Новая сказка о старой и вечной любви

 

Летний дождь, косой, сильный застал людей врасплох. Убегайте, прячьтесь, люди, этот дождь – мой. Я его сейчас родил, и он мой по праву – по праву моего желания.

– Мой дождь, хлещи крупными каплями, остуди новым порывом горящую душу мою. Я горю – остуди, я горюю – омой. Пусть люди бегут, а я – весь твой. Здравствуй, дождь, держи руки мои, стучи в грудь мою, хлещи по глазам моим. Пусть видят меня все, но пусть не видит никто, как льются слёзы души моей. Забирай их с собой, я больше не в силах их держать. Не кончаются слёзы. Дождь, помоги, дай память о прошлом счастье.

– Счастье – знать, как иду к тебедорогами разных времён. В любые наши столетья ты ждала меня домой, и я всегда приходил. Приходил оттуда, откуда никто не в силах прийти, оттуда, откуда никто не может добраться, оттуда, откуда вообще не уходят. Ты всегда меня ждала, с каждой нашей жизнью всё сильнее. И как же я мог не прийти к тебе, ведь ты моя половина. Значит, жив останусь хотя бы наполовину. Оставшаяся половина всегда придёт к тебе, доползёт, но сможет коснуться своего счастья. Так было всегда. Почему же сейчас, уже третью жизнь, мне некуда к тебе идти? Где ты, счастье моё? Нынче знаю, что ты рядом, но, как слепой котёнок, тычусь носом в людские судьбы – и не вижу тебя. Счастье моё, я погибаю. От моей души отваливаются части нашего счастья, и дождь их уносит прочь.

Дождь, я вспомнил каждую дорогу к ней, но ты не в силах остудить душу мою. Ты лишь увеличил страдания мои. Прочь, дождь, уйди с моего пути. Мне нужно увидеть дорогу к своему счастью. И ничто в мире не может этому помешать, потому что мы – разделённые половинки одной целой состоявшейся любви. Нас невозможно разделить навсегда. Надо лишь понять, почему наши чувства ослепли.

Ждать, опять ждать. Сколько можно ждать встречи? Нет, я не ропщу. Ожидание тебя проходит полосой через всю мою жизнь. Яркая полоса предвкушения чуда. Нет, я не ропщу на судьбу. Буду тебя ждать всегда. Даже если в этой жизни не суждено, встретимся в следующей. Жизнь идёт своим чередом. Дом, семья, работа, друзья, подруги и новые встречи. Лишь тебя всё нет. Тебя, самого желанного из людей человечка. Ближе никогда никого быть не может. Мы слишком давно вместе живём. Мы с тобой стары, как этот мир. Неужели нам суждено расстаться навсегда? Нет! Хочу быть вместе, значит, так и будет. И неважно, сколько мне ещё ждать – всю эту жизнь или все последующие – неважно, хоть и невыносимо больно. Неразумно просто ждать. Надо что-то делать, чтобы приблизить момент встречи. Думай, голова садовая.

 

Дождь умерил свой пыл. Моросит потихоньку, отделяя мои мысли от окружающей жизни. Люди вновь побежали по своим делам, по своим ниточкам разных связей. Это видно сразу, чем живёт человек. Не знаю, каким образом, но видны связи насквозь. Красной нитью пролегает основа характерных особенностей человека через все предыдущие жизни до нынешнего момента. И дальше мне не видно уже ничего.

Не всегда так было. Пусть и не видел так чётко связей с прошлым человека, зато мог ощутить направление его будущего. А сейчас – что изменилось? Изменилось моё состояние. Стало неинтересно знать людей, окружающих меня. Собственная потеря заслонила желание дарить радость всем другим людям. Невозможно что-то узнавать о людях, когда пропадает само желание участвовать в их жизни. Будущее сразу закрывается, но прошлые связи остаются видны. Эти возможности так просто не закроешь.

Чтобы прервалась эта связь прошлого и нынешнего, нужно серьёзно навредить окружающим людям. Тогда станешь слеп и глух к их судьбам. Но нет в моей душе таких желаний. Значит, пройдёт время – и душа излечится от приступа равнодушия. Бывает, что мир гаснет, всё существующее сжимается в острую боль непереносимых страданий. Но ничего вечно не длится, всё вечно изменяется, и даже самая сильная боль отступает, превращаясь в ноющую незаживающую рану. Время требуется всему и всем. И мне надо немного дождливого времени, чтобы вернулась любовь к окружающим людям.

Что-то холодно стало. Сланцы давят очередную лужу, и босые ноги уже не чувствуют холодную воду. Сейчас бы по уши в лужу залезть, чтобы хоть как-то согреться. Спасибо тебе, дождь. Тебе всё же удалось остудить приступ душевного безумия.

Кого я жду? Кто может быть желаннее собственного ребёнка? И может ли это вообще быть? Кто нашёл свою половину на все времена, тот знает. С рождения кишками чувствует пустую, ожидающую любви вторую половину. Человек этот стал частью тебя самого уже ой как давно. Из жизни в жизнь идёшь с ним душа в душу, любя на грани самоотречения. С каждым счастьем быть вместе души сливаются настолько, что друг без друга лишь пытка. Такую близость ни забыть, ни спутать не удастся. Это просто невозможно. Пусть его сейчас рядом нет, пусть рядом другие близкие тебе люди, пусть так. Почему же не состоялась встреча такой старой, уже столько раз состоявшейся любви?

– Псинка, стой, глупая. Вот так, не дёргайся под колёса. Их сейчас много – жди. Ещё жди, как же тяжело тебя держать! Видать, совсем ослаб. Молодец, ушастик, а теперь бегом ко мне. Ещё быстрее, поднажми, лохматая. Чего смотришь, ты же не под колёсами? Беги себе дальше и больше не волнуйся, когда через поток бегаешь. Не волнуйся и жди момента. Всё понятно, лохматенция? Вижу, что поняла. Ну, беги, беги.

Животные, особенно домашние, прекрасно воспринимают образы, так что любые мысли, одетые в яркий образ, воспринимаются ими естественным образом. Что видит твой любимец, глядя тебе в глаза? Прежде всего, картину эмоционального состояния. Кошку или собаку не обманут слова. Суть человеческих желаний так же ярка для них, как солнце. Мы любим своих домашних животных порой больше, чем своих членов семьи… Они ниже нас по уровню развития, но мы чаще и охотнее открываем свою душу более низкому уровню, чем равным себе. Любить сложность всегда трудно. Но если уже это произошло, если состоялась теснейшая связь, которую ничего не в силах разорвать, так неужели нужно разлучать такое единство в любви?

Как-то надо согреться. Дом уже рядом. Зайду в магазин за булками, будет с чем кофе попить. Вон тот магазинчик мне нравится. Девочек на кассах достаточно, и очередей ещё ни разу не встречал.

Быть всегда только с самым близким тебе человеком – значит ограничивать свою любовь к другим людям. Если дана сила дарить, то неправильно её сдерживать только семейным кругом. Выход ей нужен, как воздух. Знаю, моя половинка тоже страдает. Взаимность, возникнув, никуда не исчезает. Значит, страдаем оба. Если возможность встретиться в этой жизни может прийти к нам обоим, то что же мне сделать для этого? Любовь должна вырасти количественно. Именно количественно. Раз у любви уже есть глубина и длительность, не хватает ей только количества.

Чей-то взгляд царапает край сознания. Кассирша смотрит мне в след. О чём говорит её взгляд? «Вот парень, с которым я хотела бы жить вместе. Что же мне так не везёт? Куда уж моему дураку до этого парня! И не красив вроде, а посмотришь – и от груди своей никуда бы не отпустила. Тоска сплошная, ведь рядом ходит чьё-то счастье. Почему такого не встретила вовремя?»

Я воспринял это, ну и что? Чем я могу ей помочь? Ведь она имеет именно то, что заслуживает: Грубости её супруга соответствуют множеству её мелких недостатков. И всё же уйти просто так не могу.

– Девушка, как вас зовут?

– Лера. А вас?

– А меня, дорогая, лучше к груди и не прижимать никогда. Больно это заканчивается.

– Почему это? Да и кто вам сказал, что вам вообще светит что-то?

– Лерочка, ты захотела – я подошёл. Наверное, не зря так случилось?

– А что вы хотите?

– Представь, что тебе нужно выбрать из трёх пар обуви одну. Ну, скажем, первая пара туфель очень дорогая и стильная, но она тебе мала по размеру. Вторая удобная и качественная, будет служить тебе очень долго, но она тебе велика. Третья пара и не очень красива и поношена слегка и даже не чищена, но она тебе в пору. Какую из трёх пар ты выберешь?

– К чему вы всё это говорите? При чём здесь обувь?

– При чём, при чём? А при том, что твоя пара тебе подходит, и не стоит страдать о том, что она не очень хороша. В твоих силах привести её в норму. Приглядись к своему мужу, он твой не просто так. Не грусти о пустом. С такими, как я, одна морока. Каждый должен найти свой размер, по силам своим. Успехов тебе, прощай.

Интересно, поможет ли совет? Ведь всё поняла, без сомнения поняла. В твоих силах, девочка, что-то изменить в своей жизни. Как же быть мне самому? Моя-то половина вообще не найдена.

Хочу кофе с булкой. Домой, топай домой, заноза. И без тебя у людей проблем хватает. Вот и девочку достал, а помочь-то помог? Философ доморощенный, сначала со своей жизнью разберись. Люди тебя любят, а что толку? Сколько у тебя близких людей? Есть и по-настоящему любящие. Всё тебе мало. Стоп, стоп – сначала кофе. Потом разберёмся, сил уже просто нет.

Да что же это за такое сегодня? Пять шагов до него! Не успею… Бежать, быстрее! Рукой – вперёд под локоть. Есть, достал.

– Батюшка, рано вам под колёса шагать!

Кабина длинномера проносится мимо. Фура на повороте продолжает теснить нас своим боком. Вытаскиваю бедолагу ещё дальше на пешеходный тротуар. Задние колёса запрыгивают на поребрик и с оглушительным громом соскакивают опять на дорогу. Кажется, мужчина вернулся в нашу реальность. Пожалуй, он даже моложе меня будет. До чего только не доводят людей внутренние проблемы. В таком состоянии можно даже поезд не заметить…

– Благодарю вас, молодой человек. Моя жизнь была в ваших руках. Как мне вас благодарить, даже не знаю. Господь вот с вами, а я, заблудший, даже под ноги смотреть разучился.

– Чайку не желаете, отец?..

– Да, да. Отец Димитрий. Но как вы узнали, ведь я в мирской одежде? А впрочем, ничего удивительного – вам дано видеть глубже наружного вида. Чему тут удивляться?

– Так как, отец Димитрий, на счёт чая? А я бы кофейку с удовольствием. Вон и булок целый пакет, и дом мой напротив. Уважьте страждущего. Денёк-то уж очень тяжёл вышел. Мне с вами приятно будет. Нам это требуется обоим.

– От души предлагаете, с удовольствием принимаю ваше приглашение. Ведите.

Молод батюшка, а за плечами аж двенадцать жизней стоят. Нынче тринадцатая, во Христе покаянная. А прошлые что же? Потомственный воин, рубака, каких мало. Глубже взглянуть страшно. Слишком много крови уже родных ему людей. Прошлые две жизни – сплошной крик раскаяния. Да, настрадался воин, во Христе пришедший к раскаянию.

 

– Хорошо у вас, светло. Так как вас называть, молодой человек? Простите, что раньше не сподобился спросить.

– Какое же вам имя на ум приходит? Назовите сами. Попробуйте.

– Да – задачка. Не могу сказать. В голове много имён проносятся.

– Выберите любое из них, не ошибётесь.

– Тогда Алексий, выходит.

– Угу, давненько это было. Но было – так и зовите.

– У меня такое чувство, Алексий, что вы помните многое из далёкого прошлого. Прав ли я?

– Не так уж и много. Память всю и сразу человек осознать не может. Не справимся мы с таким испытанием. Всё по силам нашим, как и положено Господом. Так что малую долю освоил пока, и то не без проблем для себя. Сложно это всё. Лучше расскажите, что у вас-то приключилось, отец Димитрий?

– А вот то и приключилось, что и не при сане уже.

– Серьёзное испытание переживаете.

– Вы правы, тяжёлое. С четырнадцати лет при церкви. Вся жизнь моя там осталась. Приход мой ныне потерян, ой, как тяжко! Куда же я нынче без паствы?

– За какое же нарушение лишили вас сана?

– Жена у меня была, Любушка. Оба мы верующие. Всё было как полагается, и ребёночка имеем. Однако ушла от меня супруга, уже три года как ушла. А ныне полюбил я девушку. Молод я, плоть своё требует. Да и не в молодости дело, конечно. Полюбил сильно, вот и решился новую семью создать.

– Похоже, ваше решение не поддержали.

– Да, не положено нам во втором браке паству иметь. Не ожидал я, что так тяжело переживать придётся.

– Давайте ещё чайку вскипятим, отец Димитрий?

– Согласен, давайте. Не при сане я, можно просто Дмитрием звать.

– А вот здесь, дорогой отец, вынужден с вами не согласиться. Сейчас кипяток разолью, тогда и объясню всё. Интересны вам мои соображения?

– Извольте, постараюсь понять. Тем более что человек вы необычный.

– Пустое, отец Димитрий. Самый что ни на есть обычный человек. Жить только пришлось чуть дольше, чем многим другим. Так это вовсе и не заслуга, скорее наоборот. Похоже на заядлого второгодника. Никак путь свой земной завершить не могу. Мотаюсь от жизни к жизни. Какие уж тут заслуги? Держите чашку.

– И всё же вы – необычный человек. Раз уж вам хотя бы что-то из прошлого дано знать, может быть и моё прошлое вам откроется?

– Война там. Война и кровь. Что тут ещё скажешь? Всё остальное придёт вам в своё время. Не торопите прошлое, всему своё время.

– Были у меня такие догадки. В отрочестве слишком легко боевые навыки мне давались. Как будто и учиться им вовсе не требовалось. Так, вспомнить забытые уроки, и всё. Испугался я тогда этих-то задатков, сильно испугался. Простите, прервал вас. Вы хотели о сане моём поделиться.

– Жертва общественных норм. Мы все прикладываем к этому руки. Желания Господа, неважно через какого из пророков нами принятые, никогда не будут поняты до конца. Любое из его желаний связано со всеми другими сразу и уже несёт в себе всю полноту содержания. Мы не в силах воспринять всю глубину любого из его слов. Поэтому имеем всегда ущербный свод человеческих норм. Ну и страдаем, конечно, от этой доли нынешней, от ущербности. Ваши церковные правила не могут быть исключением. Вот видите – и вам досталось от возвеличивания ущербного понимания. Достоин, не достоин – всё это очень относительные понятия. Опирайтесь лучше на факты. Разве пропали у вас возможности с паствой работать?

– Так где же я это делать стану, коли в приход мой дорога закрыта?

– Отец Димитрий, возможности все при вас, и люди пока на Луну не улетели. И ещё, вы сейчас сам в роли прихожанина. Кто же вам мешает Господа нашего и дальше познавать? Господь всегда с вами, отец Димитрий, он вам и без прихода подскажет, где вы ошибаетесь.

– Но как же само место святого причастия, причастия к истине Господней? Какие чудеса творятся в местах поклонения Господу!

– Чай остыл у вас, и вопросы ваши всё дальше от центра актуальности. Чего же вам не хватает, чтобы самому стать состоятельным? Пожалуй, веры. Веры в заложенные Создателем возможности. Привыкли вы опираться на помощь посредническую, на церковь, на чудо непонятой обрядности, на мнение большинства единомышленников. Кто всё это начал – ответьте?

– Христос.

– Он, конечно. Всё так, но в результате теперь имеем всю атрибутику помощи для общественной немощи. Когда только пройдём показанный путь, непонятно. С костылями-то до врат Господа кто же дойдёт? Христос потому только и смог, что был чист и гол перед ликом Создателя, и ничего между ними не стояло. Захотите – и вам ничего помешать не в силах. Там нас всегда ждут.

– Спорить с вами смысла не вижу. Ох, не просто убеждения пересматривать. Чувствую только, что легче мне стало. И легче и тяжелее одновременно. Странное чувство. Радость приобрёл искреннюю, а вот тяжесть от того, что многое ещё понять требуется. Однако спасибо вам и за это.

– Прощаться нам пора, отец Димитрий. Задача наша выполнена уже. Более пока и не требуется. Заходите, когда вздумаете.

 

Почему общественность считает себя вправе устанавливать правила семейных отношений? Они же не ими устанавливаются, а свыше. Кровное родство никакими общественными порядками нарушать нельзя. Это самые первые, святые рамки, а что в них происходит, вообще никого не должно касаться. Через века тянутся причинно-следственные связи. Вся сложность выбора в них сосредоточена, весь опыт родовой шлифуется, связи кровные самую высокую ответственность имеют. Как уж происходит в семейном кругу, так тому и быть нужно, и весь род за это ответит, но только не перед обществом, а перед самим Создателем.

Так нет же, обязательно нужно пальчиком тыкнуть: мол, вот он факт нехороший, будь добр, ответь перед обществом. А то, что пальчиком только в одну точку попали, а всю оставшуюся бесконечность и замечать не хотим, что с этой ошибкой делать будем? Ошибочка-то уже совершена, причём коллективная, и убрать её личным раскаянием просто невозможно. Куда, спрашивается, она денется? Уж точно, в воздухе висеть не останется. Вот так и копятся коллективные негативные условия. А потом солдатики вместе с семьями своими будут расхлёбывать этот суп с кровью. Нарушение кровных границ всегда оборачивается кровью для любого множества нарушителей. И неважно, какой коллектив позволил себе вмешательство в существующие границы. Вот вышел конфликт за рамки семьи – тогда и оказывайте помощь, будьте добры.

Как можно осуждать даже бывшую жену отца Димитрия, ежели она и возможности-то не имела выдержать условий рода прославленных воинов? Хоть испытала силы свои, и то слава Богу. Немощь рода своего очищена ею через дитя совместное. Великий воин прошлых времён даровал другому нуждающемуся в помощи роду свою наследственность, свои нынешние возможности. Что же он получил взамен от общества за этот шаг своего выбора? Только общественное порицание от выбранной им духовной организации. И не помогут здесь сетования, что, мол, не знали мы того, чего и знать-то нам пока не дано. Сегодня не дано, что правда то правда, а что делать, когда хоть на чуть-чуть дверь всей памяти приоткроется? Это ведь никого не минует. Может, стоит сразу чтить рамки границ исконных? Кто ещё хочет пригубить от источника непосильных знаний? Подумайте люди, прежде чем душу свою между жерновами исконных законов засовывать. Больно это, очень больно, поверьте на слово.

 

Тяжёлый день вышел. Однако вот они, вернувшиеся возможности. Будущее людское новую дверь открывает. Знать, и мой вопрос доступен стал. Завтра, всё завтра, а сейчас спать.

На горе золотой вечный сумрак и стон.
Под горою лежит убиенный тобой.
Ты не мог и не смел отменить приговор.
В плаче стонет гора нашей власти людской.

Ты усердно служил, чтя устой и закон.
Ты душою своей подтвердил приговор.
Ты посмел осудить человека в упор.
Много лиц говорят, что он плохо прошёл.

Власть людская страшна слепотою своей.
Оттого перед ней нет законных людей.
Прячем мы под плащом бездну личного дна.
Убиенных тобой, разбуди ото сна.

Убиенным легко встать на камень страстей,
Убиенным дано судьбы мерить людей.
Кто сегодня лежит, убиенный тобой,
Завтра может стоять над твоею главой.

Власти страшный оскал, улыбаясь, твердит,
Что ты ныне народом избранный бандит.
В судьи прочат тебя над собратом своим.
Власть людская страшна – кровь родная бежит.

На горе золотой вечный сумрак и стон,
Под горою лежит убиенный тобой.
Ты в горе, как и всё, окаймлённый рекой;
Кровь родную свою в жертву мы отдаём.

Золотым лепестком возрастает гора.
Это чья-то родня плотью платит сполна.
Суд над ними вершит человечий закон,
Человечность молчит, обернувшись рекой.

Чем мы мерим права, то имеем сполна.
Как мы чтим небеса, так и кормим права.
Прозревает один, под горой полежав.

Нем от крика души и безумьем людским.

 

– Это ты, родная? Почему тебя так плохо видно? Подойди ближе, я так тебя ждал. Что с тобой? Почему руки твои вместо глаз твоих ищут меня? Ближе, ещё ближе. Иди на мой голос, на голос любви моей. Как страшно видеть тебя. Колючая проволока вокруг головы впилась в твои глаза. Что с тобой случилось, родная?

– Я так долго тебя искала. Дай руки мне, родной мой. Пусть не увидеть, так хоть прикоснуться смогу. У рук моих тоже глаза есть. Долго тебя искала, научилась уже видеть на ощупь. Вот он ты, родной. Обними крепче, не бойся, мне ведь уже давно не больно. Что же ты плачешь, глупый? Мы же вместе теперь. Вспомни давние времена, какой я была тебе матерью. Вспомни и то, как в следующей жизни были мы супругами, а в следующей ты нянчил меня своим ребёнком. И опять мы встретились, влюблённые молодые и прозревшие. Вспомни, скольких родичей наших ты повёл в тот бой. Вспомни и то, как все погибли, а тебя принесла лошадь. Ты даже говорить был не в силах. Без руки, весь в стрелах, но живой. Мы потом жили в лесу совсем одни. Ты, я и дочь наша. Да, наш род продолжился. Ты тогда заболел душой, милый. Возненавидел ты род людской, помнишь? За то и ножек у тебя нету. Ты и не заметил, глупый мой. Не печалься, и это тоже пройдёт. Подрезал ты силы свои, так и маешься теперь. Ничего-то у тебя не выходит. А ты, милый, не серчай: у кого ножек нету, те через людей силу имеют. Ты уж постарайся, я в тебя верю.

Повязку мою тебе сейчас не снять. Она плоть грехов наших, и роднее их нет у нас наследия. Не плачь, пустое всё это. Я верю, ты сильный, всё сможешь. Вот проснёшься и всё сможешь. А пока быть нам слепыми друг к другу. До встречи, солнце моё. Жду я тебя в полном неведении. Матерь врага твоего пригрела меня, там и отыщешь. Она и тебе душу излечит, смотри – не обижай её попусту. Мать наша звание своё от народа имеет. Будь терпелив к слепоте моей душевной. Это ты сможешь, ты сильный. Не пойдёшь, так понесут тебя, так и будешь летать по делам людским. А мне придётся всё вспоминать потихоньку с каждым лучиком твоей любви. До встре-ечи-и, ми-илы-ый...

 

Вещий сон омыт слезами проснувшейся памяти. Как больно внутри. Всё тело всхлипывает при каждом ударе сердца. Ничего, ничего – всё уже почти хорошо. Всё нынче в моих руках.

Как долго я спал! Скоро полдень. Сегодня моя смена. Руки по работе горят. После обеда начнутся мои двенадцать часов счастья. Вот жизнь довела, что покой только на работе получаю. Четыре подсобника у меня в каждой из двух смежных смен, а что толку? Прораб только руками разводит. Подсобники от меня бегут регулярно. Две-три недели и всё – сдулись. Отказываются работать. Перевели даже в индивидуальный режим, говорят, что подсобникам и шести часов хватает. А мне нравится такой режим. Ах вы, камушки-кирпичики, кладитесь рядком да лежите ладком. Много вас за смену руки перебрасывают. Когда дело начинает петь свою песню, то уставшая душа вторит своему горящему телу. Трио такое выходит. Вот в этой песне и нашёл своё спасение. Камушки–кирпичики, обласкаю вас растворчиком, приголублю кельмочкой – и будет от этого всем ласково. Всем ласково, кроме подсобников. Хотя, кто из них не сбежит за месяц, тот сам мастером станет. А я уж постараюсь, научу шкурой своей камень чувствовать. Да и кельма – железяка вовсе не простая. Иной раз и забыть о ней можно. Тянешь руку поздороваться, а там кельма приросла. Ну что дорогой, ручки замарал? Так это не страшно, чай, не загадил. Растворчик-то как за масло почитаешь. Улыбнись, приятель, одну кашу хлебаем.

Ну что камушки-кирпичики, поехали, что ли?

– Ребята, готовьте следующие банки. Примите их к той стене. Костик, Санёк, забутовка нужна. У вас десять минут, шевелись, молодёжь. Павел, давай ко мне. Кельму возьми.

Хорошо пошла. Тело взвыло и сдалось на волю мою. Теперь оно – безотказный механизм, послушный, умелый. Каждое движение необходимо и достаточно. Ноги имеют свои глаза, и следить за ними не требуется. Автоматика процесса освобождает разум для своих занятий. Когда уже нет нужды осваивать сам процесс, то состояние человека приходит в гармонию действия. Вот в такие моменты может посетить прозрение. Надо лишь направить ход мыслей в нужное русло.

– Павлик, ты о чём сейчас думаешь?

– Как это о чём? Вот о них, о кирпичах. Ровно ложиться не хотят. Раствор какой-то с камнями, а кирпичи кривые…

– Стоп, стоп, не думай. Просто клади и клади быстро. Давай так: ты будешь работать, а я – задавать вопросы. Постарайся отвечать, не думая. Что стоишь? Начинай. Умножай десять на тринадцать. Ответ?

– С-сто тридцать…

– Дели три тысячи двести напополам.

– Сто пятьде.., нет, одна тысяча шестьсот.

– Молодец. Шевели руками. Перечисляй спортивные снаряды.

– Конь, кольца, турник, брусья, мячик... – нет, не то…

– Всё, хватит, прекрати работать. Смотри на забутовку. Видишь разницу? Ответь, почему так выходит?

– Кажется, я не думал, что делал.

– В самую точку, малыш. Достаточно увидеть, как делается, всего один раз, а дальше нужно убрать всё, что тебе мешает это сделать. Вот мы сейчас и убрали все мысли, которые тебе мешали. Пробуй в том же духе, только теперь следи, как получается, со стороны. Как будто оцениваешь другого человека. Говори ему, что делать. Чтобы вышло лучше. Ну всё, поехали. Вслух-то зачем? Назовут сумасшедшим, что делать тогда будешь?

Старательный парень, может, и выйдет толк.

Не выйдет. Испугается и уйдёт со стройки. Чего испугается? Кирпичи сыплются – страшно. Поддон над нами треснул, и стропа соскользнула.

Что маячит над нами сейчас? Тень от поддона проплывает мимо. Сейчас будет плохо.

– Павел, дай руку. Прыгай отсюда и беги туда. Быстро как можешь. Давай, мальчик, не стой столбом.

Треск сверху, даже смотреть не буду. Сейчас толкну его подальше. Вот так, лети Павлик, лети. Не быть тебе каменщиком. Кирпичи повалились дождём. Так медленно падают. Отойти в сторону, на стену – некуда больше. Кирпичный дождь движется на меня – хуже некуда. Сейчас снесёт со стены, а там пять этажей, пять с половиной. Можно выжить, если захочу. Да, можно. Хочу – есть для чего жить. Готовиться некогда, милая помоги. Всё – кирпичи бьют по телу, и меня отбрасывает наружу.

 

Что там внизу? Упаду прямо… Место чистое – хорошо... Четвёртый этаж, как медленно уходит! Кирпичи летят рядом – плохо... могут убить позже... Третий – ещё медленней... Всё правильно. Надо ещё уменьшить скорость. Это несложно, уже медленней... Коснусь ногами – и колесом через бок, как смогу... Всё, готовься, сейчас…

Лежу удачно, как планировал. Дышать не могу пока – отбил всё. Время длится дальше медленно. Падают кирпичи – плохо, бьют по ногам. Не чувствую боли... Вздохнуть, а-а-а…. Всё, живо спать... Всё равно доползу к теб-е-е...

 

Привычная обстановка, запахи, звуки – всё знакомо. Вот почему, спрашивается, все медсёстры так притягивают внимание? Уровень понизился, вот и притягивают. Глаза-то на уровне, так скажем, на уровне бёдер. Бывают моменты, когда сестричка наклонится над тобой, ну тогда не только табличка с именем в глаза бросается. Как там её зовут? Ага – Любовь... Любо Люба Любовь. Просто и лаконично – сестра Любушка.

– Сестричка красавица, скажи-ка, родная. Как меня заштопали?

– Прыткий, касатик. Только глаза открыл, а уже интересуется.

– Как же нам болезным без интересу-то? Красивые ножки – лёгкие укольчики. Раз-два, и ты здоровенький.

– И не надейся, касатик. Полгода с тобой не расстанемся. Ты же весь поломанный. Ходить будешь ли, не знаю.

– Ошибочка у вас вышла сестричка. Два месяца даю костяшкам срастись. Так что сбегу я от вас очень скоро – дела у меня срочные.

– Ишь, расхрабрился. За два месяца тебе даже из реанимации не выйти, а ты о выписке. Дай-ка я тебе капельницу заменю.

Ну ладно, пофлиртовал – и хватит. Действительно ведь некогда. Тело вон, всё как один большой синяк, болью пульсирует всё сразу. Нет, мне здесь загорать не пристало. Гипсы гипсами, а лечиться самому требуется. Начнём, пожалуй, с диагностики.

– Сестричка, попросить тебя хочу. Только не спорь, пожалуйста. Возьми лучше мою карту и слушай, что говорить стану. Если ошибусь, то поправь. Не часто тебя подобными играми развлекают?

– Зачем тебе это? Я тебе и так всё прочту. Сейчас принесу, подожди немного... Ну вот, слушай.

– Э, нет, сестричка, это ты слушай. Мы сейчас не в игры играть собираемся, лечится пора. Так что извольте исполнять инструкции доктура.

– Больно ты прыткий для реанимации. Вчера только, ого – с пятого этажа свалился. Касатик, ты же сейчас в коме должен быть. Что же это?

– Ну-ну, тихо, родная – успокойся. А то ведь бегать за собой заставишь. Проблематично мне нынче в галоп-то по коридорам. Никого звать не нужно, успокойся. Ну вот и ладушки. Я сейчас глаза закрою, а ты слушай, хорошо? Всё Любушка-голубушка, поехали.

 

Ушла сестричка, кажется подружились. Многовато переломов вышло. В карте, пожалуй, только половина описана. А что удивляться, внимание только на самое серьёзное обращают. Лишь бы выжил пациент. Вот и мне диагноз поставили пока очень уж примерный – «пациент скорее жив, чем мёртв, – разместить его в реанимации». Придётся опровергнуть такую постановку вопроса. В принципе обследование прошло успешно. Пока смотрел повреждения, удалось с мягкими тканями поработать. Самочувствие улучшается. Отдохну только малость, и к вечеру надо опять повторить процедуру. К ночи надо задание организму сформировать. Чтобы ночь эффективной была. Завтра займусь костными тканями.

Наработал же практику, блин горелый. Вот куда, спрашивается, помчался? Пришла к тебе милая, всё тебе, дурень, рассказала. А ты что? Вместо того чтобы сон с жизнью связать, слюни распустил – и в работу, как в омут с головой. Сбежал в работу. Конечно, думать-то сложнее. Ну вот теперь есть и время, и над чем думать добавилось. «Негров» работа любит, только работа эта дурная, которая по второму кругу. Исправлять упущенное всегда сложнее. Ну всё, всё, а то боль усилится. Нечего над собой измываться.

...Всё вроде идёт по плану. Два месяца на исходе. Любушка молодчина, каждый день меня возит в тренажёрный зал. Сегодня первый раз самостоятельно прошёл несколько шагов. Аппарат Елизарова раньше времени снимать не хотели. Говорят – «снимки снимками, а сроки мол для того и существуют, чтобы их соблюдать». Что тут скажешь – снял сам. Хирург ругался, грозно так, а я смотрю – у него глаза с подщуром, совсем о другом говорят. Ну и я что, глупый что ли? Виноватился как мог. Я ему даже заявление накатал о самовольных действиях своих. Взял «батя» заявление в руку, нарисовал им в воздухе какую-то фигуренцию и ушёл, так ничего и не сказав.

Я потом нашёл заявление в мусорной корзине. Вернее, наша техничка принесла вместе с ведёрком и, ничего не говоря, поставила его рядом с кроватью. Странная клиника: говорить совсем не желают люди. Для бумаг здесь пластмассовые ведёрки используют. Вот в нём-то и торчит заявление, всё разрисованное. Когда развернул, то чуть с коляски своей не упал. Я теперь его буду хранить как произведение шаржевого искусства. На обоих сторонах человечков разных нарисовано – много в общем. Типа палка, палка, огуречик, получился человечек. Вот в этих схематичных человечках вся больничная жизнь нарисована.

Не зря ценится чувство юмора у хирургической братии. Уже из соседних палат люди приходят посмотреть на этот шедевр. Как ещё до нашего «бати» не дошло, прямо не знаю. Меня в кресло-каталку посадил и летать отправил. Крылышки у кресла нарисовал как у херувима. Вот в таком-то виде я вокруг Любушки волчком увиваюсь. А у неё глаза завязаны и сама вроде статуи свободы. В одной руке сердце держит, а в другой утку. Так вот из этой утки мой след и тянется. Да, конечно, сильно я к ней привязался. И вот что интересно, ведь ни одного конфликтика не произошло, ни одной зацепочки, ни одно словечко душу не царапнуло. Я уж и забыл, что такое бывает между людьми.

Осень на дворе, ранняя осень. Листья летят меж дождей в сентябре. Смотришь в окошко, плачешь немножко, и на душе у тебя хорошо.

– Красиво на улице. Хочешь прогуляться? Нас отпустили ненадолго.

– Сейчас у коляски спрошу. Вдруг ей не захочется на улице поребрики обивать. Возьмёт и выбросит меня посреди улицы. Привет, Любушка. Как это тебе удалось «батю» уломать?

– Не знаю. Просто спросила. Он вообще у нас... Одним словом, «батя». Я тебе одежду принесла. На вот, держи.

– Откуда дровишки?

– Брат дал. Он тебя знает. Спрашивал о твоём здоровье. Переживает сильно. Ведь это он краном управлял, когда на тебя… Ну, в общем, когда с тобой несчастье случилось. Ты его знать должен. Его Игорем зовут. Он мне хоть и не родной братик, но мы все, кого мама из детского дома брала, все как одна семья.

– Так значит, приютила тебя мама «врага моего». И как зовут нашу маму народную?

– Милый, ты расстроился? Я не хотела тебя обижать. А Игорёша хороший, поверь. Так вышло. Ну что тут скажешь? Ты почему плачешь, милый? Я не могу на это смотреть. Улыбаешься и плачешь, так не бывает. Что с тобой? Тебе очень плохо, да?

– Обними меня, Любушка. Сильнее обними, родная. Ты не переживай, это я от счастья плачу. Так бывает, когда долго ждёшь. Ждёшь, и вот – находишь. Радость и слёзы свободы. Да, милая, так бывает.

Утри слёзы, родная, мы теперь вместе. И с мамой меня познакомить придётся. Должен же я знать, к кому сватов засылать.

Ох, и сырости мы развели с тобой! Всё, хватит. Вот так мы тебе сейчас слёзки вытрем, погладим по головке и отправим одеваться на улицу. Ветер осенний, оденься потеплее. Иди-иди, теперь я от тебя точно никуда не денусь, даже если гнать будешь, всё равно рядом буду ошиваться. И никогда тебе от меня не избавиться. Умирать буду, а к тебе всё равно приползу. Так и знай, моя Ко-оро-оле-ева.

Дух верного одиночества

 

Последние лучи ласкают мою каменную плоть. Мои глаза смотрят на закат, ловя последний бархат прикосновений. Как всегда не могу удержаться и лечу следом, держась за последний отблеск убегающего солнца. Тщетно пытаться удержать уходящее мгновение. За ним всегда следует следующее, не менее прекрасное. Прощай луч, птица невозможного счастья. Вернусь назад, в свою каменную ночную обитель.

* * *

Ночь, ночь, ночь

на пороге стоит.

День, день, день

в след за ночью бежит.

Стих, стих, стих

неудачный такой.

Я, я, я

в этой ночи чужой.

Дай мне право сказать,

дай мне право излиться.

Дай мне право страдать,

как терзаюся я.

Дай мне право простить,

но не право проститься.

Душу мне не отдай,

но отдай мне себя.

 

Пусть так и будет. Привязался я к тебе, гора. Стоит только тебя покинуть и каждый твой... нет, мой камушек кричит и зовёт меня к себе. Как не уважить деток малых? Куда же я денусь с насиженного гнезда? А детки когда-нибудь сами вырастут. Приобретут своё собственное осознание бытия. Не всё же им за холостяцкую душу держаться. Когда вот только это время настанет? Думаю, ой как не скоро. А вот сколько мне быть привязанным к месту моего существования – спросить не у кого. Вернулся – и гора успокоилась всем своим монолитом, и опять я один-одинёшенек.

* * *

Опять я один на один,

Уходят отжитые строки,

Опять от судьбы нету проку,

Опять я обличьем судим.

Разруха-старуха, ты снова

Подводишь пустые глазницы.

Не слышишь ты слов – мы не птицы,

Мы люди земного покрова.

Опять ты рассержен тоскою,

Ты ищешь знакомое средство

Уйти с головою, забыться,

Пройдя через пропасть к покою.

 

На что мне раскрывать судьбу пустых страниц

Перед магически пустым листом?

На что мне знать судьбу повет и месть цариц,

Когда бываешь ты судьбою, дом?

Не в те края – не в те,

Не ведая узор волшебных спиц.

 

Мерли-и-и-н, лихорадка тебе в печень! Сумел всё-таки приблизить конец моего детища. Какое же было королевство, какая чистая сказка на общем фоне беспробудного убожества! Знаю, что не виноват, знаю, что всё и без твоего участия обречено было развалиться. Сейчас только и понимаю, а тогда и знать не мог. Смирения не было, ждать не было сил – лихорадка меня возьми вместе с тобой. Слышишь, Мерлин? За то и сижу здесь в полном одиночестве. Оно, конечно, верно: ответственность принятую изжить надо. Чай, не из песочка замки строили. Поторопились, людское счастье приближая. Как будто ты сам, о, великий, не потакал мне в желаниях моих, не подгонял мою восторженную наивность? За то тебе твоя собственная судьба. И Бог тебе в помощь её избыть сполна! Где ты сейчас, мне не ведомо. Пусть Бог тебя простит, за желание править нашей неосмысленностью. Я же тебя прощаю сейчас.

* * *

Смотришь взглядом – видишь, рядом кто стоит усердным стадом,
Кто несёт в себе сомненье, кто безумен в услуженье,
Возвратилось-возверсталось, власть ума перестаралась.
Смысла нет и нет предтечья, логика несёт увечье.

Сам бы рад перестараться, да не вышло это, братцы.
Совесть мучает, нет мочи, угрызенье съело очи.
Взберенди мою отраду, дай мне силы – волю ста