Чингисхан-1. Повелитель Страха

«Боишься – не делай, делаешь – не бойся!»

Чингисхан

«В истории возвышения Чингисхана сомнительно все, начиная с даты его рождения»

Л. Н. Гумилев

 

– Если да кабы.

 

«Каждая буковка в правилах техники безопасности написана кровью тирщиков».

 

– Кор-роче: мечтать не вредно, – Все, пацаны, на сегодня шабаш!

 

Я на секунду зажмуриваюсь. Сборная, Олимпиада… Она, конечно, будет только через год, но все же…

 

«Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу»

 

Здорово было бы сейчас купить мороженное, присесть на скамейку под раскидистым тополем, откинуться на изогнутую спинку и насладиться покоем. Но покой нам, как известно, только снится, потому что жизнь – это вечный бой.

 

Стакан чистенькой, без сиропа – вот то, что мне нужно. В кармане бренчит мелочь, но копеек там не оказывается. Кидаю в щель троячок, автомат урчит, клокочет и плюется рассерженным верблюдом. Стакан остается практически пустым. Воды нет. Ее выпили измученные июлем сограждане. Проходящие мимо девушки смотрят на меня с сочувствием. С трудом одолеваю соблазн хватить стаканом об раскаленный асфальт и иду вниз, к Кольцу.

 

«Жучки» работают тихо, скрытно, но в отличие от магазинов, способны достать любое издание, любую книгу, хоть современную, хоть букинистическую.

 

Заказчики могут подходить под видом покупателей, листать газеты, журналы, беседовать с продавцом, не вызывая никаких подозрений.

 

Курсовая – мой хвост, без нее об учебе можно забыть.

 

Он произносит не «СэШэА», а именно «США». Соломон Рувимович увлекается политикой. Он из тех людей, которых, по выражению дяди Гоши, «Гондурас беспокоит».

 

Черт! Черт и еще раз черт! Вот ведь невезуха. Сегодня девятнадцатое июля, мне кровь из носу нужно сдать курсовую до двадцать пятого числа, а там еще конь не валялся.

 

– Тысячу извинэний, молодой человэк. Могу предложить уникальное издание. Ваш период, очэнь, очэнь редкий экземпляр. Один из моих клиэнтов предлагал за нэго дэсять рублей. Но вам, учитывая ваше положэние, отдам за пять.

 

«Жучок» – настоящая продувная бестия, с ним нужно держать ухо востро.

 

«Суеверия есть обобщенный коллективный опыт народа, прошедший проверку временем».

 

Заговора от зубной боли: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь, аминь, аминь. Каин, Каин, Каин окаянный!…»

 

«Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится».

 

Знаете, в моем возрастэ эти вещи воспринимаются несколько иначэ. Когда до чэрвей осталось совсем чуть-чуть, поневолэ задумываешься – каким образом все это будет…

– Что «это»?

– Смэрть, молодой человэк, смэрть..

 

– Ты что, охренел? – Куда прешь, козел?! – Да пошел ты!

 

Проблема выбора рубашки в жару приобретает воистину планетарные масштабы. Нейлоновую не оденешь – сразу же истечешь потом, с длинным рукавом не пойдет – будешь выглядеть дебил дебилом. Тенниска с тремя пуговками на воротнике какая-то линялая – тоже мимо.

 

Это было как выстрел. Хороший, результативный выстрел. Пуля угодила точно в центр кружка диаметром в десять и четыре десятых миллиметра.

Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится…

 

Колеса поезда выбивают по рельсам бесконечный ритм: тадах-тадах, тадах-тадах. Вагон чуть раскачивается, на столике позвякивают в пустых стаканах ложечки. Я лежу в темноте с открытыми глазами. Спать не хочется. Я вообще плохо сплю в поездах, а сейчас, когда в голове бродят разнообразные мысли, мне не удалось бы уснуть даже дома.

 

– Завещание, наследство… Как в романах Дюма!

 

Помню наш первый разговор:

Я (как можно равнодушнее): «Привет! Че седня делаешь?»

Она (улыбаясь): «Да ниче».

Я (еще более равнодушно): «Тут вот билеты у меня образовались в Дом офицеров. Пойдешь?»

Она (уже без улыбки): «Да…»

 

С того времени прошло больше года. Наши отношения развивались по традиционной колее – конфетно-букетный период мягко перешел в скамеечно-поцелуйный и дворовые старушки заговорили о скорой свадьбе.

 

Хотел я жениться на Наде? Наверное, да. Любил ли я ее? Опять же, наверное, да. Она была хорошей. Простой, хорошей девушкой без закидонов. Но…

Мать как-то сказала мне:

– Артем, ты главное – не торопись.

– В каком смысле?

– Во всех. В семейных делах ошибка иногда стоит очень дорого…

Я тогда не сразу понял, что она имела в виду. А потом догадался. Мама намекала мне, что нужно получше приглядеться к Наде, чтобы у нас не получилось так, как вышло у матери с отцом.

 

Несмотря на ранний час, Москва встречает меня духотой. Солнце немилосердно палит с небес, воздух тяжелый и плотный – хоть ножом режь. Казанский вокзал полон народу. Июль, разгар курортного сезона; по перронам, обливаясь потом, волокутся отцы семейств, нагруженные чемоданами, сумками и узлами. Галдят дети, зычно покрикивают «Па-а-аберегись!» носильщики, кто-то смеется, кто-то плачет.

 

Телефоны, обычные автоматы, упрятанные под невиданные мною футуристические колпаки из толстой пластмассы, обнаружились в фойе вокзала. Поверху шла непонятная надпись: «таксофон». Я с минуту потоптался рядом, пытаясь понять, чем этот самый таксофон отличается от обычного городского телефона, но никаких отличий не заметил. Подходит человек, опускает «двушку», набирает номер, говорит: «Алло!».

 

– Здравствуйте, Артем. Это Людмила Сергеевна. Очень хорошо, что вы приехали. Ждем вас к шестнадцати часам дня. Адрес знаете? Всего доброго…

«Вот это номер! – Сейчас семь пятьдесят, до шестнадцати – восемь часов. И где мне шататься все это время? Тоже мне, родственнички… Могли бы и в гости пригласить…»

 

«Знаешь, сколько в поездах жулья? Оглянуться не успеешь – без штанов останешься!».

 

День проходит, что называется, в бегах.

 

Жара в Москве переносится еще хуже, чем в Казани. Я обливаюсь потом и дышу открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.

 

Тут уж отлучаться нельзя – пропустишь очередь, никто тебя потом не пустит. Мужественно терплю, мысленно проклиная всех тех эстетов, что придумали косметику и научили женщин ею пользоваться.

 

Из магазина я буквально выбегаю – терпеть нет никаких сил. Затравленно озираясь, вижу на другой стороне проспекта вывеску «Диетическая столовая». Благодарю всех богов на свете и мчусь туда. Народу в столовой мало, туалет свободен.

 

Да-а, а хлеба в московских котлетах поболе будет, чем в наших, казанских…

 

Через час я должен предстать перед своими никогда не виденными родственниками…

 

Ты кем хочешь быть?

– Изобретателем…

– Ну, здорово! А что ты хочешь изобрести?

– Много разного! Роботов, чтобы людям помогали. Машину такую, которая едет по другим планетам и все там переделывает – землю, воздух, деревья сажает, плавать под водой и летать, как самолет. А еще чтобы электричество без проводов можно было передавать в каждый дом! – Ну, молодец!. – Давай пять!

 

Вечер. Еще совсем светло, но жара наконец-то спадает. Народу на вокзале еще больше, чем утром. В толпе стайками бегают цыганята, мимо меня проходит несколько бородачей с лыжами в руках. Интересно, в какие дали они едут? Завидую бородачам белой завистью. Люди едут туда, где есть снег!

 

Сильно пахнет креозотом – видимо, недавно на путях меняли шпалы. Это запах, запах железной дороги, запах путешествий, будоражит меня. Возникает странное желание бросить все и не заезжая домой махнуть куда глаза глядят – в Сибирь, на Дальний Восток, на Север…

 

«А чего. – Работу я всегда найду. Деньги там платят приличные. Наберусь впечатлений, жизненного опыта. А потом… Книгу напишу! Пишут же другие».

 

– Вашу мать! Дети воскресенья! Кто разрешил отлучаться?! Я спрашиваю – кто?!

 

Собственно, вот это ожидает и меня, стоит только уйти из университета. Армии я не боюсь, Но терять два года молодости – невеселая перспектива.

 

Собственно, этот ребус решается легко: курортно-отпускной сезон в разгаре, все едут в Москву и дальше – на юг, на юг. Обратный вал пойдет ближе к осени. Ну, так оно даже и лучше, может, удастся выспаться.

 

Нож у меня, естественно, имеется. Кто ж ездит в поезде без ножа?

 

Сую руку в карман, кладу его рядом со шкатулкой. Это старый, добрый перочинный нож с пятью лезвиями, подаренный мне чуть ли не на двенадцатилетние. Сколько скамеек им истыкано, сколько палок обстругано, сколько бельевых веревок срезано!

 

Это не страх падения, не испуг от увиденного – меня куда больше страшит сам факт того, что со мной что-то не так. Память подсказывает нужное слово: «галлюцинации».

«Я – псих?! Или все же виновата жара?»

 

Я ничего не понимаю. Кто эти люди? Что происходит со мной?

И тут память начинает выталкивать из себя слова и образы, имена и названия. Наверное, так чувствуют себя слепые, вдруг обретшие зрение.

Я узнаю этот мир!

Я помню его! Это не моя память, не мои знания, но разве это сейчас важно?

 

– Монголы! В светлый час, благословенный Вечным синим небом, собрались мы здесь! Долгие годы жили мы во тьме и уделом нашим были страх и смерть. Степь стала обиталищем наших врагов и не было нам ни сна, ни покоя. Подлые татары угоняли наших лошадей и овец, воровали наших женщин, убивали наших стариков. Наши дети уже давно не ели досыта, а мы, мужчины, забыли вкус мяса. Охотничьи угодья, полные дичи, ныне принадлежат татарам. Они захватили караванные тропы и иноземные торговцы больше не приходят к нашим юртам со своими товарами. Уделом монголов стали голод и нищета. Верные псы Цзинь, татары, обманом заманили за каменную стену нашего великого хана Амбагая и там он обрел мученическую смерть, прибитый гвоздями к деревянному ослу. И сегодня я, его внук Есугей Борджигин, прозванный багатуром, говорю вам: довольно!

 

Но Есугей-багатур не зря считался в степи первым среди «людей длинной воли». Его острый ум и ярость породили то, чего во все времена не доставало варварам – новую стратегию боя.

 

Не имея большого количества железа и мастеров, способных обрабатывать его и ковать много хорошего оружия, монголы испокон веков использовали для охоты и войны лук. Столетиями оттачивали они технологию его изготовления и навыки стрельбы.

 

Достаточно сказать, что мужчиной в степи мог считаться лишь тот, кто выпускал на дистанции в сотню шагов три стрелы до того, как первая попала в цель.

 

Тугой монгольский лук обладал чудовищной убойной силой. Он и стал первым компонентом стратегии Есугея. Вторым был конь. Выносливый, быстрый, неприхотливый монгольский конь, служащий своему седоку и средством передвижения, и кровом, и пищей. Внук Хабул-хана создал армию конных лучников, а тактика боя была подсмотрена у волков, охотящихся стаей на крупного зверя. Небесный волк с синими глазами являлся предком всех Борджигинов. Кому же, как не ему, было научить своего потомка, как вести сражения?

 

Так делают волки, когда загоняют стадо оленей и сильные самцы бросаются на хищников, наклонив рогатые головы. Волки с воем бегут прочь, уводя за собой тех, кто встал между ними и добычей. Олени начинают преследовать волков. В горячке боя самцам кажется, что можно покончить с хищниками одним ударом. В этот момент они забывают, что оленята и самки-важенки остались без защиты. Это ключевой момент волчьей охоты. Разделенное стадо обречено. Вторая половина стаи, притаившись, ждет, пока самцы, увлекшиеся преследованием, отбегут подальше. А потом начинается резня…

 

Когда бьешься за жизнь своих детей, хорошо все, что приводит к победе.

 

Я полон уверенности, что в моей жизни произошло что-то очень важное, но вот что?

 

«Если стакан наполовину полон, значит, душа еще наполовину пуста»

 

Главное – не суетиться. Есугей вот не суетился – и разбил своих врагов.

 

Но урка не знает, что монгольский ветер уже остудил мою голову. Он привык иметь дело с людьми-жертвами, с теми, кто боится. Я – не боюсь. Я видел, как смелые духом побеждают сильных телом и оружием.

 

И тут я понимаю, что мне страшно. Спокойствие, еще несколько мгновений назад владевшее мною, исчезло бесследно. Теперь страх наполняет меня, делая ноги ватными, ладони мокрыми, а голову – бестолковой.

 

Я чувствую злость и обиду. О чем я думал? Что творю? Что вообще творится со мной?

Всю жизнь я казался себе человеком нормальным – не дурак, не лопух какой-нибудь. Все поступки мои были поступками хомо сапиенса, человека разумного. Теперь же я смотрю на прожитые годы как на череду серых будней, бессмысленных дней, уползающих в вечность.

 

Быть может, во всем виновата проклятая жара? Я читал у Камю, что в странах Магриба существует такое понятие – амок. Это когда человека от бесконечной жары охватывает своеобразное безумие. Он начинает совершать жуткие, идиотские поступки, а то и преступления.

 

Как я жил? Мне скоро девятнадцать лет, а что я сделал в жизни? Кто я? Студентик, сопляк, узник семинаров и коллоквиумов, заложник собственной зачетки. Второй курс закончил с хвостом, до сих пор не написал курсовую. Подрабатываю в газете «Вечерняя Казань», строчу заметульки, которые никто не читает

Завтра же утром сажусь за курсовую. А после обеда поеду в редакцию и попрошу тему. Добьюсь, убежду… убедю… заставлю главреда дать мне что-то стоящее! Хватит плыть по течению! Плыть…», – мне представляется спокойная, широкая река, такая, как наша Волга. Я нежусь в прохладных струях воды, смотрю на облака и меня куда-то несет, несет, несет…

 

В редакцию я действительно поехал. Правда, связано это было не столько с моими вчерашними размышлениями «о времени и о себе», сколько с чисто меркантильным желанием подзаработать денег.

 

«Пусть он будет моим талисманом»

 

Везет мне, как утопленнику.

 

Очень хочется надерзить Ящеру, бросить ему в лицо резкие, злые слова. Меня просто трясет от этого желания! Странно, я всегда казался себе человеком сдержанным и спокойным.

 

– Наши читатели должны видеть и понимать, что советские историки находятся в авангарде мировой науки, что объективное отражение исторических фактов служит делу мира, прогресса и разрядки международной напряженности.

 

При слове «профессор» у каждого человека в голове возникает образ седенького старичка с умными глазами и интеллигентной бородкой.

 

Ему лет тридцать и походит он не на профессора, а на душегуба, какого-нибудь Кудеяра-атамана.

 

Ладно, это все метафоры и гиперболы. Ты чего пришел?

 

– О, блин горелый! – Надо было все же водяру брать! Такие редуты на низком градусе не осилить…

 

– А ты точно профессор?

– Зуб даю. В прошлом году защитился. Говорят – самый молодой доктор наук в стране.

– Итак, несколько слов о себе…

– Да иди ты в баню с такими заходами!

 

– Ты про историю хотел? Ну, так слушай: история, Степан, очень странная наука!

 

– Да какая к черту разница? Ты меня слушать пришел или представляться?

 

– Мы, то есть люди, верим в некие мифы и думаем, что это и есть история. Но чаще всего мы не имеем никакого представления о том, какой была историческая действительность.

 

Ты про теорию этногенеза слыхал?

Отрицательно качаю головой.

– Правильно, и не можешь ты ее знать! – Потому что официально ее нет. Она есть – и ее нет. Такой вот парадокс.

 

Значит, теория этногенеза… Суть ее такова: каждый этнос, проходит в своем развитии ряд периодов или фаз, от рождения до гомеостаза, то есть гибели. Смена фаз обуславливается уровнем пассионарности в этносе.

 

Пассионарии – такие специальные люди, особи с избыточной жизненной энергетикой, способные изменять окружающую среду и готовые пожертвовать собой ради своего этноса.

 

– Ну… и что ты думаешь?

– Думаю… Думаю, что десяток «людей длинной воли» нам бы не помешал.

 

– Это вы ошиблись. – Всего вам… недоброго! Потрудитесь выйти вон!

 

Монгольский лук, склеенный из деревянных пластин костяным клеем – оружие страшное и смертоносное. Он посылает стрелу на три сотни шагов, а с пяти десятков способен насквозь пробить шею лошади. Или тело человека, даже если он облачен в стальные доспехи.

 

Почему ты не смотришь мне в глаза?

– Я испытываю страх, господин, – ответил мужчина.

– Воин должен уметь превозмогать свой страх.

– Я – не воин.

– В степи все мужчины – воины.

 

Не ищи рогов на голове зайца и волос на панцире черепахи».

 

Свидание с любимой вроде бы девушкой представляется обычной рутиной или даже работой. Подергаться на танцульках, побродить в полутьме, поболтать ни о чем, выпить – и в койку. Тоска…

 

Она выпячивает нижнюю губку. Это означает – Надя расстроилась. Меня всегда умиляла эта ее особенность – выпячивать губку. Она делала Надю похожей на ребенка, на маленькую обиженную девочку, которую хочется пожалеть, развеселить, сделать счастливой. Сейчас мне просто противно. Надя пытается манипулировать мною, это ясно, как божий день.

 

Я мрачно матерюсь сквозь зубы. Оказывается, она еще и дура. И как я раньше не замечал? А ведь женился бы – и всю жизнь маялся потом.

 

У женщин есть такая особенность – в нужный момент слышать только то, что хочется.

 

Гамбит – поступиться малым, чтобы выиграть в большем.

Я смотрю на ее подрагивающие ресницы, на губы, на легкий налет пудры, покрывающий щеки. Мне вроде бы и стыдно – вот стоит красивая девчонка и сама уговаривает пойти к ней, остаться на ночь. Но этот мой стыд, он какой-то приглушенный, далекий. Он словно бы остался в прошлой жизни, когда я был другим человеком.

 

Но мне честно – плевать. Плевать на все. Я отныне делаю только то, что сам считаю нужным. Меня можно обмануть, но нельзя заставить.

 

Эх, дядя Коля… Впрочем, я не вправе осуждать старика. Он, полуживой, сумел найти в себе силы, чтобы отправить это письмо и не его вина, что меркнущее сознание сыграло с ним – а точнее, со мной – злую шутку.

 

Мне нравится моя новая жизнь. Новый «я» – лучше прежнего, это ясно. Пусть уж лучше серебряный конь ведет меня по дороге жизни, а куда заведет эта дорога, мы оба со временем обязательно узнаем…

 

Братья-филологи грызут гранит науки, а у нас, раздолбаев-журналистов, нет первой пары.

 

У меня, как и у большинства знакомых пацанов, на этот счет мнение однозначное:

– Я чего, не мужик, что ли? Надо – послужим.

– Два года в ауте… – кривит губы Бики.

– Можно ведь это время и с пользой провести, – не соглашается с ним наш комсорг. – В армии в партию легче вступить. Потом с аспирантурой проблем не будет.

 

Женщина закусила губу. Она представила, как ее рыжебородый муж возвращается из удачного похода. Вот Есугей спрыгивает с коня, вот заходит в юрту – и видит ее, измученную, некрасивую, не сумевшую осчастливить его сыном. Видит плохую жену.

 

– Она – волчица! Чтобы сын ее был добрым волчонком, он должен родиться в муках!

 

– Сын! – У меня родился сын! Эй, люди! Огня!

 

Я скажу больше: он не только займет твое место, но и возродит былую славу Борджигинов. Придет время – Темуджин станет великим ханом! Под его пяту склонятся не только монголы – весь мир!

 

– А теперь мы будем есть мясо и петь песни!

 

Он стал отцом. Придет время, и Темуджин унаследует все, что имеет сейчас Есугей.

 

– У меня родился сын.

– Я счастлив, что присутствую при этом радостном событии, господин. Желаю ему быть крепким, сильным и удачливым, как отец.

– Хорошо сказал!

 

Твой сын пройдет через множество испытаний, но лишь укрепит его характер и закалит волю. Он станет не просто великим, а величайшим человеком на земле. Так говорят звезды.

 

– Ну, а что предрекают звезды мне?

– Увы, господин… Ты не сумеешь свершить задуманного и умрешь, отравленный твоими врагами.

 

– Ты боишься меня

– Это плохо.

– Почему, господин?

– Меня боятся только враги.

– Я – не враг тебе,

 

– Но я не убью тебя.

Сегодня великий день. Благодари моего сына. Но не задерживайся, скоро утро и кто знает, какие мысли придут мне в голову, когда взойдет солнце. Бери лошадь – и прощай!

 

Я стал необычным, не таким, как все, и это приятно волнует.

Радость омрачает только одно – у Есугея-багатура из моего видения тоже были глаза разного цвета. Я не хочу становиться таким, как Есугей. То есть, конечно, хочу, но с трудом представляю, как можно применить его таланты бойца и вождя в наше время. С таким характером, как у потомка Хабул-хана, мне прямая дорога – в преступники.

«Или в армию», – подсказывает внутренний голос.

В конце концов, я же на самом деле не стал таким, как Есугей.

У меня просто глаза поменяли цвет…

 

Свято место пусто не бывает

 

– Чувствую, что кольнуло, но не ранило. Скорее противно.

 

Ревет еще сильней. Значит, было. Значит, я не зря почувствовал сегодня утром, не параноил.

 

Больше всего хочется ее выгнать, но, с другой стороны, как бы там ни было, она мне не чужая.

 

– Я ничего не помню, я пьяная была.

– От чая?!

 

Хочется как можно быстрее уйти из дома, чтобы больше не видеть ее опухшего от слез лица и не слышать этих тошнотворных оправданий.

 

«Внимание! Будь начеку!». «Да что ж такое! Как у Высоцкого – «они стояли, молча в ряд, их было восемь».

 

Если сорваться прямо сейчас, то не догонят. Дворовый кодекс чести гласит, что одному убежать от шестерых не зазорно.

 

– Ну, что там у нас?

– У вас – ничего.

 

– Хватит вола за хвост тянуть.

 

 

Но и я в долгу не остался. В какой-то момент злоба, клокотавшая во мне, выплеснулась и я наорал на ментов, как тренер на проигравших футболистов. Как только я их не полоскал! И жандармами обозвал, и уродами слепошарыми, и жаловаться обещал в прокуратуру (знать бы еще, где она находится), и экспертизу требовал провести, чтобы выяснить – есть ли мои отпечатки пальцев на вещах.

 

– Где купил такие?

– А ты выковырни и на обратной стороне посмотри.

 

Но мне все уже по барабану. Контора так контора, плевать. Жизнь моя, некоторое время побалансировав на гребне, катится куда-то вниз, в темноту…

 

Мне стыдно. Кажется, что все немногочисленные вечерние пассажиры смотрят на меня с осуждением. Я преступник, спекулянт, антисоветчик. Мною будет интересоваться КГБ…

 

– В твоем возрасте надо, чтобы была невеста. А поженитесь вы, когда станете взрослыми. Пройдет еще семь-восемь лет – и ты приведешь в свою юрту молодую жену. Но договориться надо сейчас.

 

– Твой мальчик вырос.

– Не пора ли подумать о женитьбе?

– Ты попал в летящего гуся, не целясь,

 

– Мудрость стариков вызывает уважение.

 

Настоящий стрелок не должен думать о том, попадет он в цель или нет.

 

Маратыч, а точнее, его кубинский знакомец, совершенно прав – я отстрелялся на «золото» потому, что не думал о стрельбе. Все это время перед моими глазами маячила отрубленная голова Звездочета. Я словно заглядывал в его мутные мертвые глаза, и телом моим управляла чья-то чужая, и, в то же время, моя, родная ярость.

 

Эй? А что с лицом?

– Ударился.

– Об кого ты так ударился?

– Если я скажу об скамейку…

– Э! А что с глазами-то?

– На погоду меняются слегка.

– Что значит… какой на фиг слегка?

– Это наркотик что ли какой-то?

– Ну что ты мелешь?

– А еще знаешь что?

– Ну?

– Ты сегодня с закрытыми глазами стрелял.

– Да ты рехнулся.

– Я сначала думал, показалось. Потом специально следил.

 

Но я никогда не буду на его месте. Это абсолютно точно.

 

– Таки они доэгрались! В Тегэране их захватили в заложники!

Ох, помяните мое слово – эти иранцы еще станут для США большой головной болью. А в сосэднем Афганистане умэр Тараки…

 

Мне нет дела ни до Ирана, ни до Афганистана. Подумаешь, какие-то страны на юге от Союза.

 

– Соломон Рувимович! Помните, вы летом предлагали мне книгу эзотерический альманах…

– Ти-хо! – Что вы кричитэ? Идитэ сюда, вот где двэрь. Говорите тише, умоляю! Мнэ еще не надоэла моя работа. Что вы хотитэ?

– Значит, книги нет?

– Почему нет? Есть. Только другая. Но тожэ хорошое изданиэ, по эзотерической

 

Я поскорее ухожу от расспросов в свою комнату. Мать, если возьмется выспрашивать, обязательно доберется до сути. Такой у нее характер, скрупулезный и основательный. В институте ее за это ценят, а вот мне, особенно в подростковом возрасте, порой приходилось туго.

 

Черное озеро – место в Казани легендарное. Само название способствует возникновению мрачной ауры у любого учреждения, находящегося тут. А уж если речь идет о госбезопасности, то все ясно без слов. КГБ, преемник не менее грозного НКВД, для простого советского человека – жупел.

 

Какая-нибудь небритая личность, хватанув стакан «три семерки», начинает шипеть:

– Полстраны сидело, полстраны охраняло.

«Вот и моя очередь пришла, – вжимая голову в воротник куртки, невесело усмехаюсь я. – Неужели посадят? Но за что?

 

Вот и все. Обратной дороги нет…

 

Страх уходит, улетучивается, ускользает. Вот только что он был, наполнял меня собой, как сигаретный дым комнату, но словно бы кто-то распахнул окно – и ветер выдул дым, сделал воздух свежим и чистым.

 

– Но поскольку ты, Артем, человек советский, и прямо скажем, хороший человек, наша задача, наша общая задача – помочь тебе смыть с себя то дерьмо, что случайно – тут нет никаких сомнений – оказалось на твоей биографии.

 

– Стереотипы крайне живучи.

 

– Шикарная штука – наш русский язык! Вот ты сейчас чего мне ответил? «Да нет». Это как же понимать прикажешь? «Да» или все-таки «нет?»

 

– Прочел? Ну и как? С профессиональной точки зрения?

– Здорово. Бойко. С пониманием.

– Во-от! – То есть ты понял, осознал, да? А теперь смотри: что-то подобное затевается и у нас. И атака направлена на молодежь. Вещички разные западные, музычка, журнальчики. Вы… Ну, не кривись, я не тебя имею в виду, а некоторых, подчеркиваю, некоторых представителей молодежи – готовы выкладывать кровно заработанные деньги, чтобы приобретать все это, а ведь в конечном итоге в чей карман они попадают? Вдумайся, а? Получается, что тот, кто покупает у фарцовщиков джинсы, платит капиталисту-производителю. То есть работает на кого? На нашего идеологического врага! Вот так-то, друг ты мой хороший. Ты трудишься, зарабатываешь, мама твоя ночей не спит, а все ваши кровные преумножают богатство какого-нибудь Леви Страусса. Оно нам надо? Оно тебе, вот тебе лично, Артему Новикову, надо?

 

Ведь стыдоба же – капиталистов, хозяйчиков обогащать ради тряпки, ради картинки в журнале, ради поганой кассетки! Так им, представляешь, не только не стыдно, а еще и на преступления идут…

 

Цепочка-то простая: шмотки требует денег, их не хватает, и тут уже оттуда поступает предложение о заработке. Ты нам информацию, мы тебе – доллары, и покупай на здоровье джинсики-дубленочки-машинки-девочек. И живи в Советском Союзе как в Америке. И все, парень, это уже не уголовная статья, а государственная измена. Расстрел! Понял, осознал?

 

Любую, даже самую страшную болезнь легче предупредить, чем лечить. Понял, осознал, а?

 

– Карл Маркс ведь как учил: не спрос диктует предложение, а предложение находит спрос при грамотной постановке задачи. А у этих деятелей на Западе задачи поставлены – о-го-го. Не будет предложения – не станет и спроса.

 

Готов ли ты, друг мой хороший? Чего молчишь?

На самом деле я не молчу. Про себя я очень даже говорю. Но это разговор внутренний, для стороннего уха не предназначенный. Я ругаю себя самыми последними словами. Как я дошел до жизни такой? Мне только что предложили стать стукачом. И что самое обидно – выбора у меня нет. Нет выбора. Или соглашаться, или…

Я только что послал, как выражается дядя Гоша, «на три советские буквы» следователя КГБ.

 

– Вы уволены, Новиков. Думаю, объяснять ничего не надо? Бегунок оформлять не надо, трудовую получите в кадрах, расчет – в кассе. Прощайте.

 

Расчет меня приятно удивляет – аж целых шестьдесят семь рублей! Сумасшедшие деньги. Придется тянуть на них до конца января.

 

– Да ерунда. Профилактическая беседа. Следователь – мировой мужик. Обещал помочь с публикациями. – Мам, ну я же не преступник! Там уже во всем разобрались, не переживай.

 

– Да все в порядке, устал просто.

Я и вправду устал. Надо выспаться. Надеюсь, что завтрашний день будет для меня удачнее прошедшего.

 

– Дура ты, Рукавишникова, – Дура набитая. Так и просидишь всю жизнь за протокольчиками… В гробу я видел это собрание!

 

– Че ты молчишь? – Ты почему ушел? Все бы по-другому повернулось!

– Ничего бы никуда не повернулось, – Наоборот, стало бы еще хуже.

 

– Айда бухнем! Я угощаю. Деньги карман жмут.

– Банк ограбил? – Хуже. Зарплату получил.

– А-а-а! Ну, тогда конечно, надо обмыть,

 

Меня охватывает какая-то звенящая волна, в голове все искрится, как будто там зажглось множество бенгальских огней. Хочется веселья, яркого света, нарядных людей вокруг, шума голосов, музыки, шипения пузырьков шампанского в бокале, хочется ощутить под руками теплую гибкую талию прекрасной незнакомки…

 

Праздника хочется! Нового года какого-нибудь или дня рождения. Но сейчас середина ноября и поэтому праздник я буду организовывать себе сам. Имею право. Я больше не комсомолец, не нахожусь в авангарде, коммунизм построят без меня.

 

Я не нужен. Ну и хрен с ним! Много вам настроят такие, как улыбчивый следователь с Черного озера, Бики и Беленин.

 

У них получится все, что угодно, только не светлое будущее. А я буду гулять и веселиться. Буду, черт возьми, веселиться!

 

В переводе с татарского «Акчарлак» звучит поэтично: «Белая чайка».

 

– Умные люди считают, что бог создал человека лишь как промежуточное звено между собой и верхом совершенства – рюмкой коньяка и кружочком лимона.

– Вообще-то там так: «Человек – промежуточное звено, необходимое природе для создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона». А твои умные люди – братья Стругацкие. Кстати, нигде в мире коньяк лимоном не закусывают, мне Маратыч говорил, что цитрусовый аромат искажает вкус напитка.

 

– Ты зачем «Херес» заказал, клоун?

– Да всю жизнь хотел узнать, что это за херотень такая – «Херес».

 

– Давай же выпьем за венец, за братьев, за Маратыча, за тебя, умника! И за коньяк! Вкус-мус… Нам, татарам, один хрен, лишь бы с ног валило.

 

– Что сказал космонавт Владимир Ляхов своему другу космонавту Валерию Рюмину после отделения первой ступени ракеты-носителя «Союз»?

– Космонавт Ляхов сказал: «Между первой и второй перерывчик небольшой»! – торжествующе салютует рюмкой Витек.

 

Ай, хорошо! Хорошо сидим, хорошо едим, хорошо пьем.

 

– Ну, давай третью, которая легкой пташечкой. Знаешь, почему у нас в деревнях икру не едят?

– Почему?

– Потому что думают, что это соленая клюква.

– Так себе хохма.

 

– Ладно, тогда вот: я все про кабачки знаю – как растить, как поливать. Но вот как их заставить икру метать? – О, вот это годится!

– Давай – за икру!

– Чтобы никогда не переводилась она на наших столах!

 

– Как сказал поэт Уитмен: «Хватит жрать. Давайте выпьем!»

 

– Н-да, все хорошее быстро кончается.

 

– Водку несут. Они там что, мысли читать научились?

 

Правильно говорил отец, когда был жив: у овец родина там, где трава сочнее…

 

Запомни, щенок: женщины не должны вмешиваться в дела мужчин! Их удел – ублажать нас, готовить пищу и растить детей. Я сам воспитаю тебя, Темуджин. Ты будешь жить вместе с моими холопами. А теперь бери лепешку – и убирайся!

 

– Ты не родич мне! – Ты – трусливый пес, лающий только когда рядом нет волков! Обманом захватил ты все, что по праву принадлежит мне и семье моей!

– Волчонок! Я вырежу тебе печень и скормлю ее собакам! Я выну твои легкие и брошу их стервятникам! Я вырву твое сердце, съем его – и больше не будет никакого Темуджина!

 

– Пугаешь ты меня, – Я сам себя пугаю.

 

– Может тебе к врачу надо?

– Точно…

– Ты куда? – К врачу.

– Э, слепой, что ли? – Зрячий, – Поговори еще,

Так не бывает. В смысле – не бывает таких совпадений.

 

«Когда стрелок промахивается, он не винит других, а ищет вину в самом себе. Конфуций», «Если ты не выстрелил – ты точно промахнулся. Ричард Саундерс», «Точность является результатом однообразия. Неизвестный снайпер», «Пуля, просвистевшая на дюйм от цели, так же бесполезна, как и та, что не вылетела из ствола. Фенимор Купер» и несколько непонятное нам «Клевета – столь же опасное оружие, как и огнестрельное. Антон Рубинштейн».

 

– Чернокожие традиционно сильны в беге, а белые – в стрельбе.

– Выбирайте, кто вы – беглецы или стрелки.

 

 

– Выход всегда есть. – В твоем случае он для меня очевиден.

– И что же это?

– Армия. Срочная служба.

 

– Все учтено могучим ураганом.

 

Это как прыжок в ледяную воду. Не надо думать, не надо рассуждать и взвешивать pro и contra. Шаг, толчок – и ты летишь в обжигающую бездну.

 

В армии все делается бегом. А в десантных войсках – тем более.

 

Распорядок дня в «карантине» жесткий. Подъем, зарядка, водные процедуры, заправка постелей, построение, строем в столовую на завтрак, потом до обеда занятия. Обычно это изучение устава, оружия, строевая на плацу, физуха и политические занятия. После них – построение, обед и снова занятия. В восемнадцать ноль-ноль развод, обязательный час физподготовки, далее – ужин, уборка территории и жилого помещения, час личного времени, вечерняя поверка и отбой. Спит солдат с десяти вечера до шести утра полноценные восемь часов. Бессонницы у солдата не бывает. Почему? Чтобы получить ответ на этот вопрос, следует еще раз взглянуть на распорядок дня.

 

Советская армия устроена таким образом, что если солдат должен что-то выучить или запомнить, то можно не сомневаться – и выучит, и запомнит, причем так, что ночью его разбуди – отбарабанит без ошибок.

 

Вообще армейская жизнь напоминает мне колесо. Резвое такое колесико, которое останавливается только на ночь. Утром оно срывается с места и начинает вертеться, вертеться, и ты вместе с другими парнями в тельняшках и беретах вертишься вместе с ним.

 

Но я – мужчина. Теперь я свободен! Я – свободен!

За прыжок десантникам дают что-то вроде премии – три рубля. Даже стишок есть такой:

Судьба карает нас жестоко,

Сурово судит нас земля.

Кому цветы у изголовья,

Кому – бумажка в три рубля.

 

На первые «прыжковые» три рубля положено «проставляться» в чипке, солдатской чайной. После этого ты становишься настоящим десантником.

 

– Пацаны, жить и в армейке можно, главное что? Быть подальше от начальства и поближе к кухне!

 

– Слышь, духи, десант всегда десант, ясно? Любая дивизия может быть штурмовой, усекли? А «прямой удар» – херня это все. В бою у вас времени угол мерять не будет. Бьешь из автомата, гранатами, штыком, лопаткой, сапогом, камнем – главное, чтобы быстро и наглушняк. Вот такие дела. Все, свободны!

 

– Он специально так говорит, потому что секретно все.