С. Хантингтон. Кто мы. М. : «издательство транзиткнига», 2004, перевод с английского. Анализ книги.

На протяжении всей своей выдающейся научной карьеры Сэмюэль Хантингтон демонстрирует неуклонную приверженность реализму. Неприязнь к сентиментальности явно отличает его самую известную книгу 'Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка' (Clash of Civilizations and the Remaking of World Order), отрывок из которой, еще до публикации самого труда в 1996 г., появился в виде статьи в этом журнале. Подобный же подход характерен и для его исследований, связанных с внутренней политикой США. Героями 'Солдата и государства' (The Soldier and the State), книги об отношениях между военными и гражданскими властями, вышедшей в 1964 г., стали 'неогамильтоновцы' вроде госсекретаря Элайю Рута (Elihu Root) и военно-морского стратега Альфреда Тэйера Мэхэна (Alfred Thayer Mahan) - представителей, по его выражению, 'первой важной социальной группы Америки, чья политическая философия более или менее осознанно заимствовала и воспринимала элементы профессиональной военной этики'. В другой книге - 'Американская политическая жизнь. Перспектива дисгармонии' (American Policy: The Promise of Disharmony') (1981 г.) - Хантингтон выделяет четыре периода господства 'идейных страстей' в американской истории: революционную эпоху, периоды 'джексонианства' и 'прогрессивизма', а также 1960е гг. В эти периоды, утверждает он, нереальные ожидания американцев, связанные с нравственным совершенством, вынуждали лидеров страны к неправильным действиям. На протяжении своей профессиональной карьеры Хантингтон отвергал идеологию, отдавая предпочтение приземленному прагматизму, что вызывало протесты критиков, в основном из левого лагеря, обвиняющих его в холодном моральном равнодушии и попустительстве правящим классам.Тема иммиграции, пожалуй, как никакая другая, подходит для хантингтоновского реалистичного анализа. После принятия Закона об иммиграции 1965 г., предусматривавшего фактическую отмену квот на иммиграцию из Европы, Соединенные Штаты пережили одну из крупнейших волн миграции из-за рубежа с момента своего основания; сегодня люди с небелым цветом кожи, для которых английский не является родным языком, составляют больший процент населения США, чем когда-либо в истории страны. И хотя некоторые авторы относятся к этим радикальным переменам с панглоссовским оптимизмом, от вызванных ими трудностей голова идет кругом: такие проблемы, как двуязычие, двойное гражданство, религиозное и культурное разнообразие, ставят перед американской культурой и политикой все более сложные задачи. Если Соединенные Штаты попытаются перекрыть иммиграционный поток, они рискуют нарушить собственное обещание дать свободу угнетенным. Если же они примут всех, кто желает поселиться в США, то рискуют утратить своеобразные американские идеалы - среди прочего, и приоритет свободы и равных возможностей над всем остальным.Кто мы?' - новая книга Хантингтона на эту тему - содержит немало примеров ясности мышления, характерного для его прошлых работ. Он справедливо указывает на отличия иммиграции из Мексики после 1965 г. от предыдущих волн: страна, откуда прибывают мигранты, находится совсем рядом, в количественном отношении их гораздо больше, в районах, где предпочитают селиться иммигранты, уже существуют многочисленные общины американцев мексиканского происхождения, кроме того, признаков спада этой иммиграционной волны не наблюдается. Кроме того, он подвергает жесткому анализу последствия компромиссов, связанных с процессом иммиграции, утверждая, в частности, что двуязычие может стать препятствием на пути мигрантов к успеху, а двойное гражданство - решение весьма проблематичное, учитывая, как мало американцев выполняют даже обязанности, связанные с гражданством своей собственной страны. К тому же Хантингтон убедительно показывает, что рядовые американцы отличаются большим национализмом, чем либеральные элиты: если бы сегодня проводился референдум по этому вопросу, большинство населения поддержало бы строгое и эффективное соблюдение принципа нерушимости границ и введение жестких критериев при предоставлении американского гражданства. В анализе Хантингтона нет места бойким политкорректным разглагольствованиям - уже за это читатели должны быть ему благодарны.В то же время 'Кто мы?' существенным, зачастую весьма тревожным образом, отличается от предыдущих трудов Хантингтона. Реализм, характерный для большинства его книг, исчез без следа: 'Кто мы?' полна той самой страсти к морализированию - порой граничащей с истерией - что вызывала у Хантингтона такое беспокойство в 'Американской политической жизни'. В отличие от выдержанного в уважительном тоне 'Солдата и государства', в этой книге он пишет об американских элитах с уничижительным презрением, и восхваляет проницательность тех самых простых американцев, которых он ранее изображал в качестве приверженцев безнадежных нравственных 'крестовых походов'. Он отбрасывает реалистический подход к американской истории ради романтической ностальгии по англо-протестантской культуре. Мало того, книга проникнута фатализмом: Хантингтон называет себя 'патриотом... глубоко озабоченным единством и мощью родины, основанным на свободе, равенстве, праве и правах личности', но представляет Соединенные Штаты как страну, абсолютно бессильную в борьбе с иммиграцией, как будто ее идентичность чересчур хрупка, чтобы уцелеть перед лицом новых вызовов. 1960е годы и их последствия всегда глубоко беспокоили Хантингтона, однако в предыдущих книгах ему удавалось сохранять самообладание. Иммиграция задела его за живое куда сильнее, чем поколение 'детей цветов' и маршей протеста. Если бы не сноски, автором 'Кто мы?' вполне мог бы быть Патрик Бьюкенен (Patrick Buchanan) [американский публицист и политик, проповедующий популистские и националистические взгляды - прим. перев.].Хантингтон верит в существование 'базовой' американской идентичности, определяемой 'сектантским' англо-протестантизмом. В прошлом все иммигранты (первые американцы, подчеркивает он, были не иммигрантами, а поселенцами) были готовы воспринять эту идентичность. Однако многие из тех, кто прибывает в страну сегодня, утверждает Хантингтон, отказываются разделить американскую культурную идентичность, и даже осуждают ее как нечто преступное. Он предупреждает: если Соединенные Штаты не сумеют настоять на том, чтобы они ее приняли - а это маловероятно, учитывая глобальные приоритеты деловых кругов и фантазии либеральных элит о 'многокультурности' - 'Соединенные Штаты Америки ждет та же судьба, что постигла Спарту, Рим и другие сообщества, создававшиеся людьми'.Однако все эти предположения преувеличены. Если мы подвергнем их беспристрастному анализу в духе самого Хантингтона, то картина будет выглядеть куда оптимистичнее: Соединенные Штаты в состоянии не только пережить иммиграцию, но и добиться процветания благодаря ей.Во-первых, утверждение, что американскую идентичность определяет сектантский англо-протестантизм, является неверным. Две церкви, сыгравшие наиболее видную роль при создании Соединенных Штатов, можно назвать официальными, а отнюдь не сектантскими: в Вирджинии официальный статус, под именем епископальной, приобрела англиканская церковь, а пресвитерианство являлось государственной конфессией в Шотландии. Правда, пуританство, утвердившееся в Массачусетсе, в Англии действительно являлось раскольнической сектой. С другой стороны, в Нью-Йорке и Нью-Джерси преобладали голландские поселенцы; в Мэриленде большим влиянием пользовались католики; колонию Род-Айленд основали баптисты (многие из которых имели британские корни, но являлись последователями секты, возникшей в Германии); а в Пенсильвании немалую часть населения составляли немцы и британцы-квакеры.Утверждение о существовании единой 'англо-протестанской культуры' игнорирует и тот факт, что протестанты яростно спорили и спорят между собой, о том, что же собой представляет понятие культуры. Протестанты-раскольники, не игравшие заметной роли при создании Америки, стали движущей силой Второго великого пробуждения в 1820х-1830х гг. Однако при этом они восстали против ортодоксальной веры традиционных кальвинистских церквей. Они отвергали идею о том, что спасение находится исключительно в руках непостоянного и капризного Господа - как противоречащую всем принципам американского демократического индивидуализма - отдавая предпочтение арминианству: учению, гласившему, что сам человек тоже играет роль в собственном спасении. На самом деле, такого явления как протестантская религия, просто не существует: есть немало протестантских сект, исповедующих диаметрально противоположные идеи обо всем - от авторитета Библии до роли богослужения. Если идентичность определяется религией, то у Соединенных Штатов должна быть не одна идентичность, а много - ведь в стране существовало столько религий. Хантингтону все это хорошо известно; он обладает впечатляющими познаниями в области американской религиозной истории. Вот только в своей аргументации он их почему-то не учитывает.Действительно, в девятнадцатом и начале двадцатого века иммигранты из непротестантских стран восприняли многие аспекты протестантской веры: все религии Америки, включая католичество и иудаизм, в конечном итоге приобрели конгрегационалистский характер. Но Хантингтон недооценивает степень влияния иммигрантов на американскую культуру даже в процессе ассимиляции. Уже ко второй половине девятнадцатого века крупнейшей христианской конфессией на территории Соединенных Штатов стал католицизм, и его специфическая этика радикальным образом повлияла на американский образ жизни: от празднования Пасхи до посещения школы, занятий спортом и внешней политики. Американские евреи адаптировали свою веру к американской культуре, но главное воплощение этой культуры - кинематограф - с первых дней испытал определяющее влияние характерной еврейской сентиментальности.

Мнение Хантингтона о том, что эмигранты последних волн проявляют большую враждебность к американской ассимиляционной традиции, чем их предшественники, также ошибочно. Он приводит данные о том, что мексиканцы - крупнейшая иммигрантская община - отличаются более низким уровнем образования по сравнению с остальными, реже подают прошения об американском гражданстве и вступают в межнациональные браки. Однако, вопреки распространенному мнению, американцы мексиканского происхождения овладевают английским не хуже, чем иммигранты из предыдущих волн, а с точки зрения как минимум одного важного критерия ассимиляции - обращения в протестантизм евангелического толка - судя, по всему, идут впереди всех иммигрантских групп, за исключением корейцев. Утверждения Хантингтона, что иммиграция мексиканцев приведет к 'демографической реконкисте территорий, которые американцы отняли у Мексики силой в 1830х - 1840х гг.', и что иммигранты могут попытаться воссоединить юго-западные штаты США с Мексикой, не только носят подстрекательский характер, но и не соответствуют фактам.Лишь один из тезисов Хантингтона выдерживает эмпирическую проверку действительностью: простые американцы на самом деле отличаются большим патриотизмом и национализмом, чем либеральные элиты. Этот вывод, однако, подрывает аргументы Хантингтона о значении англо-протестантской культуры.С одной стороны, Хантингтон считает, что в последнее время в страну прибыло слишком много иммигрантов, а с другой - что обычные американцы более патриотичны, чем представители элиты. Эти два тезиса противоречат друг другу: при такой большой доле иммигрантов патриотически настроенная масса простых американцев не может не включать большого числа этих самых иммигрантов.Это подтверждают и данные, которые приводит сам Хантингтон. 81% белых жителей США неиспанского происхождения утверждают, что готовы сражаться за свою страну; для иммигрантов аналогичная цифра составляет 75% - разница не так уж и велика. Данные другого опроса, на которые он ссылается, вообще говорят, что родители испанского происхождения чаще, чем белые, соглашаются с утверждением о том, что 'Соединенные Штаты - лучше большинства других стран мира'). Из 525 американских солдат, погибших в Ираке на начало февраля 2004 г., четверо носили фамилию Перес (их звали Гектор, Джоэл, Хосе и Вильфредо). По моим приблизительным подсчетам, 64 человека из этих 525 носили испанские фамилии. Получается 12% от общего числа, что точно соответствует доле жителей испанского происхождения в населении США. Один из погибших - сирота Хосе Гутьеррес - прибыл в Соединенные Штаты в возрасте 14 лет, добираясь туда на поездах, пешком, на автобусах: посмертно правительство присвоило ему американское гражданство. Как и бесчисленное множество его предшественников-иммигрантов, он доказал, что ассимилировался в наше общество, тем, что погиб за страну, куда ему с таким трудом удалось попасть. Более того, люди, иммигрировавшие в США в последние годы, проявляют в отношении новой родины больший патриотизм, чем британцы-потомки иммигрантов в отношении Великобритании, французы - в отношении Франции, или немцы - в отношении Германии. Другие страны были бы в восторге, если бы к ним прибывали иммигранты, в такой же степени настроенные в пользу ассимиляции.Утверждения Хантингтона о значении англо-протестантской культуры опровергаются и эмпирическим фактом, что элиты проявляют меньше национализма, чем простые американцы. Глобально ориентированные бизнесмены и ученые-приверженцы культурного разнообразия, действительно зачастую относятся к старомодному патриотизму с космополитичным пренебрежением. Но именно в этих группах непропорционально велика доля англо-протестантов, чью культуру Хантингтон превозносит до небес. Самый непримиримый противник войны среди главных кандидатов в президенты от демократической партии в 2004 г. - Говард Дин (Howard Dean) - имеет безупречное происхождение из разряда 'wasp' [wasp - английская аббревиатура от 'белый протестант англо-саксонского происхождения': критерий расово-религиозной чистоты с точки зрения американских националистов - прим. перев.]. В Бостоне, где живет Хантингтон, полным-полно потомков пуритан, которые голосуют за Ральфа Нэйдера (Ralph Nader) [американский политик левых убеждений, активист движения за права потребителей - прим. перев.], предпочитают французское вино, знают иностранные языки, и никогда, или почти никогда, не посылают своих детей на смерть в далекие страны вроде Ирака.К счастью, настаивая на важности ассимиляции, не обязательно защищать некую базовую культуру: сойдет и 'базовая' идеология. Национальная культура - это образ жизни, определяемый какой-то одной этнической группой или расой, требующей, чтобы все остальные адаптировались к нему. Но национальная идеология - просто набор тезисов о том, какими должны быть Соединенные Штаты - а потому она открыта для всех, независимо от веры, этнического или расового происхождения. Идейная идентичность является центральным элементом величия Соединенных Штатов: она позволяла стране 'подзаряжать батареи' за счет привлечения новых групп иммигрантов в моменты, когда англо-протестантские культурные элиты склонялись в сторону реакционных 'оборонческих' взглядов. Возможно, самым наглядным примером подобной культурной реакции является книга Мэдисона Гранта (Madison Grant) 'Конец великой расы' (The Passing of the Great Race), опубликованная в 1916 г., ставившая псевдонаучные методы и приемы нагнетания истерии на службу 'нативистскому' движению [движению, направленному против 'размывания' национальной культуры и утверждающему превосходство коренных жителей страны над иммигрантами. В некоторых штатах США получило распространение в годы первой мировой войны- прим. перев.], которым мало кто из нынешних американцев станет гордиться.Если бы в книге Хантингтона внимание сосредоточивалось на кризисе американской идеологии в результате иммиграции последних лет, автор смог бы пойти дальше, и рассмотреть конкретные шаги, необходимые для ее сохранения. Но что можно сделать для укрепления культуры, охваченной кризисом? По словам Хантингтона, он выдвигает 'аргументы в пользу важности англо-протестантской культуры, а не людей англо-протестантского происхождения'. Культура, отмечает он, может меняться и меняется, так что нет ничего неразумного в том, чтобы предлагать людям адаптировать свои культурные ценности к тем, что существуют в данной стране с момента ее основания. Тем не менее, Хантингтон не высказывает никаких предложений о том, как именно это сделать, возможно из-за того, что отдельный человек здесь практически бессилен.Конечно, он прав: культура действительно меняется. Однако это происходит в течение длительного времени и в результате коллективных действий, а не по инициативе одного человека. Новоприбывший иммигрант может немедленно усвоить американскую идеологию, но с точки зрения американской культуры единственное, что он способен сделать - это положить начало процессу, плодами которого смогут насладиться в лучшем случае его внуки (да и то только в том случае, если одновременно с ним это будет делать большинство других иммигрантов).Поскольку сопротивляемость культуры выше, чем у идеологии, Хантингтон завершает книгу на безысходно пессимистической ноте. Отдадим ему должное: он избегает расистских псевдонаучных тезисов в духе 'Конца великой расы'. Однако, к сожалению, он не сумел избежать нативизма, характерного для этой книги. 'Среди представителей космополитических элит понятие 'нативизм' приобрело характер бранного слова', пишет Хантингтон. Но, по его мнению, нативизм нельзя отдавать на откуп экстремистам-'ополченцам' или 'Ку-клукс-клану': эту теорию должны воспринять те, кто опасается, что иммигрантское меньшинство в стране постепенно превращается в большинство. Подводя итог своим главным тезисам, Хантингтон делает вывод: 'нативистские движения белых являются возможной и неизбежной реакцией на подобные тенденции, а в ситуациях экономического спада и затруднений их возникновение представляется весьма вероятным'. В глаза сразу бросается слово 'неизбежная'. Называть какое-то явление возможным или вероятным - значит делать прогноз; называть же это явление неизбежным - значит поддерживать его.Иммиграция ставит перед нами бесконечное множество дилемм, и нам не дано знать, воспримут ли сегодняшние иммигранты американскую идеологию так же успешно, как их предшественники. Но, настаивая на идейной, а не культурной ассимиляции, мы, по крайней мере, даем им шанс, в чем они несомненно нуждаются. Среди простых американцев ширится оппозиция в отношении иммиграции, и, если судить по примеру Хантингтона, она растет и в научных кругах. Бездумный и бессодержательный культурный релятивизм, не предъявляющий никаких требований к тем, кто решил обрести новую родину в Соединенных Штатах, только вредит делу идейной ассимиляции. Единственное, что необходимо для 'прокладки курса' в этих бурных водах - это политическая воля, но в этом отношении книга Хантингтона разочаровывает больше всегоВ своих прошлых трудах Хантингтон с необыкновенной проницательностью исследовал случаи, когда элитам не хватало политической воли, чтобы избавиться от массовых иллюзий и действовать, руководствуясь национальными интересами. В 'Кто мы?' твердый сторонник политической воли сам превращается в популиста, утверждая, что 'защитный инстинкт' простых американцев разумнее оторванного от народа элитарного космополитизма. В 'Солдате и государстве' и 'Американской политической жизни' он говорил правильные вещи, а в 'Кто мы?' - ошибается. Простые американцы вряд ли станут такими нативистами, как опасается Хантингтон. Но даже если и станут, иммиграция это факт, и от нее никуда не денешься. Реалисту следовало бы призвать лидеров Америки к поиску разумного подхода к этому явлению.