Рустидиону прощается его долг Ковчегу.

 

Однажды, возвращаясь вместе с Мастером- из убежища, мы увидели такую картину: у ворот Ковчега стоял Шамадам, размахивая клочком бумаги, а перед ним распростерся ниц какой-то человек. Мы услышали, как Шамадам гневно произнес: «Твои отсрочки истощают мое терпение. Я больше не могу потакать тебе. Плати сейчас же, или ты сгниешь в тюрьме».

Мы узнали того человека. Его звали Рустидион, он был одним из тех, кто арендовал землю Ковчега. Нищета сломила его, а годы довершили дело. Он умолял Старейшину отсрочить выплату процентов, так как недавно потерял единственного сына и корову, и все за одну неделю, а жену горе приковало к постели. Но сердце Шамадама нельзя было смягчить никакими просьбами.

Мастер подошел к Рустидиону и, взяв его за руку, произнес:

— Встань, мой Рустидион. Ты тоже олицетворенье Бога, а Божий Лик не должен кланяться теням.

Затем, повернувшись к Шамадаму, он продолжал:

— Покажи мне расписку.

Ко всеобщему удивлению, Шамадам, только что метавший громы и молнии, стал кроток, как ягненок. Он покорно протянул Мастеру бумагу. Мирдад взял ее и долго, пристально рассматривал. Шамадам же воззрился на него немигающим взглядом, ничего не говоря, как в оцепенении.

МИРДАД: Не тот, кто обладал богатством, построил наш Ковчег. И разве завещал тебе он деньги, чтоб в рост давать их? Разве завещал тебе имущество, которым можно торговать, иль земли, которые б ты мог сдавать внаем, тем самым наживая жир себе? Разве завещал тебе он пот и кровь твоих же братьев? А может, он завещал тебе тюрьму для тех, чей пот ты высушил до дна, чью кровь ты высосал до капли?

Ковчег, алтарь, и свет он завещал тебе — и боле ничего. Нетленным его телом стал Ковчег, бесстрашным сердцем — алтарь, а вера — светом, что не меркнет. Вот что он завещал тебе хранить нетронутым и чистым среди мира, который пляшет под дудку Смерти, который утопает в трясине несправедливости, лишь потому, что веру потерял он.

И чтоб заботы о насущном хлебе не отвлекали бы тебя от дел духовных, позволено тебе жить подаяньем прихожан. Со времени Ковчега основанья не испытали братья недостатка в одежде иль еде.

И как могло случиться! Благотворительность ты превратил в проклятие и для себя, и для всех тех, кто щедро подарки вам дарил. Ты их поработил дарами их же. Ты наказал их той же плетью, что для тебя они сплели. Раздел их догола, забрав одежду, что шили для тебя. Ты отнял хлеб, который пекли они тебе. Ты выстроил тюрьму из тех камней, что приносили они тебе. Ты изготовил гробы и хомуты из дерева того, что отдавали они тебе, чтобы согреться мог ты. Их собственные пот и кровь дал в долг им, теперь проценты с этого берешь.

Ведь что такое деньги, как не пот и кровь людей, обманом превращенные в монеты, с чьей помощью поработить людей возможно? И что же есть богатство, как не пот и кровь, которые собрал не проливавший ни того и ни другого, чтобы потом тиранить" тех, кто больше всех потел и крови лил?

О, горе им! Тем, кто спалил свой ум и сердце умертвил, а дни свои и ночи уничтожил накоплением богатства! Не ведают они, что накопили.

Пот проститутки, вора и убийцы, чахоточных и прокаженных, пот слепых, хромых, калек, крестьянина пот и его быка, пот пастуха, овцы его — все это и многое другое накопили.

Кровь сироты и жулика, кровь деспота и мученика, кровь нечестивца и святого, разбойника и жертвы, кровь палачей и тех, кого они казнят, кровь вымогателей, мошенников и тех, кто ими был обманут — все это и многое другое накопили.

О, горе им! О, горе им, торгующим людскими потом и кровью! Наступит час, когда свою назад попросят цену и пот, и кровь. Ужасна будет их цена, и страшны те будут кредиторы.

Давая в долг, потребовать проценты! Сия неблагодарность столь бесстыдна, что нету ей прощенья.

Что у тебя есть, что в долг давать ты можешь? И разве жизнь твоя не дарена тебе? И если б Бог за малые дары свои проценты назначал, чем расплатился б ты?

А этот мир? Он — общая казна, в которую и люди все, и вещи все отдают, что только ни имеют, чтоб поддержать друг друга

Разве соловей одалживает песню, ручей — журчание воды?

Разве дуб одалживает тень, а пальма — финики?

Разве овца, что шерсть тебе дает, взамен за это требует проценты?

Разве облака дождем торгуют, а Солнце продает тепло и свет?

И чем была бы твоя жизнь без этого всего и тысячи других вещей? И можно ли сравнить, кто вкладывает больше, а кто меньше в казну Земли?

И можешь ли ты, Шамадам, вклад подсчитать Рустидиона в казну Ковчега? И что же? Ты одолжишь ему его же вклад — возможно, незначительную часть — да и проценты за него назначишь? Или в тюрьму его отправишь и погибать оставишь там?

Каких процентов хочешь ты с Рустидиона? Да разве ты не видишь, как выгодно ему брать в долг? Какой же нужно платы тебе еще сверх сына погибшего, коровы мертвой, парализованной жены? Чего еще ты можешь требовать с него?

О Шамадам, протри глаза! Проснись же до того, как самому тебе платить сполна придется с процентами, а коль не сможешь, то попадешь в тюрьму и там сгниешь.

И вас, друзья мои, к тому же призываю. Протрите вы глаза, восстаньте ото сна!

Давайте, когда вы только можете, и все, что можете, но не взаймы, иначе все, что есть у вас, и даже ваша жизнь — все превратится в долг, который нужно немедля погасить, иль вы окажетесь несостоятельными и в долговую яму попадете.

Мастер снова посмотрел расписку. Он разорвал ее на мелкие куски и развеял их по ветру. Затем обратился к Химбалу, хранителю казны Ковчега, и сказал:

— Дай Рустидиону все необходимое, чтоб смог купить он две коровы, и чтоб заботиться он мог и о жене, и о себе до окончанья дней своих.

Рустидион, иди же с миром. Твой долг прощен. И сам ты никогда не становись ростовщиком. Ведь долг того, кто одолжил, намного больше и тяжелее, чем долг того, кто занял.

 

Глава 17

Шамадам пытается подкупить братьев,

Чтобы переманить их на свою сторону

В борьбе с Мирдадом.

 

Много еще гудел Ковчег, точно улей, обсуждая случай с Рустидионом. Майкайон, Микастер и Цамора горячо прославляли Мастера. Цамора говорил, что ему ненавистен сам вид денег, не то, что прикосновение к ним. Беннун и Абимар и одобряли, и не одобряли поступок Мастера. Химбал же открыто высказывал неодобрение, говоря о том, что в мире невозможно прожить, не имея денег, и что богатство — это награда Божья за бережливость и трудолюбие, а бедность — наказание за праздность и расточительность, и что кредиторы и должники будут существовать до скончания времен.

Шамадам же занимался восстановлением своего пошатнувшегося положения Старейшины. Однажды он призвал меня к себе и в уединении своей кельи говорил со мной.

Шамадалс Ты летописец Ковчега, к тому же ты сын бедняка У твоего отца нет земли, зато есть семеро детей и жена — восемь ртов, которые он должен кормить, помимо себя самого. Не записывай этот неприятный случай, дабы те, кто придут после нас, не насмехались над Шамадамом Отрекись от этого распутника Мирдада, и отец твой станет свободным землевладельцем, наполнит свои амбары зерном, а сундуки — золотом.

На что я ответил: «Бог позаботится о моем отце и семье лучше, чем Шамадам. А что касается Мирдада, то я обязан ему новыми знаниями и освобождением. Так что я скорее жизнь отдам, чем покину его. А записи я буду вести честно, отображая все, что видел и слышал».

Позже я узнал, что Шамадам делал подобные предложения каждому из братьев, но преуспел он иль нет, я не могу сказать. Однако стало заметно, что Химбал уже не так ревностно посещает наши собрания в Убежище.

 

Глава 18

Мирдад угадывает смерть отца Химбала

И обстоятельства, при которых он погиб.

Он говорит о смерти.

Время — величайший обманщик.

Колесо времени.

 

После того случая много раз воды сходили с гор, и много раз наполнялось море. И вот пришел день, когда Братья, за исключением Химбала, вновь собрались вокруг Мастера в Убежище.

Мастер рассказывал нам о Всеединой Воле. Вдруг он прервал речь свою и произнес:

— Химбал в беде. Он к нам бы обратился за помощью, но от стыда не может он сюда направить стопы. Так помоги ж ему ты, Абимар.

Абимар вскоре вернулся с Химбалом. Тот шел в слезах.

МИРДАД: Подойди ко мне, Химбал.

Ах, Химбал, Химбал! Смерть твоего отца снедает горем сердце тебе и превращает в слезы кровь. Что б делал ты, коль вся семья твоя погибла? Когда же все отцы и матери, все братья и все сестры отбудут в мир иной, и ты не сможешь дотронутся до них, увидеть их, тогда что делать будешь ты?

Химбал: Да, Мастер. Отец мой умер мучительною смертью. Вол, которого недавно он купил, вспорол ему живот и череп раздробил ему. Мне сообщили только что. Горе мне. Ах, горе мне.

МИРДАД: И умер он как раз тогда, когда, казалось бы, удача повернулась к нему лицом.

Химбал: Да, Мастер, это так. Истинно так.

МИРДАД: И смерть его терзает тебя еще и потому, что вол был куплен на деньги, что ты ему послал.

Химбал: Да, Мастер, это так. Истинно так. Кажется, ты знаешь обо всем.

МИРДАД. А деньги те были ценой любви твоей к Мирдаду.

Наронда: Химбал больше не мог говорить и разразился слезами.

МИРДАД: Отец не умер твой, Химбал. И форма, и тень его не умерли. На самом деле, умерло лишь ощущение твое той формы и той тени. Ведь бывают формы настолько тонкие, а тени столь прозрачные, что грубое людское око их вряд ли сможет различить.

Тень кедра, растущего в лесу, не та же, что тень кедра, в мачту превратившегося иль в колонну в храме, или подмостками для виселицы ставшего. На солнце кедр отбрасывает не ту же тень, что при луне, или при звездах, или на розовой заре.

И все же, кедр, как он ни изменился, все кедром остается, хотя все остальные кедры в лесу не признают его.

И гусеница сможет ли сестру узнать, когда она томится в коконе? А кокон шелковый поймет ли, что бабочка когда-то им была?

И семечко в земле узнать ли сможет родню свою, что колосится в поле?

А пар или вода морская смогут признать сестер и братьев в тех снегах, что горные вершины покрывают?

А может ли Земля узреть родную душу в том метеоре, что пронзает Космос, покуда не обрушится он с неба?

Узнает ли дуб в желуде себя?

Отец твой ныне пребывает в свете, и этот свет слепит глаза твои, и форма его ныне такова, что ты его не узнаешь, а потому считаешь, что твоего отца уж больше нет. Материальная Часть человека, где б ни была она, какую форму бы ни принимала, будет тень отбрасывать всегда, пока не растворится в свете Части Божественной.

Дерева кусок, будь он зеленой веткою сегодня, доскою — завтра, он деревом останется, а тень и форму он изменит лишь тогда, когда сгорит в огне. И человек все ж будет человеком, когда и жив, и мертв, покуда Бог не поглотит его, покуда не поймет он своего единства. Этого, однако, нельзя достичь за малый промежуток, достаточный лишь веки чтоб смежить, который люди жизнью называют.

Все Время — это время жизни.

Нет остановок и начал во Времени. И так же нет в нем и караван-сараев, где путник мог бы отдохнуть.

Время — непрерывность, перекрывающая сама себя. В нем задние ряды смыкаются с передними. Ничто не кончено и не прекращено во Времени, ничто не начато.

Время — колесо, вращаемое чувствами. Лишь ими установлен в Космосе круговорот.

Сезонов наблюдаете вы смену и мните — переменам все подвластно. И все же признаете вы, что сила, что начинает время года и его заканчивает — все одна и та же.

За ростом вновь последует упадок, и малодушно вы его концом зовете всего, что выросло. Но все же признаете, что сила, заставляющая нечто расти и разрушаться, не растет и не спадает.

И силу урагана с легким бризом сравнив, вы говорите: она больше. Но все же признаете вы, что тот, кто правит ветром, навевает бриз, сам никуда не носится, как буря, и не витает вместе с легким бризом.

Как легковерны вы! Как поддаетесь на, уловки ваших чувств. Куда же подевалось воображенье ваше? Ведь только с ним вы сможете увидеть, что перемены, в которых вы убеждены, — лишь ловкость рук, обман.

Как может ураган быстрее бриза быть? Не бриз ли даст начало урагану? И разве ураган в себе не носит бриз?

Вы, те, кто по земле шагает, как отмеряете вы расстоянье, которое прошли, шагами, милями? Гуляете ли вы или бежите, Земля несет вас скоростью своей. Ваша скорость равняется и скорости Земли. Но Землю ведь несут тела другие, и скорость ее та же, что у них.

Медлительность — начало быстроты, а быстрота несет медлительность на крыльях. Медлительность и быстрота неразделимы в любой момент, в любом Пространства месте.

Как судите, что рост есть рост, а угасанье — это угасанье, и что одно напротив есть другого? Ведь все, что на земле произрастает, сидит в разрушенном. Все разрушается лишь потому, что создается что-то.

Ведь вы растете, постоянно угасая, а разрушаетесь вы из-за роста.

И разве умерший живым не дарит почву? Разве живые не хранят в себе умерших?

Рост — разрушения дитя, а разрушенье — роста, Жизнь — Смерти мать, а Смерть есть матерь Жизни. В том истина, что все они едины в каждой точке Времени, Пространства. В том истина, что ваша радость жизни и роста настолько же глупа, сколь горе смерти, разрушенья.

И почему вы Осень временем зовете созреванья? Я говорю вам, зреет виноград зимой, хоть это дремлющий всего лишь сок, что видит сны в вине, и зреет он весной, когда нежнейшей изумрудной гроздью вдруг расцветет лоза, он зреет летом, когда, янтарным наливаясь соком, горит под поцелуем Солнца.

И коль в любом сезоне заключены другие три, то истина суть в том, что все они сливаются в одно в любой момент, в любом Пространства месте.

Обманщик — время, люди — простофили.

Как белка в колесе, сам Человек, придумавший круговорот Времен, так увлечен движеньем, что больше он не верит, что сам он вертит колесо, и не находит времени, чтоб ход Времен остановить.

Как кошка, что точильный лижет камень и верит в то, что кровь течет из камня, так Человек сам слизывает кровь с обода времен и поглощает плоть, разодранную спицами, и верит, что это кровь и плоть Времен.

И Космос колесо Времен вращает. На ободе его найдется все, что могут чувства воспринять, они не могут воспринять ничто в отрыве от Времени, Пространства. Потому все продолжает исчезать и появляться. То, что исчезает для одного — явится для другого. То, что один поднимет вверх — другой опустит вниз. То, что может казаться днем одному — другому будет ночью.

Едина дорога Жизни и Смерти на ободе Времен. Движение по кругу никогда не кончится, себя не исчерпает. И каждое движенье в мире есть движенье в круге.

И что же? Человеку никогда от круговерти не освободиться?

Освободится он! Ведь человек — наследник святой Божественной Свободы.

Пусть колесо вращается, но ось его статична.

Бог есть ось. Хоть все вращается вокруг него во времени, пространстве, все ж сам он всегда вне времени и вне пространства, в покое пребывает. Хоть все создано его единым Словом, все ж Слово это — вне времени и вне пространства, так же, как и Он.

Где ось — там и покой. Где обод — беспокойство. Что выберите вы?

Говорю вам, переместитесь с обода вы колеса Времен туда, где ось его, освободите себя от тошноты вращенья. Пусть Время вертится вокруг вас, но вы же не вращайтесь вместе с ним.

 

Глава 19

Логика и вера.