Жесткий и нежесткий детерминизм

Вообще говоря, жесткий детерминизм имеет две разновидности – религиозную и научную.

Суровый кальвинизм учит, что божественное всеведение несовместимо со свободой человеческой воли. Коли Бог знает все, он должен знать о всяком человеческом поступке, бывшем и будущем. Кальвинисты заключают отсюда, что человеческие поступки предустановлены заранее, их невозможно изменить или избежать доступными человеку средствами. Поскольку Бог знает, какие поступки хороши, а какие дурны, он заранее знает, кого из людей ждет Рай, а кого – Ад.

Однако исповедующие другие формы христианства доказывают, что Писание и опыт неопровержимо свидетельствуют: Бог наделил человека свободной волей и, больше того, воздаяние Господне, его Рай и Ад не имели бы смысла, если бы мы, не были свободны выбирать между добром и злом.

Примером научного детерминизма являются идеи математика Пьера Симона Лапласа (1749 – 1827). По общему мнению, Лаплас верил, что все в физическом мире можно объяснить с помощью законов механики.

Великая вера в детерминистскую науку дожила до нашего столетия, хотя сегодня уповают уже не на математику и механику. В наши дни некоторые сторонники детерминизма уверены, что наши поступки в последующей жизни предопределены генетическим кодом, заложенным в эмбрионе. Другие считают, что наши действия и характеры определены событиями, имевшими место в детстве. Предопределены не только наши неврозы, но и способность преодолевать эти неврозы. А некоторые философы соединяют эти две точки зрения. Так, американец Б. Ф. Скиннер доказывает, что всякое человеческое действие есть результат или генетической программы, или повторяющихся (подкрепляемых) переживаний. Как многие детерминисты, Скиннер утверждает, что вера в свободу воли не основывается на разуме, но есть примитивный пережиток.

Современные защитники свободы воли отвергают религиозный детерминизм в форме кальвинистского предопределения, поскольку являются либо агностиками, либо верующими, далекими от кальвинизма. Надо признать, что все бремя доказательства лежит здесь на кальвинистах.

Кто же должен предоставить доказательства в пользу научного детерминизма? Не сами ли детерминисты? Нехорошо вслед за Скиннером обвинять противоположную сторону в предрассудках. Жесткие детерминисты должны предъявить доказательства. Они должны показать, каким образом все поступки жестко детерминированы и действительно ли это так. Общего указания на ценность науки здесь недостаточно. Прежде всего, в нынешнем столетии характер научного объяснения претерпел серьезные изменения. Детерминизм, основанный на методологии старых естественных наук, таких как астрономия, сегодня кажется менее правдоподобным, чем во времена Лапласа. Сегодня не все ученые говорят, что наука открывает строгие и вечные законы, жестко определяющие необходимый порядок вещей во вселенной. Те же, кто хочет понять людей, обращаются за разъяснениями скорее к биологии, чем к физике, механике или химии. И часто говорят, что, быть может, нам придется довольствоваться расплывчатыми объяснениями, отсылающими к целым биологическим комплексам и взаимодействующим системам. Мы не можем надеяться, что сможем открыть простые законы механики, которые объяснят каждое индивидуальное человеческое действие, поскольку таких законов скорее всего не существует.

Складывается впечатление, будто сама причинность не является очень жесткой. Не все причинно обусловленное жестко детерминировано. Во многих случаях причинная связь имеет вероятный, неопределенный характер. Поэтому нам не надо допускать, что не жестко детерминированный означает случайный. И, наоборот, нам не нужно говорить, что если событие не случайно, то оно полностью детерминировано.

Разъяснения

Теории свободной воли и детерминизма применяются для объяснения человеческого поведения. Поэтому, пытаясь решить, которая из них верна, имеет смысл сравнить их как возможные объяснения. Какое же понятие – свободной воли или детерминизма – лучше согласуется с фактами нашего опыта?

Если бы люди не были свободны, то они не отвечали бы за свои поступки. Но если бы никто не отвечал за свои поступки, то в мире не было бы места для эмоций, таких как благодарность или жажда мщения. Глупо пылать жаждой мщения по отношению к существам, не обладающим возможностью выбора, скажем, к бактериям. Больше того, не имело бы никакого смысла прощение. Если бы человеческое существо, которое решило причинить мне вред, было принуждено к своему выбору неподконтрольными ему факторами, если бы оно было всего лишь инструментом в жестко детерминированной вселенной, то разве я мог бы прощать? С равным успехом я мог бы простить силу тяготения, которая послужила причиной моего падения.

Наши человеческие реакции – жажда мщения, благодарность, прощение, похвала, обвинение и т.д. – имеют смысл только в том случае, если мы сами и другие человеческие существа ответственны за наши действия (если не за все, то за многие).

Предположение, что наши действия полностью детерминированы, противоречит нашей интуиции. В обычной жизни мы выстраиваем сложную систему объяснения, которая включает представления о жажде мщения, благодарности, прощении, похвале, обвинении, ненависти и т.д., не говоря уже о самой идее выбора. Эти идеи играют слишком важную роль в объяснении человеческого поведения, и мы не можем отказаться от них ради последовательно детерминистического объяснения.

Рассмотрим пример. Философ Мэри Миджли рассказывала (по телевидению) о дневниках Дениса Нилсена, совершившего не одно убийство. Эмоционально бедное детство Нилсена полностью отвечало представлениям психологов о характере прошлой жизни человека, приводящей к определенному преступлению. Однако на основании дневников Нилсена Мэри Миджли приходит к выводу, что он не считает себя лишенным свободы выбора. Создается впечатление, что у него, как у всех нас, есть совесть. Он боролся с собой, когда раздумывал, стоит ли совершать убийство. Дурная сторона в конечном счете взяла верх, но складывается впечатление, что вполне могла возобладать и хорошая сторона.

Мэри Миджли допускает, что определенного рода прошлое действительно предрасполагает человека уступить своему злому началу, однако подчеркивает, что, если доверять фактам, злодеи не являются автоматами, лишенными свободы воли. Нилсен не чувствовал себя автоматом, не чувствовал, что у него нет выбора. Он верил, что после некоторых колебаний свободно принял решение совершить убийство.

Можно подумать, будто Мэри Миджли нашла в его дневниках то, что искала. Однако ее объяснение человеческой деятельности психологически правдоподобно. Этого нельзя сказать об объяснении, предлагаемом жестким детерминизмом. Все мы переживали муки совести, о которых говорит Миджли. Каждый индивид считает себя свободным от жесткой детерминации. Даже если человек склонен винить во всех своих несчастьях судьбу, в глубине души он все же уверен, что по крайней мере иногда имеет свободу выбора. Все наши обычные суждения и, чаще всего, само наше поведение показывают, что мы не можем не верить в свою способность к свободному действию. Нилсен тоже верил, что он свободен выбирать, хотя тяжелый детский опыт и влиял на его поведение.

Мысль о возможности недерминированного выбора не является всецело непротиворечивой. Она противоречива, если интерпретировать ее не в смысле случайного характера нашего выбора, но в смысле его полной и жесткой детерминированности факторами, не поддающимися нашему контролю. Мы сами суть причины своего выбора. Наш выбор причинно обусловлен нами самими.

Свобода воли обнаруживается в том, что мы действительно выбираем между поистине альтернативными способами действия. Альтернативные варианты действия должны быть реальными; например, мы не можем принять свободное решение о дыхании посредством жабр, если у нас нет жабр. Реальная альтернатива, по крайней мере минимальная, возможна для человеческих существ. И здесь надо вспомнить, что человеческие существа поразительно изобретательны.

Что делает выбор реальным? Подлинный выбор инициируется и причинно обусловливается человеком, который его совершает. А человеческие существа не неодушевленны, а живы, энергичны и активны. Этим определяется их способность служить причиной собственных действий.

Разумеется, реальный выбор должен производиться в рамках более общей причинной связи, иначе он будет бессмысленным.

Реальный выбор также предполагает, что личность понимает собственную ответственность за собственный выбор.

Мы считаем, что данное нами объяснение свободы воли удовлетворительно. Наше понимание свободы воли не предполагает, что вселенной правит случай, но и не допускает возможности, что наш выбор всегда продиктован внешними обстоятельствами. Мы прокладываем третий путь к пониманию свободы. Мы утверждаем, что, когда сложные активные живые существа (люди) имеют реальные альтернативы, они делают выбор и действуют как порождающие причины тех действий, которые они осуществляют. Именно из этого факта, из простого факта сложного динамизма и активности, факта порождающих причин и вытекают идеи ответственности, заслуженных обвинений и похвалы, благодарности, жажды мщения и прощения - идеи, необходимые для объяснения человеческого поведения.

Свобода и необходимость

Ни одна философская проблема, наверное, не обладала столь большим социальным и политическим звучанием в истории общества, как проблема свободы. Особенно остро эта проблема ощущается в современную эпоху, когда все возрастающая масса людей втянута в борьбу за ее практическое достижение.

Свобода - одна из основных философских категорий, характеризующих сущность человека и его существование, состоящие в возможности личности мыслить и поступать в соответствии со своими представлениями и желаниями, а не вследствие внутреннего или внешнего принуждения.

Для личности обладание свободой - это исторический, социальный и нравственный императив, критерий ее индивидуальности и уровня развития общества. Произвольное ограничение свободы личности, жесткая регламентация ее сознания и поведения, низведения человека до роли простого «винтика» в социальных и технологических системах наносит ущерб, как личности, так и обществу. В конечном счете, именно благодаря свободе личности общество приобретает способность не просто приспосабливаться к наличным естественным и социальным обстоятельствам окружающей действительности, но и преобразовывать их в соответствии со своими целями. Конечно, нет и не может быть какой-то абстрактной, тем более абсолютной свободы человека ни от природы, ни от общества, но вместе с тем конкретным материальным носителем свободы, ее субъектом всегда является личность, а соответственно и те общности, в которые она включена - нации, классы, государства.

В истории философской мысли свобода традиционно рассматривалась в ее соотношении с необходимостью. Сама же необходимость воспринималась, как правило, в виде судьбы, рока, предопределения, повелевающих поступками человека и отрицающих свободу его воли. Противопоставление понятий «свобода» и «необходимость» как философских антимоний, отрицание или подмена одного из них другим свыше двух тысячелетий были камнем преткновения для мыслителей, так и не находивших удовлетворительного решения проблемы.

Философское решение проблемы свободы и необходимости, их соотношения в деятельности и поведении личности имеет огромное практическое значение для оценки всех поступков людей. Обойти эту проблему не могут ни мораль, ни право, ибо без признания свободы личности не может идти речь о ее нравственной и юридической ответственности за свои поступки. Если люди не обладают свободой, а действуют только по необходимости, то вопрос об их ответственности за свое поведение теряет смысл, а «воздаяние по заслугам» превращается либо в произвол, либо в лотерею.

Выделяют несколько моделей взаимоотношений человека и общества по поводу свободы и ее атрибутов.

Во-первых, чаще всего это отношения борьбы за свободу, когда человек вступает в открытый и часто непримиримый конфликт с обществом, добиваясь своих целей любой ценой. Но это трудный и опасный путь, чреватый тем, что человек может утратить все другие человеческие качества и, ввязавшись в борьбу за свободу, попасть в еще худшее рабство. Во-вторых, это бегство от мира, так называемое эскапистское поведение, когда человек не в силах обрести свободу людей, бежит в монастырь в скит, в себя, в свой «мир», чтобы там обрести способ свободной самореализации. В-третьих, чаще всего, человек адаптируется к миру, жертвуя в чем-то своим стремлением обрести свободу, идя в добровольное подчинение, с тем, чтобы обрести новый уровень свободы в модифицированной форме.

Человек и техническое развитие

Проблема свободы человека - одна из многочисленных проблем современности встающих перед человеком. Для того чтобы понять суть этой проблемы необходимо рассмотреть взаимодействие человека и «техносферы», развитие техники и ее роль в современном мире.

Современный мир - это «технизированное» пространство и «технологизированное» время. Исчезни сегодня техника - исчезнет и человек. Мы живем и действуем не в первозданном мире природы, а в «техносфере».

Многие авторы фиксируют «самодвижение» техники с ее устремленностью от ручных орудий к полностью автоматизированным, компьютеризированным системам. Важно подчеркнуть одно: нет человека и общества вне «техносферы», техника исторична, не стоит на месте, обновляется. Технические инновации выступают как катализатор, импульс коренных изменений во всей системе человеческой жизни.

Отношение человека к миру техники неоднозначно. Так, до наших дней дошли идеи недоверия, враждебности к технике технофобии. В древнем Китае были старцы-мудрецы, предпочитавшие носить воду из реки в бадейке, а не пользоваться техническим приспособлением - колесом для водочерпания. Они мотивировали свои действия тем, что, используя технику, попадаешь от нее в зависимость, утрачиваешь свободу действий. Дескать, техника, конечно, облегчает жизнь и делает ее комфортнее, но плата за это непомерна - человеческое «я» порабощается.

История знала и луддитов, разрушителей станков появившихся в конце XVIII-начале XIX вв., и современных неолуддитов, обвиняющих бездушную машинерию наших дней, превращающую каждого в безмолвную деталь социального механизма, целиком зависящую от производительной и бытовой техники, не могущей жить вне и помимо нее. Мыслители разных направлений не раз высказывали и продолжают высказывать опасения о возможном выходе техники из-под контроля людей. От Аристотеля до Мохандаса Карамчанда Ганди подобных опасений высказано немало. Еще в 30-е гг. нашего века Освальд Шпенглер в книге «Человек и техника» утверждал, что человек властелин мира, сам стал рабом машин. Техника вовлекает всех нас, помимо нашего желания, в свой бег, подчиняет собственному ритму. И в этой бешеной гонке человек, считающий себя властелином, будет загнан насмерть. «Бунт машин» - расхожая тема в современном масс-культе.

Когда-то в 1846 г. Мэри Шелли создала образ Франкенштейна, искусственного чудовища, восставшего против создавших его людей. С тех пор этот неомифологический образ не покидает страниц печати, кинолент и экранов телевизоров. Он стал нарицательным для подогрева технофобии во всех ее формах

Механизация и моторизация проникают в нашу жизнь, делают подчас человека своеобразным гибридом организма и технического устройства. Стоит, например, оценить воздействие современных транспортных систем. По данным известной книги рекордов Гиннеса, в 1991 г. в мире было произведено 46 с половиной миллионов автомобилей, в том числе почти 35 миллионов легковых моделей. Это обстоятельство накладывает специфический рисунок на повседневный ход жизни, психологию людей. Автомобиль во многих странах - показатель уровня престижности, вожделенная цель, символ успеха. Автомобильная промышленность и транспортная система становится одним из основных потребителей нефтяных ресурсов, цветных и черных металлов, занимая главенствующее положение в индустриальной системе. Их интересы во многом формируют внутреннюю и международную политики, финансовые отношения, быт и нравы. Предполагается, что к концу нашего столетия по дорогам планеты будет курсировать до 300 миллионов собственных автомобилей, т. е. по одному на каждые пять человек, находящихся в продуктивном возрасте.

Вторжение техники во все сферы человеческого бытия - от глобальных до сугубо интимных, - иной раз порождает безудержную апологию техники, своеобразную идеологию и психологию техницизма. Трубадуры подобных идей с восторгом переносят на человечество и личность характеристики, присущие машинам и механизмам. Старый тезис материалистов XVIII в. «человек есть машина», облекается в модную электронно-кибернетическую, компьютеризированную терминологию. Широко пропагандируется идея о том, что человек и человечество так же, как и механизмы обладают системным свойством, могут быть промерены техническими параметрами и представлены в технологических показателях.

К чему приводит одностороннее «технизированное» рассмотрение человеческих проблем, можно судить по той релятивистской концепции отношения к телесно-природной структуре человека, которая выражена в концепции «киборгизации». Согласно этой концепции, в будущем человек должен будет отказаться от своего тела. Современных людей сменят «киборги» (кибернетические организмы), где живое плюс техническое дадут какой-то новый сплав. Такое упоение техническими перспективами опасно и антигуманно. Без тела нет человека. Разумеется, включение в человеческую телесность искусственных органов (различных протезов, кардиостимуляторов и т. д.) - вещь разумная и необходимая. Но и она не может переходить тот рубеж, за которым конкретная личность перестает быть сама собой. Телесная организация человека, вышедшая не чересчур совершенной из горнила эволюции, тем не менее не может быть радикально вытеснена никакими техническими приспособлениями. Современная фантастика буквально переполнена проигрыванием подобных ситуаций и показом их разрушительности для бытия людей.

Такой разрушительной силой обладают результаты последних исследований в области клонирования живых организмов. Возможность создания копии человека, к которой вплотную приблизились ученые, несет в себе опасность обесценивания самой человеческой жизни. Именно по этому во многих странах были сразу же запрещены опыты по клонированию человека. Несомненно, клонирование обладает не только отрицательными качествами, но имеет и огромное позитивное значение для человека. Искусственное выращивание отдельных органов очень важно для медицины как возможность сохранить жизнь людям, болезни которых на данный момент неизлечимы.

Для техницизма характерно стремление любые проблемы (мировоззренческие, нравственные, политические, педагогические и т. п.) разрешать по образцу алгоритмов технического знания, о чем красноречиво свидетельствует выражение «это только дело техники».

Технический и технологический фетишизм в наши дни отнюдь не редкость. Им сильно заражена техническая интеллигенция, он проникает в сферу хозяйственной и политической элиты. Техницизм, связанный с абсолютизацией техники, утверждает ее автономность и самодостаточность, полагает, что можно решить любые социальные коллизии, минуя человека как активного субъекта истории, пренебрегая характером наличных общественных отношений.

Техника демонична, мир - это «мегамашина», - таковы исходные тезисы техницизма как образа мыслей - согласия с самоподчинением технике.

Нам должна быть чужда технологическая мифология, стремление все и вся «машинизировать». Человек и человечество - это не машина, не техническая система. Не человечество технично, а техника человечна. Она воплощает и выражает в себе то, что извлечено человечеством из мира, то, что утверждает в мире его собственную мощь и разум.

Конечно, утверждение о планете техносферы, возникновение «окультуренной» природы, несущей на себе печать ума и воли людей, не могут не порождать новых острых проблем. Сейчас уже становится ясным, что приспособление человека к той среде, которую он приспособил к своему образу жизнедеятельности - весьма непростой процесс. Стремительное развитие техносферы опережает эволюционно сложившиеся приспособительные, адаптивные возможности человека. Затруднения в состыковании психофизиологических потенций человека с требованиями современной техники и технологии зафиксированы повсеместно и теоретически и практически.

Развитие техники, как отмечалось в мировой философии, подчас порождает ситуацию абсурда. Так, например, стремительное распространение коммуникационных технических сетей (телефон, радиотелефон, компьютерные сети) опережает возможность их значимого и ответственного наполнения. Могучие технические средства распространяют банальности, забиваются мелочной, пустой, бессодержательной информацией. Многие технические инновации (изобретения, конструкторские разработки) подчас опережают свое время, оказываются экономически невыгодны. Массовое количество технических приспособлений, их внедрение в производство и быт опережают интеллектуальный (и особенно нравственный) уровень массового сознания. Возникает необходимость включения в технические системы ограничителей, обеспечивающих безопасность того, что англичане называют «фул пруф» (защита от дурака). Забитость техникой всего потока жизни умножает катастрофы, аварии, трагические происшествия.

И все же технический прогресс при всей его жестокости неостановим. И если где-либо можно говорить о видимом действительном прогрессе (восхождении от простого к сложному, от низшего к высшему), то это области роста и развития техники.

Общество в период информационно-компьютерной революции

Информационно-компьютерная революция подготавливает базу для глубоких социальных изменений. Они охватят все этажи общественной целостности - социальное устройство, хозяйственную жизнь и труд, области политики и образования.

Информационная технология стремительно развивается. Так, в 1971 г. первый в мире микропроцессор содержал 2300 транзисторов и позволял выполнить 60 тысяч операций в секунду. В 1993 г. компьютер пятого поколения содержал уже 3 миллиона 300 тысяч транзисторов и выполнял 166 миллионов команд в секунду. Знатоки и эксперты полагают, что к концу столетия появится компьютеры, которые будут содержать в каждом процессоре 80-100 миллионов транзисторов и выполнять до 2 миллиардов команд в секунду.

Существенно изменится и духовно-культурная сфера общества. Информационная технология станет мощным генератором и резким усилителем культурных сдвигов и инноваций. Она вызовет противоречие и неоднозначные процессы. Электронные средства связи индивидуального пользования, телевидение и особенно глобальные компьютерные сети позволяют получать необходимую информацию практически из любого места земного шара, что значительно расширяет свободу человека, его независимость от местоположения и свободу выбора самой информации. Сейчас широко используют термины «информационная супермагистраль» или «информация на кончиках пальцев» подразумевая возможность человека быстро получать свободный доступ к информации практически по любой тематике. Несомненно, это изменит характер массовой культуры, системы образования, расширит кругозор каждого отдельного человека. Два противоположных процесса в культуре: массификация и демассификация, взаимопереплетаясь, вызовут немало не предсказуемых коллизий и неожиданных возможностей. В целом они выведут культуру на иной качественный уровень.

Информационная революция не может не затронуть сферу политических отношений. С одной стороны, последствия ее отрадны: расширение возможностей непосредственного участия каждого в принятии демократических решений, упрочение индивидуальной демократической свободы. Но вместе с тем возникает опасность всеохватывающего контроля правящих структур над людьми. Вплоть до манипулирования ими. Преодоление этого противоречия возможно лишь на путях недопущения любых форм тоталитаризма и защиты достоинства и свободы каждого человека.

И, наконец, информационная революция окажет серьезное воздействие на самого человека, его образ жизни, род занятий, самочувствии. Разумеется, многое зависит от того, в каком социальном контексте будет протекать информатизация человеческой жизни, как она будет связана с демократизацией социальности, гуманизацией духовной атмосферы. Тем не менее можно предположить, что формирование банков знаний, доступных для всех, становление информационной эпистемологии окажут воздействие на характер интеллектуальной деятельности.

В мир вместе с компьютеризацией входит новый вид реальности - «виртуальная реальность», искусственная псевдосреда, с которой можно общаться как с подлинной. Эта новая технологическая среда окажет мощное (и пока что совершенно непредсказуемое) воздействие на человеческую психику. Сегодня эта перспектива обнаруживается в частности в феномене маньяков компьютерных игр и полной погруженности в «виртуальную реальность».

Диалог микропроцессорной системы и человека, превратившись в постоянный и необходимый момент жизненного пути, во многом существенно преобразует процесс обучения, профессиональный труд, досуг, лечение. Высокий уровень информационности, попросту не сравнимый с современным, пробуждение творческого потенциала, невиданные способу общения людей - все это породит иной тип человеческой личности.

Характеризуя грядущее общество как информационное, возникающее на основе компьютерной технологии, видимо, следует сделать одно важное дополнение. Как отмечалось отечественными исследователями, это общество должно быть не только информационным, но и экологическим. Несмотря на высокий технический уровень, человечество не может полностью отвергнуть свою связь с природой и освободится от ее влияния. Выдвижение в постиндустриальном обществе на первый план информационных проблем еще не решает всех коллизий в отношении «общество - природа». Назревающий глобальный экокризис требует поворота общества к проблемам экологии, т. е. достижения оптимальных отношений человечества и его природно-экологической среды. Производство не может не стать экологизированным. Иначе мы захлебнемся в его отбросах, погубим естественные условия нашего обитания.

К сожалению вещественные и энергетические ресурсы иссякают. Уже есть обоснованные расчеты, насколько сможет хватить в обозримом будущем невозобновляемых ресурсов (уголь, нефть, газ и т. д.). Но есть один ресурс, который стремительно возрастает - интеллектуальный, информационный и прежде всего ресурс научно-технического знания, образованности, информационности людей. Опираясь, главным образом, на этот ресурс, включая и духовно-нравственное богатство, человечество в состоянии преодолеть назревающую глобальную нестабильность и выйти к новым горизонтам.

Заключение

В условиях развертывающегося научно-технического прогресса человечество сталкивается с конкретно-историческим воплощением исторической необходимости в виде реально существующих условий жизни, социальных и экономических отношений, наличных материально-технических средств и т. п. Люди не вольны в выборе объективных условий своей деятельности; более того, сами эти условия во многом определяют круг интересов, их стремления, чаяния и т. д. Однако люди, несомненно, обладают значительной свободой в определении своей деятельности, поскольку в каждый данный исторический момент существует не одна, на несколько вполне реальных возможностей развития. Даже тогда, когда нет разумной альтернативы, люди в состоянии отдалить наступление нежелательных для них явлений либо ускорить приближение желательных. Наконец, люди более или менее свободны в выборе средств для достижения поставленных перед собой целей. При этом результаты НТР расширяют эти возможности человечества, увеличивая количество путей для достижения конкретной цели.

Несомненно, научно-техническое развитие внесло много позитивного в расширение свободы человека. Однако при помощи современных технических средств не составляет труда вмешаться в личную жизнь человека, ограничить его свободу выбора, манипулировать им. Необходимо постоянно учитывать эти факторы при использовании новых достижений науки и техники.

В истории общественной мысли свобода традиционно рассматривалась в ее соотношении с необходимостью. Сама же необходимость воспринималась, как правило, в виде судьбы, рока, предопределения, повелевающих поступками человека и отрицающих свободу его воли. Философское решение проблемы свободы и необходимости, их соотношения в деятельности и поведении личности имеет огромное практическое значение для оценки всех поступков людей. Обойти эту проблему не могут ни мораль, ни право, ибо без признания свободы личности не может идти речь о ее нравственной и юридической ответственности за свои поступки. Если люди не обладают свободой, а действуют только по необходимости, то вопрос об их ответственности за свое поведение теряет смысл, а «воздаяние по заслугам» превращается либо в произвол, либо в лотерею.

Решение антиномии «свобода или необходимость» в истории философии зависело от того, к какому из направлений тяготели те или иные философы — к эссенциализму или экзистенциализму, то есть от того, что для них было первичным, исходным — сущность (эссенция) или существование (экзистенция). Для тех, кто придерживался первого направления, свобода была всего лишь эманацией, конкретным воплощением необходимости со случайными отклонениями от нее; придерживавшиеся же второго направления рассматривали свободу как первичную реальность человеческой жизни, тогда как необходимость интерпретировали как абстрактное понятие.

Диалектическая постановка проблемы свободы и необходимости в домарксистской философии была наиболее ярко выражена Спинозой и Гегелем, а ее решение оказалось возможным лишь на основе материалистического понимания истории, которое одновременно указало на реальный, практический путь воплощения в жизнь социального идеала свободы и всестороннего развития личности. Марксистская концепция свободы покоится на диалектическом понимании природы социального детерминизма. Она противостоит как субъективно-идеалистическим представлениям о свободе воли человека, отрицающим причинную обусловленность его поступков, так и механистическому сведению детерминизма к предопределенности, к фатализму. Все помыслы и поступки людей, разумеется, так или иначе причинно обусловлены. Но при этом нельзя не 'учитывать, что, во- первых, их деятельность направляется не только внешними обстоятельствами, но и внутренними побуждениями, а во- вторых, человек в состоянии мысленно реагировать на одни и те же воздействия неоднозначно. Одинаковые причины влекут за собой со стороны человека отнюдь не идентичные следствия, ибо своеобразно преломляются во внутреннем мире разных людей.

В своей повседневной практической деятельности люди сталкиваются с конкретно-историческим воплощением исторической необходимости в виде реально существующих естественных условий жизни, социальных и экономических отношений, наличных материально-технических средств и т.п. Люди не вольны в выборе объективных условий своей деятельности; более того, сами эти условия во многом определяют круг их интересов, их стремления, чаяния и т.д. Однако люди, несомненно, обладают значительной свободой в определении целей своей деятельности, поскольку в каждый данный исторический момент существует не одна, но несколько вполне реальных возможностей развития. Даже тогда, когда нет разумной альтернативы, люди в состоянии отдалить наступление нежелательных для них явлений либо ускорить приближение желательных. Наконец, люди более или менее свободны в выборе средств для достижения поставленных перед собой целей. Свобода, следовательно, не абсолютна и претворяется в жизнь как осуществление возможности путем выбора определенной цели и плана действий. Она тем больше, чем лучше люди сознают свои реальные возможности, чем больше средств находится в их распоряжении для достижения поставленных целей, чем в большей мере они могут воспользоваться благоприятными для них тенденциями общественного развития и противодействовать неблагоприятным.

В реальной действительности историческая необходимость и свобода личности взаимосвязаны, диалектически взаимодействуют. При этом свобода личности не только выявляет историческую необходимость, но и присутствует и накапливается в ней в виде непрерывной цепи свободы выбора, которая осуществлялась людьми в прошлом и привела общество к его данному состоянию. Исторический детерминизм, следовательно, не отрицает свободы личности, свободы выбора в общественной деятельности людей, но предполагает ее и включает в себя как свой результат. Отвергая антиномию свободы и необходимости, марксистская философия исходит из определения свободы как процесса «познания необходимости», то есть ее понимания и учета в деятельности. В соответствии с этим определением свобода личности, коллектива, класса и общества в целом заключается «не в воображаемой независимости» от объективных законов природы и общества, а в способности разумно выбирать свою линию поведения среди реальных возможностей или, по выражению Ф. Энгельса, «принимать решения со знанием дела». Эта относительная исторически, но вместе с тем вполне реальная практически свобода личности выбирать и определять свою линию поведения возлагает на нее моральную и социальную ответственность; которая возрастает пропорционально ее свободе. Свобода выбора занимает такое же центральное место в общественном прогрессе, какое занимает естественный отбор в биологической эволюции, а именно; оба они выполняют роль основного движущего фактора в поступательном развитии, только в первом случае — общества, во втором — живой природы. Вместе с тем в механизме их действия имеется важное, принципиальное различие: в процессе естественного отбора биологический индивид является объектом действия законов эволюции, выживания наиболее приспособленных, к окружающей среде организмов, тогда как свобода выбора предполагает, что социальный индивид, личность выступает субъектом общественного процесса, воспринимающим достижения материальной и духовной культуры человечества. В ходе естественного отбора биологические преимущества индивидов передаются лишь их непосредственным потомкам. Благодаря же свободе выбора достижения отдельных индивидов в самых различных сферах деятельности — накопление знаний, изобретение, практический опыт, нравственные и духовные ценности — потенциально могут восприниматься всеми людьми, имеющими к ним доступ. Это обстоятельство лежит в основе колоссального ускорения темпов общественного прогресса в сопоставлении с темпами биологической эволюции.