Глава 6. Архивное строительство В 1962 — 1980 гг. : тупики и альтернатива

Выход архивов из системы органов НКВД-МВД сам по себе не привел ни к каким радикальным преобразованиям в работе архивистов (речь идет именно о переменах по существу, а не по форме). Подлинные перемены начали осуществляться только под давлением "снизу", по мере пробуждения профессионального и гражданского осознания архивистами своей роли в обществе. Однако процесс этот проходил весьма трудно и набрал силу лишь к началу 80-х годов. Рассмотрим его более детально.

Итак, ведомственная децентрализация архивного дела "Положением" 1961 г. закреплялась юридически. В результате ГАУ совершенно неожиданно даже для себя лишилось статуса союзно-республиканского главка. Помимо всех прочих последствий, эта перемена статуса немедленно и самым болезненным образом ударила архивистов прежде всего по карману. Так, в 1962 г. архивно-технический работник получал 410 - 450 руб. (в старых деньгах) в месяц, научный сотрудник (с высшим образованием) — 690 руб. ¹ В результате начался массовый отток кадров из архивов. Ситуацию усугубляли также непрерывно возрастающие нагрузки, связанные с тем, что после выхода ГАУ из системы МВД оно оказалось перед лицом острейшей проблемы: как обеспечить документной информацией теперь уже не одно ведомство (которое располагало достаточной силой, чтобы "отбиться" от других потребителей), а всю колоссальную систему

правительственных органов, требующих полного и немедленного удовлетворения своих потребностей в ретроспективной информации.

И наконец, самая грандиозная неприятность, которая обрушилась на ГАУ при Совете Министров буквально с первых дней деятельности управления в этом качестве, состояла в том, что оно оказалось включенным в мощную бюрократическую систему, порождающую неимоверное количество бумаг. Иначе говоря, Главархив был поставлен перед необходимостью напрямую выполнять управленческие функции, к чему главк оказался явно не подготовленным ни в теоретическом, ни в практическом плане. Как несколько позже признали руководители Главархива, коренной причиной всех этих последствий был все-таки "застой в области архивоведения, наблюдавшийся в 1950-х годах» ².

Собственно говоря, ничего неожиданного в этом выводе для архивистов не было. Г.А. Белов еще в 1958 г. говорил о том, что многочисленные инструкции и правила, издаваемые ГАУ МВД, сковывают творческую инициативу архивистов, лишают их самостоятельности, одним словом, напоминают "солдатский окрик" ³.

Однако выход их тупиковой ситуации был найден, как оказалось, далеко не самый лучший.

Все силы Главархива опять были брошены на создание новых правил, в которых предполагалось "обобщить весь опыт государственных архивов за предыдущие десятилетия". В результате напряженной работы к 1960 г. были разработаны, а в 1962 г. изданы «Основные правила работы государственных архивов СССР». Опубликованные тиражом 12 тыс. экз., эти правила отменяли действие 35 нормативных документов, изданных с 1938 по 1958 г. В новом издании излагались методики самых различных видов работ: по созданию классификатора, по каталогизации документов, включая конкретные рекомендации по переходу к созданию систематических каталогов на основе детальной (а не выборочной, как было ранее) тематической разработки фондов. Много внимания уделялось техни-

ческим вопросам, связанным с подготовкой НСА, выставок и т. д.

Но в "Правилах", как и в других документах тех лет, был обойден важный вопрос: в соответствии с принятым в 1958 г. решением ГАУ ведомственные архивы выводились за рамки "Правил", им отдавалось право самостоятельно проводить всю конкретную работу с документами. Справедливости ради следует отметить, что многоопытный В.В. Максаков еще в 1960 г. обращал внимание на то, что отсутствие общих принципов регламентации работ в государственных и ведомственных архивах в конечном счете приведет к сложностям в их взаимоотношениях на этапе комплектования ГАФ. Однако возобладала общая тенденция, приведшая в конце 50-х годов к полному хаосу, к тому самому "архивному нестроению" и дроблению ГАФ страны на неконтролируемые ведомственные архивные фонды, от которых стремились уйти отечественные архивисты еще в 1918 г.

Ситуация осложнялась тем, что после передачи Главархива в ведение Совета Министров СССР ведомства и учреждения, опираясь на содержащееся в "Положении" 1961 г. упоминание о том, что за ГАУ закрепляются функции научно-методического руководства постановкой документальной части текущего делопроизводства министерств и ведомств СССР (речь не шла о тех архивах, которые отдавались на откуп самим ведомствам), сами перешли в открытое наступление на архивный главк. Зачастую дело доходило до прямого шантажа. В госархивохранилища начали сдавать управленческую документацию, которая была абсолютно не подготовлена к передаче на государственное хранение. К этому времени выявилось, что вообще делопроизводство в стране находится в запущенном состоянии, управленческие процессы оформляются без всякой унификации и стандартизации, номенклатуры дел составляются в меру квалификации, опыта и личной добросовестности канцелярского работника.

В результате Главархив оказался как бы "без вины виноватым" — на него обрушилась волна критики в связи с тем, что архивохранилища не в силах принять на перегруженные полки и стеллажи тонны "сырого", необработанного материала, а специ-

алисты из госхранилищ физически не успевали обрабатывать эту продукцию сотен тысяч канцелярий, секретариатов, бухгалтерий, мелких контор и т. д.

В принципе эта проблема рано или поздно встает перед архивистами всего мира. В разных странах она решается по-разному. Возможным вариантом является четкое разделение функций между специалистами по внутриведомственному документопотоку и собственно архивистами. Возможно также создание "промежуточных" хранилищ, в которых документы годами и десятилетиями могут дожидаться определения своей судьбы на основе решения экспертов. Наконец, возможны варианты создания специальных смешанных комиссий архивистов и документоведов, решающих вопросы хранения отдельных фондов на основе компромисса. Мировая практика дает достаточно большой набор приемлемых решений как в условиях горизонтальных межведомственных связей, так и при строгой вертикальной схеме построения архивной системы.

В условиях 50-х годов международный опыт Главархивом не изучался. (Впрочем, то же самое можно сказать и по отношению к собственному наследию.) Идеологические догмы и стереотипы, господствовавшие в отечественном архивоведении, обрекали его на застой и "изобретение велосипеда". Чтобы наглядно представить себе затхлость интеллектуальной атмосферы в 50-е годы, достаточно привести такой пример. Выехав впервые после возобновления международных контактов историков и архивистов в 1956 г. за рубеж, Г.А. Белов сообщал в докладной записке, отчитываясь о командировке на конгресс историков-архивистов в Берлине: "Как недостаток следует отметить излишнюю напряженность в работе сессии, которая приводила к снижению уровня отдельных выступлений и вывела из строя трех участников нашей делегации (двое получили инфаркт и один сошел с ума)" ⁴.

Помимо причин субъективного характера, которые заключались в профессиональной неподготовленности архивистов решать вопросы с учетом собственного исторического наследия и мирового опыта, негативное воздействие на них оказывали и

объективные причины, обусловленные особенностями системы тех лет.

В цивилизованном обществе архивы могут в принципе находиться в рамках любой из государственных или частных структур. Все будет зависеть от свободно выбираемых ими направлений и масштабов деятельности. В рамках тоталитаризма архивы, как показывает анализ, не располагают собственной судьбой. Решения принимаются и навязываются внешними органами, которые зачастую меньше всего учитывают внутренние законы саморазвития отдельного социального феномена, а тем более его специфику, духовную сущность, культурологические аспекты и др. Именно в такой ситуации оказались архивы и архивисты в начале 60-х годов.

Казалось бы, выйдя из системы органов НКВД-МВД, они должны были обрести большую степень свободы и прав на выбор вариантов развития. Но система тоталитарной "несвободы" оставалась. Выйдя из клетки "архивного ГУЛАГа" НКВД-МВД, они оказались в такой же клетке, хотя и несколько большего размера. Теперь архивы и архивисты попали под прямой контроль мощной и разветвленной структуры партийно-бюрократического аппарата.

Совет Министров тащил Главархив в сферу осуществления исключительно управленческих функций.

ЦК КПСС рассматривал архивы прежде всего как часть своего агитационно-пропагандистского арсенала.

Совет Министров делал все, чтобы превратить архивистов в узких специалистов по организации делопроизводства, абсолютизируя первичный этап рождения документов и ограничивая сферу деятельности профессионалов архивного дела только сферой управленческой, ведомственной работы.

ЦК КПСС захватил в свои руки контроль над исторической частью архивов, жестко подавляя попытки самостоятельного, творческого подхода, пресекая стремление архивистов выйти на уровень подлинных ученых с широким историческим кругозором. Это обусловливалось, в частности, и практикой внутрипартийной борьбы, в которой владение информацией зачастую

означало владение властью. Так было при Сталине, при Хрущеве, так было и позже.

Во всяком случае, из того, что известно сегодня, следует только такой однозначный вывод.

В самом деле.

Из опубликованного в 1993 г. стенографического отчета об июньском (1957 г.) Пленуме ЦК КПСС следует, что, едва дорвавшись до партийных архивов, всемогущие партийные бонзы тут же начали уничтожать компрометирующие архивные материалы на себя и подбирать компромат на других. Действовали по принципу "кто кого опередит". Так, министр внутренних дел Н.П. Дудоров, в ведении которого находился Главархив, прямо обвинил Г.М. Маленкова в том, что, пользуясь властью, тот "забрал у меня собственноручные показания Ежова и унес с собой на квартиру. И документ исчез" ⁵.

Сам Хрущев вспоминал, как Каганович предлагал ему изъять и уничтожить документ, на котором все члены Президиума ЦК расписались под указанием бить арестованных. Когда бросились искать, оказалось, что этот документ уже уничтожен. И наконец, один из выступавших на этом пленуме (Аристов) обвинил Маленкова, Кагановича и Молотова в вынашивании "гнусного плана: вернуться к власти в ЦК, расправиться с неугодными, добраться до архивов... уничтожить их" ⁶.

Маршал Жуков обвинял "антипартийную группировку" в разгроме армейских кадров, цитируя подлинные архивные документы. Правда, на пленуме он цитировал далеко не все источники, не назвав, например, среди тех, кто творил расправы на Украине и в Московской Партийной организации, имя Хрущева (хотя оно фигурировало в имевшихся у него архивных документах). Были подлоги и другого рода. Так, заведующий общим отделом ЦК В.Н. Малин доложил участникам пленума, что «в деле № 5 имеется список, в котором на странице 121 якобы имеется надпись рукой тов. Молотова: "Бить и бить", хотя надпись явно и очевидно для всех посвященных была сделана рукой Сталина ⁷.

Вялые попытки Маленкова и др. переадресовать все обвинения в бесчеловечных преступлениях на самих "судей" ими не

воспринимались — ведь документы были в руках у обвиняющей стороны. Нельзя исключить, что, если бы сложилась обратная ситуация, Маленков и его компания цитировали бы те документы, которые утаивали Хрущев и его соратники.

Для партийных верхов понятия архивов как источника объективной истины, как самодовлеющей ценности и феномена духовной культуры человека не существовало и не могло существовать. Архивы были для них либо оружием, либо помехой в политической борьбе. Другого подхода они не допускали.

Главархив осуществлял указания двуглавого монстра на практике, пытаясь преодолеть создавшийся кризис в архивной сфере за счет мобилизации всех наличных сил и средств и перебрасывая их из одного направления "главного удара" на другой в зависимости от конъюнктуры.

Но в середине 60-х годов возник еще один фактор - коллективный голос протеста профессиональных историков и архивистов, научной интеллигенции, который не был слышен практически с начала 20-х годов. Именно этот коллективный голос ("мнение общественности"), который отчетливо звучал в тупиковой для Главархива и архивной системы в целом ситуации начала 60-х годов, и позволяет датировать точку отсчета "новых веяний" в архивном деле этим временем. Тогда и начались поиски нового, альтернативного архивного дела в России.

Важнейшим, качественно новым явлением в это время стало проведение свободных дискуссий по острейшим и актуальнейшим вопросам, которые впервые за всю историю советских архивов не заканчивались применением репрессивных санкций со стороны административных органов. Очевидно, существенную роль в этом сыграло то, что в не входящем в систему учреждений Главархива Московском историко-архивном институте за десять послевоенных лет собрался высокопрофессиональный коллектив историков и архивистов, готовый (и способный) отстаивать собственную точку зрения.

Как бы то ни было, весь комплекс перечисленных факторов объективного и субъективного характера в кризисной ситуации начала 60-х годов вылился в открытый и бескомпромисс-

ный конфликт, касавшийся поначалу только одной, весьма специфической темы: как определить ценность документа на этапе отбора на государственное хранение?

Открытая конфронтация сторонников различных взглядов по этому вопросу впервые проявилась на заседании научного совета ГАУ 25 ноября 1959 г.⁸

Здесь впервые прозвучала "радикальная" точка зрения: следует отказаться от якобы окаменевших принципов экспертизы ценности, по которым государственному приему подлежал весь объем документов всех учреждений, организаций и предприятий, за исключением только выделяемых к уничтожению "законно", т.е. согласно действующим перечням. Исходя из чисто прагматических целей, ГАУ предлагало уменьшить число фондообразователей и "отсечь", таким образом, целые комплексы документов учреждений низового звена как заведомо не представлявшие научного и "другого государственного значения".

В.В. Максаков, М.Н. Черноморский, М.С. Селезнев, К.И. Рудельсон, Н.А. Орлова и другие преподаватели историко-архивного института выступили с резкой критикой такого подхода, но Главархив остался при своем мнении. "Новый курс" был, как водится, назван "перестройкой архивного дела" и вскоре получил воплощение в ряде руководящих документов. Так, в "Положение о Главном архивном управлении" 1961 г. была включена статья, согласно которой ГАУ предоставлялось право определять категории учреждений, организаций и предприятий, материалы которых подлежат или не подлежат приему в государственные архивы ⁹. В утвержденных в том же году "Правилах работы госархивов СССР" порядок фондирования документальных материалов определялся таким образом, что в результате архивный фонд рассматривался уже не как автоматически образующийся в результате деятельности любого учреждения массив документов, а как результат "активного, творческого комплектования госархивов... основанного на тщательной экспертизе ценности документальных материалов"¹⁰. И наконец, в этом же году ГАУ опубликовало "Методические указания по комплектова-

нию государственных архивов документальными материалами и организации экспертизы их ценности", в которых архивистам давались уже совершенно четкие руководящие указания по определению научной ценности и практического значения учрежденческой документации в прямой зависимости от значения учреждения.

Казалось, вопрос закрыт. Однако дискуссия по нему продолжалась еще десять лет, и нельзя сказать, что даже сегодня все в этой проблеме полностью ясно, во всяком случае в ее теоретических аспектах.

Особенностью же дискуссии тех лет было то, что главный редактор ведомственного издания - научно-информационного бюллетеня ГАУ "Вопросы архивоведения" В.А. Кондратьев решительно выступил против официальной точки зрения ГАУ и смело предоставил страницы бюллетеня и сторонникам и противникам "перестройки" по указанию "сверху".

В чем была суть проблемной ситуации?

На первый взгляд, речь шла о чисто технических, внутриведомственных проблемах. К 1956 - 1957 гг. выявилась полная невыполнимость на практике теоретического требования полистного просмотра всех оцениваемых дел с точки зрения их отбора для постоянного хранения или уничтожения. Экспертно-про-верочные комиссии (так они стали называться с 1958 г., прежнее название, "экспертно-поверочные", отменялось) буквально задыхались в потоке документов, который особенно усилился в связи с бесконечными хрущевскими реорганизациями и ликвидациями учреждений. Учреждения и ведомства главные усилия направляли на то, чтобы любыми способами избавиться от залежей бумаг, зачастую подгоняя их под изданный в 1957 г. "Перечень типовых документальных материалов, образующихся в деятельности министерств и других учреждений, организаций и предприятий с указанием сроков хранения материалов" по чисто формальным признакам. Например, работники канцелярии умышленно заносили в опись искаженное название документа, исходя из его оформления, а не содержания. Наиболее спорным был вопрос о мелких учреждениях и организациях низового зве-

на - о предоставлении им права на самостоятельное уничтожение малоинформативных, "пустых" документов.

Архивный главк однозначно признал прием в местные госархивы документов мелких, низовых организаций нецелесообразным. Научным обоснованием этой позиции стала так называемая теория функций, в которой за основной критерий определения ценности документов бралось значение учреждения-фондообразователя. До сих пор многие архивоведы считают такой подход "революционным", "переломным". Разрабатывавшие и излагавшие позицию Главархива В.В. Цаплин, А.В. Елпатьевский, Т.Г. Коленкина, Н.Р. Прокопенко были прежде всего реалистами. Они отстаивали принцип поэтапного процесса экспертизы ценности, в котором акцент должен быть сделан не на уничтожение, а на отбор по описям действительно ценных документов для постоянного хранения. Исходным их тезисом была трактовка формулировки декрета "О хранении и уничтожении архивных дел" от 31 марта 1919 г., которая заключалась якобы в буквальном требовании "сохранять документальные материалы, характеризующие каждую жизнь в разных, но не всех ее проявлениях" ¹¹. В связи с этим выстраивалась целая иерархия основных и подсобных, вспомогательных документов, зависящих прежде всего от категории учреждения-фондообразователя. Предлагалось "отсечь", пожертвовать "бессодержательными" фондами во имя отобранных экспертно-проверочными комиссиями ценных материалов для длительного и постоянного хранения в госархивах.

Эта позиция была вполне логичной и отвечала практическим целям архивистов, оказавшимся в те дни в весьма трудном положении.

Но не менее логичной была и позиция оппонентов Главархива. В устных и печатных выступлениях В.В. Максаков, В.А. Кондратьев, М.С. Селезнев, зачастую опираясь на иную трактовку все того же декрета, страстно отстаивали необходимость сохранения документов, которые несут в себе детали, "частности", отражают конкретность и специфику "каждой жизни в разных ее проявлениях". Кондратьев выдвинул идею дополнения

перечня видов документов обязательного хранения "вопросно-документным" или тематическим перечнем. Кроме того, выдвигалась идея сохранения "стопроцентных", т. е. абсолютно целостных, архивов "той или иной области, того или иного района, города, села... за год, два или более продолжительное время" ¹². Запретные даты, в течение которых вообще запрещалось уничтожать документальные материалы, предлагалось расширить до 1945 г. Совершенно резонно указывалось, что ведомства в первую очередь, основываясь на действующих перечнях, уничтожают свою переписку, а также жалобы и заявления трудящихся, хотя именно они "в важнейшей своей части должны быть оставлены для истории", поскольку в них "раскрывается стремление советских людей устранить имеющиеся в нашем обществе недостатки, ликвидировать элементы бюрократизма и равнодушия, ускорить движение страны к коммунизму". Здесь проявилось явное стремление повернуть архивы лицом к человеку, к реальной жизни. Отсюда чрезвычайно актуальное в наши дни яростное неприятие принципа априорной важности сводных, обобщенных документов, направляемых нижестоящими организациями и ведомствами в вышестоящие, а также "теория функций" учреждений. В какой-то степени эта дискуссия перекликалась с развернувшейся в те же годы дискуссией между сторонниками "окопной", солдатской правды о войне и парадно-официальной историографией, основывавшейся на спускаемых сверху установках. Не случайно архивисты, дискутируя с точкой зрения Главархива, цитировали И.Л. Андронникова, Д.С. Лихачева, а их поддерживали в свою очередь такие историки, как В.И. Шунков, Н.В. Устюгов, НА. Ивницкий, А.А. Кузин и др.

Отдавая себе отчет в том, насколько неподъемна в существовавших условиях идея "тотального" сохранения архивов, авторы предлагали развивать техническую базу архивного дела, опираясь на микрофильмирование фондов, а также привлекать к созданию новых архивохранилищ "широкую общественность на местах - учителей истории, учащихся старших классов средних школ и просто любителей старины, энтузиастов архивного и музейного дела" ¹³. Кстати, эту идею выдвинул и горячо отстаивал

начальник АУ РСФСР П.В. Ильин. Иначе говоря, речь шла о возвращении к традициям разгромленного в 30-е годы отечественного краеведения, к союзу с учеными-историками. "Я не могу согласиться с тем, - говорил Максаков на обсуждении проблем источниковедения истории советского общества, которое состоялось в МГИАИ в октябре 1961 г. с участием редакций журналов "Вопросы истории" и "Вопросы архивоведения", а также многих ведущих ученых и преподавателей московских вузов, — что есть какие-то учреждения, документы которых обречены на уничтожение. Но архивные работники (читай: Главархив. - Т. X.) считают иначе, они уже решили, что такие учреждения существуют. Остается установить категории таких учреждений, и в этом отношении слово историков должно иметь значение ¹⁴.

К сожалению, Максаков в очередной раз ошибся.

Решающее значение имело не слово историков.

Преобладающей тенденцией вскоре стало почти полное отождествление архивного дела и делопроизводства. Вместо научно-исследовательского института архивоведения и археографии, который предлагал создать Максаков, по решению правительства в сентябре 1966 г. начал действовать специализированный Всесоюзный научно-исследовательский институт документоведения и архивного дела (ВНИИДАД), распоряжение о создании которого Совет Министров СССР издал 2 марта 1966 г.

Перед ним сразу же была поставлена конкретная задача, сформулированная как особо важное правительственное поручение: возглавить работу всех заинтересованных ведомств и учреждений по созданию Единой государственной системы делопроизводства (ЕГСД), которая велась с 1963 г., но не давала практических результатов. Кроме грандиозной задачи по "общесоюзной унификации процессов документирования и документооборота на всех стадиях", от ВНИИДАД требовалась также разработка и создание единых государственных стандартов на организационно-распорядительную документацию, включающую сведение воедино требований к структуре и размерам бланков, расположению основных реквизитов, к правилам машино-

писного оформления и т. п. Специалисты ВНИИДАД проводили научные дискуссии по целесообразности переименования "административно-управленческих" документов в "организационно-распорядительные" (ОРД), по правилам составления номенклатуры и оформления дел, по способам регистрации производства и другим вопросам технологии делопроизводства ¹⁵.

Все это было, безусловно, важным и нужным делом.

Но трагедия заключалась в том, что поворот в сторону документоведения и делопроизводства был произведен на основе постановления СМ СССР № 829 "О мерах по улучшению архивного дела в СССР", в разгар дискуссий по самым животрепещущим и концептуальным вопросам о характере отечественных архивов и общественной роли архивиста.

Архивистам безапелляционно указали на их место. Им предписывалось сосредоточиться на обслуживании административно-управленческого аппарата.

Более того. Как вспоминают архивисты тех лет, уже готовилось постановление правительства с преобразованием ГАУ при СМ СССР в Государственный комитет по делопроизводству и архивному делу ¹⁶.

В 1964 г. в МГИАИ был создан факультет государственного делопроизводства, а с 1977 г. здесь же была введена новая специализация - "документовед-организатор научно-технической информации". Можно было предвидеть полную переориентацию этого уникального вуза и перевод его, вместе с Главархивом, в категорию вспомогательного учреждения структуры административных органов управления в системе Совмина.

Историки-архивисты вроде бы уже не требовались. Во всяком случае, акценты в их подготовке явно менялись.

В эти годы (конец 60-х - начало 70-х годов) институт вынуждены были покинуть многие опытные и авторитетные преподаватели.

Власть демонстрировала свою силу и более грубыми методами, напоминавшими худшие времена 30-х годов.

Так, чисто волевым решением, в соответствии с постановлением секретариата ЦК КПСС от 13 ноября 1962 г. (под гри-

фом "совершенно секретно"), было запрещено издание журнала "Исторический архив", который находился под пристальным контролем лично М.А. Суслова с первых дней его восстановления в 1955 г.

"Идеологические цензоры" партии давно с подозрением относились к публикациям в этом журнале архивных документов. Первый удар по редакции был нанесен в связи с публикацией в журнале подборки документов о партизанском движении на Кубани в 1942 - 1943 гг. ЦК счел грубой ошибкой обнародование донесений партизанских отрядов, где говорилось о диверсиях, в результате которых "был взорван поезд с ранеными и живой силой противника", а также "сожжены машины с находящимися в них битком набитыми трупами и ранеными"... По решению ЦК журнал был немедленно изъят из открытой продажи, раду сотрудников было поставлено на вид (позже главный редактор Шунков был снят с этой должности), а об "ошибке журнала было доведено до сведения всех редакторов научных и общественно-политических журналов ¹⁷.

Второй удар по этому историко-архивному изданию был нанесен в мае 1961 г., когда Секретариат ЦК КПСС принял (опять же под грифом "совершенно секретно") постановление о прекращении издания целого ряда журналов, включая уникальный, единственный в своем роде "Исторический архив" в целях сокращения расходов по их изданию" ¹⁸.

Сохранилось свидетельство тогдашнего члена редколлегии "Исторического архива", видного отечественного историка и источниковеда Б.Г. Литвака о том, как он вместе с "задыхавшимся от невероятной жары" 75-летним Максаковым обходил по пыльным дорогам дачного поселка старых большевиков - друзей Максакова еще по революционным годам в Сибири, - чтобы собрать побольше подписей под слезной просьбой в ЦК не закрывать журнал.

К этой просьбе присоединились начальник ГАУ при СМ СССР Г.А. Белов, рад видных историков. ЦК смилостивился и января 1962 г. принял очередное "сов. секретное" постановле-

ние - «в частичное изменение постановления ЦК КПСС от 16 мая 1961 года... считать возможным продолжить издание журнала "Исторический архив"».

Однако уже 13 ноября 1962 г. Секретариат ЦК КПСС наносит третий, самый последний и решающий удар по столь нужному и любимому историками и архивистами журналу. На этот раз постановление было сверхкратким: "Издание журнала "Исторический архив" прекратить" ¹⁹. Причем, как вспоминает вызванный на заседание Секретариата ЦК по этому вопросу сотрудник редакции, доктор исторических наук В.Д. Есаков, никакого обсуждения партийные бонзы не проводили. Просто председательствующий секретарь ЦК предложил «вопрос по существу не обсуждать, а журнал закрыть». С 1 января 1963 г. "Исторический архив" не выходил (вплоть до 1992 г.). В чем же заключался на этот раз криминал, который поставил ЦК в столь неудобное положение, причинил ему такие беспокойства в течение всего лишь одного года?

Оказывается, в нем была опубликована подборка архивных документов "Из переписки К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко (1902 - 1917 гг.)". Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС обиделся за то, что в переписке отражалась борьба художественных взглядов между этими двумя основоположниками советского театра. Из писем Станиславского за этот период выходило, что ему были ближе искания Мейерхольда, чем консерватизм Немировича.

Но ЦК считал иначе.

Поскольку к покойному Станиславскому дисциплинарные меры были неприменимы, партийные органы ограничились убийством журнала. На этот раз заступничество даже таких светил отечественной культуры, как И.Г. Эренбург, К.И. Чуковский, Д.Д. Шостакович и знаменитый театральный режиссер Ю.А. Завадский, которые обратились с письмом лично к Н.С. Хрущеву, не помогли.

Только в 1965 г. ЦК частично сменил гнев на милость и вместо "Исторического архива" разрешил ГАУ издавать журнал "Советские архивы". Точнее, дело обстояло следующим образом.

Благодаря личному энтузиазму и преданности архивному делу В.А. Кондратьев сумел за неполные десять лет (с 1956 по 1965 г.) превратить сугубо специальное издание "Информационный бюллетень" Главархива СССР, первый номер которого вышел под грифом "для служебного пользования" тиражом всего (800 экз., в достаточно популярное среди историков и архивистов издание "Вопросы архивоведения". С 1961 г. оно стало распространяться по подписке тиражом 5-6 тыс. экз. Его подготовка проходила в исключительно тяжелых условиях: достаточно сказать, что типографскую бумагу приходилось резать вручную, с помощью пилы и топора, а набор производился на линотипах, в ведомственной маломощной типографии Главархива.

13 сентября 1961 г. Г.А. Белов подписал направленное в ЦК КПСС письмо, в котором просил разрешить «преобразовать научно-информационный бюллетень "Вопросы архивоведения" в "Вопросы архивоведения и делопроизводства" периодичностью 6 номеров в год объемом 9 печатных листов, тиражом не менее 10 тысяч». При этом начальник Главархива ссылался на то, что после принятия решения о закрытии "Исторического архива" новый журнал мог бы издаваться на его материально-технической базе. Через два года после окончательного закрытия "Исторического архива", в 1965 г., в ЦК подняли это письмо и сочли его заслуживающим внимания. Но название новому изданию на заседании Секретариата ЦК КПСС от 14 сентября 1965 г. было придумано иное: "Советские архивы" ²⁰.

Первый номер "Советских архивов" был подписан в печать в феврале 1966 г. Журналу была предоставлена современная типографская техника, но зато усилен идеологический контроль. Редактором стал неутомимый В.А. Кондратьев. Впрочем, уже на следующий год он уйдет из редакции и поступит (в 1969 г.) на преподавательскую работу в МГИАИ, где и проработает до ухода на пенсию в 1984 г. Владимир Александрович скончался в 1992 г. в возрасте 65 лет.

Очевидно, в результате всех передряг вокруг архивных изданий Суслов и его окружение в ЦК затаили, мягко говоря, недобрые чувства по отношению к Г.А. Белову и архивистам, ко-

торые периодически вытаскивали из архивов ужасно неудобные и даже "неприличные" (с точки зрения партийной верхушки) документы.

Тем более что в 1965 - 1966 гг. разразился еще один скандал, связанный на этот раз с открытием в госархивах Житомирской и Хмельницкой областей Украины документов о деде и прадеде В.И. Ленина, которые оказались крещеными евреями ²¹.

Наученный горьким опытом, Белов приказал изъять эти документы в оригиналах, без оставления копий, и проинформировал об этом ЦК, но там промолчали. Не получив указаний, Белов положил документы в личный сейф. Нельзя исключить, что именно это переполнило чашу терпения верховного "хозяина" всех архивов - ЦК КПСС.

Иначе трудно объяснить тот цинизм и жестокость, с которыми он был снят в 1972 г. с поста начальника ГАУ.

Как вспоминают очевидцы, Белов готовился к выступлению на VII Международном конгрессе архивов, который впервые должен был состояться в Москве. Уже был отпечатан текст доклада, с которым Геннадий Александрович должен был на правах "хозяина" выступить в день открытия конгресса. В докладе содержались весьма важные научные и методические положения, которые были наработаны архивистами за более чем два десятилетия, в течение которых Белов возглавлял ГАУ. В частности, отстаивался тезис о единстве принципов и методов работы государственных и ведомственных архивов, обосновывались новые подходы к научной экспертизе ценности документов и их отбору на постоянное хранение. Впервые выдвигалась идея о необходимости разработки методических аспектов комплекса проблем, связанных с начинающимся внедрением ЭВМ в архивное дело.

Однако доклад Белова прочитал на конгрессе новый начальник — Ф.И. Долгих, который и опубликовал его впоследствии под своим именем ²². Это был не плагиат, а нечто, чему в лексиконе цивилизованного человека просто нет подходящих слов. У некоторых архивистов сохранились отдельные экземпляры доклада с обложкой, на которой еще фигурирует имя Белова.

Другие же участники конгресса довольствовались теми экземплярами, с которых прежняя обложка была в спешном порядке и обстановке секретности содрана и заменена именем нового начальника. Кого же прислали в столь пожарном порядке на замену Белова?

Новым начальником Главархива СССР стал кандидат философских наук, специалист по вопросам научного атеизма и бывший директор музея Ленина.

Естественно, что при подведении итогов работы конгресса Ф.И. Долгих на заседании Коллегии Главархива СССР больше всего восторгался тем фактом, что проведение в Москве форума архивистов имело "важное идейно-политическое значение".

Из хранилищ начальника ГАУ все раскопанные архивистами злосчастные документы о предках Ленина были сразу же переданы в сейфы ЦПА ИМЛ при ЦК КПСС. Во всяком случае, такова версия В.В. Цаплина, который утверждает, что лично он "был среди составителей и участников подписания соответствующего акта передачи". Однако научные сотрудники РЦХИДНИ (б. ЦПА ИМЛ), проверявшие фонды в 1992 г., авторитетно утверждают, что указанных Цаплиным документов там нет. Они высказывают свое личное мнение, что указанные документы следует искать либо "в исторической части" архива Президента СССР (так называемом "кремлевском архиве"), либо в Центре хранения современной документации, объединившем архивы частей аппарата бывшего ЦК КПСС ²³.

Впрочем, даже сегодня в этом странном деле, кажется, точку ставить рано. Только недавно, благодаря личному содействию ветерана Главархива В.И. Ильичева, сотрудникам журнала "Отечественные архивы" удалось установить, что перечень документов о еврейских предках В.И. Ленина 27 лет (с 1965 по 1992 г.) лежал в личном сейфе у начальника главка и только после ликвидации этого учреждения передан наконец в общий фонд Главархива.

Может быть, трудно найти более яркую иллюстрацию бесправного положения главка в отношениях с ЦК КПСС, чем ин-