Создание средства представления, построение образа того, что непонятно, — обязательное условие всякого творчества

У нас возник следующий очень трудный вопрос: а как можно строить представление о том, что непонятно, как можно создавать изображение того, что непонятно. Ответ на данный вопрос состоит в следующем: необходимо выйти за границы и рамки возможностей того языка, который отработан для изложения и рассмотрения того, что является понятным. Но выйти за рамки и границы языка нужно, используя сам тот язык, на котором мы собираемся излагать то, что нам непонятно.

Таким образом, необходимо развивать и преобразовывать язык, раскрывая его внутренние потенциальные возможности.

Задача заключается не в том, чтобы замолчать или отказаться от возможностей представления и изображения после того, как мы столкнулись с непонятным. Наоборот, сверхтребование состоит в том, чтобы максимально понятно рассказать о непонятном. Более того, по возможности мы должны будем контролировать понимание другими людьми излагаемых нами непонятных вещей.

Подобная ситуация давно обсуждается и рассматривается в искусстве. В литературе данный вопрос связан с проблемой метафоры. В переводе с древнегреческого данное слово означает перенос. Как сказано в Словаре иностранных слов (М., 1982. С. 307), «метафора — оборот речи, заключающий скрытое уподобление, образное сближение слов на базе их переносного значения».

Значит, для того, чтобы говорить о непонятном, необходимо специально организовать переносное значение слов. На основе этого переносного значения слов и можно сообщить о каком-то соотношении понятного и непонятного. Человек использует хорошо знакомое всем слово, чтобы при помощи него сообщить не прямо, а косвенно о чем-то другом. Но, по всей видимости, более точно — метафора предполагает столкновение для человека одновременно, как минимум, двух, а иногда и большего числа значений, например, прямого и переносного. Таким образом, метафора оказывается, как минимум, двупозиционна, поскольку понимание человека разрывает одновременно несколько разнонаправленных значений слова. И человек в этой ситуации должен построить свое собственное понимание на основании этих сталкивающихся значений, а затем проверить его.

Но для того, чтобы конкретнее разобраться с тем, что понятно и что непонятно, необходимо в самых общих чертах ответить на вопрос: а зачем мы пробираемся в область непонятного и расширяем (или если удается, углубляем) наше понимание? Мы это делаем, движимые стремлением что-то познать или что-то преобразовать, то есть мы стремимся либо с чем-то более детально разобраться, либо осуществить действие, ориентированное на будущую ситуацию. И равно в той мере, в какой нам удается продвинуться в познании или проектном преобразовательном действии, нам удается продвинуться и в понимании, сместив границу между непониманием и пониманием, расширив зону понимаемого нами.

С этой точки зрения, понимание является своеобразной окружающей средой, своеобразной аурой, светоносной неуловимой оболочкой вокруг процессов мышления и действия. Оно как бы не имеет своей собственной материальной субстанции, но все время продвигается по контуру либо процесса мышления, либо процесса действия. Поэтому нам ^пРе'Дставляется неверным противопоставление, например, процессов понимания и действия, когда, например, говорят: «Ну, это ты только понял, а теперь давай реализуй то, что понял».

Понять — это и означает продвинуться в самом процессе осуществления замыслов и идей.

Продвигаясь в процессе реализации замысла, человек стремится показать другому человеку, чего он достиг, что он понял в процессе познания, продемонстрировать замысел своего действия. Это оказывается особенно важно, если речь идет об организации коллективной работы, когда в совместную деятельность необходимо включить других членов общности, коллектива или группы. Осуществляя подобную работу по предъявлению результатов своего понимания другому члену общности, человек осуществляет некоторое выразительное действие, от которого остается след. Этот след является вполне материальным отпечатком, он в чем-то запечатлен, остановлен и зафиксирован. Затем этот след, в свою очередь, может стать предметом понимания и анализа со стороны других людей и самого того человека, который построил данный след.

Человек, стремясь продвинуться в мышлении или в проектном действии, осуществляет выразительное или изобразительное движение. Результатом данного изобразительного или выразительного движения является остающийся от этого движения след. Этот след, в свою очередь, может стать предметом понимания, как со стороны человека, который строил выразительное движение, так и со стороны других людей, которым данное выразительное движение было адресовано. Этот след может быть запечатлен в звуках речи, звуках специальных инструментов (например, музыкальных инструментов), в зрительном изображении, в жестах, сложных движениях тела и т. д.

Но выразительные и изобразительные движения людей, с одной стороны, принадлежат индивидуальному человеческому поведению, являются продуктом человеческого поведения и поэтому строятся во многом произвольно, исключительно в соответствии с принципами самовыражения, с устремлениями индивида, его эмоциональными состояниями.

Но, с другой стороны, организуясь в соответствии с принципами поведенческих движений определенного типа, выразительно-изобразительные движения принадлежат пространству культуры, где они оказываются сопоставимы и противопоставимы уже существующим образцам движений того же типа.

Сталкиваясь с подобным обстоятельством — наличием зафиксированного и накопленного опыта выразительных движений — человек вынужден осваивать культуру выразительных и изобразительных движений в данной конкретной области. Освоение культуры предполагает анализ соотношений конкретных ситуаций и создаваемых средств, которые применялись для разрешения и преодоления данных ситуаций.

Создаваемое выразительно-изобразительное движение, оставляющее след в ситуации, в которой необходимо продвинуться с точки зрения действий разного вида и типа — познавательного, преобразовательного, должно содержать в себе не только момент выразительности, но и идею преобразования данной ситуации, предполагаемый способ выхода из данной ситуации. И именно этот намечаемый способ разрешения данной ситуации, или иногда вектор по направлению к преодолению тупика в данной ситуации, является условием и основой проектно-нормативного мышления.

Без проектно-нормативной составляющей мышления, на наш взгляд, не существует и мысли. Человеческая мысль говорит не о том, что есть то-то и то-то и какова его сущность, но о том, что надо делать, чтобы спастись и победить, каким должно быть по норме преобразование, если его даже в данный момент невозможно осуществить или, наконец, как построить, создать, сделать рассматриваемую вещь. Выявляются условия его преобразования.

В этом мы видим самый принципиальный момент преодоления европейского метафизического онтологизма, который критикуется и деконструируется¹ в работах современных философов — от Мартина Хайдегерра до Жана Бодрияра и Жака Дерриды.

Человечество всегда оказывалось зачаровано феноменом мысли и воспринимало мысль со священно-религиозным трепетом, поскольку в мысли, которая приходит как ответ на попытку вырваться за рамки непреодолимого препятствия, содержится совет высших сил человеку. Являются ли эти силы Божественными, или это — собственные силы человека в данном контексте не столь важно. Тем более что это зависит от того, с каким отношением человек обращается за помощью к Духу и Разуму и к кому он обращается. Если это обращение молитвенно-религиозное, то в приходящей мысли человек по праву видит ответ Бога. Если эти попытки строятся на дерзновении самого человека преодолеть свои собственные скромные возможности, то человек в том, что затем обнаруживается, склонен видеть результат своих собственных сверхусилий. С точки зрения схематизации, для нас важно совершенно другое: в создаваемом образе должен содержаться выход из возникшей ситуации, которую человек стремится разрешить познавательно, то есть продвинуться за границу познания, или преобразовательно, то есть изменяя сложившиеся условия.

Таким образом, мы считаем, что за порождением и построением образа стоит проектное действие человека, обращенное в будущее. Это проектное действие может осуществляться в материале танца или хореографии, в материале графического изображения или рисунка, в стихии музыкальных мелодий или, наконец, звуковых гимнических обращений, то есть в речи. Создавая схему или образ, человек строит схему своего будущего поведения. Выполняя и проделывая эту работу-усилие, то есть, выясняя, как ему надо действовать, человек и созда¨т образ-схему будущего действия, либо схему будущего действия в мышлении, либо схему действия в самой конкретной ситуации.

Но из этого, дорогие ученики, следует, что учиться необходимо не чтению и письму, а, с самого начала, построению схем действия в ситуациях. А затем уже каждый раз смотреть, как создаваемые схемы будущего действия представлены в речи, танце, музыке, голосовом пении, письме.

Речь не идет о том, чтобы абстрактными схематическими изображениями заменить и заместить все огромное богатство жанров и типов человеческого познания, где каждый раз требуется развивать и культивировать свою особую технику выразительности и изобразительности, но — о том, чтобы построить некоторый общий способ/метод, который можно каждый раз просматривать на разном материале и при этом анализировать и определять, что собственно удалось технически сделать и достичь.

Таким образом, с точки продвижения в область непонимания важнейшим результатом работы является создание изобразительно-выразительной схемы, которая будет определять принцип нашего дальнейшего действия. Изобразительность и выразительность являются характеристиками коммуникации. Схема нечто сказывает и нечто показывает коммуникативному партнеру и нам самим в автокоммуникации.