Сборник Н. В. Гоголя «вечера на хуторе близ диканьки». Проблема народности.

Романтизм «Вечеров» жизнен, своеобразно «объективен». Гоголь поэтизирует ценности, действительно существующие. Основой эстетического идеала Гоголя является утверждение полноты и движения жизни, красоты человеческой духовности. Гоголя привлекает все сильное, яркое, заключающее избыток жизненных сил. Этот критерий определяет характер описаний природы. Гоголь делает их предельно, ослепительно яркими, с поистине расточительной щедростью рассыпает изобразительные средства. Природа воспринимается Гоголем как огромный, одухотворенный, «дышащий» организм. Описания природы пронизывает мотив гармонического союза: «…голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих!». В единении с «царственной» красотой природы находится духовный мир автора, переживающего состояние предельного восторга и экстаза. Поэтому описания природы в «Вечерах» основаны на явном или скрытом параллелизме: «А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине».

Демократизм и народность Гоголя раскрывается и в способности «мило прикинуться» (Белинский) старым «пасичником», якобы собравшим и издавшим повести, а также другими рассказчиками. Используя манеру романтической «игры» и «притворства», Гоголь передает словоохотливую, «болтливую» речь «пасичника», его простодушное лукавство, затейливость беседы с читателем. Благодаря разным рассказчикам (дьяк Фома Григорьевич, панич в гороховом кафтане, Степан Иванович Курочка и др.), из которых каждый имеет свой тон и манеру, повествование получает то лирический, то комедийно-бытовой, то легендарный характер, что и определяет жанровые разновидности повестей. Вместе с тем «Вечера» отличаются единством и цельностью, которые создаются образом автора. Под видом разных рассказчиков выступает единый автор, его романтическое мировосприятие объединяет лирико-патетическое и юмористическое видение.

Характер народности «Вечеров» помогают глубже понять более поздние по времени статьи Гоголя «Несколько слов о Пушкине» и «О малороссийских песнях». В суждениях о народности Гоголь использовал и развивал достижения просветительской и ро-мантической эстетики. Свою современность писатель называл эпохой «стремления к самобытности и собственно народной поэзии». С романтической эстетикой Гоголя роднят сближение народного и национального, а также понимание народности как преимущественно духовной категории: «Истинная национальность» состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Однако Гоголь идет дальше романтиков: он конкретизирует понятие «народного духа» и видит народность искусства в выражении народной точки зрения: «Поэт. может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа.». Здесь Гоголь предваряет Белинского и реалистическую эстетику 2-й половины 19 века.

Вместе с тем в «Вечерах» народность выступает еще в границах романтической художественной системы. Не давая всесторонней картины народной жизни, «Вечера» раскрывают ее поэзию. Не случайно Белинский писал: «Все, что может иметь природа прекрасного, сельская жизнь простолюдинов обольстительного все, что народ может иметь оригинального, типического, все это радужными цветами блестит в этих первых поэтических грезах г. Гоголя». Народ здесь предстает в своем «естественном» и вместе с тем «праздничном» состоянии. Духовный мир, переживания гоголевских героев (Левка и Ганны, Грицка и Параски, Вакулы) отмечены «печатью чистого первоначального младенчества, стало быть — и высокой поэзии», которой сам писатель восхищался в произведениях фольклора, песенной романтикой овеяно изображение их юной любви: «Галю! Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти?. Не бойся: никого нет. Вечер тепел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя — и никто нас не увидит». В «Вечерах» разлита и атмосфера песен, танца, праздника, ярмарочного веселья, когда улицы и дороги «кипят народом».

Фольклорное начало ощутимо в фантастике «Вечеров». Гоголь изображает жизнь, преображенную народной фантазией. Однако фантастическое - не просто «объект изображения». Оно ценно для Гоголя свободным, творческим преображением мира, верой в его «чудесность» и поэтому соприкасается с определенными гранями эстетического идеала писателя. Создавая радостный мир мечты, Гоголь нередко обращается к «нестрашной», комической фантастике, так часто встречающейся в народных сказках. Фантастические персонажи в «Вечерах» могут помогать человеку (панночка-утопленница в «Майской ночи») или же пытаются ему навредить, но при этом чаще всего оказываются побежденными смелостью, умом, смекалкой гоголевских героев. Кузнец Вакула смог подчинить себе «нечистую силу», оседлал черта и отправился на нем в Петербург добывать черевички у самой царицы для гордой Оксаны. Выходит победителем из поединка с «пеклом» и дед, герой «Пропавшей грамоты». Яркий комический эффект производит гоголевский прием «обытовления» фантастического. Черти и ведьмы в «Вечерах» перенимают ухватки, манеру поведения обыкновенных людей, вернее - комедийных персонажей. «Черт… не на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны; брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов на все: кинется в воду, а душу отправит в самое пекло». Дед («Пропавшая грамота»), попав в пекло, видит там ведьм, разряженных, размазанных, «словно панночки на ярмарке. И все, сколько ни было их там, как хмельные, отплясывали какого-то чертовского трепака. Пыль подняли боже упаси какую!». Ведьма играет с дедом в «дурня», карты принесли «замасленные, какими только у нас поповны гадают про женихов».

Собственно, только в двух повестях («Вечер накануне Ивана Купала» и «Страшная месть») фантастическое приобретает зловещий (в последней - с оттенком мистического) характер. Фантастические образы здесь выражают существующие в жизни злые, враждебные человеку силы, прежде всего - власть золота. Однако и в этих повестях развертывается история не торжества, а наказания зла и таким образом утверждается конечная победа добра и справедливости, народной морали.

В «Вечерах» Гоголь довел до совершенства романтическое искусство перевода обыкновенного в необыкновенное, превращения действительности в сновидение, в сказку. Границы между действительным и фантастическим у Гоголя неуловимы - разве чуть усиливается музыкальность и поэтичность авторской речи, она незаметно проникается переживаниями героя и как бы освобождается от конкретности и «телесности», становится легкой, «невесомой». В «Майской ночи»: «Непреодолимый сон быстро стал смыкать ему зеницы, усталые члены готовы были забыться и онеметь; голова клонилась… «Нет, эдак я засну еще здесь!» - говорил он, подымаясь на ноги и протирая глаза. Оглянулся: ночь казалась перед ним еще блистательнее. Какое-то странное, упоительное сияние примешалось к блеску месяца…» (I, 174) - и далее реальное все более «отступает», и развертывается чудесный сон Левка. Поэзия Гоголя в его первой книге знает таинственную музыку романтической мечты, но и сочные, сверкающие краски (описание летнего дня в Малороссии). Буйство красок, обилие света, его игры, резкие контрасты и смена ослепительно ярких, светлых и темных тонов «овеществляют» романтические идеи сборника, несут в себе жизнеутверждающую, мажорную устремленность.

В изображении народной жизни в «Вечерах» собственно нет противопоставления поэзии и прозы. Проза еще не выступает угрозой духовному. Красочные бытовые детали здесь - это не «быт» в прозаически-мещанском смысле слова, они сохраняют экзотическую необычность и укрупненность, например, картина сельской ярмарки, «когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит…» (I, 115). Такую же яркость и необычность заключают описания еды и различных кушаний. Поэтому они вызывают комическое, но отнюдь не негативное впечатление: «Зато уже как пожалуете в гости, то дынь подадим таких, каких вы отроду, может быть, не ели; а меду, забожусь, лучшего не сыщете на хуторах… Как внесешь сот - дух пойдет по всей комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой… А какими пирогами накормит моя старуха! Что за пироги, если бы вы только знали: сахар, совершеннейший сахар!».

Таким образом, в первом сборнике Гоголя еще царит атмосфера целостности и гармонии, хотя где-то уже намечается тенденция ее разрушения. Во вторую часть «Вечеров» включена повесть «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». Стихия народной поэзии, свободы, веселья, атмосфера сказки сменяются здесь изображением прозаических, будничных сторон жизни, значительной становится роль авторской иронии. Герои повести отличаются духовным убожеством. Пребывая в пехотном полку, Иван Федорович «упражнялся и занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то читал гадательную книгу, то ставил мышеловки по углам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир, лежал на постеле». Резко меняются и способы изображения. Исчезают динамика и напряженность событий, заменяясь «неподвижностью» и однообразием сцен, приглушаются яркие тона. На фоне жалкой «существенности» в виде Шпоньки и его незамысловатого житья-бытья оказывается тем более подчеркнутым, тем более «сияющим» романтический мир других повестей. Диссонирующее звучание «Ивана Федоровича» оттеняет сказочный характер романтики «Вечеров», но и является напоминанием о неприглядности той действительности, которая существует реально.

«Вечера» были в целом одобрительно встречены критикой. Но по-настоящему понять новаторство Гоголя смогли немногие. Первым из них был Пушкин, давший восторженный и вместе с тем проницательный отзыв о «Вечерах», отметивший их оригинальный юмор, поэтичность, демократизм: «Сейчас прочел Вечера близ Диканьки. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию… то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукой. Фактор объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу, Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков».

 

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ №16