Архивы и безвластие: от Февраля к Октябрю 1917 г.

Корни и истоки радикальной реформы архивного "нестроения", вызванного монополией ведомств на документальные "следы прошлого", можно отнести к началу XIX в. Так, еще в 1820 г. барон Г.А. Розенкампф представил председателю Госсовета и кабинета министров, главноуправляющему Комиссии составления законов князю П.В. Лопухину "планы о приведении в лучшее устройство архивов вообще". Сутью этих планов была "централизация столичных архивов, — централизация не только в отношении единства управления отдельными архивными фондами, но и в смысле пространственного их объединения в едином Государственном архиве" ¹.

За год до открытия в Париже Школы хартий — первого в мире учебного заведения по подготовке архивистов-профессионалов — Розенкампф поставил вопрос о необходимости введения архивного образования в России. Но главной идеей "планов" было именно объединение всех исторических архивов Москвы и Петербурга под руководством Главного управления архивами, которое должно было подчиняться Государственному совету.

К началу XX в. необходимость радикального преобразования архивной системы осознавалась практически всеми учеными-историками и профессиональными архивистами. В гораздо более известных сегодня проектах архивных реформ Н.В. Калачова ² и Д.Я. Самоквасова ³ можно найти почти текстуальные совпадения с теми положениями, которые затем составили основу декретов по архивному делу, принятых в первые годы советской власти. Более того. В наших отечественных архивохранилищах можно встретить документальное подтверждение такого поразительного — на первый, непрофессиональный взгляд — факта, что личную заинтересованность в необходимости проведения радикального переустройства российской архивной системы проявлял сам император Николай II. Во всяком случае, именно с ответственного утверждения реальности этого

ВЦИК академик С.Ф. Платонов, излагая свою концепцию истории создания Центрального архивного управления РСФСР. В этом документе выдающийся русский историк, один из первых руководителей архивной реформы в послереволюционное время, с присущей подлинному ученому беспристрастностью информировал высший орган советской власти о том, что "новым духом" реформ в отечественном архивном деле впервые ощутимо повеяло в далеком 1911 г., когда на годичном собрании Русского исторического общества, проходившем под председательством Николая II, "бывший император поднял вопрос об усилении мер к охране исторических документов от уничтожения". Как пишет Платонов, "он и поручил Историческому обществу разработать вопрос о положении архивного дела в России и способах его улучшения". В соответствии с этим "высочайшим поручением" сообщество российских историков (которое, кстати, возглавлял великий князь Николай Михайлович*) попыталось сплотить все патриотические силы вокруг благородной борьбы за "наступление лучших времен для архивного дела" в России. Однако, свидетельствует Платонов, "государственные старцы" и всякого рода бюрократические "рептилии" начали тормозить ход выработки проекта вполне назревших реформ. Первые практические шаги в этом направлении были сделаны только спустя три года, когда на состоявшемся в мае 1914 г. Первом съезде "представителей губернских ученых архивных комиссий и соответствующих им установлений" архивная "провинциальная братия" попыталась дать открытый бой высокопоставленным бюрократам-ретроградам, "внеся в третий (и последний) день работы съезда" обширную программу достаточно радикаль-

_______________________________

* Николай Михайлович (1859 - 1919), — великий князь, внук Николая I, двою­родный дядя Николая II, расстрелян в Петропавловской крепости в январе 1919 г. следует иметь ввиду, что С.Ф. Платонов (1860 - 1933), академик (1920), преподавал историю великому князю Михаилу Александровичу, брату Нико­лая II, который был убит в Мотовилихе 13 июня 1918 г., а также великой кня­гине Ксении Александровне, сестре Николая И (1875 — 1960), умершей в эмиг­рации. Сам Платонов после революции 1917 г. работал в Главархиве, затем был директором Библиотеки АН. Репрессирован в 1930 г. по "делу академиков". Умер в Самарской ссылке.

день работы съезда" обширную программу достаточно радикальных реформ архивного дела в России. Попытки "начальствующего состава" удержать съезд "в рамках приличия и сдержанности", вспоминает Платонов, не удались ⁴. Однако путь практических преобразований был прерван первой мировой войной, а затем революционными событиями 1917 г.

Так в очень сжатом изложении выглядит у Платонова характеристика перипетий борьбы за радикальную реорганизацию архивного дела в России. Естественно, это очень субъективная оценка. Вряд ли можно сегодня, например, полностью согласиться с тем, что "неуспех" предыдущих проектов преобразований следует отнести на счет "московского профессора Д.Я. Самоквасова", поскольку "прямолинейный и парадоксальный, грубый и сварливый его ум плодил гораздо большее число зоилов и антагонистов, чем сторонников и последователей", а порождаемые в связи с этим "ученые распри... давали удобный повод правительственным ведомствам откладывать практические мероприятия до лучшего выяснения дела".

Сегодня мы вправе рассматривать причины "неуспеха" в более широком социальном контексте. Но здесь важно прежде всего оценить добросовестность и чисто человеческое мужество историка и гражданина, который не считает себя вправе умолчать о положительной роли "б. императора" и "б. великого князя" в истории архивной реформы, хотя об их трагической судьбе он, как и все российские граждане, был прекрасно осведомлен. С учеными, обладающими такой памятью, а главное — совестью, советской власти чуть позже, уже с середины 20-х годов, окажется не по пути. Сам академик будет репрессирован. А вместе с живыми людьми из нашей истории будут вырваны и целые страницы правды об идейных предтечах преобразований в отечественном архивном деле после революции. Всех "дореволюционных" архивистов вскоре объявят "буржуазными специалистами", их разделят на "поддержавших большевистскую революцию" и на ее "противников". Иначе говоря, будет сделана попытка развести ученых по разные стороны политических баррикад. Но это будет позже.

Пока важно констатировать один главный вывод: накануне революционных событий практически все ученые-историки и архивисты-профессионалы выступали за реформирование архивной системы, против всевластия бюрократических ведомств. Парадоксально, но наиболее резко выразил эти настроения задолго до 1917 г. директор архива Священного Синода — одного из самых "закрытых" и "привилегированных" архивов дореволюционной России — А.Н. Львов: "...сколько бы мы теперь ни жаловались и ни возмущались... до изменения существующего законодательства и строя, не признающего за архивами исторического научного значения, решительно ничего не выйдет" ⁵.

Здесь отражается противоборство между общественным настроением в пользу радикальных реформ и неспособностью ведомственного бюрократического аппарата решить эту проблему быстро, эффективно и мирным способом. Не усвоив этот исходный тезис, нельзя понять причину столь единодушного выступления историков и архивистов» в период февральских событий 1917 г., которое выразилось прежде всего в создании уникального для того времени не только в России, но и за рубежом общественного объединения — Союза российских архивных деятелей (Союза РАД).

Первые оценки (1918 — 1920) принадлежали перу активных деятелей Союза РАД или близких к нему историков и архивистов (А.Е. Преснякова, А.С. Николаева, Н.В. Голицына и др.). Они сохранились только на страницах труднодоступных изданий того времени ("Русский исторический журнал", "Исторический архив", "Дела и дни") либо осели на полках центральных архивохранилищ ⁶. Большая заслуга в "реабилитации" исторической роли Союза РАД принадлежит С.О. Шмидту, Л.В. Ивановой, А.В. Олигову, в меньшей степени А.П. Пшеничному, В.Н. Самошенко и некоторым другим исследователям. Они первыми отвергли безапелляционную, резко отрицательную, "классовую" оценку, которая давалась Союзу в официальной историографии архивного дела (А.В. Черновым, В.В. Максаковым).

Совершенно по-новому, опираясь на выявленные в "закрытых" ранее фондах архивохранилищ документальные источ-

ники, осветил эту тему видный теоретик и историк отечественного архивного дела В.Н. Автократов, который в конце жизни работал над очерком "Из истории централизации архивного дела в России (1917 - 1918)" ⁷. Из его неоконченного, к сожалению, исследования, следует вполне определенный вывод: без выяснения подлинной истории Союза РАД — этого наиболее яркого научного и организационного феномена в архивном деле периода Февральской революции — нельзя правильно оценить всю последующую историю отечественных архивов. Дело в том, что если не все, то очень многие принципиальные основы и первые шаги по пути решительной демократизации и одновременно рационализации постановки архивного дела, которые затем в течение десятков лет будут приписываться только и исключительно "правильной политике коммунистической партии и советского правительства", рождались в среде членов Союза РАД или идейно близких к ним деятелей. Чтобы доказать это, достаточно внимательно и в максимальной степени объективно разобраться в документах и материалах, отражающих теоретическую и организационную стороны деятельности "союзников".

Прежде всего следует учесть чрезвычайные, "форсмажорные" обстоятельства, вызвавшие появление Союза.

В первый же мартовский день 1917 г., когда Временное правительство только успело объявить о начале своего существования, в Петрограде и Москве почти одновременно запылали огромные костры во дворах зданий упраздненных новой властью органов полиции и жандармской охранки. Толпы неизвестных жгли кипы документов, которые кто-то выбрасывал прямо из окон или выносил в охапках, импровизированных сумках и мешках. Как вспоминал спустя десять лет очевидец московского "варианта поджогов", "трудно было понять, кого в этой толпе было больше — любопытствующих или бывших охранников, стремившихся, пока не поздно, по возможности скрыть в огне костров следы своего участия в охране самодержавия" ⁸. Погромам — под прикрытием "стихийных" выступлений народных масс — целенаправленно подвергались фонды Третьего отделения собственной е. и. в. канцелярии, департамента полиции, гу-

бернского жандармского управления, судебной палаты, дворцовой комендатуры, генерал-губернатора и т.д.

Однако следует иметь в виду и другое. Уже 4 марта 1917 г., когда дымились костры из архивных документов и мародеры рылись в канцеляриях брошенных учреждений в поисках ценностей, на петроградской квартире A.M. Горького собралась группа видных представителей столичной интеллигенции (А.Н. Бе-нуа, И.Я. Билибин, Ф.И. Шаляпин, С.К. Маковский и др.). После официальных визитов в оба главных органа власти — во Временное правительство и в Петросовет - "горьковская группа" добилась опубликования первого в послереволюционное время "Воззвания", в котором говорилось: "Граждане! Старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство. Теперь оно принадлежит народу... Граждане, не трогайте ни одного камня, охраняйте памятники, здания, старые вещи, документы — все это ваша история, ваша гордость".

Это воззвание, напечатанное массовым тиражом в "Известиях Петроградского Совета рабочих депутатов" уже 8 марта 1917 г., стало первой акцией общественности в защиту отечественных памятников прошлого. Характерно, что, как установили современные исследователи, «вплоть до настоящего времени в исторической, научной и популярной литературе появление "Воззвания" относят к дням Великой Октябрьской социалистической революции» ⁹. Это был, может быть, первый по времени, но далеко не последний пример фальсификации фактов и документов, относящихся к Февральской революции. Все негативное целенаправленно взваливалось на Временное правительство, все положительное приписывалось органам советской власти. Так почти весь период с февраля по октябрь 1917 г. превратился в огромную "черную дыру", в которую сознательно запихивалась историческая правда. Вот почему сегодня приходится столь скрупулезно разбираться в подробностях тех дней. Необходимо восстановить истину. А она заключается в том, что особая заслуга в спасении архивных документов принадлежала с первых же дней не только "горьковскому комитету", который вскоре распался, но и высококвалифицированным представителям ис-

торической науки и профессионалам-архивистам. Они не остались равнодушными перед зрелищем быстро распространяющейся разрухи и актов вандализма. Но суть заключалась в том, что винить по отдельности, персонально любого из министров или других ответственных чиновников Временного правительства трудно. Вина лежала на том хаосе и сумятице или, если угодно, на "революционном вихре", который обрушился на всю старую государственную систему, неотъемлемой частью которой являлись ведомственные делопроизводства и архивохранилища. По всей России непрерывно упразднялись прежние органы власти и создавались новые. Из одних зданий спешно выезжали прежние чиновники, вывозя с собой мебель получше и привычные канцелярские пожитки, в другие тут же въезжали новые. А ведь, как правильно говорят в народе, одна перемена местожительства равносильна одному пожару; здесь же переезжали целые конторы.

Беспрерывно сочиняло все новые и новые законопроекты образованное в марте Юридическое совещание, ставшее своего рода промежуточной инстанцией между правительством и другими ведомствами и учреждениями, включая министерства, которые плодились чуть ли не в геометрической прогрессии. Только в мае было образовано четыре новых министерства: труда, продовольствия, государственного призрения, почт и телеграфа. В августе к ним прибавилось Министерство исповеданий. Весной и летом государственный аппарат пополнился Экономическим советом и Главным экономическим комитетом, Комитетом обороны, Главным управлением по делам милиции, Кабинетом военного министра, Главным управлением по заграничному снабжению, Всероссийской книжной палатой. На местах в дикой спешке формировались губернские, уездные и волостные земельные и продовольственные комитеты, а число других, "самодеятельных" органов местной власти вряд ли поддается учету ¹⁰, тем более что зачастую они возникали так же быстро, как и прекращали свое существование. Вот что вспоминал очевидец событий первых месяцев Февральской революции 1917 г.: "...привычная размеренная поступь сменилась колебательным

движением, все бродит, сталкивается, перекрещивается... Нет ничего устоявшегося, и разрушена всякая связь и зависимость между различными и ближайшими частями прежде единого целого ¹¹.

Как должны были воспринимать эту ситуацию образованнейшие люди своего времени — историки и высококвалифицированные архивисты, посвятившие всю свою жизнь изучению и хранению документальных свидетельств о прошлом России? Они, может быть, раньше многих других именно благодаря своим профессиональным знаниям увидели, что начавшееся на просторах России уничтожение "немых, хотя и красноречивых памятников старины", становящихся жертвами "стихийного пренебрежения и столь же стихийной ненависти", больше всего напоминает возвращение того страшного времени, когда "разиновцы XVII века уничтожали с особым ожесточением приказные документы как основу ненавистного режима". Это напоминало и "эксцессы" революции XVIII в. во Франции.

Они сумели вовремя разглядеть и вторую сторону этого страшного процесса — новые чиновники не только не препятствовали толпе, но иногда объективно превосходили ее в вандализме. Бесчисленные "новые учреждения и общественные организации, часта временные и эфемерные", постоянно въезжая в одни здания и тут же переезжая в другие, выбрасывали из шкафов, с полок и из стеллажей все казавшиеся им ненужными бумаги буквально на улицу или в "лучшем случае" в коридоры, подвалы, просто на пол... Гибло текущее делопроизводство, на пороге гибели были архивохранилища... Специалисты воспринимали это почти как безвозвратную гибель беззащитных живых существ — свидетелей прошлого и настоящего, как глубоко личную трагедию. И одновременно они понимали свой долг по "собиранию и хранению всего, что возможно", "как крупное государственное дело". Так, во всяком случае, дословно рассуждал в написанных зимой-весной 1918 г. интереснейших воспоминаниях петроградский профессор, выдающийся историк и историограф А.Е. Пресняков ¹². Вот почему, пользуясь его выражением, в марте 1917 г. "встрепенулись лучшие силы работников.

на ниве исторического изучения и архивного дела". К сожалению, в последующих версиях этих воспоминаний (а в архивных фондах сохранилось по меньшей мере еще два их рукописных варианта ¹³) постепенно исчезали все эти живописные детали. К середине 20-х годов все меньше оставалось упоминаний о февральских событиях, все больше внимания стало уделяться периоду архивного строительства, который начался после принятия декрета «О реорганизации и централизации архивного дела» 1 июня 1918 г. Эйфория (во многом продиктованная естественными для того времени надеждами на лучшее и вполне объяснимыми иллюзиями, которые кажутся нам наивными только с позиций сегодняшнего дня) была такой сильной, что все время "до декрета" будущие историки архивного дела вначале стали просто обходить своим вниманием (А.С. Николаев в 1919 г. посвятил ему всего несколько строк, повторив ряд оценок А.Е. Преснякова почти дословно ¹⁴), а затем перекрасили всю эту эпоху в один сплошной черный цвет. На самом деле именно в 1917 г. — задолго до декрета — началась, можно сказать, героическая эпопея совместных патриотических действий людей высокой духовной культуры по спасению отечественных архивов. Началась она достаточно буднично.

Просто в первые же дни марта флотский офицер, начальник архива Морского министерства А.И. Лебедев, разослал всем известным ему столичным архивистам и близким к ним историкам персональные приглашения на собрание, которое должно было состояться 18 марта 1917 г., с целью выработки совместной программы деятельности в этот переломный для истории России период. Текст приглашения открывался патетическими фразами: "Велик народ только тот, который знает и любит свою историю, который на уроках прошлого создает свое будущее, не забывая и основы духа своего народа. Но для того, чтобы изучение истории было успешно, необходимо, чтобы архивы, музеи, библиотеки, эти хранилища источников прошлого, работали с наибольшей энергией и по определенной программе". Далее формулировались те положения, которые явно отражают не только личную точку зрения А.И. Лебедева, но и взгляды всех,

кто первым откликнулся на идею о необходимости профессионального объединения архивистов. В документе четко указывалось, что старое правительство не выработало никакой общей политики в архивном деле, в результате чего "архивы, разбитые по отдельным ведомствам, влачили жалкое существование. В свободной России этого быть не должно". Поэтому прежде всего необходимо "определенно поставить вопрос" о судьбе архивов упраздняемых отживших учреждений и ведомств. Все архивисты должны обратиться к новому правительству с целым рядом решительных требований, основными из которых являются: "...объявить государственной национальной собственностью все материалы и следы деятельности официальных лиц прежнего режима, дабы не приходилось в будущем скупать на рынках у антиквариев и за границей то, что должно храниться в русских государственных архивах". И еще одно: немедленно создать в одном из министерств Отдел архивной статистики и организации архивного дела "для выработки планомерной программы архивного строительства для возможности централизации архивных государственных фондов" ¹⁵.

За неимением более "материалистического", основанного на документах объяснения остается только на счет невероятного совпадения отнести тот факт, что в тот же самый день — 18 марта 1917 г. — направил Временному правительству собственную "Записку об Организации архивов в России" еще один флотский офицер, крупный военный архивист, "уроженец Лифляндской губернии, родом — эстонец, а происхождением — сын отставного матроса Николаевской службы" (так он подписал документ), Фридрих Адольфович Ниневе ¹⁶. Под многими его программными положениями, на наш взгляд, могли бы подписаться и собирающиеся на свое первое собрание будущие члены Союза РАД. Их объединяет прежде всего благоговейное отношение к истории и архивным документам. Вот это "кредо" в изложении Ниневе: "История наша должна служить нам Ветхим и Новым заветом нашей политической, экономической и духовной жизни... На истории мы должны воспитываться: она — наша гордость... Теперь, в свободной Руси, при свободе слова, не замед-

лит появлением новая, правдивая, беспристрастная, история многострадальной России. Да поздравим нашу историю с наступлением новой эры! Но чтобы достигнуть последнего, мы должны, не теряя времени, позаботиться о сохранении источников истории как для прошлой, так и для будущей нашей государственной летописи во всех ее подробностях". И далее: «Архивный вопрос ~ государственный вопрос, и не последней важности. Архивное "неустройство" у нас до того велико и ощутитель­но, что его нельзя откладывать в дальний ящик. Оно требует немедленных, безотлагательных мер со стороны Временного правительства».

Затем Ниневе приводит ряд "печальных фактов" вроде того, что несколько архивов уже "не избегли гнева народного и сожжены", и рекомендует, "не теряя дорогого времени", "обратиться с воззванием к народу, чтобы он щадил архивы, музеи и библиотеки, а властям же предписать озаботиться о мерах охраны их". В заключение он предлагает собственные услуги в осуществлении разработанного им же плана "централизации" всех военных архивов, а также "архивов нескольких других министерств". "Хорошим примером в архивной реформе [являются] наши союзники англичане и французы" в области не только организации, но и подготовки новых кадров архивистов по образцу французской Школы хартий. Одним словом, заключает автор, архивное дело "требует реформы, переорганизации, как и вся Россия".

К сожалению, пропитанное живыми чувствами послание Ниневе имело один существенный изъян — в части практической все надежды он возложил на Государственную думу, архив которой он предлагал реорганизовать в первую очередь, чтобы сделать его "образцовым". "Эту работу как специалист-архивист и радетель всей душой за архивное дело я взял бы с великой радостью на себя", — предлагал Ниневе. По-видимому, именно это отпугнуло и чиновников Государственной думы, куда был направлен оригинал "Записки", и "обожаемого профессора П.Н. Милюкова" — министра Временного правительства (ему Ниневе направил копию записки спустя два месяца). Не до-

ждавшись никакого ответа, Ниневе уехал из Петрограда в провинцию, предположительно в Пятигорск. Дальнейшие события в его жизни неизвестны; есть косвенные свидетельства о том, что в 20-е годы он организовывал архивную систему у себя на родине — в Эстонии. Для нас сейчас важно установить, что чувство личной ответственности за спасение источниковой базы исторической науки в марте 1917 г. объединило самых разных специалистов — патриотов России. Но если Ниневе пытался пробить стену официального безразличия в одиночку и потому безуспешно, то члены Союза РАД действовали гораздо более целеустремленно и сплоченно.

На первом же собрании, состоявшемся 18 марта 1917 г., выступил А.И. Лебедев. Он повторил содержание выработанного совместно со своими единомышленниками приглашения и поставил ряд конкретных и неотложных задач по охране архивных материалов "от случайностей переживаемого времени", прежде всего по спасению архивов упраздняемых учреждений и усадебных архивов, а также архивов прифронтовой зоны в условиях приближения германской армии. Был поставлен и более общий вопрос: "о будущем наших архивов и централизации управления ими". Судя по протоколу, некоторые из приглашенных деятелей науки по каким-то причинам не явились. Особенно заметным было отсутствие академика А.С. Лаппо-Данилевского и профессора Петроградского университета С.Ф. Платонова, хотя оба они выразили горячее одобрение идее объединения ученых и специалистов во имя столь благородной цели. Не исключено, что уже здесь проявились чисто личные неприязненные чувства, которые они питали друг к другу. Именно этим объясняются, видимо, содержащиеся в первом протоколе фразы с пожеланием расширить круг собравшихся и с признанием настоятельной "необходимости сорганизоваться всем архивным деятелям для совместной работы".

Тем не менее важнейшим итогом первого (учредительного) собрания 18 марта 1917 г. стало официальное объявление о создании Союза РАД и образовании Особой комиссии для выработки Устава новой организации. В ее состав вошли инспек-

тор Сенатского архива И.А. Блинов, директор Государственного и Петроградского Главного архивов МИД князь Н.В. Голицын, начальник архива Морского министерства А.И. Лебедев, начальник архива Министерства народного просвещения А.С. Николаев и профессор С.Ф. Платонов. С этого дня самую энергичную деятельность в организационной сфере развил А.С. Николаев, ставший отныне едва ли не главной фигурой в работе по организации Союза. Во многом благодаря именно его личным усилиям уже на третьем заседании, 8 апреля 1917 г., был избран Совет Союза РАД в составе: академик А.С. Лаппо-Данилевский (председатель), восемь членов и три кандидата в члены "для замены случайно (досрочно) выбывших членов". Лебедев был утвержден секретарем Союза, казначеем стал А.С. Николаев, товарищем председателя — князь Голицын. Персонально членами Совета стали: Я.Л. Барсков (делопроизводитель Государственного и Петроградского Главного архивов МИД), В.Г. Дружинин, Б.Л. Модзалевский (заведующий архивом конференций Российской академии наук, Н.А. Мурзанов (секретарь Сенатского архива), Д.П. Струков (начальник Артиллерийского исторического музея), а также князь Н.В. Голицын, А.И. Лебедев и А.С. Николаев. Кандидатами в члены Совета были избраны И.А. Блинов, К.Я. Здравомыслов (начальник архива и библиотеки Св. Синода) и С.А. Розанов (архивариус общего отдела б. министерства двора).

В фонде Н.В. Голицына ¹⁷ сохранились личные записи о ходе выборов, судя по которым здесь не обошлось без драматизма. Платонову, который набрал всего 14 голосов, поданных в ходе выборов на строго альтернативной основе, было предложено место кандидата в члены Совета (для сравнения: Лаппо-Данилевский получил 31 голос, Лебедев - 24, Николаев - 22); он счел себя глубоко оскорбленным и вообще отказался от участия в работе руководства Союзом, ушел и вернулся только через год — на общее собрание Союза РАД 21 апреля 1918 г., когда Лаппо-Данилевский предложил обсудить вопрос о своей возможной отставке. Поскольку вопрос этот был решен отрицательно, Платонов опять ушел и больше при жизни Александра

Сергеевича на заседаниях Совета Союза РАД не появлялся. Он вернется окончательно только в мае 1919 г., когда будет избран председателем Союза.

Объясняя в 1920 г., в первую годовщину смерти Лаппо-Данилевского, причины столь решительного выбора в его пользу, Голицын говорил на общем собрании Союза: "В его лице сочетался для нас и европейски образованный ученый с широким взглядом на задачи науки, и тонкий специалист архивной работы над документами, и знаток архивного дела в его современной постановке. С другой стороны, он не был профессиональным архивным работником, и это он считал недостатком для председателя Союза; но мы понимали, что это было и его громадным преимуществом, так как оно позволяло ему стать выше всех мелочей архивной жизни, взглянуть на наши профессиональные нужды и чаяния с высоты присущего ему общего понимания задач архивного дела в России, а не с точки зрения интересов отдельных учреждений" ¹⁸.

Итак, с апреля 1917 по май 1919 г. вся деятельность Союза направлялась А.С. Лаппо-Данилевским - известнейшим и авторитетнейшим историком того времени, личностью незаурядной и далеко не однозначной. Именно он делал все, чтобы придать деятельности Союза поистине общероссийский размах. Дело не только и не столько в его личных связях с двумя министрами народного просвещения — А.А. Мануйловым и сменившим его С.Ф. Ольденбургом, его единомышленниками по кадетской партии. Главным было то, что за Лаппо-Данилевским все знавшие его лично и его труды, признавали, помимо научных заслуг, высокие нравственнные достоинства. Перу И.М. Гревса, известного российского историка-медиевиста, принадлежит уникальная статья о Лаппо-Данилевском, которая озаглавлена "Опыт исследования души" ¹⁹. Главная идея этой работы: Лаппо-Данилевский был бескомпромиссен в науке и в жизни, поскольку в его сознании наука и этика неразделимы. Несмотря на обширную библиографию его трудов и работ о нем ²⁰, сегодня его труды по-прежнему известны только немногим специалистам, хотя уникальное учение Лаппо-Данилевского о методологии истории

как науки и месте документа в процессе ее изучения и сегодня актуально. Для историка-философа Лаппо-Данилевского подлинным объектом научного познания является прежде всего исторический источник, который воспринимается как «реализованный продукт человеческой психики», как «индивидуализированный результат творчества». Архивист «одушевляет» эти документы, проникаясь «единством чужого сознания» ²¹. Такая лексика непривычна, но к ней, видимо, стоит привыкать, если только искренне стремиться вырваться из заколдованного круга единственной, пусть даже самой верной, методологической схемы исторического познания. В данном случае для нас должно быть важно и то, что ученики Лаппо-Данилевского по его «семинарию» в Петербургском университете буквально боготворили его до последних дней своей жизни.

К сожалению, в последующие десятилетия психологические аспекты были вытеснены из исторической науки унылыми вульгарно-социологическими конструкциями, а славное имя Лаппо-Данилевского насильственно вычеркнуто из научной и общественной жизни. К тому же он сам, будучи до конца принципиальным, дал к этому более чем достаточный повод: готовя уже после Октября 1917 г. новое издание своей «Методологии истории», включил в нее специальную главу, в которой тщательно и скрупулезно перечислил все «стержневые идеи» теории исторического материализма Маркса и Энгельса; отдавая должное «красоте» их умственных построений и «голых схем», резко, но убедительно отрицал их научность и хоть какое-то соответствие объективной правде жизни. То есть идеалист Лаппо-Данилевский выступал в данном случае как реалист, «материалист» против марксистского волюнтаризма, находящегося «вне пределов науки» ²².

Очевидно, именно в этом и заключалась благословенная негибкость Лаппо-Данилевского, талантливейшего ученого-мыслителя, ставшего академиком в 36 лет – в небывало молодом возрасте для историка.

Таким был человек, вокруг которого объединились все члены Союза РАД — от консерваторов-монархистов до ради-

кальных либералов. Его неокантианская приверженность "абсолютным ценностям" помогала устранять во время теоретических дискуссий и тем более в ходе практических работ бесплодные политические распри и междоусобицы.

Характерным для него было категорическое неприятие в составе Союза РАД любого непорядочного человека. Так, он изгнал из своего окружения ловкого самозванца, председателя Петроградской окружной архивной комиссии М.К. Соколовского, который слишком быстро перекрасился после Февральской революции из ярого монархиста в столь же оголтелого демократа. В 20-е годы Соколовский организовал травлю известнейшего военного архивиста Г.С. Габаева, который во многом благодаря его доносам впоследствии был брошен в сталинские застенки. Аналогичную позицию занял академик и по отношению к знаменитому либеральному публицисту и историку В.Л. Бурцеву, поскольку категорически осуждал такие его методы добывания разоблачительных документов, как прямой подкуп чиновников из архива Департамента полиции. Лаппо-Данилевский выступал за преимущественный прием в Союз только архивистов-профессионалов. Вот почему до самого конца 1917 г. он оставался единственным бесспорным лидером и непререкаемым авторитетом в Союзе РАД.

Только в начале 1918 г., после того как Лаппо-Данилевский открыто, в печати выступил против большевистского переворота, в недрах Союза начала оформляться (не без активной "помощи извне") внутренняя оппозиция, которую возглавил, как это ни парадоксально, ярый "государственник", будущий преемник Александра Сергеевича на посту председателя Союза РАД С.Ф. Платонов.

Однако до этого объединенный "фронт" архивистов, историков, музейных и библиотечных работников сделал удивительно много. Мы настаиваем на этой оценке, хотя практически во всех работах на эту тему Союзу инкриминируется вина едва ли не за все бедствия отечественных архивов в бурный период от февраля 1917 г. до образования 2 апреля 1918 г. первого правительственного органа — Централь-

ного комитета по управлению архивами, — предшественника ГУАД.

Не будем забывать, что в Союзе работали только подвижники, которые, так и не дождавшись реальной помощи от властей, делали все на общественных началах со всеми вытекающими отсюда последствиями. В какой-то степени они повторили печальную (и в то же время героическую) судьбу деятелей губернских учебных архивных комиссий, которые в трудные годы революционной разрухи по велению совести, иногда ценой здоровья и даже жизни спасали в провинции гибнущие и разграбливаемые архивы.

А плоды деятельности Союза, как часто бывает, пожали совсем другие ведомства и учреждения и даже совсем другие люди. Как это случилось и почему?

Чтобы разобраться в этом, следовало бы разделить деятельность Союза РАД на две части: научно-методическую и организационно-практическую. Однако нужно сразу оговориться, что сделать это необычайно сложно, поскольку придется нарезать разграничительные линии буквально по живому. Иначе и быть не могло, поскольку теоретические рассуждения велись с конкретно-прикладными целями. Ведь участники заседаний приходили на них не для бесплодного умствования, а с практическими вопросами, улучив свободное от основной работы время. Возвращались они на места своей службы, восприняв выводы из дискуссий коллег как практические рекомендации к действию.

К тому же состав Союза РАД постоянно расширялся. Сформировавшись как объединение петроградских архивных деятелей, Союз постепенно включал в свой состав представителей провинциальных ученых архивных комиссий и научной общественности из Москвы, Киева, Харькова, Одессы, Тифлиса, Саратова, Астрахани, Тихвина и т.д. Эта тенденция воплощена в Уставе Союза РАД, который первоначально был утвержден общим собранием членов Союза, а затем, 16 июня 1917 г., и министром народного просвещения Временного правительства А.А. Мануйловым. В этом документе основные цели Союза РАД