Легенда о некоем покаявшемся старце, или седина в бороду, а Бес в ребро

 

Посвящается редакции "Куриного эха"

 

Жил да был себе издатель

И журналов и газет.

Помогал ему создатель

Много, много лет.

 

Дарованьем и трудами

(Не своими, а других)

Слыл он меж откупщиками

Из передовых.

 

Сам с осанкой благородной,

В собственном большом дому

Собирал он ежегодно

С нищих денег тьму.

 

Злу он просто был грозою,

Прославлял одно добро…

Вдруг толкнися с сединою

Бес ему в ребро.

 

И, как Лермонтова Демон,

Старцу шепчет день и ночь…

(Кто-то видел, вкрался чем он,

Ну, его не гонят прочь!)

 

<< Бес >>

 

Ты мудрец, и сед твой волос, –

Не к лицу тебе мечты, –

Ты запой на новый голос…

 

<< Старец >>

 

Но скажи, кто ты?

 

<< Бес >>

 

Я журналов покровитель.

Без меня вы – прожились,

Вы без денег убедите ль?

 

<< Старец >>

в сторону

 

Дух гордыни, провались!

 

Громко

 

Гм! Не Лермонтова Демон,

Вижу, ты! Покойник был

(Хоть помянут будь не тем он)

Юношеский пыл.

Он-то мне Ледрю-Ролена

Некогда всучил…

 

<< Бес >>

в сторону

 

То-то не было полена -

Я бы проучил!

 

<< Старец >>

продолжая

 

Но теперь с Ледрю-Роленом

Баста! вышел весь!

Твой я, Демон, новым пленом

Я горжуся днесь!

 

Рек – и заключил издатель:

"Се настал прогресс:

И отступится создатель,

Так поможет бес!"

 

(1865)

 

В. И. АСТАШЕВУ

 

Посылаю поклон Веньямину.

На письмо твое должен сказать:

Не за картами гну теперь спину,

Как изволите вы полагать.

Отказавшись от милой цензуры,

Погубил я досуги свои, –

Сам читаю теперь корректуры

И мараю чужие статьи!

Побежал бы, как школьник из класса,

Я к тебе, позабывши журнал,

Но не знаю свободного часа

С той поры, как свободу узнал!..

 

Пусть цензуру мы сильно ругали,

Но при ней мы спокойно так спали,

На охоте бывать успевали

И немало в картишки играли!..

А теперь не такая пора:

Одолела пииту забота,

Позабыл я, что значит игра,

Позабыл я, что значит охота!-

Потому что Валуев сердит;

Потому что закон о печати

Запрещеньем журналу грозит,

Если слово обронишь некстати!

 

Впрочем, в пятницу буду я рад

До Любани с тобой прокатиться:

Глухари уж поют, говорят,

Да и вальдшнепу поволочиться,

Полагаю, приходит черед…

Сговоримся, – и завтра в поход!

 

Так и чудится: вальдшнеп уж тянет,

Величаво крылом шевеля,

А известно – как вальдшнеп потянет,

Так потянет и нас в лес, в поля!..

 

(7 апреля 1866)

 

ОСИПУ ИВАНОВИЧУ КОМИССАРОВУ

 

Не громка моя лира, в ней нет

Величавых, торжественных песен,

Но придет, народится поэт,

Вдохновеньем могуч и чудесен,

 

Он великую песню споет,

И героями песни той чудной

Будут: царь, что стезей многотрудной

Царство русское к счастью ведет;

 

Царь, покончивший рабские стоны,

вековую бесправность людей

И свободных сынов миллионы

Даровавший отчизне своей;

 

И крестьянин, кого возрастил

В недрах Руси народ православный,

Чтоб в себе – весь народ он явил

Охранителем жизни державной!

 

Сын народа! тебя я пою!

Будешь славен ты много и много…

Ты велик – как орудие бога,

Направлявшего руку твою!

 

(9 апреля 1866)

 

 

Чего же вы хотели б от меня,

Венчающие славой и позором

Меня. Я слабый человек,

Сын времени, скупого на героя.

Я сам себя героем не считаю.

По-моему, геройство – шутовство.

 

(1866)

 

 

Весь пыткой нравственной измятый,

Уже опять с своим пером,

Как землекоп с своей лопатой

Перед мучительным трудом, –

Он снова Музу призывает.

 

(1866(?))

 

 

Белый день был недолог,

Вечера длинней.

Крики перепелок

Реже и грустней.

Осень невидимкой

На землю сошла,

Сизо-серой дымкой

Небо облекла.

Солнце с утра канет

В тучи, как в нору.

Если и проглянет,

Смотришь: не к добру!

Словно как стыдливым

Золотым лучом

Пробежит по нивам,

Глядь: перед дождем!

Побежал проворно

Оживленный ключ

И ворчит задорно:

"Как-де я могуч!"

Весь день ветер дует,

По ночам дожди;

Пес работу чует:

Дупельшнепов жди.

 

(Между 1856 и 1866(?))

 

ЭПИТАФИЯ

 

Зимой играл в картишки

В уездном городишке,

А летом жил на воле,

Травил зайчишек груды

И умер пьяный в поле

От водки и простуды.

 

(1867(?))

 

ПРИТЧА

 

Прислушайте, братцы! Жил царь в старину,

Он царствовал бодро и смело.

Любя бескорыстно народ и страну,

Задумал он славное дело:

 

Он вместе с престолом наследовал храм,

Где царства святыни хранились;

Но храм был и тесен и ветх; по углам

Летучие мыши гнездились;

 

Сквозь треснувший пол прорастала полынь,

В нем многое сгнило, упало,

И места для многих народных святынь

Давно уже в нем не хватало…

 

И новый создать ему хочется храм,

Достойный народа и века,

Где б честь воздавалась и мудрым богам

И славным делам человека.

 

И сделался царь молчалив, нелюдим,

Надолго отрекся от света

И начал над планом великим своим

Работать в тиши кабинета.

 

И бог помогал ему – план поражал

Изяществом, стройной красою,

И царь приближенным его показал

И был возвеличен хвалою.

 

То правда, ввернули в хвалебную речь

Сидевшие тут староверы,

Что можно бы старого часть уберечь,

Что слишком широки размеры,

 

Но царь изменить не хотел ничего:

"За всё я один отвечаю!.."

И только что слухи о плане его

Прошли по обширному краю,

 

На каждую отрасль обширных работ

Нашлися способные люди

И двинулись дружной семьею в поход

С запасом рабочих орудий.

 

Давно они были согласны вполне

С царем, устроителем края,

Что новый палладиум нужен стране,

Что старый – руина гнилая.

 

И шли они с гордо поднятым челом,

Исполнены честного жара;

Их мускулы были развиты трудом

И лица черны от загара.

 

И вера сияла в очах их; горя

Ко славе отчизны любовью,

Они вдохновенному плану царя

Готовились жертвовать кровью!

 

Рабочие люди в столицу пришли,

Котомки свои развязали,

Иные у старого храма легли,

Иные присели – и ждали…

 

Но вот уже полдень – а их не зовут!

Безропотно ждут они снова,

Царь мимо проехал, вельможи идут -

А всё им ни слова, ни слова!

 

И вот уже скучно им праздно сидеть,

Привыкшим трудиться до поту,

И день уже начал приметно темнеть, –

Их всё не зовут на работу!

 

Увы! не дождутся они ничего!

Пришельцы царю полюбились,

Но их испугались вельможи его

И в ноги царю повалились:

 

"О царь! ты прославишься в поздних веках!

За что же ты нас обижаешь?

Давно уже преданность в наших сердцах

К особе своей ты читаешь.

 

А это пришельцы… Суровость их лиц

Пророчит недоброе что-то,

Их надо подальше держать от столиц,

У них на уме не работа!

 

Когда ты на площади ехал вчера

И мы за тобой поспешали,

Тебе они громко кричали: ура!

На нас же сурово взирали.

 

На площади Мира сегодня в ночи

Они совещалися шумно…

Строение храма ты нам поручи,

А им доверять – неразумно!.."

 

Волнуют царя и боязнь и печаль,

Он слушает с видом суровым:

И старых, испытанных слуг ему жаль,

И вера колеблется к новым…

 

И вышел указ… И за дело тогда

Взялись празднолюбцы и воры…

А люди, сгоравшие жаждой труда

И рвеньем, сдвигающим горы,

 

Связали пожитки свои – и пошли

Стыдом неудачи палимы,

И скорбь вавилонскую в сердце несли,

Ни с чем уходя, пилигримы,

 

И целая треть не вернулась домой:

Иные – в пути умирали,

Иные бродили по царству с сумой

И смуты в умах поселяли,

 

Иные скитались по чуждым странам,

Иные в столице остались

И зорко следили, как строился храм, –

И втайне царю удивлялись.

 

Строители храма не плану царя,

А собственным целям служили,

Они пожалели того алтаря,

Где жертвы богам приносили,

 

И многое, втайне ликуя, спасли,

Задавшись задачею трудной,

Они благотворную мысль низвели

До уровня ветоши скудной.

 

В основе труда подневольного их

Лежала рутина – не гений…

Зато было много эффектов пустых

И бьющих в глаза украшений…

 

Сплотившись в надменный и дружный кружок

Лишь тех отличая вниманьем,

Кто их заслонить перед троном не мог

Энергией, разумом, знаньем,

 

Они не внимали советам благим

Людей, понимающих дело,

Советы обидой казалися им.

Царю говорят они смело:

 

О царь, воспрети ты пустым крикунам

Язвить нас насмешливым словом!

Зане невозможно судить по частям

О целом, еще не готовом!.."

 

Указ роковой написали, прочли,

И царь утвердил его тут же,

Забыв поговорку своей же земли,

Что "ум хорошо, а два лучше!".

 

Но смело нарушил жестокий Закон

Один гражданин именитый.

Служил бескорыстно отечеству он

И был уже старец маститый.

 

Измлада он жизни умел не жалеть,

Не знал за собой укоризны

И детям внушал, что честней умереть,

Чем видеть бесславье отчизны;

 

По мужеству воин, по жизни монах

И сеятель правды суровой,

О "новом вине и о старых мехах"

Напомнив библейское слово,

 

Он истину резко раскрыл пред царем,

Но слуги царя не дремали,

Успев овладеть уже царским умом,

Улик они много собрали:

 

Отчизны врагом оказался старик -

Чужда ему преданность, вера!

И царь, пораженный избытком улик,

Казнил старика для примера!

 

И паника страха прошла по стране,

Всё головы долу склонило,

И строилось зданье в немой тишине,

Как будто копалась могила…

 

Леса убирают – убрали… и вот

"Готово!" – царю возвещают,

И царь по обширному храму идет,

Вельможи его провожают…

 

Но то ли пред ним, что когда-то в мечте

Очам его царским являлось

В такой поражающей ум красоте?

Что неба достойным казалось?

 

Над чем, напрягая взыскательный ум,

Он плакал, ликуя душою?

Нет! Это не плод его царственных дум!..

Царь грустно поник головою.

 

Ни в целом, ни в малой отдельной черте,

Увы! он не встретил отрады!

Но всё ж в несказанной своей доброте

Строителям роздал награды.

 

И тотчас им разойтись приказал,

А сам, перед капищем сидя,

О плане великом своем тосковал,

Его воплощенья не видя…

 

(20 июля 1869)

 

 

Сыны "народного бича",

С тех пор как мы себя сознали,

Жизнь как изгнанники влача,

По свету долго мы блуждали;

Не раз горючею слезой

И потом оросив дорогу,

На рубеже земли родной

Мы робко становили ногу;

Уж виден был домашний кров,

Мы сладкий отдых предвкушали,

Но снова нас грехи отцов

От милых мест нещадно гнали,

И зарыдав, мы дале шли

В пыли, в крови; скитались годы

И дань посильную несли

С надеждой на алтарь свободы.

И вот настал желанный час,

Свободу громко возвестивший,

И показалось нам, что с нас

Проклятье снял народ оживший;

И мы на родину пришли,

Где был весь род наш ненавидим,

Но там всё то же мы нашли -

Как прежде, мрак и голод видим.

Смутясь, потупили мы взор -

"Нет! час не пробил примиренья!"

И снова бродим мы с тех пор

Без родины и без прощенья!..

 

(1870)

 

КУЗНЕЦ

 

Памяти Н. А. Милютина

 

Чуть колыхнулось болото стоячее,

Ты ни минуты не спал.

Лишь не остыло б железо горячее,

Ты без оглядки ковал.

 

В чем погрешу и чего не доделаю,

Думал, – исправят потом.

Грубо ковал ты, но руку умелую

Видно доныне во всем.

 

С кем ты делился душевною повестью,

Тот тебя знает один.

Спи безмятежно, с покойною совестью,

Честный кузнец-гражданин!

 

Вел ты недаром борьбу многолетнюю

За угнетенный народ:

Слышал ты рабскою песню последнюю,

Видел свободы восход.

 

(Февраль 1872)

 

 

Внизу серебряник Чекалин

Свои изделья продает,

А наверху Земфира Пален,

Как милый розанчик, цветет.

 

(Апрель 1872)

 

Н. П. АЛЕКСАНДРОВОЙ

 

В твоем сердце, в минуты свободные,

Что в нем скрыто, хотел я прочесть.

Несомненно черты благородные

Русских женщин в душе твоей есть.

 

Юной прелестью ты так богата,

Чувства долга так много в тебе,

Что спокойно любимого брата

Я его представляю судьбе.

 

(Сентябрь 1872)

 

Е. О. ЛИХАЧЕВОЙ

 

Уезжая в страну равноправную,

Где живут без чиновной амбиции

И почти без надзора полиции, –

Там найдете природу вы славную.

 

Там подругу вы по сердцу встретите

И, как время пройдет, не заметите.

 

А поживши там время недолгое,

Вы вернетесь в отчизну прекрасную,

Где имеют правительство строгое

И природу несчастную.

 

Там Швейцарию, верно, вспомяните

И, как солнышко ярко засветится,

Собираться опять туда станете.

Дай бог всем нам там весело встретиться.

 

Пусть не кажется в этих стихах

Слабоумие вам удивительно,

Так как при здешних водах

Напряженье ума непользительно.

 

(Середина июня 1873)

 

 

Хотите знать, что я читал? Есть ода

У Пушкина, названье ей: Свобода.

Я рылся раз в заброшенном шкафу…

 

<1874>

 

П. А. ЕФРЕМОВУ

 

Взглянув чрез много, много лет

На неудачный сей портрет,

Скажи: изрядный был поэт,

Не хуже Фета и Щербины,

И вспомни времена "Складчины".

 

(18 марта 1874)

 

НА ПОКОСЕ

 

Из "Записной книжки"

 

Сын с отцом косили поле,

Дед траву сушил.

"Десять лет, как вы на воле,

Что же, братцы, хорошо ли?" -

Я у них спросил.

 

"Заживили поясницы", –

Отвечал отец.

"Кабы больше нам землицы, –

Молвил молодец, –

 

За царя бы я прилежно

Господа молил".

– "Неуежно, да улежно", –

Дедушка решил…

 

(5 августа 1874)