Я за тебя боюсь, я за себя боюсь

 

Путы хаоса: любовь моя – страх, лишающий сил.

 

Второе отношение к ребенку как к объекту – это как бы бесконечный страх за него. И, как всегда, из лучших побуждений, но ведь за этой как бы заботой, за этой гиперопекой кроется все то же право властвовать, наказывать и поощрять, «из лучших побуждений»… Внимательная мама очень боится выпустить ребенка из поля зрения. Она не тратится на то, чтобы в том месте, где находится ребенок, переставить мебель, переложить вещи, подготовить ситуацию для того, чтобы малыш чувствовал себя максимально свободным, мог проявлять какие-то свои желания брать, залезать и что-то делать. Она делает что? Она говорит: «Нельзя». И начинается: это «нельзя», это «нельзя»… Ребенок оказывается, как волк за красными флажками.

И тут тоже срабатывает биология. Если это особь доминирующая, лидирующая, с лидерскими наклонностями, в итоге он просто перепрыгивает эти флажки, и дальше все. Дальше включается энергия разрушения, потому что любые флажки будут очень трудно поддаваться какому-нибудь интеллектуальному осмыслению. С трудом нащупывая собственные тормоза, с трудом понимая, почему нельзя, человек не может подчиняться… Это очень непростая история, если такой человек все-таки хочет ввести себя в какие-то рамки.

Если же это пассивная, следующая за кем-то личность, ведомая, с не доминирующим типом психики, тогда начинается пассивно-приспособительное: всем угодить. Что там происходит внутри каждый раз, это уже потом к взрослому психотерапевту. Существуют очень разные варианты, но ребенок становится вялым, ему ничего не интересно. Это даже не оковы, это гири на ногах, потому что когда было интересно, было нельзя, никакой интерес не подкреплялся. Ведь до какого доходит парадокса: что нельзя бегать, лазать, играть, как нравится. А если ребенок, склонный, скажем, к созерцательности, замерев, сидит тихо, наблюдая за каким-нибудь жучком или паучком или просто за полетом собственной фантазии, это тоже, оказывается, нельзя. «Что ты сидишь, ничего не делаешь, шел бы гулять». «Что ты вечно хочешь во двор, когда ты будешь читать?» То есть управление до полного…

Кстати говоря, дети, особенно склонные к созерцательности, когда задавливают право на это их состояние, получают еще одну психотравму, потому что ставятся границы уже не только внешней жизни, но и границы жизни души. Родители имеют власть запрещать не только вещи, связанные с внешним поведением, они же вторгаются и во внутреннюю жизнь. «Что ты выдумываешь, кому нужны твои фантазии!» Взрослые очень редко ценят детские фантазии. Только если это люди, которые об этом думали сами, люди творческие или любящие творчество в других. Такие родители восхищаются детскими фантазиями, их интересует, что там происходит, потому что они понимают, что таким способом они тоже могут познать мир, что у детей можно чему-то научиться, потому что они живут в другом времени, у них пока не зашоренное восприятие. Но часто выносится запрет на фантазии. Считается, что фантазии – это обязательно ложь, мечтания – это обязательно безделье, созерцательность – это тупость. Так и проглядывает страх перед внутренним миром другого человека, поскольку понятно, что когда «твой» ребенок молчит, он превращается во что-то совсем отдельное, неуправляемое… «Что он там себе думает?! Что он хорошего может надумать? Обязательно какие-нибудь гадости». Ограничение ломает в человеке не только возможность раскрыться и всякую активность, но и приводит к страшной вещи – к запрету, к обесцениванию внутренней жизни.

А дальше будет следующий шаг – этот ребенок будет расти. Пройдет чуть-чуть времени, и будет следующая волна возмущения родителей: «Он ничего не хочет», «Ее ничего не интересует», «Она тупо смотрит телевизор, она лежит на диване, читает книжки». «Он тупо сидит в интернете». Потому что это пассивная уже жизнь, и родители начинают возмущаться. Сначала им даже нравится: где поставил, там нашел. Доломали. Очень удобный ребенок. Но время-то идет, и амбиции родительские растут. Им хочется, чтобы их ребенок оправдал еще массу требований, чтобы он был и в спорте, и в чем-то там, что в их кругу принято, чтобы он блистал, учиться он должен хорошо, дальше он должен поступать обязательно в какой-то очень престижный вуз…

Так вот, получается, что дальше амбиции-то растут, ребенок был такой хороший, такой послушный, его задавили, он адаптировался, фактически его сломали. Есть такой вариант сушки цветов: розу закапывают в песок, она там засыхает и выглядит как живая. Очень удобно: ее не надо поливать, не надо менять воду, она не завянет. Вот это такой способ засушивания детей. Так удачно засушили: можно прекрасно всем показывать, можно быть уверенным, что он не подведет, этот ребенок, если надо, взгромоздится на табуретку и стишок прочитает, дрожащими пальчиками пьеску какую-нибудь на пианино изобразит, на соревнования поедет, на тренировку пойдет, из школы домой придет… Но эти дети ничего блестящего, такого, о чем мечтают родители, чтобы погордиться, уже не выдадут.

Простите, он уже сформирован, он уже консервированный цветочек. И этому консервированному цветочку уже ничего не надо: ему не надо воздуха, не надо воды, ему не нужно, чтобы пчелы на него садились. Точно так ничего уже не надо этому человеку. Может, там внутри еще что-то и вспыхивает, хорошо, если буйная фантазия, может, это в мечтания какие-то уйдет… Хорошо, если это выльется в творчество, но скорее всего не выльется, потому что заранее известно, что это никому не надо, никому не интересно, и вообще, это пустые фантазии. И тогда – все, у родителей следующий этап: «Это ужас, ничего не хочет, я не знаю, чего он хочет». Они недовольны. А чем они недовольны? Они недовольны тем, что на следующей ступени манипуляция уже не работает, потому что этому растению дали до этого места доразвиться, следующая ступень – это ведь следующая ступень развития, а уже все, это уже засушенный цветочек.

А что такое материнская ревность, это нежелание отпустить ребенка? Я тут ничего не могу изменить в своем представлении о том, прежде всего, что такое механизм ревности. И хотя ведется много споров и выдвигаются предположения, что не все так банально, я все равно считаю, что ревность – это порождение желания властвовать и комплекса неполноценности, низкой самооценки. То есть это попытка самоутвердиться за счет власти над другим человеком. А уж человеку, у которого эта проблема есть, превратить в этот объект ребенка удобнее всего. Потому что ребенок действительно зависим – социально, психологически, во многом зависим физически, то есть этакий благодатный объект для манипуляций, тем более что всегда можно прикрыться благородными намерениями.

Попытка ребенка проявить какую-то самостоятельность, любую инициативу, не санкционированную матерью, в данном случае расценивается как предательство. Шаг вправо, шаг влево. Ревнуют ко всему: к действиям несанкционированным, к эмоциональной привязанности к другому человеку, к кошке с собакой, к любимым рыбкам, к книжкам, к компьютеру – к чему угодно.

 

...

Никогда не забуду одну историю. Была я как-то в гостях у коллеги, который решил познакомить нас со своей будущей женой. В какой-то момент его очаровательная мама, которую иначе как «дама» назвать язык не поворачивался, под каким-то благовидным предлогом увела меня на кухню и заговорщицким тоном, слегка смущаясь, попросила объяснить ей, чего ее сыну в этой жизни не хватает, что он вдруг решил жениться? Что такого может для него сделать «эта»… лучше, чем она, мама, которая заботится о нем всю жизнь? Я сначала посмущалась по молодости и из уважения, потом что-то проблеяла, но когда ни то, ни другое не возымело действия, набралась храбрости и воспользовалась последним, с моей точки зрения, решающим аргументом, намекнув на необходимость счастливой интимной жизни. И это надо было видеть: женщина с искренним недоумением подняла аккуратно выщипанные брови, округлила глаза и, забыв о конспирации, во весь неплохо поставленный голос произнесла: «И это все? И ради этого он хочет променять меня на эту?!»

 

Ревность рождается ко всему, что создает у властной матери ощущение, будто управляемое чадо выскальзывает из-под контроля. До ревности к мужьям и женам своих детей, до желания вопреки декларируемым сообщениям про мечты о счастье собственного ребенка, просто разрушить частную жизнь, дружбу, все что угодно, иногда до патологии, когда предпринимаются наговоры на друзей, подставы, наговоры на мужей и жен, поиски компромата, всего чего угодно, чтобы вернуть, вернуть на свою территорию.

Особенно характерны два случая: власть, то есть стремление к тотальному контролю, или ситуация, когда мать полностью растворяется в жизни ребенка, а самостоятельные поступки ребенка тоже лишают как бы ее жизни.

У женщины возникает страх вообще лишиться смысла жизни собственной. «Ты меня в могилу загонишь. Это моя смерть. Я умру, если ты уедешь». Ну, а раз так, то шантаж, шантажируются чем угодно в таких ситуациях, совершенно беспардонно: «Я умру», «Я заболею». Чаще всего самым важным – здоровьем, и очень печально, если дети «ведутся» на эту кнопку. Но если матери переигрывают, то чаще всего взрослые люди понимают уже, что это шантаж. И тем самым матери, кстати говоря, лишают себя опоры и надежды на помощь ребенка тогда, когда это действительно случится. Потому что дети перестают им верить.

 

...

Я знаю такую семью. Брат и сестра, у которых было сплоченное «мы» против бесконечного шантажа матери и ее попыток властвовать. Они оба удались с сильным характером, таким же как у мамы, особенно сестра. Мать просто умирала каждый раз, чуть ли не завещание писала, и к подростковому возрасту они додумались поговорить с врачами. Врачи им объяснили, что это чистая истерия, что там ничего нет, что да, у нее сосуды… Детям, они погодки, было лет по восемнадцать, когда она разыграла спектакль в очередной раз, и они спокойно ей заявили, что не будут вызывать ей «скорую» и что они настоятельно ее просят больше такого не устраивать, потому что, не дай бог, а все может в жизни быть, с ней что-то случится всерьез, они просто ей больше не поверят. Она пыталась, но это уже не работало. В итоге произошло так, что они встали в родительскую позицию, относились к матери, как к капризному ребенку.

Вы думаете, что она с благодарностью рассказывала всем, какие у нее взрослые и самостоятельные дети? Как они помогли ей?.. Ну что вы. Как может свергнутый диктатор благодарить восставший народ за то, что он лишил его рычагов управления? Нет, ее это очень раздражало, она продолжала воевать, теперь уже борясь за свои права и независимость, в конце концов она просто уехала от них, сообщив всем окружающим, что вот теперь все увидят, чего ее дети стоят сами по себе, в ее отсутствие. В общем, очень долгое время всем было нескучно.

 

Утонувшая в ребенке

 

Путы хаоса: ты единственный смысл моей жизни.

 

Вы, наверное, не раз встречали таких мам, которые практически не отделяют в своих разговорах ребенка от себя, они присоединяют себя ко всему, что происходит в жизни ребенка: «Мы записываемся в детский сад», «Мы кушать хотим», «Мы болеем», «Мы поступаем в школу», «Мы выходим замуж», «Мы женимся», «У нас родился внук»…

Выше уже говорилось о разных способах проявления себя в социуме с помощью детей, это и самореализация, и самоутверждение, и самовыражение. Так вот, одним из способов самореализации и является такое присоединение. Творец как бы отождествляется со своим творением. Чаще всего это происходит с женщинами, не нашедшими себя в большом мире. Они не уверены в своем праве на творчество, не уверены, что могут быть сами по себе кому-то интересны, и вот, наконец, вот она, гарантия почета, уважения и, главное, внимания к их деятельности – дитя. И отношения двух человек, матери и ребенка, превращаются в некий симбиоз, причем принимается решение о таком симбиозе волевым образом и в одностороннем порядке. Ребенок становится для такой матери тем же, чем раковина служит для моллюска, он ее щит, он ее лицо и визитная карточка. Попробуйте содрать с моллюска раковину, попробуйте предложить такой матери предоставить ребенку самостоятельность или заняться своей жизнью.

«Это что такое? Своя жизнь? Это вы о чем? Жизнь моего ребенка и есть моя жизнь». Творец отождествился и растворился в своем творении. Такая вот самореализация, когда все само не внутри, а вовне. И это не история исключительно матерей-одиночек, очень часто это история семейных пар, но эмоциональный контакт с мужем разорван, и эмоциональный контакт отца с ребенком становится просто невозможным. Иногда это доходит и до курьезов. Например, женщина начинает защищать ребенка даже от влияния отца, да и себя защищать от мужа, воспринимая его претензии на нее как покушение, как агрессию. Образуется такое искривленное пространство: «Папочка нас не понимает». Муж-отец перестает быть членом этого Мы.

Или мужчина больше живет своей жизнью, у него работа, друзья, рыбалка, женщина не сделала усилие, чтобы у них состоялось это «мы», она взяла на себя дом, хозяйство, обеспечение, что называется, тыловые работы. Чего от мужа хотеть? В общем, все нормально. Я говорю сейчас не про любовь, я говорю про супружество как некий социальный факт совместного проживания. Муж работает, вечером – разговоры на бытовые темы, иногда в кино вместе сходят, она терпит его привычки, он тоже как-то терпит ее привычки…

Дело в том, что вся эта проблематика очень связана с вопросом совместных переживаний. Она связана не только с социальными проблемами реализации, самоутверждения, самовыражения, она также параллельно связана с потребностью в эмоциональном контакте. В принципе, что сближает людей вне зависимости от того, супруги они, друзья, дети, родители? Совместные переживания. Чем больше у людей совместных переживаний, тем они ближе и тем их частная жизнь реальнее. Не совместное проживание, а жизнь. Это принципиальная разница. Потому что многие семьи – это именно совместное проживание. Более или менее оговоренное, кто-то там к кому-то адаптировался, пошли на уступки, каждый из своих соображений. В каждой ситуации нужно смотреть, из какой мотивации это все делается.

Не зря даже в наши дни говорят, что лучше быть разведенной, чем незамужней. В общем, чтобы показать, что «я как все». «И я как люди». Чтобы уменьшить внешнее социальное давление. Люди так защищаются. Пора жениться, пора выйти замуж, так сложилось, так притерлись, тут еще ребенок родился, его надо растить. Нормальные, обычные люди с не чрезмерным, но каким-то чувством ответственности за свои поступки.

Конечно, ребенка надо обеспечить, о нем надо позаботиться, о муже надо позаботиться, жене надо иногда приносить цветочки… Это совместное проживание. Очень удобное, иногда очень долго длящееся, поскольку, в отличие от бурных переживаний, чувств и эмоций, все ровно, достаточно предсказуемо, подводные камни известны. Если люди решили, что им предпочтительнее, удобнее, приятнее жить вместе, то они эти подводные камни будут обходить. Муж будет ходить с друзьями где-то смотреть футбол, жена будет говорить подруге: «Все-все, мой пришел», – и класть трубку. Все друг про друга все знают, эту тему не обсуждаем, об этом не говорим, эту мою подругу муж не любит, я буду к ней ходить, а не она ко мне, муж тоже будет стараться как-то… А что там в душе, что там внутри… В общем, это всегда опасно, потому что прорыв к серьезному, глубокому разговору неизвестно куда приведет, слишком много там накопилось, и есть такая замечательная формула: «Остановись, или ты сейчас скажешь такое, после чего уже нельзя будет сделать шаг назад». Люди стараются так аккуратно жить.

И если это все-таки человек эмоциональный, женщина, выхода не имеющая, слишком прикрывшая свою эмоциональность, свое желание чувств, эмоций, переживаний ради сохранения такой приличной совместной жизни, то очень часто она надеется, что все это она получит в ребенке. Восполнит, компенсирует ребенком. Появление маленького человека очень часто становится большой проблемой для семьи, просто потому что меняется расклад: образуется такое «мы» – мама с ребенком, и где-то там болтающийся папа. За этим есть и объективные, и понятные вещи: дело в том, что мужчины, даже самые прекрасные будущие отцы, все-таки в силу особенности своего мужского проявляют интерес к ребенку, когда он начинает говорить. Потому что мужчины основаны все-таки больше всего на взаимодействии рациональном, через понимание, через разговор, через систему, через структуру.

Вот отец мечтает, что сын подрастет, он его подведет к своим мужским делам, тогда им будет интересно, он его чему-то научит, что-то объяснит, что-то расскажет, что-то покажет, возьмет его куда-то с собой, на футбол, или с друзьями куда-то, или в поход, или просто будет с ним делиться, у компьютера они будут вместе сидеть. Они ждут. Девочки… Папы очень любят показывать миру, какие у них красавицы дочки. Любят, чтобы ее нарядили и дали ему куда-то с ней пойти, он будет всем показывать: вот какой он молодец, что он сумел сотворить, что он произвел. То есть это продукт. Предъявляя сына, он обычно предъявляет свое мужское, а предъявляя дочь, он предъявляет свой продукт: вот как замечательно, какой он молодец.

А эмоциональная связка все-таки гораздо сильнее у женщины. И женщина в первое время вообще очень сильно завязана на ребенка. Это очень трудный момент – не потерять во всем этом мужа, и тут вопрос мудрости и мужчины, который просто должен это знать, уметь и понимать Кто хочет подробностей – пожалуйста, Лев Толстой, «Анна Каренина», отношения Левина и Кити. То же самое Наташа и Пьер Безухов.

Так образуется «мы» мать-дитя. Потому что они остаются вдвоем, женщина первое время просто закрыта в детском мире, теплом, пахнущем молоком и пеленками. Да и единство их, которое длилось девять месяцев, еще сильно, дистанция между ними еще мала, и в ней так уютно, так надежно, а главное – все оправданно, объяснимо самыми святыми намерениями – заботой о ребенке. И избытка сил очень часто нет. И физически это очень непросто.

Многие забывают о том, что женщину после родов вообще еще «не перещелкнуло», чтобы ей стать такой, какой она была до рождения ребенка. Организм женщины очень меняется, многие тяжело и достаточно долго восстанавливаются, меняется психическое состояние, обостряется эмоциональное восприятие, гормональные процессы еще не вернулись в так называемую стабильную норму, а гормональные процессы всегда вызывают эмоциональную неуравновешенность, – психофизиологический статус женщины другой. И чувствительность очень высокая, и все это выносится на ребенка. Особенно если он трудный, если он не жалеет маму, плохо спит, у него не совпадает с мамой ритм, еще что-то, а мама, скажем, забывается и не перестраивает себя под ребенка, надрывается, стараясь сохранить дом, вместо того чтобы отдыхать, когда отдыхает он.

Женщины очень часто совершают эти ошибки. Получается, что это существо – единственное, что у нее есть, ради чего это все, это ОНО, которое улыбается, дрыгает ножками, испытывает счастье от того, что его просто держат на руках, потому что разрыв между матерью и младенцем еще очень невелик, и ощущение единого цельного существа сохраняется еще очень долго. Образуется такое «мы», потому что это почти «я». Потому что женщина была с ребенком с момента зачатия, девять месяцев он в ней рос, формировался, и они уже были вместе, и как бы там папочка ни старался, а все равно это они вместе. Это за сознанием, это такая мощь природная, что какое рациональное сознание должно быть, чтобы сместить точку восприятия!

Я жестко отношусь к книгам доктора Спока, жестко относилась к ним и тогда, когда была на них мода. А рождение моего ребенка как раз совпало с модой на его теории. Рациональная, холодная, бездушная схема. Реальность же всегда справедлива, и судьба доктора Спока, и отношение его детей, которые реально отказались от своего отца, потому что были просто жертвами его эксперимента, тому доказательство. Очень многие эксперименты педагогические, от рационального управления детьми, если удается отследить их дальние последствия, обычно показывают прежде всего огромную отчужденность детей, которые были жертвами эксперимента…

Потому что вся эта «рацуха» создается для удобства родителей, под умозрительную концепцию, которая вообще не имеет отношения к жизни, отбрасывает все живое, процессуальное, отбрасывает сакральность, душевное развитие и отбрасывает прежде всего очень важный момент индивидуальности и неповторимости каждого ребенка. Об этом же идет речь, когда мы говорим о детях, которые выросли в домах малютки, в детдомах. Даже, предположим, самый хороший дом малютки и самый хороший детский дом. Когда мы об этом говорим, мы имеем в виду материально обеспеченных детей и достаточное количество персонала, который за ними хорошо ухаживает: они все здоровы, и к ним даже хорошо относятся эмоционально, и все равно это будут особые дети, потому что не будет вот этой вот индивидуальности, вот этого «мы». Не зря женщины, много лет работающие в детдомах, очень часто черствеют. Черствеют, потому что невозможно в каждого вложить душу, а сколько можно болеть душой? Поэтому все становится чисто объектно, даже если она честная и порядочная женщина, которая не посмеет применить силу, наказать едой или, как сейчас мы знаем эти страшные истории, заклеить ребенку пластырем рот, чтоб не плакал, или привязать его к кроватке. Это все существует, это страшно.

Но вернемся к растворенной в малыше маме. Она погружается в это «мы», и существует только это «наше „мы“», ее самой уже нет. Это определенный тип женщин с определенной структурой психики. Это чаще всего женщины, ведомые по характеру, для которых нужен всегда кто-то главный. В данном случае муж перестает быть главным, главным становится ребенок. Причина всех ее действий – это ребенок. Это ее руководитель, это ее начальство, это определяющая, направляющая сила, а раз это главное, раз она так выстроена, то это придает ей смысл. Чаще всего это происходит от нежелания задуматься. Очень удобный способ не думать о себе, потому что социум выдает массу плюсов. Какая замечательная мать!

Минусы начнутся потом. Хотя рядом могут оказаться другого типа подруги, которые все-таки понимают, что есть они и есть дети. Они могут иногда говорить: «Что ты делаешь? Не надо так погружаться в ребенка, ты о себе подумай…», но это водораздел – это разные смыслы. Это просто разные смыслы. Таких женщин довольно много, а защита у них всегда одна: «У меня главное – ребенок, а что у меня есть важнее? Ты эгоистка, а я все ради ребенка».

Я – все для тебя

 

Путы хаоса: я знаю, что, когда и как для тебя лучше.

 

В процессе полного отождествления, конечно же, нет места мыслям о жертве, нет ни того, кто жертвует, ни того, чем жертвуют. Вообще, понятие жертвы обычно внедряется снаружи. Изнутри говорят себе: «Я – жертва», потом, когда с детей начинают требовать по счетам, вот тогда часто слышится: «Я ради тебя пожертвовала». Также говорят и мужьям: «Я отдала тебе лучшие годы своей жизни». Потрясающая фраза, которая, с одной стороны, кочует из анекдота в анекдот, а с другой – ломает жизни очень многим людям.

Когда образуется это «мы»: мама и младенец – происходит полный перенос. Эти мамы делают иногда вещи невероятные. У них есть энергия на то, чтобы найти для своего ребенка лучший детский садик, они замучают воспитателя, они будут встревать всюду. Они не дают ребенку простора самостоятельности, контролируют все, и не из теоретических соображений, а из какой-то биологической животной органики. У них даже ощущения нет, что они контролируют другого, потому что это «их жизнь». Они свою жизнь знают, все про себя знают, как может быть кусок их собственной жизни, про который они ничего не ведают?! Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Какое там мнение у этого ребенка, какие там у него интересы! Она все знает лучше: с кем он должен играть, только начав ходить, во дворе, к этому не подходи, к этому подходи, этот плохой, этот хороший, этому давай игрушки, этому не давай, иметь ребенку животное, не иметь ребенку животное… Такие мамы чаще всего не позволяют детям иметь животных. Потому что это уже часть внимания, которое ребенок отдаст не ей, он будет любить еще и это животное… Она начинает говорить: «Как?! Какую кошку? Это я буду потом заниматься твоей кошкой? Почему ты будешь заниматься? Ну, в лучшем случае рыбки, но рыбки тоже – надо же мыть аквариум… Ты хочешь, чтобы я вечно мыла этот аквариум?», «Ты хочешь, чтобы я выводила эту собаку?», «Я буду тут убирать за твоей черепахой?» Почему ты? Мы все прекрасно знаем: желательно, чтобы у ребенка было животное, было существо рядом слабее его и зависимее, чтобы вот эта цепочка передачи умения заботиться, умения думать о другом на нем не заканчивалась. Таким способом внедряется нравственный закон, что есть существа слабее, и вырабатываются отношения с тем, кто слабее, кто зависимее. Это очень важно эмоционально, психологически. Ну что вы, что вы! Как она это позволит! Это же «мы», это же значит, собака будет у нас! То есть «мне собака не нужна, мне хватает возни с тобой».

Ой, слышу, слышу раздражение милых мам, как не слышать, и в детском саду я работала, и в школе, и консультирую, и лекции читаю.

 

...

А кто его знает, почему. Потому что ребенки не любят убирать каки за котами, и убирать приходится мамам. А если у мамы нет никакого желания утром вставать раньше или вечером тащиться под дождем на прогулку с собакой, собака не заводится. Особенно если мама понимает, что гулять с собакой надо как минимум полчаса, а не вышел-писнул. И в чем преступление?

 

Да нет никакого преступления, просто есть выбор в сторону, куда полегче. Это же так просто – заранее знать, как оно будет, пророчицы вы мои, и по своему знанию все и решить. Только все начинается с малого. Лень и некогда тратить силы на то, чтобы помочь ребенку понять увидеть, что за последствия реализации своих «хочу» надо отвечать. Некогда нам, да и собаку жалко. Вы ребенка-то своего пожалейте, такой суровой жалостью, твердой, последовательной, вам что, не нужно, чтобы в ваши уроки искусства жить входило такое нелишнее умение, как видеть связку между «хочу» и «надо»? Воля ваша, мамы дорогие, так и будете потом брать на себя все «надо», рожденные желаниями ваших детей. Вольно ж вам.

Вот вам и корни, и источник этой гиперопеки, этой «жертвы» Так «надо» ребенка превращаются в ваши. А до своих «хочу» и «надо» дело не доходит. Где они там, свои желания? В туманной юности остались. И этот счет потом будет предъявлен детям. Обязательно.

 

...

Когда-то у меня с сыном был договор: я иногда разрешала ему пропускать школьные уроки. Бывают такие дни, у нас ведь тоже бывают, что не хочется никуда идти, взять денек за свой счет, сказаться больным. Но у нас было одно неукоснительное условие: все уроки на завтра сделаны? Контрольных, зачетов нет? Ну, можешь не идти. Непедагогично? Не знаю, зато это очень способствовало и доверию, и ответственности. Но педагогика вообще наука на грани искусства, она глубоко индивидуальна.

 

Жизнь идет, ребенок растет, а мама? А мама все не остановится, и папа не в силах ей границы поставить, пространство жизни перестроить. Так наша женщина-река по старому руслу и течет. Учителя в школе выбираются не по тому, хорошие они педагоги или нет, а чтобы, не дай бог, не обидели ее отпрыска. «Нет, это очень жесткая школа, здесь очень высокие требования, здесь учительница…» Они всегда все узнают, эти мамы, все заранее будут знать, в какой школе какие учителя, а как же, «это же моя жизнь, другой-то нет». Главное, чтобы не обидели. То, что не научат ничему, это не важно, зато женщина очень хорошая. Потому что опять-таки подбирается для себя, а не для него.

Секрет в том, что это «мы» дает возможность снять напряжение, которое естественно возникает у женщины по мере взросления ребенка и его отделения. Он чему-то научился, и дистанция между мамой и ребенком чуть увеличилась. Вот это он делает сам, вот это он делает сам, потом уже вот это он может сам. Потом ему уже надо говорить: «Делай сам», то есть вооружать и отпускать.

Такие мамы, наверное, думают, что они бессмертны, и что это «мы» сохранится до седых волос, как в том анекдоте: «Дай вам бог благополучно довести ваших детей до пенсии». Экспансия, контроль – это в принципе стремление к абсолютной власти. История того, как это происходит, конечно, разная. Истинную жалость вызывают дети, у которых такие матери. Просто потому что у детей наступает период, когда они гордятся своей самостоятельностью, они соревнуются в том, насколько они уже независимы, что они могут сами, и тут начинается… Весь класс уже ходит домой из школы сам, а за ним или за ней все время приходит мама.

Я знаю, что сейчас жизнь изменилась и за детьми часто присылают машины, но наступает подростковый период, и дети не хотят ни этих машин, ни этих водителей, потому что им хочется идти вместе, потому что им хочется по дороге куда-то зайти. Если запрет на это связан с безопасностью и необходимостью, то это одно, но ведь зачастую это просто гиперопека. Это – неразрывное «мы», женщина теряет границу, у нее нет границы между тем, где кончается она как человек и ее жизнь и начинается ее ребенок и его жизнь как жизнь отдельного человека.

Над этими детьми очень часто смеются в классе. Они слабые и от этого очень часто психологически малоустойчивые, не очень умелые дети, потому что они не привыкли к самостоятельности. А если они еще и интеллектуально не могут победить, что называется, хотя бы этим доказать, что чего-то стоят, то им совсем тяжело, особенно в период подросткового самоутверждения. А мамочки «любящие», они же знать не хотят, как их детям тяжело, как обидно, как унизительно порой. А вы говорите – «любовь».

Эти дети обычно плохо приживаются в коллективе, потому что там им нет места, они не имеют опыта. А мамы только ухудшают ситуацию, встревают, начинают разруливать отношения детей. Самое страшное, если это мальчики. Потому что мама, пекущаяся о девочке, воспринимается социумом, и даже детским социумом, не так обостренно… Девочки, будучи даже уже достаточно взрослыми, понимающе говорят: «Ну ты знаешь, она так боится, чтобы я не закурила, чтобы я там не то, чтобы я там не так…» – потому что они начинают понимать своих матерей.

Дети есть дети, они часто умнее взрослых, они находят свои лазейки, и, обладая хорошей адаптивностью, они выдают родителям все ожидания, соответствия и в рамках этого обретают совершенно замечательную свободу.

С мальчишками сложнее. Мальчишки с их самостоятельностью, соревновательностью, с их резко стайным выяснением, кто главный в этой компании, с очень жестко стратифицированной групповой динамикой не могут без свободы. Свобода для них – удобрение для роста и взросления. А те мальчики, которым мамы не дают вздохнуть, чаще всего занимают наименее престижные места. И, в общем, пытаясь оградить своего ребенка от всего на свете, мать из благих побуждений превращает его жизнь в ад, потому что такой ребенок становится «лузером», проигравшим, униженным, лишенным чувства собственного достоинства. Такие дети очень часто замыкаются, ломаются. Мамочка-то и близко не представляет, что иерархия ценностей у нее и у ее обожаемого чада разная, совершенно разная.

Правда, случается и по-другому. Крепкий парень может оказаться с лидерским характером, тогда – война. Сопротивление, уходы из дома, и слезы, слезы, крики и обиды уязвленной в своих лучших чувствах матери. И кто виноват? Она, мать, виновата. Она обязана была учиться искусству жить, учиться искусству видеть и чувствовать, она должна помнить – родила, так помоги жить, а не убивай, не лишай воздуха. Уважай, в конце концов.

Очень агрессивные дети – тоже порождение властных матерей. Энергия не канализирована. И может быть, как раз в этой войне у ребенка хватит мудрости и инстинкта, чтобы превратить такую жизнь в урок, или встретится ему человек, который подскажет и направит. Ребенок на сопротивлении может, кстати говоря, и выстоять, и найти территорию для самоутверждения, но это чаще всего будут некоторые психопатологические явления, то есть социальные разрушения, искажение социализации. Хорошо, если окажется рядом мудрый тренер, который увидит, что мальчишка боевой и можно его куда-то пристроить, или какая-то мужская компания, или учитель… Или наконец отец вспомнит, что вообще-то у него есть сын, и все-таки научит его быть мужчиной – принимать решения и нести за них ответственность. Но у властных женщин очень часто и мужья тихие-тихие. «Я сказала к маме, значит, к маме». И с этим очень трудно что-то делать. Я не могу не напомнить гипермамам: природа мужская такова, что они не рождаются мужчинами, они могут ими стать только в процессе социализации, а могут и не стать. Так что вопрос, где настоящие мужчины, он не к этим престарелым мальчикам, он к их мамам. Вы этого хотели?

Как-то мы все про мальчиков и про мальчиков. А что же девочки? Каково им с такой «заботливой» мамой? А с девочками все еще интереснее. На бытовом уровне принято говорить, что с девочками проще. Да, действительно внешне они спокойнее, усидчивее, гибче, но как обманчива порой бывает эта внешность! Природа девочки сильно отличается от мальчишеской. Дело в том, что девочки женщинами не становятся, они ими рождаются. Маленькая, юная, неопытная, но она уже женщина, ее натура и природа такая же, как у мамы. И все-то она про мамочку свою понимает, и подыграет, и прикинется. А ведь обе сильны своей причастностью к природе, к бытию, и у обеих без уверенного мужского или «идейного» руководства, уж извините, ни руля, ни ветрил. Тут весь вопрос, что мама из своих нереализованных мечтаний вознамерится в дочери своей, творении своем, воплотить. Уж будьте уверены, дочь воспримет. Одна начинает умницу ваять, другая – королеву, третья – будущую жену олигарха. Только начните, мамочки, дочь, если только папа не спохватится, и дальше пойдет. Готовьтесь, мамаша, дай вам бог сил и средств. Примеры? Да взять хоть сказку о Золушке, только не про саму Золушку, а про сестриц повнимательнее почитайте. Передачи о детских конкурсах красоты и детских кастингах в модели посмотрите, главного режиссера «Ералаша» послушайте, вдруг поможет, вдруг спохватитесь. Вдруг увидите, что своими руками делаете из любимой дочки товар, чтобы продать подороже, потому что всю жизнь огорчаетесь, что сами-то оказались «ширпотребом». И это путь не единственный. Держись, дочка, если у мамы с мужским миром не сложилось, если в обиде она на этот мир, ох, держись.

«Мы собираемся окончить приличный институт и получить хорошую профессию». «Какие тряпки, какие танцы, какие мальчики? Мы до такого не опустимся, это удел пустых и безмозглых». А если эта мама еще и одинокая и объявила войну мужчинам, потому что «всем им нужно одно» и «все мужики сво…», тогда они нам не нужны, обойдемся без них. Мы же не все эти дуры, которые только и могут, что мужика искать. Женщины уже давно доказали, что они тоже люди, президенты, бизнесмены, ученые, Нобелевские лауреаты. Нас в эту ловушку не загонишь. Мы докажем. Такой вот стихийный феминизм на почве женской неудовлетворенности.

Надо сказать, что проблемы у людей, которые выросли с такими мамами, всегда будут, потому что они никогда не обретут уверенности в себе, они никогда не узнают границ дозволенного, они будут бояться риска. Вырабатывается рефлекторный страх привлечь к себе внимание. Эта проблема начинает сильно вылезать, когда уже у детей, у выросших детей, начинаются вопросы, связанные с играми полов. Такие девочки действуют в зависимости от того, куда мама направляла. Например, они ждут «принца» и часто совершают серьезные ошибки в своей жизни, потому что ничего в этом не понимают, у них завышенная самооценка. Там всегда будет или излишне завышенная, или излишне заниженная самооценка.

У таких мальчиков тоже будут проблемы, потому что дальше начнется социальная жизнь. Нужно рисковать, а страшно. Они боятся подойти к женщине, на женщину выносятся все проекции мамы. И всегда находятся женщины, которые ищут «ребеночка», чтоб тихи