неурожайные лихолетья, и природное нестроение – засухи и ураганы, и военные столкновения были не пустым звуком, а самой печальной обыденностью, к которой все привыкли.

 

Не очень уместный, скорее, инстинктивный вопрос: кто может без спросу оказаться в доме смотрителя, человека, во власти которого все окрестные земли? Кто осмелится тревожить его покой?

 

– Быть может, времена настали трудные, но я ничуть не изменился, и мы с тобой по‑прежнему братья. Я никому тебя не выдам. И никто тебя не увидит. Ты будешь жить здесь, в этой комнате, я буду тебя кормить, а дальше… А потом посмотрим.

 

Не было бы еще хуже.

– Да уж куда хуже…

 

Нет‑нет, все. Хватит. Достаточно.

Нужно что‑то делать.

 

– Спокойно! – негромко сказал себе Котя. – Спокойно.

Интересно, и давно это уже? И что теперь делать?

 

Просто прекрасно.

Пойдем дальше. Только наивный человек может полагать, будто о фигурках знают исключительно Сергей, Чижиков и, допустим, еще несколько человек. Феномены, обладающие такими поразительными свойствами, никак не могут долго оставаться вне поля зрения государственных и иных могущественных структур. Информационные потоки ежедневно отслеживаются, фильтруются, процеживаются, и трудно представить, чтобы внешние проявления действия фигурок ну совсем не привлекли внимания сильных мира сего – ведь не вчера же они объявились, дед Вилен свою в бюстике Мао еще в пятидесятых схоронил!

 

Еще замечательнее.

Бог знает до чего можно додуматься. Мурашки по коже от открывающихся перспектив.

 

Чижиков внезапно ощутил себя ничтожной букашкой, слишком медленно и слишком слепо ползущей по невообразимо громадной сфере мироздания и в наивном ослеплении своем принимающей сферу за плоскость, маленькую и предельную, покоящуюся на спинах трех слонов, стоящих на черепахе, дрейфующей в океане. Да, иногда и Земля похожа на чемодан, но это – всего лишь повод для иллюзий, не более.

 

Разбираться с проблемами по мере их возникновения. А что еще остаётся?

 

– Все хорошо?

– Да. – Все просто отлично. На улице летает тополиный пух, у меня на кухне пьет чай незнакомая девочка, завтра я улетаю в Пекин, а переноску для кота до сих пор не купил.

 

– А мне нельзя подождать вас здесь?

‑‑ Нет. – Нет, милая, нельзя.

Сказал и тут же прикусил язык: случайно сорвавшееся слово «милая» заставило взор Ники моментально потеплеть, она трогательно захлопала пушистыми ресницами и заулыбалась.

– Ну пожа‑а‑а‑алуйста… А я обед приготовлю.

Чижиков почувствовал, что его буквально распирает желание согласиться и оставить удивительную девочку на кухне в ожидании его возвращения. Перед мысленным взором возникла Ника в кухонном фартуке, повязанном поверх коротенького платья, – стоящая у плиты и снимающая пробу с варящегося в большой кастрюле борща, и картина эта была настолько умильна, покойна и… привлекательна, что только огромным усилием воли Котя справился с собой и, опасаясь снова ляпнуть лишнее, лишь отрицательно помотал головой.

 

– Между прочим, – это некрасиво: не ждать спутницу. Я бежала, бежала…

 

«Дядя Костя! Дядя Костя!»

 

– А что, я уже дядя?

– Ну‑у‑у... – Вы взрослый. Ну и вот: дядя. Это не значит, что вы на самом деле мой дядя. Так просто обычно говорят. А что, нельзя?

– Отчего же? Можно.

 

– Ник, будь другом, принеси вот такую, но на размер побольше, ладно?

– Сейчас, дядя Костя!

Чижиков вынул аппарат из нагрудного кармана и некоторое время смотрел на надпись «Абонент неизвестен». Вряд ли это могла быть Ника, хотя от шустрой девочки следовало ожидать всякого. Но так быстро узнать номер его сотового – это, наверное, уже слишком. Тем более для тринадцатилетнего ребенка. Хотя… дети нынче пошли ушлые. Зазеваешься – подметки на ходу отрежут.

 

– Алло. Говорите.

– Не бросайте трубку.

– Если вам нужна прачечная, то это не здесь,

– Прошу вас, не бросайте трубку!

– Выслушайте. Буквально два слова.

– Кто это?

– Мы с вами уже встречались… несколько раз. Я Сергей. Не бросайте трубку!

– Где вы взяли этот номер?

– Это было не так сложно. Послушайте, наверное, я выбрал неправильную линию поведения в общении с вами… Это от неопытности, а не от того, что я хочу вам как‑то навредить. Наоборот, я не имею намерений причинять вам неприятности… Вы слушаете, Константин? Алло?

 

Постарайтесь никому слишком не доверять. И еще: предмет нельзя отобрать у владельца силой. Его можно или найти, или подарить. Передать другому добровольно. Но это не значит, что у вас не будут пытаться предмет отобрать или выманить обманом. Запомните мои слова. Это важно. Это очень важно!

 

– И все? Вы ничего от меня не хотите?

– Да. И все. Я ничего не хочу.

 

– Это ограбление. – Понял, мужик? Ограбление. Расслабься и получи удовольствие. Понял?

 

– Витек. Это не ты в мою квартирку наведывался? – Как же ты, такой большой, с маленьким котиком не справился?

 

Волк‑доминант Акела сказал бы: это была славная битва.

 

– Все, что ли? – Тогда пошли отсюда.

 

Влип ты в самую гущу очень интересной и очень старой истории.

 

Чай надо пить ради чая. Если это, конечно, чай. Понимаешь меня?

 

– И часто в последнее время к тебе заходят такие… гм… гости?

– Какие – такие? – Ростом примерно до сих, – отметил ладонью уровень плеча Борн. – Волосы коротко стрижены, глаза пронзительно голубые, любит говорить «между прочим». Фиг отделаешься. Называется Ника.

– А ты откуда?… Ах да, ты же за мною следил.

– Вот‑вот. Оттуда, друг мой ситный, оттуда. Все расскажу, не волнуйся.

 

– Ух, какой роскошный котище!

– Шпунтик, да?

– Рррроскошшшшный, ррррроскошшшшный зверь…

И вдруг медленно, аккуратно вытянул в сторону кота указательный палец.

– Он вообще‑то незлой, но иногда… – поспешил было успокоить нового знакомого Чижиков, но осекся: Шпунтик безо всякой агрессии, скорее охотно потянулся к вытянутому пальцу, будто так и должно быть, будто так и положено, – после чего старательно кончик пальца обнюхал и в заключение потерся головой о руку Борна. Вся процедура не заняла и полминуты.

 

– Ты случайно не дрессировщик?

– Нет, просто котов уважаю.

– То есть ты хочешь сказать, что только что оказал ему уважение?

– Ага. – Я оказал ему большую кошачью уважуху… Ну, теперь, когда мы все перезнакомились, тащи лед, что стоишь?

 

– Я знаю, что у тебя масса вопросов, и ты не можешь решить, какой задать первым. А еще ты меня боишься. Ну, возможно, не боишься, – поправился он, заметив выражение лица Чижикова. – По крайней мере, опасаешься. Не доверяешь. Не знаешь, чего от меня ожидать. Правильно?

 

– Оно и понятно. У меня в свое время был почти такой же эпизод в жизни… Впрочем, это к нам с тобой отношения не имеет. Может, давай так: я тебе расскажу главное, а потом ты спросишь о том, что останется. Идет? Только сначала поставь еще воды для льда, а то ведь этот скоро растает.

 

– Я не спрашиваю, какой предмет оказался у тебя. – Это твое дело. Захочешь – скажешь сам. Но ты должен знать, что такие вещи попадают к человеку неслучайно. Потому что и сам человек неслучайный. Человек… как бы это выразиться… избранный, что ли. Неординарный. Незаурядный.

 

– Позволь, а нет ли в твоих рассуждениях маленькой, я бы сказал, системной ошибочки? – перебил Чижиков. – Потому что я самый простой, удивительно заурядный и крайне ординарный человек. Я даже нигде не работаю!

 

Не место красит человека, а человек место.

 

Ты в любом случае человек неслучайный. А если твоя неординарность пока не раскрылась или, к примеру, тебе неочевидна, то это дело времени и точки зрения.

 

– Извини, Алексей, – но у меня тоже вопрос возник. Один. Ты случайно не знаешь такого Феора Михайловича Сумкина?

– Нет. А кто это?

– Так… Просто ты мне только что его напомнил: тоже зануда.

– Да? Зануда? Гм… Не замечал… Так я продолжаю.

 

Теперь у тебя есть только два пути: или продолжать владеть своим предметом, разумно им пользоваться и попытаться понять, какое предназначение тебе выпало, или…

– Или?…

– Или избавиться от него.

– То есть выбросить в окошко?

– Это один из способов.

 

– Человек по натуре слаб и склонен к хорошей жизни и вкусной еде. И чтобы его не трогали, не затрудняли, не заставляли шевелиться. А те, кто поумнее или похитрее, этим постоянно пользуются. В телевизор посмотри, газеты почитай. Впрочем, я не об этом.

 

– Отменный чай, кстати. Я тебе уже об этом говорил?

– Говорил.

– Мне приятель из Пекина привез. Могу тебе тоже привезти.

– Привези. – Привези…

 

– Пока я уяснил, что есть некие люди, которые с какого‑то перепугу решили немного поиграть в богов. Немножко присвоили себе право решать, кто и чего достоин. И в случае, если человек покажется им недостойным, они взяли себе право решать, как от такого человека избавиться. Это если тезисно.

 

– Да ты что, маленький, Костя? В личных интересах. Для обогащения, к примеру. Для сладкой жизни. И тут возникают проблемы этического характера, которые каждый решает сам. Вопрос выбора: просто наслаждаться обладанием предметом или же попытаться понять свое предназначение, с предметом связанное. И смысл моих речей состоит в том, чтобы подготовить тебя к тому, что такой выбор рано или поздно встанет и перед тобой. Я знал людей, которые делали вид, что выбора нет, и пользовались попавшим к ним предметом в свое удовольствие, для развлечения, для создания финансовых пирамид и тому подобного. Нельзя, конечно, отрицать, что предназначение может состоять и в этом… Словом, предназначение – это то, что тебе предстоит понять самому… Изучай свой предмет, учись им пользоваться. Со временем он сам тебе все подскажет…

 

Мир, консервативный и не желающий меняться, сопротивляется из всех сил, и, видят духи, сколь бывает непросто даже не принять решение, а настоять на его неукоснительном исполнении. Дело не в том, что подданные не желают выполнять приказы владыки, но в том, что сам владыка ни с кем кроме себя самого не может разделить разрушительного бремени власти и понимания того, что он – прав. Никто не знает и не будет знать, как из ночи в ночь червь сомнения грызет владыку, как перед мысленным его взором снова и снова встают пожарища спаленных городов и лица казненных по августейшему приказу, как опять и опять он видит слезы матерей и слышит плач детей, а кони летят и летят, а воины, гремя доспехами, мчатся в стремительном броске к очередной не покорившейся еще цели… Нет‑нет, единственный и божественный владыка обязан быть твердым.

 

Но как же медленно, непозволительно медленно вершится великое дело! Повелитель Поднебесной остро жалел, что до сих пор еще не властен над временем. Что поиски дающего такую власть амулета до сих пор не увенчались успехом. Что он вынужден ждать – как простой смертный.

 

Хэ Ма, творец поразительный, но никому дотоле неведомый, сложил песни и гимны, в коих говорится о походах, сражениях, победах и пирах воинов, среди четырех застав никому не знакомых, и имена героев тех звучат уху непривычно, словно имена варварские, но поступки и речи их таковы, что и благородный муж не побрезгует, хотя и сочтет многое странным и чудным. Слог же Хэ Ма поистине драгоценен – будто ряды ясных жемчужин слова его, что на крепкую нить нанизаны…

 

 

– Свойство этой книги таково, что если долго читать ее или иметь при себе поблизости, держать в руках или носить за пазухой, то все тревоги, коими столь богата жизнь, постепенно улетучиваются, истончаются, а под конец и вовсе рассеиваются, – заговорил Чжан. – И порукой тому – сам владыки слуга ничтожный, более при грозном виде повелителя не трепещущий, но исполненный самой глубокой заботы о делах его и преданности. Именно она и позволяет ничтожному так открыто вести в высоком присутствии столь откровенные речи, ибо ведомо слуге ничтожному, что умолчать о подобном неуместно, а сказать иными словами – недейственно.

 

– Сиди вот и привыкай. Нечего под ногами путаться.

 

Попривыкай еще. Потом дам тебе мяса.

 

– Выходи, узник совести!

 

– Да ты, никак, обиделся, мой хвостатый друг… – Слушай, ты это брось. Во‑первых, мне сейчас не до твоей тонкой душевной организации. Во‑вторых, если ты хочешь лететь со мной в Пекин, то тебе все равно придется какое‑то время сидеть в этой клетке. И я вовсе не уверен, что в Китае тебе позволят вот так запросто разгуливать где вздумается…

 

Ничего хорошего, – читалось на кошачьей морде. – Сам в этой клетке сиди.

 

Пойду, билеты проверю.

«Чего их проверять? – подумал Шпунтик. – Уже десять раз проверял. До дыр затер».

 

Авантюра. Просто безумная авантюра.

 

«Здорово будет, когда вся эта фигня кончится, и уже можно будет прилечь в нормальных условиях» – читалось на морде механически хрумкающего «вискас» кота.

 

– Что, разборки? – Не‑е‑ет, братан, я в такие дела не суюсь. Это уж вы сами. Вот довезу тебя до места, а там…

 

– Нет, братан, мне такие дела ни к чему. – Давай лучше прямо сейчас рассчитаемся. А то потом…

– Что вы за человек такой? – Я ваш клиент, сижу в вашей машине, аэропорт – вот он, а вы из‑за каких‑то придурков…

– Знаешь, братан, сталкивался я уже пару раз с такими, и мне хватило. Больше на рожон не полезу…

 

А не скрасить ли ему тяготы полета небольшим целебным выпиванием. Проходившая мимо стюардесса заметила виски и сообщила, что рейсы их авиакомпании – исключительно безалкогольные. Да что же это, подумал Котя. Лети, понимаешь, как по струнке… Ничего. Вот начнете разносить напитки, тут уж я не оплошаю. Только дайте мне стаканчик с соком. Вот только дайте.

 

– Между прочим, алкогольные напитки на высоте девяти километров в больших количествах могут быть опасны, дядя Костя.

 

– Что?…

– Как?!.

– Ну дя‑я‑ядя Костя… – утрированно детским голосом протянула Ника. – Я же ваша спутница. Разве вы забыли?

 

– Что нового?

– Ничего. Все по‑прежнему.

 

– О да, еще вчера. Вечером на позиции прибыли орды дикарей: в шкурах, с палками, смех смотреть. Но их много и они умеют обращаться с животными.

– Вот как?

– Ну да. Животные им подчиняются слепо, не срабатывает даже примитивный инстинкт самосохранения.

 

– У нас есть несколько вариантов. Первый: собрать самую большую бомбу какую сумеем, залезть на нее и нажать на кнопку. Желательно еще предварительно заманить в зону уверенного поражения всех красных… – Первый‑из‑желтых невесело усмехнулся. – И второй: убраться с этой планеты. Как можно скорее. А перед этим максимально нейтрализовать все последствия нашего присутствия.

 

Наверное, это хорошая новость в череде плохих…

– Отвратительных!

– Да уж… Я сказал «хорошая», а потом подумал: что хорошего в том, если мы уберемся отсюда, непоправимо вмешавшись в естественный эволюционный процесс?…

 

Что‑то похожее мне говорил Первый‑из‑красных. Выживание! Персональный рай на отдельно взятом континенте!..

 

– Ты хотел войны? Видят предки, ты получишь войну!