Архаическая «русь» на балтике (в эпоху викингов и предшествующие столетия)

История Руси Дира, Руси Аскольда, Руси Рюрика, предшествовавших Киевской Руси Х-ХИ вв. неразрывно связана с общими этнокультурными, политико-экономическими, коммуникативными процессами в Балтийском регионе Северной Европы. Связь самого имени «русь» с этим регионом была очевидна для древнерусского летописца начала XII в. В давних поисках ответа на вопрос «откуда есть пошла Руская земля», вынесенном в заглавие «Повести временных лет», современная наука, выйдя за пределы традиционной дискуссии «норманистов» и «антинорманистов» по-

 

степенно освоила новые подходы и подошла к изучению не учитывавшихся ранее явлений. Междисциплинарное изучение, методика которого складывается в особое научное направление, реги-оналистику, позволяет рассмотреть такое явление, как эволюция имени «русь» в глубокой исторической перспективе.

Отправной точкой такого ретроспективного исследования является текст «Повести временных лет»:

«И идоша за море к варягом, к руси; сице бо зваху ся варязи русь... и избрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, придоша к словеном первое и срубиша город Ладогу и седе в Ладозе старей Рюрик...» (Радзивилловский список «Повести временных лет»).

Русь Рюрика 862 г. аккумулирует, в частности, исходную проблему этимологии, изначального значения и происхождения названия «русь», в этом и других аналогичных фрагментах разных редакций «Повести» определенно соотнесенную с «варягами», хотя основания и контекст этого соотнесения и отождествления уже к началу XII в., очевидно, были не вполне ясными даже для автора «Повести временных лет».

Итоги современного состояния изучения проблемы происхождения названия русь вполне корректно суммированы в недавних исследованиях московских историков, подготовивших фундаментальные комментарии к изданиям монографии академика Х.Лов-мяньского «Русь и норманны» (М., 1985) и сочинения Константина Багрянородного «Об управлении империей» (М., 1989). В этих комментариях, обобщивших многолетние исследования, авторы приходят к аргументированному выводу об обоснованности (лингвистической, археологической, исторической)'скандинавской этимологии изначальной формы слова русь, что соответствует и древнерусским представлениям, изложенным в ряде мест летописи (Мельникова, Петрухин 1989).

Сто двадцать лет в науке удерживает позиции лингвистическая реконструкция, предложенная в наиболее полном виде Вильгельмом Томсеном: восточнославянское русь происхождением связано с финским ruotsi (в значении «шведы»), происходящим, в

 

свою очередь, от реконструированного древнесеверного топонима *ROTAZ, *ROTA (R) («гребцы»), от общегерманского та («грести»). Эту этимологию, как наиболее вероятную, поддерживают в последних исследованиях комментаторы (Мельникова, Петрухин 1989:293-307).

Гипотетическая схема Томсена «*rota(z) — ruotsi — русь» ставит перед исследователем по крайней мере два вопроса. Первый связан с самим фактом лингвистической реконструкции исходной формы. Она правомерна, но в исторических источниках не фиксируется (форма со «звездочкой»), следовательно, остается открытым вопрос о времени и условиях ее бытования (даже в германской языковой среде). Кто и когда именовался этим словом?

С первым вопросом связан второй: когда и каким образом имя rota(z) — ruotsi закрепилось в финских языках в общеприбалтий-ско-финском значении «шведы» и как затем перешло в восточнославянскую речь?

За последние примерно двадцать лет отечественные исследователи более детально и квалифицированно познакомились с таким уникальным фондом раннесредневековых письменных источников, как скандинавские рунические надписи. Фонд этих текстов (в основном IX-XI вв., но и более раннего времени),.исчисляющихся тысячами, в скандинавской научной школе освоен трехсотлетней исследовательской традицией. Рунические камни практически исчерпывающе изучены, каталогизированы, прочитаны. Этот фонд источников в сочетании с другими позволяет пересмотреть и уточнить схему Томсена.

Помимо реконструированной архаической исходной формы rota(z) следует учитывать достоверную, отмеченную в памятниках не позже XI в., форму ruth (Кирпичников, Дубов, Лебедев 1986:203-204).

В шведских надписях, причем исключительно среднешведс-кой провинции Упланд (образованной в XIII в. слиянием основных областей исторического ядра «Свейской земли» вокруг озера Меларен, наиболее тесно и издавна связанных с Прибалтикой и Восточной Европой), слово ruth используется в значении, для,ко-

 

торого надписи других регионов Скандинавии (и ряд текстов в Упланде) обычно принимают общесеверное ledungr: военное ополчение для морского похода. Среднешведское rup — специфический, в данном случае диалектный, термин для того же понятия, он не запечатлен в других диалектах древнесеверного языка эпохи викингов, хотя, видимо, восходит к общесеверному roar («грести»), как весьма древний. Возможна, хотя небесспорна, связь термина ruf) («морское войско») и с готским hrodh («слава»), предполагавшаяся А. А.Куником (Ловмяньский 1985:65,252). Rup — морская дружина, объединяющая воинов-гребцов.

Со времен Тацита «свионы были сильны своим флотом». Таким образом, письменная традиция свидетельств о древнесевер-ных мореплавателях Балтики, от Римской империи до рунических камней эпохи викингов, насчитывает тысячу лет, что заставляет отнестись к ней более внимательно.

В то же время лингвистически rup (с зубным р, близким современному английскому th) естественно и закономерно переходит как в финское ruotsi, так и в славянское русь. Древнесеверная форма может быть исходной для обеих одновременно: в одном случае, с этнической спецификацией (у финнов — для обозначения шведов), в другом — с социальной (княжеская дружина, прибывшая к славянам с варяжским князем, эти викинги назывались русь и Рюрик взял с собой «всю свою русь»). В.Я.Петрухин в ряде работ отмечает, что в этом контексте понятия «русь» и «дружина» выступали как взаимозаменяемые (Мельникова, Петрухин 1989:305-309).

Rup в значении «войско, дружина, ополчение» прозрачно просматривается в упландских рунических надписях эпохи викингов. Речь в них идет о «bryti i rup kunuku» («старшем вруси конунге») (надпись U-II в королевской усадьбе Адельсё, напротив Бирки), о «лучшем в руси» — «bastri i rupi» (U-16; см. — Мельникова, Петрухин 1989:298). Конунг и «его русь» в среднешведской речи, видимо, — достаточно устойчивое сочетание. Словоупотребление «allan rup» («вся русь») равнозначно сочетаниям «allan ledungr, allan almenningr» («все войско, все ополчение») в других надписях и

 

текстах. Именно так, вероятно, следует понимать и соответствующее место русской летописи.

Архаизм шведского термина заставляет обратить внимание еще на одно обстоятельство. Со времен Тацита флот «свионов» был именно гребным. Парусное мореплавание на Балтике начинается не ранее.VII в. Корабли свионов времен Римской империи, готов и гепидов — в конце римской эпохи, англов и ютов — в начале Великого переселения народов ходили на веслах.

Гребцы — rotaz, образующие команду — ruth, были важным компонентом древнесеверной социальной организации вI-VII вв., а с появлением паруса она естественно стала основой военной организации морских дружин викингов.

Еще одна группа памятников позволяет предпринять попытку проследить истоки этой организации. Это — североевропейские петроглифы, наскальные изображения Фенноскандии.

Образ ладьи с морским экипажем в десяток и более человек появляется на наскальных изображениях Карелии и северной Скандинавии, видимо на исходе северного неолита и в начале эпохи бронзы, вряд ли позднее конца II - начала Iтыс. до н. э. (на таком же временном отрезке до Тацита, как от Тацита — до эпохи викингов, и от эпохи викингов — до нашего времени). Древнейшие изображения ладьи — контурные, с килевым бревном, выступающим в носовой части параллельно штевню. Штевень увенчан головой зверя, а на древнейших изображениях — лося.

Скандинавские петроглифы эпохи бронзы (I тыс. до н. э., в основном 700-500 гг. до н. э.) фиксируют развитие этого образа и конструкции судна. Двойные штевни на носу и на корме иногда венчаются головами животных. В руках у гребцов появляется поднятое оружие (мечи). Развитие этого образа иконографически можно проследить до изображений на «поминальных стелах» Готланда, где древнейшие композиции (V-VI вв.) порой тождественны «ладьям» петроглифов бронзового века (хотя хронологически их разделяет интервал почти в тысячу лет).

Уникальная архаическая композиция запечатлена на поминальном камне в местечке Клинта на острове Эланд (хранится в Сток-

 

гольмском историческом музее). Стела датируется V-VI вв., на ней изображен солярный знак, чашечные углубления, фигуры «небесных зверей» и ладья с экипажем. Судно вполне тождественно как описаниям «кораблей свионов», так и находке из Хьотсприн-га. Гребная русь на южной Балтике фиксируется через пятьсот лет после описания флота свионов в «Германии» Тацита. Лишь после 600 г. н. э. на готландских стелах появляются первые изображения корабля под парусом. Преобразованная, но устойчивая композиционная схема, где на корабле запечатлен вооруженный экипаж, «морское войско», «ледунг», «русь», сохраняется и развивается преемственно до XI в., когда в рунических текстах на камнях Уп-ланда появляется слово ruth), вырезанное древнесеверными рунами.

Член такого экипажа — русин (форма уже собственно восточнославянская) в княжеском войске Рюрика—Ярослава, может быть опознан в известном персонаже статьи 1 Краткой редакции «Русской Правды» (Лебедев 19886). Жизнь его, защищенная княжеской гарантией, оценивается в 40 гривен, как и жизнь свободного «мужа» словенской общины, чью безопасность в трех степенях защиты гарантировали три поколения окружающих родственников. В Новгороде XI в., ко времени составления «Русской Правды», таким «русином» безусловно мог быть не только «находник»-варяг или другой изгой, но и Словении, в полном соответствии с одной из ключевых формул летописи: «от варяг бо прозваша ся русью, преже бо беша словени» (Сборник 1970:38, 40, 51).

Протофеодальная элита Скандинавии и прежде всего средней Швеции с середины IX до середины X вв. наиболее тесно связанная Восточным путем с Русью, через Ладогу и Бирку на озере Меларен, в первой половине X в. выступает как сложившееся и достаточно своеобразное явление. Приблизительно сотня погребальных камер в могильнике Бирки, так же как близкие им по обряду и синхронные камерные погребения в Хайтабу (где они составляют компактную группу исторически связанную, видимо, с коротким периодом господства шведов в «вике на Шлей»), свиде- тельствуют о существовании организованного социального слоя

 

(включавшего в себя мужчин и женщин), занимающего элитарное положениев «древнейшем городе Швеции» (Лебедев 1977; Graslund 1980; Лебедев 1985). Вполне уместно говорить о тождестве этой группы по своим функциям с королевской дружиной — grid в шведских источниках (отсюда—древнерусское гридь, следующее по времени заимствование вслед за более архаичным русъ) (Львов 1975:282).

Характерная особенность «элитарной культуры» Бирки — ее насыщенность восточными и особенно восточноевропейскими элементами (Славяне и скандинавы 1986:274-281). Взаимодействие, одним из наиболее ярких плодов которого стала эволюция понятия и термина «русь», осуществлялось на различных уровнях.

Материально-ценностный уровень обмена наиболее полно проявился в движении потока денежного серебра (восточного, а затем и западного), обмена технологиями, типами орудий, оружия, украшений: в погребениях Бирки представлены восточноевропейские дружинные наборные пояса, сумки-ташки, восточного покроя шаровары, запашная одежда (типа кафтана) с бронзовыми пуговицами и тесьмой по краю, меховые «русские шапки», женские плиссированные льняные и шелковые рубахи, бусы и другие виды украшений. Обмен на материально-ценностном уровне (судя по материалам Ладоги и Бирки) устанавливается уже в середине VIII в. и достигает максимума к середине X в.

Семантически-знаковый уровень обмена выявлен в результате внимательного анализа артефактов, обнаружившего ранние проявления взаимного знакомства со знаковыми системами, и последующего их, иногда — совместного развития.

Граффити на монетах позволяют проследить этот процесс, начиная с появления северных рун, к распространению новой, военно-дружинной графической символики (изображение оружия, стяга, княжеского «знака Рюриковичей»).

Тотже уровень контактов проявляется и в ономастиконе: славянизированные формы скандинавских имен, такие как Олегъ, Ольга, Игорь, указывают на активное языковое взаимодействие в дружинно-княжеской среде; обратные заимствования, датское

 

«Вальдамар», относится к следующему этапу отношений. Ряд фактов позволяет говорить о билингвизме славяно-скандинавской дружинной элиты, и, по свидетельству Константина Багрянородного, этот билингвизм актуален для середины X в. Обмен на семантически-знаковом уровне со всей определенностью можно констатировать в начале IX в. и он достигает наибольшей полноты в течение X в., когда формируется общий для русских и скандинавских культур фонд духовных ценностей, как нашедших материализованное выражение (в погребальных ритуалах), так и, видимо, существовавший в устных формах дружинного эпоса (Рыдзевская 1978:159-236).

Социально-политический уровень обмена элит архаической «руси» проявляется наиболее полно в этих знаковых системах. Именно погребения по новому обряду (камерных могил) содержат наибольшее количество «восточных» материальных ценностей и социальных атрибутов, относящихся к военной и торговой деятельности. Отчетливые следы этого взаимодействия прослеживаются и в древнерусском, и в древнесеверном языках (Мельникова 1984:62-69). При количественной их равноценности, показательно, что скандинавские заимствования в древнерусском — варяг, гридь, тиун, стяг — охватывают военно-организационную дружинную, а отчасти также, видимо, государственно-фискальную сферу деятельности (скот в значении «деньги» из третьего, общего для северного и славянского языков источника, шъляг —для денежной единицы). Славянские слова в скандинавском охватывают область бытовой дружинной культуры (sodull —«седло», katse «кошъ», «сума», может быть, lavi —«лава», «скамья», «лавка», humle — «хмель»), отчасти — государственной практики (graens «граница»), а наиболее полно и представительно —торговую(включая и транспортную) сферу культуры: torg —«торг», talk — «тълкъ» (переводчик), besman — «безмен», lodje — «ладья», loka — «лука», «хомут», sobel —«соболь», silk — «шелк». Как в военно-дружинной, так и в городской торгово-ремесленной сфере славяно-скандинавское взаимодействие приобретает интенсивный характер со второй половины IX в., достигает максимума

 

во второй половине X в., а с конца X - первой половине XI в. прослеживается уже самостоятельное для каждой культуры, дальнейшее развитие совместно выработанных инноваций. Так, синхронно и независимо друг от друга появляются на Руси — мечи «русских форм», а в Скандинавии — поминальные «рунические камни» (правда, засвидетельствовавшие порой в эпитафиях конкретные эпизоды и судьбы варягов на Руси).

Идеологический уровень, обмен духовными ценностями проявляется в сформированных в X в. «гибридных» погребальных языческих ритуалах, распространении мелкой культовой пластики, амулетов, стоящих за ними религиозных образов и мифологем. Наиболее обширным полем этого взаимодействия был дру-жинно-эпический фонд, однако итоговая и сущностная реализация взаимосвязей в духовной сфере, подкрепленная феодально-государственной практикой династических связей, — это распространение с Востока через Русь культурных ценностей и норм феодально-христианской государственности Византии. Ярослав Мудрый, завершающий этап развития «архаической руси», в королевских сагах «Хеймскринг лы» выступает эталоном феодального христианского государя. «Конунг Ярицлейв»— родич и союзник конунгов-крестителей НорвегииОлаваСвятого, его сына Магнуса, Харальда Хардрады. Центр тяжести новых идеологических ценностей в XI в., безусловно, находится на Руси. Уровень обмена в этой сфере намечается не позднее середины X в., достигает максимума в XI в. и обретает художественное выражение в древнерусской литературе XII в. (включение окончательной редакции «Сказания о призвании варягов» в текст «Повести временных лет» 1118 г.) и древнесевернойХШ в. (монументальное полотно королевских саг «Хеймскринглы»). Эта письменная фиксация происходит, однако, уже в условиях, стадиально отдаленных и отделенных от «архаической руси» несколькими поколениями.

Динамика эволюции основных значений названия русь: обозначение вооруженной команды гребного корабля (княжеской дружины) во второй половине IX в. — княжеского окружения, нераз-

 

 

Рюрик. Памятник тысячелетию России (скульптор М.О.Микешин). Ryurik. The monument devoted to the Millenium of Russia (sculptor M.O.Mikeshin).

личимого по этническому составу с начала X в. — подведомственной князю социальной группы «Русской Правды» с конца X - начала XI вв. (одновременно с «территориальной проекцией» этого же понятия—«Руска земля»; земля, подчиненная князю и управляемая его «русью», а со времени Крещения— Русская Земля, осененная благодатью и объединившая население в конфессиональном единстве, наиболее значимом для создателя «Повести временных лет»). Архаический этап эволюции в Скандинавии и на Руси определялся общими характеристиками (количественными и качественными) формирующейся элиты, тесной связью ее сфакторами становления и развития Балтийской цивилизации.

Углубленный анализ этой эволюции и связанных с ней процессов социального, демографического, этнического развития требует уточнения и своего рода «изменения масштаба» локальной, территориальной проекции. Культурно-историческое пространство Балтийской цивилизации достаточно органично расчленяется на региональные этнокультурные составляющие. Наряду с раннего-сударственными тфриториями средневековых народностей стран Скандинавии и Балтии одной из таких составляющих выступает Прибалтийская Русь, «Русь Рюрика».

Географические реалии — пути и центры, прежде всего — соперник Ладоги-Альдейгьюборга, Алаборг в Приладожье; генеалогические цепочки местных правителей «дорюриковой Ладоги» и Ладожского ярлства; варяги и колбяги в политической жизни Древней Руси, Византии, Фенноскандии; «Русь Рюрика», пути формирования, состав, области и центры полулегендарных

 

«русов», первоначальной архаической «руси» летописных и восточных текстов; масштабы, время и территория «каганата русов» 830—850-х гг. — вот далеко не полный перечень новых проблем и задач исследования генезиса Руси, основанного на междисциплинарном синтезе источников. Они существенно дополнят и расширят сформировавшуюся достаточно дробную периодизацию русско-скандинавских отношений середины VIII - середины XIII вв., принятую в последние годы в отечественной литературе (Славяне и скандинавы 1986:284-297). Основанная для начальных этапов(VIII—XI вв.'), главным образом, на археологических данных, она в то же время позволяет существенно уточнить и детализировать письменные свидетельства XII-XIV вв., когда «Русь Рюрика» трансформируется в территориальные образования Новгородской земли, преемственно развивающиеся в последующие столетия.