Основные этапы урбанистической эволюции Пути из Варяг в Греки

Начальные формы этого урбанизма, порожденные спецификой процессов становления Балтийской цивилизации и определя-

 

емые как vic-structure или «города старшего типа» (Jankuhn 1974: 378), по крайней мере в средокрестии и на ключевых точках этого пути выявлены более двадцати лет тому назад (Булкин, Лебедев 1974:11-17), и в дальнейшем значение этих «открытых торгово-ремесленных поселений» (Булкин, Дубов, Лебедев 1978:138-140) для развития урбанизма Древней Руси, по крайней мере в регионах, связанных с Балтийским бассейном, подтверждено и подкреплено исследованием таких ключевых памятников, как Гнездово, Ладога, Рюриково городище (Носов 1990:8-12). «Города старшего типа» (или «архаические города») представленные на Руси этой разновидностью урбанистических поселений, безусловно своим появлением, а во многом и судьбою, обязаны общим процессам урбанизации Скандобалтики и связаны с ними. Играя роль транзитных центров сосредоточения товаров, средств, людских ресурсов, они обеспечили начальное движение потока арабского серебра на Балтику. Города IX в. возникают в местах скопления кладов и находок восточных (в среднем Поднепровье — византийских) монет (Седов 1987:18-20, карта 3), что свидетельствует об активном их участии по крайней мере в начальном движении денежных средств. Вовлечение этих средств стало мощным фактором цивилизационных процессов как Скандобалтики, так и Древней Руси (Лебедев 1995:33-35).

«Архаический тип» города дал начальный толчок развитию урбанизма. На Руси, однако, эволюция этого типа поселений проходила несколько иначе, чем в Скандинавии, где ведущие «вики» — Бирка, Хайтабу, Ширингсаль и др. — не пережили «поздней эпохи викингов» приходя в упадок вскоре по прекращении поступления арабского серебра и в связи с этим обстоятельством. Следует отметить, что наряду с экономическими факторами изменения «серебряного потока» его переориентация с восточных на западные (германские и затем английские) монетные ресурсы происходит после походов Святослава 964-965 гг. на Волжский путь, разгрома ведущих центров восточной торговли в Булгаре и Итиле и установления безусловного доминирования волховско-днепров-ского Пути из Варяг в Греки. В северном урбанизме это вызывает

 

определенного рода коллапс «городов старшего типа», однако на Руси он проявляется значительно слабее. И прежде всего, такой значимый и развитый «архаический город», как Ладога (Kendwick 1994:323-324) продолжает развиваться и сохраняет свое значение главного морского порта на Волхове, трансформируясь во вполне представительный и жизнеспособный «город младшего типа» или классический средневековый город.

Классический тип средневекового города Древней Руси («детинец + посад») оформляется не позднее середины X в. в таких важных центрах Северо-Запада, как Новгород и Псков (Белецкий 1996). Эволюция Новгорода, синхронная Ладоге Х-ХИ вв., однако, должна исследоваться не только с точки зрения генезиса этой «классической схемы» и даже соотношения ее с предшествующим Детинцу на Софийской стороне Рюриковым городищем.

Новгородский урбанизм по-видимому тесно связан с ланд-шафтно-гидрографическим фактором, определившим плотную заселенность территории Ильменского Поозерья как коренной области словен (Конецкий, Носов 1985:8-33). Новгород формируется как фокусирующий центр сгустка поселений по берегам Волхова, Ильменя, многочисленных речных рукавов и притоков от Волховца до Веряжи. Гидрографически-коммуникативное значение этого центра, очевидно объясняет загадку скандинавского имени города Holmgardr (поселение/поселения на острове). Имеющиеся интерпретации (Глазырина, Джаксон 1987:19-20) недостаточно учитывают навигационную роль речного острова, образованного в истоке Волховом и Волховцом. Протяженностью около 15 км, шириною до 5 км этот остров от реки Робья до реки Нере-дица маркирован не только рядовыми поселениями и значимыми водными ориентирами (служившими и языческими святилищами, как Хутынь). Именно подходы к нему обустроены ранними укреплениями — Холопий городок на севере, Рюриково городище на юге, с хорошо известными материалами IX в. (от оружия до монетного серебра). На островной части расположилась и Торговая сторона Новгорода Великого, где находился и княжеский, и гостиные дворы в XI в., когда название «Хольмгард» было осо-

 

бенно актуально для варягов времен Ярослава Мудрого. Навыки речного судоходства, необходимые для того, чтобы из Aldeigju-borg'a —Ладоги добраться по Волхову до Новгорода, заставляют обращать внимание на многочисленнные, начиная с Вындина острова за волховскими порогами, речные острова, и крупнейший из них, являясь конечной целью речного плавания, вполне мог стать топонимообразующим для скандинавских насельников и посетителей Новгорода.

Классическая схема средневекового урбанизма, преобразовывая это островное пространство и связывая его с Детинцем — посадом Софийской стороны волховского левобережья, удержала тем не менее особое значение градообразующих центров, сформировавшихся на островной, правобережной Торговой стороне. Отсюда — проявляющаяся и в градостроительной структуре «бицент-ричность» Господина Великого Новгорода, где за равновесиемвечевого Торга, княжеского двора на Ярославовом Дворище, гостиных дворов, с одной стороны, и св. Софии, Детинца, Владычного двора — с другой стояла и специфическая для этого северного города дихотомия государственной власти (Янин 1977:214-222). Генезис и эволюция градостроительной структуры Новгорода — особый и сложный вопрос. Однако, надо констатировать, что «классическая схема» города, развертываясь здесь достаточно последовательно, охватывает и близлежащие участки Пути из Варяг в Греки.

Классический тип средневекового города формируется в Ладоге, где после строительства мысовой крепости развертываются улицы, концы, слободы городского посада (в XII в. закрепленные ансамблем монументальных каменных храмов). В противолежащей, южной части северного, тяготеющего к Балтийскому бассейну отрезка Пути из Варяг в Греки, в верховьях Ловати—Западной Двины, «классическую схему» города представляет летописный Въсвячъ (Усвяты) (Штыхов 1978:53-55) с укрепленными земляным валом «кремлем» и «посадом» на Юрьевых горах, над протокою Усвятского озера.

 

Схема города по крайней мере в северной части волховско-днепровского пути (Волхов — Ильмень — Ловать), реализовавшись в ключевых центрах, таких как Ладога, Новгород, Въсвячь, однако не привела к полному исчезновению архаических открытых торгово-ремесленных поселений. Крупнейшее из них, Гнездовское (первичный Смоленск?), дополненное Большим Гнездовским городищем, продолжало функционировать почти до конца XI в. (Алексеев 1980:135-150), обеспечивая переход из Балтийского в Черноморский (Днепровский) бассейн на Днепро-Двинском междуречье.

Видимо серия небольших открытых поселений «архаического типа» подкрепляла движение на локальных участках пути: Усть-река на южном берегу озера Ильмень, Коровичино в низовьях Ловати, Курске и Залучье — в среднем течении, Пруд и Борисог-леб — в верхнем (Александров, Ершова, 1988:63-65). Прагматичная гибкость «архаической схемы» поселения вокруг небольшой речной гавани позволяла использовать эту схему и на днепровском пути: безусловно, того же типа — древнерусское Протолче в южной части острова Хортица (Варяжский остров, как он назывался до XIII в.) на днепровском Запорожье.

Унификацию урбанистического процесса вдоль пути из варяг в греки усилила и направила, в определенной мере, целеустремленная политика древнерусских князей. Уже строительство Рю-рикова городища в Новгороде, по летописи — в 864 г., как и создание деревянной крепости в Ладоге в 862 г., можно рассматривать как такую целенаправленную политику варяжского князя Рюрика, в результате которой и можно принять вывод о том, что при очевидных хронологических и градостроительных различиях во второй половине IX в. «типологически это были центры одного порядка» (Носов 1993:75). Преемник Рюрика, Вещий Олег после похода 882 г., объединившего Новгород, Смоленск и Киев вдоль волховско-днепровского пути осуществляет по-видимому еще более масштабную градостроительную акцию («нача грады стави-ти»), результатом которой можно считать появление серии «град-

ков» — небольших укреплений вдоль всего древнерусского Пути из Варяг в Греки (Лебедев 1994:94-98).

«Градки» Пути из Варяг в Греки (общей численностью, видимо, более 40) в наиболее плотном и чистом виде сохранились вдоль северной части пути (Волхов, Ильмень, Ловать, Двина, Днепро-Двинское междуречье, верхний Днепр), где они действовали сравнительно короткий отрезок времени (с начала X в.) как сторожевые крепости на фиксированных отрезках пути. Небольшие ремесленные «посады», иногда возникавшие при них (Городок на Ловати), не развились в дальнейшем в крупные городские центры, уступая, как правило, место более поздним древнерусским городам (в названном случае — Великие Луки), вероятно, в силу их более органичной и тесной связи не с транзитом торговли и даней, а с хозяйственной жизнью близлежащей сельской округи (Го-рюнова 1977:140-148).

Города верхнего Поднепровья, от Орши до Любеча, при внешнем сходстве с северными «градками Пути из Варяг в Греки» (небольшие мысовые городища на притоках Днепра), в отличие от них, как правило, оказались структурными центрами «классической схемы древнерусского города», быстро превратившись в укрепленные цитадели (кремли, детинцы, замки) белорусских городов XI-XVI вв. Существенно, вероятно, то обстоятельство, что практически все эти городища сохранили в основании культурный слой «раннего железного века» (в данном ареале, как правило, милоградской культурыVII-III вв. до н. э.), иногда же удается проследить стратиграфическую и хронологическую непрерывность в использовании городища от милоградского до древнерусского времени (Штыхов 1971:119-125,213;Поболь 1983:167,281-291, 390). В таких выразительных случаях, как Холмечь, сохранение милоградских укреплений свидетельствует о действенности древних предпосылок контроля этих родовых «градков» над отрезком речного пути, резко актуализировавшихся в древнерусскуюэпоху. Эта контрольная функция на Днепре, очевидно, как правило предопределяла полноценное развертывание остальных административно-хозяйственных урбанинистических функций, спо-

 

собствуя в большинстве случаев перерастанию «-градков» в полноценный классический тип средневекового древнерусского города домонгольской (а в ряде случаев, и последующей) эпохи.

Различия в эволюции «градков» Пути из Варяг в Греки северной (волховско-ловатской) и центральной (верхнеднепровской) частей речной магистрали определяются характером «эконом-географических зон», объединенных летописным Путем из Варяг в Греки (Лебедев 1988а). С севера на юг это (последовательно) зоны нестабильного (негарантирован-ного) земледелия вдоль Волхова— Ловати, характерного в целом для Новгородской земли (и сближающего ее в хозяйственном отношении с другими регионами Скан-добалтики), зона стабильного древнего земледелия ареала «грро-дищенских» культур верхнего Поднепровья на территории России и Беларуси и, наконец, зона высокопродуктивного древнего земледелия среднего Поднепровья Украины: здесь градостроительный процесс развивался в форме многоуровневых иерархий, достигших законченного выражения в «триумвирате городов» Киев — Чернигов — Переяславль «Русской земли» среднего Поднепровья (Булкин, Дубов, Лебедев 1978:10-17,145-146) и вероятно его изучение не должно ограничиваться гидрографически-коммуникативным аспектом.

Верхнеднепровские города более отчетливо связаны в начальной своей фазе с коммуникативной активностью Пути из Варяг в Греки. Потенциал эконом-географической «зоны стабильного земледелия», однако, был, видимо, достаточен для быстрого развития урбанистических функций, охватывающих, различные стороны жизни прилегающих территорий, и возникший на основе трансконтинентальной коммуникации аналогичный среднеднепровско-му «триумвират городов» Смоленск — Полоцк — Витебск в Днеп-ро-Двинском междуречье в дальнейшем становится основой различных территориально-политических образований древнерусского Средневековья. Функция «контроля на водном пути» («градков Пути из Варяг в Греки») сыграла в этой зоне для процесса урбанизации ту же роль «начального толчка», что в северной зоне — «ар-

 

хаический тип города», послужийший первой ступенью перехода к «классическому типу».

В северной зоне функция «контроля на водном пути» наряду с «градками Пути из Варяг в Греки» была также закреплена по-видимому за особым типом поселений. Это — характерные главным образом для среднего течения Ловати «селища и сопки на речных луках» (Лебедев 19876:16-18). Из примерно полусотни выявленных сейчас пунктов этого типа не менее 35 сосредоточены на Ловати, где их контрольно-коммуникативная функция (обусловленная уникальными гидрологическими характеристиками реки с наивысшим в Восточной Европе коэффициентом извилистости) органично и удачно дополняла сложный, гибкий и динамичный ландшафтно-хозяйственный комплекс (Конецкий 1989:26— 30).

Многопрофильная аграрная деятельность в зоне нестабильного аграрного хозяйства требовала дополнения охотой и другими лесными промыслами, сырьевым обменом, ремеслом, товарными и фискальными операциями, а система «капельного» расселения небольшими патронимиями с достаточно высоким социальным динамизмом (структурно близким обществу скандинавских бондов эпохи викингов) в своеобразных условиях глубинного ловатского участка водной магистрали превращала обитателей этих «поселений на луках» (ильменских словен) в подлинных хозяев Пути из Варяг в Греки. Этот труднопроходимый ключевой участок в наибольшей мере контролировался свободной общинной организацией равноценно самостоятельной по отношению к княжеской власти (на других отрезках Пути из Варяг в Греки опиравшейся на укрепленнные «градки») и функция контроля на водном пути, закрепленная за этими (сельскими) поселениями, была, видимо, существенным фактором становления североруеского урбанизма.

Показательно, во всяком случае, что исследованное сплошной площадью, одно из этих поселений, Губинская Лука, в комплексе с погребальными и иными сакральными памятниками этого коллектива, позволяет рассматривать типовую «ловатскую патро-

 

нимию» как исходную социальную ячейку новгородского городского социума. Именно в этих структурах, по мнению В.Я. Конецкого, «следует искать истоки оригинального социального устройства древнего Новгорода, состоящего из громадных усадеб, принадлежащих, по мнению В.Л.Янина, отдельным боярским патро-нимиям, корни которых уходят в предшествующий период» (Конецкий 1992:52). Проще говоря, урбанистическую структуру «классического типа» в Новгороде Х-ХП вв. можно представить как своего рода механическую сумму сосредоточенных в общей градостроительной^ сетке патронимических усадеб типа ловатских «поселений на луках».

Однако, естественно далеко не все поселения как славянской, так и «дославянской» (или «праславянской») поры на Пути из Варяг в Греки обладали этой функцией «контроля над водной магистралью». Отвечая разнообразным другим ландшафтно-хозяй-ственным требованиям более или менее устойчивого аграрного уклада, они даже при наличии укреплений могли не стать центрами урбанистического процесса. Так, эпонимный Милоград на Днепре в отличие от синхронного городища Вищин (Кистени) на том же отрезке водного пути не использовался по-видимому в эпоху развития коммуникаций IX-XI вв. и причины этого — обеспечивавшийся данным родовым «градком» контроль над обширной поймой и другими прилегающими сельскохозяйственными угодьями (но, в то же время — излишняя его удаленность от самой по себе водной трассы).

Наоборот, укрепления, в милоградское время воздвигнутые над удобными и важными участками речного пути, сохраняют возрастающее значение в древнерусскую эпоху. Так, Речица на Днепре преемственно развивает свой первоначальный укрепленный центр до позднего Средневековья (Штыхов 1971:121-122; Поболь 1983:287). В топографии города сохраняются выразительные черты, сближающие ее с первоначальным урбанизмом Киева. Здесь и там ключевую роль для развития города играла речная гавань, в Киеве — Почайны, в Речице — р. Речица, отделенной от Днепра узкой продольной косой. Над входом в гавань господство-

 

вали укрепленные городища, под защитой которых внизу, у воды размещался первоначальный «торг» (Подол), что не исключало и одновременного развития городского посада по верхней террасе коренного берега, также находившейся в зоне фортификационного контроля со стороны городища.

Киев, таким образом, в конце IX-X вв. развивал собственные, специфически днепровские нормы «архаического урбанизма». Форсированный прогресс днепровских укрепленных центров на речном пути, однако, в равной мере связан как с этими внутренними, так и с внешними факторами. Локационный анализ позволяет сделать вывод, что архаическая система расселения на Днепре (как и на Ловати) в первую очередь преследовала цели контроля над окружающими сельскохозяйственными угодьями. «Милоградский ландшафт» днепровской «Праславянщины» (от Могилева до Лое-ва) по ландшафтно-хозяйственным характеристикам качественно не столь далек от ловатско-ильменского.

Стереотип освоения просторных речных пойм, низовых террас, излучин с легкими пахотными почвами, заливными лугами, пастбищами, речными зарослями, изобилующими дичью, рыбными тонями, и протяженных плесов на высоких коренных берегах, покрытых непроходимыми лесами, на Днепре и на Ловати принципиально близок, качественно однороден. Различия — количественные: если ловатские «луки» редко превышают в поперечнике 0,3-0,5 км, то днепровские измеряются километрами и десятками километров; на порядок и, более различается и высота коренных берегов, а самое главное — протяженность речных плесов и длина излучин.

Если «частота извилистости» на Ловати, с многочисленными перекатами и порогами на реке, делала обитателей каждой «луки» непременными и желательными пособниками в речном странствии для команды любого судна, проходившего здесь путем из варяг в греки, то на верхнем Днепре условия плавания были существенно иными. В «милоградскую» и последующие эпохи легкие речные рыбачьи суда, как и ныне вероятно, обеспечивали коммуникации между близлежащими поселениями. Однако длительное плавание

 

Из полевого дневника экспедиции «Нево-86». From the field-book of the expedition «Nevo-86».

не только против, но и по течению Днепра для преодоления монотонных и протяженных речных плесов и обширных излучин требует значительных усилий.

Экспериментальные плавания парусно-гребных судов экспедиции «Нево» 1987-1995 гг. (в том числе, реплики «древнерусской ладьи») показывают, что появление в этой части Днепра судна с морским парусным такелажем должно было вызвать подлинную «коммуникационную революцию».

В этих условиях древние городища, если они располагались над удобными гаванями и стоянками, получили новый мощный импульс к развитию, превративший их в древнерусские «грады» на Пути из Варяг в Греки.

Косвенным подтверждением этого вывода является динамичное развитие, хронология и топография Подола в Киеве (Сагайдак 1991). Расположенный под прикрытием киевских «Гор», но практически вне зоны непосредственного контроля любого из известных городищ, ориентированный на речные гавани Почайны и Глубочицы, этот градостроительный компонент древнерусской столицы развивается с 880-х гг. (то есть после захвата Киева Олегом Вещим). В планировке, застройке и домостроительстве Подола — отчетливые севернорусские черты, с этого времени периодически возобновлявшиеся в течение всего X-XI вв.

 

Огромное, по сути дела, открытое торгово-ремесленное поселение на прибрежье Днепра можно рассматривать как своего рода «имплантацию» северной vic-structure в контекст днепровского урбанизма. Это не противоречит и предположению о появлении в X в. «Самбата» на Лысой горе, над гаванью Почайны, как особого укрепления Вещего Олега (и топографически связанного с ним «дружинного могильника» со скандинавским элементом), в качестве одного из «градков Пути из Варяг в Греки» именно в тот период, когда роль Киева на этом Пути и собственно магистрального волховско-днепровского пути приобретает трансконтинентальный характер, специально отмеченный в сочинении византийского императора Константина Багрянородного (Лебедев 1985:237-260).

В конце X - первой половине XI вв. градостроительная инициатива великокняжеской власти охватывает центральную часть Киева, где создаются монументальные кварталы в кольце укреплений «Города Владимира» и «Города Ярослава». Апогей великокняжеского урбанизма достигается к 1040-м гг., когда ансамбль киевских православных храмов завершается постройкой каменного Софийского собора.

Практически единовременное сооружение храмов св. Софии в двух других важнейших центрах на Пути из Варяг в Греки — в Полоцке на Двине и в Новгороде на Волхове, было, с одной стороны, новым, наиболее полным и впечатляющим выражением общерусского и трансконтинентального значения этой главной государственной магистрали (через поколение, в начале XII в. запечатленной во Введении «Повести временных лет» как профети-ческий путь по Руси апостола Андрея Первозванного). С другой стороны, храмы св. Софии в Киеве, Полоцке, Новгороде соотносили эти главные городские центры Киевской Руси с наивысшим, сакрализованным проявлением эталона тогдашнего урбанизма— св. Софией Константинополя.

Византийский урбанизм Царьграда и Корсуня не только оставался на протяжении всей ранней русской истории высшим эталоном и соревновательным образцом. (Общеизвестно определение

 

Общий план крепостных стен Херсонеса

The general plan of the fortress walls of Khersones.

Цифрами на плане обозначены: 1-30 — куртины; I-XXIV — башни.

Киева как «соперника Константинополя» у Адама Бременского, что свидетельствует о высокой эффективности развития древнерусского урбанизма на Пути из Варяг в Греки.) Сами эти византийские центры развивались под ощутимым воздействием интенсивности международных и внутренних связей Руси, осуществлявшихся по системе восточноевропейских речных магистралей, и в первую очередь — по днепровско-волховскому пути.

В наибольшей мере это относится к раннесредневековому Херсонесу, который вплоть до расцвета Киева в конце X - первой половине XI вв. являлся крупнейшим, если не монопольным городским центром для всей Восточной Европы IX-X вв. (Якобсон 1959:5). Однако и сама столица Византии, Константинополь после глубокого упадка и кризиса VIII - начала IX вв. с установлением трансевропейских коммуникаций через Русь — со странами

 

Северной Европы, вступает в полосу динамичной регенерации и подъема. В течение ста пятидесяти лет, с середины IX до конца X вв. население, а соответственно экономический потенциал византийской столицы, выросли на порядок, численность жителей с 40000 поднялась до 400000, что исследователи непосредственно связывают с активизацией Пути из Варяг в Греки (Курбатов 1988: 163-164).