Поэтические воззрения славян на природу Слова

 

Славянские мифы о живой и мертвой воде

 

В многотомном труде «Поэтические воззрения славян на природу» его автор, первый русский мифолог и культуролог Александр Николаевич Афанасьев (1826–1871), объединил два понятия: «живую воду» и «вещее слово». Мир природы («вода») и мир человеческой души («слово») в сознании наших предков были слиянны, не раздельны, не расчленены.

Каждый человек, читавший в детстве русские народные сказки, помнит заманчивый миф о мертвой и живой воде. Одна – заставляет срастаться разрубленное тело, заживляет нанесенные раны, другая – наделяет крепостью и даже возвращает саму жизнь. Подобные мифологические представления появляются в народном сознании далеко не случайно и не случайно они всегда связаны с актом омовения. Омовение возвращает человека к исходному состоянию чистоты и здоровья; ритуальное омовение – аналог второго рождения, впоследствии удержанный в христианской символике крещения.

Чтобы понять, почему живая вода сопрягается в народном сознании с вещим словом, нужно войти в круг забот и мыслей древнего человека, нужно понять его видение мира. В этом мировидении «земное» отражается в «небесном», а «небесное» порождает «земное». Например, дождевые облака издревле представлялись как реки и небесные колодцы. Холодная зима, налагая свои оковы на земные источники, запирала своей ледяной властью и священные небесные воды, а потому все мертвело, и земля одевалась в снежный саван. Весною небесный Перун разбивал эти оковы, гремел громами, и вода из небесных рек и колодцев омывала землю и возвращала ей силу плодородия. «Слово» Перуна (гром) сочеталось с проливающейся на землю «водою» (дождь). Единство колдовского, вещего «слова» Перуна и волшебной животворящей «воды» заявлены в событии весеннего дождя, первой вешней грозы.

В небесном своде первобытный народ созерцал череп вселенского, божественного великана, а в облаках, в плодоносном дожде – его мудрость. Весенний дождь возрождает не только землю, но и человеческую мысль. Вот поэтому в «Голубиной книге» появляется такое замечание: «наши помыслы от облац небесных». Совершенно естественно дождь получает качество живой воды, дарующей молодость, бодрость, ум и сообразительность. Когда в наши дни детвора во время летнего дождя прыгает по лужам, приговаривая: «Дождик, лей, лей, лей на меня и на людей…», – в этой стихийной детской радости проявляется дремлющая в глубинах подсознания архетипическая радость древнего славянина. Именно совпадение поэтического сознания с архетипическим делает необычайно популярными стихи Ф.И. Тютчева «Весенняя гроза»:

 

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний, первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом.

В дуновении ветров язычники признавали дыхание небесного владыки; в свисте вихрей, в шуме падающего дождя слышали его дивную песню; а в громах славяне слышали торжественные глаголы – небесный владыка вызывал природу к новой жизни, будил ее от зимней смерти своим могучим громовым словом. Слово небесное – гром – сливается с даром небесным – дождем – уже в явлении летнего ливня: «вещее слово» и «живая вода» едины. Они изводятся с небес и являют собой некую модель небесного бытия – синкретическую модель, синтезирующую слово и воду, как гром и потоки животворящей влаги.

Если в шуме ветров и в раскатах грома древнему человеку чудились звуки божественных глаголов, то, естественно, что свой собственный человеческий говор и плавное течение земной воды древнее сознание обозначало в выражениях, близких к небесному, божественному. Вот поэтому слова «речь» и «река» происходят от одного корня. Мы говорим: «льется речь», «течение речи», «плавная речь» (от глагола «плыть»). О речи бессмысленной говорим: «толчет воду в ступе» или «переливает из пустого в порожнее».

 

Славянские мифы о силе человеческого слова

 

Под влиянием таких воззрений человеческому слову была присвоена та же всемогущая сила, какою обладали природные стихии. Это убеждение становится зримым, когда читаешь народные сказки, предания, когда слышишь пословицы и поговорки. В русском языке такие понятия, как «говорить», «думать», «знать», «петь», «чародействовать», «заклинать», обозначаются лексически тождественными словами: баять – говорить, болтать; байка – сказка, шутка, прибаутка; убаюкивать – петь колыбельную, мелодично рассказывать; обаять – обольстить, обворожить; обаянник – чародей, обольститель. Слова вещать, ведать, ведьма – одного корня. Если станем рассматривать у славян слова, образовавшиеся от этого корня вед (веч, вещ), то увидим, что они заключают в себе понятия предвидения, прорицаний, сверхъестественного знания, волшебства, врачевания и суда:

вече – народное собрание, суд

ведун и ведьма – злые волшебники, колдуны

вещун и вещунья – прорицатели, предвидящие будущее

вещать – предсказывать

вещий – предвидящий будущее, пророческий.

Слово с языческих времен имело таинственную, вещую силу. Вещее слово поэтов – это язык богов, низведенный на землю. По мнению древних людей, слово заключает в себе сверхъестественные, чародейские свойства. Заклятие, заговор, заклинание превращаются в исполненное невообразимой силы воззвание, которому сами боги не в состоянии воспротивиться и отказать.

С течением времени священные гимны не столько прославляли богов, сколько требовали от них исполнить желанное человеком. Прибегая к божественным светилам и стихиям, испрашивая у них для себя даров, древний человек отдавал себя под их священный покров. Когда древние молебные воззвания перешли в заклятья, всю сущность силы этих заклятий стали видеть именно в слове и в обряде, который сопутствовал заговорному слову. Заговоры обыкновенно заканчивались такими формулами: «Слово мое крепко!», «Будьте, мои слова, крепки и лепки, тверже камня, лепче клею и серы, сольчей соли, вострей меча-самосека, крепче булата; что задумано, то исполнится!»

Старинная метафора уподобила губы и зубы замку, а язык – ключу на том основании, что тайная мысль человека до тех пор сокрыта, пока не будет высказана языком. Следовательно, язык – ключ, отпирающий тайник души человеческой: «Губы да зубы – два запора». Эта метафора нашла себе применение в заговорах, чтобы указать на крепость и нерушимость слова: «Мои уста – замок, мой язык – ключ: ключом запру, замок в море спущу, а ключ на небеса заброшу».

Могущество заговорного слова безгранично: оно управляет стихиями, творит урожай и бесплодие, умножает стада и поражает их чумной заразой, дает оружию меткость и делает воина неуязвимым. Злое, неосторожно сказанное в сердцах слово, хотя бы и без всякого желания, но с сильным чувством, по народному поверью, никогда не останется без дурных последствий. «Чтоб тебя буйным ветром унесло», – говорит в сказке красна девица, не добудившись своего милого. И в ту же самую минуту подхватило его вихрем и унесло далеко-далеко в безвестные страны. Как говорится, язык мой – враг мой: прежде ума рыщет – беды ищет.

По глубокому убеждению первобытных племен, слово человеческое обладало нечеловеческою силою. На этом основании возросло верование, доселе живущее у всех индоевропейских народов, что слово доброго пожелания, здравицы, приветствия, провозглашенное на пиру при заздравных кубках, призывает на того, к кому оно обращено, счастье, довольство, крепость тела и успех в делах. Наоборот, слово проклятия или злого пожелания влечет за собой гибель, болезни и разные беды. Интересно в этом смысле напомнить один эпизод, относящийся к нашей теме, но принадлежащий культуре Серебряного века. Шел 1915 год, второй год Первой мировой войны. У Анны Ахматовой, отправившей на фронт своего мужа Николая Гумилева, рождаются стихи, напоминающие языческое заклинание, и название они получают соответствующее – «Молитва». Она молит о победе, о славе России, вслушайтесь, какую цену она готова заплатить за это:

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханья, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар –

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Все получилось по слову поэта. «Отыми ребенка», – соглашалась Ахматова. Ребенок Ахматовой и Гумилева – ученый-этнограф Лев Николаевич Гумилев – большую часть своей жизни провел в сталинских лагерях. «Отыми друга», – соглашалась поэтесса. И муж Николай Гумилев расстрелян в августе 1921 года. «Отыми таинственный песенный дар» – бросала Ахматова под нож судьбе последнее принадлежащее ей сокровище. Не оставляет ощущение, что Кто-то внимает неосторожным словам поэта. «Песенный дар» – единственное, что не отбирают у Ахматовой. Ее дар не утрачен, но отнята возможность напечататься. Невольно вспомянешь народную мудрость: «Бойся Вышнего, не говори лишнего!»

Заключая эту часть повествования, обратимся вновь к метафоре ключа. Если мы учтем, что та же метафора ключа употреблялась для обозначения молнии, отпирающей облачные скалы, то поймем мистическую важность этих утверждений. Как язык есть ключ к тайнам души, так молния, огненный язык Перуна, – это ключ, с помощью которого отмыкаются уста Перуновы и раздается его громовое слово. Сила божественного владыки, который крушит облачную скалу и отпирает земные недра, замкнутые зимним холодом, мистически связана с силой человеческого слова, которое может открыть глубины человеческого духа.