Золотой Берег как сообщество

ГЛАВА III

ЗОЛОТОЙ БЕРЕГ

 

«“Золотой Берег”, вытянутый вдоль Северной набережной от Ист-Чеснут-стрит до Линкольн-парка и простирающийся за запад до Норт-Стейт-Парквэй, — это место, где живут лидеры чикагских “четырехсот семей”.

Четыреста семей — это те, кто “добились успеха”. Они образуют группу, обладающую самосознанием. У них имеются свои особые нравы; “хороший тон” и разные мелочи жизни чрезвычайно для них важны. Нарушить социальный кодекс — грех несоизмеримо больший, чем нарушение Десяти Заповедей. Джентльмен может пить, играть в азартные игры, но ни при каких обстоятельствах не должен появляться на полуденном чаепитии в визитке и приходить на обед, не надев смокинга. Насколько сложен этот социальный кодекс, показывает объем “Синей книги этикета” Эмили Пост, где эти правила кодифицированы для страждущего “обывателя”, для тех, кто не рожден к хорошим манерам. Четыреста семей имеют свои собственные газеты, «Club-fellow» и «Town Topics»; ежедневные газеты посвящают целые колонки их приездам и отъездам; у них есть собственные клубы, такие, как «Онвэнтсиа» и «Казино», собственные летние колонии в Лейк-Форесте, Хаббард-Вудс и полудюжине других мест. Они живут в совершенно ином мире, нежели остальное население города, гражданами которого они являются. В этом мире они ведут калейдоскопически стремительную жизнь, которая вращается вокруг фешенебельных отелей на Набережной, престижных мест отдыха, “мелкой благотворительности ”, игры в гольф и верховой езды, не говоря уже о бридже и званых обедах с периодическими выездами на улицу Ла-Саль. И прерогативы этого мира они ревностно оберегают»[1].

 

Таково, на первый поверхностный взгляд, «высшее общество». Таков Золотой Берег. Ибо в Чикаго всё, что стоит особняком, всё эксклюзивное, всё, что несет на себе отметину l’haute société, сосредоточено вдоль «набережной» между отелем «Дрейк» и Линкольн-парком или вдоль тихих, аристократических улиц, непосредственно примыкающих к этому отрезку набережной. Здесь мы находим наибольшее сосредоточение богатства в Чикаго. Здесь живут многие из тех, кто достиг особых успехов в промышленности, науке и искусствах. Здесь расположены самые фешенебельные отели и клубы Чикаго. Здесь живут две из шести тысяч людей, чьи имена занесены в светский реестр Чикаго и его пригородов, и в числе этих двух тысяч – люди, признанные лидерами «высшего общества».

Но если мы всмотримся более пристально в жизнь, протекающую в этих роскошных гостиницах, в этих «эксклюзивных» клубах, в этих величественных и неприступных особняках, то картина становится менее ясной. Ибо что такое, в конце концов, «высшее общество»? Заслышав этот вопрос, лидеры общества и редакторы светских хроник качают головами, выглядят озадаченными и лишь беспомощно улыбаются.

Поколение тому назад на этот вопрос сразу бы ясно и четко ответили: «Социальное положение — это вопрос семьи, происхождения, аристократии». Старое «высшее общество» было кастой, едва ли не кланом. Старые «светские собрания» были почти наследственным институтом. Наследницы старейших семей были главами клана и вершителями социальных судеб. Приглашение на светские собрания было надежным признаком социального ранга. Если кого-то принимали в собраниях, то его принимали везде в «высшем обществе».

Однако рост города, с его денежными стандартами и его экономической организацией, с его необычайной мобильностью и самой силой многолюдности, не мог не изменить природу «высшего общества», равно как не мог не изменить и все другие стороны социальной жизни. Старое «общество», базировавшееся на наследовании социального положения, осталось в прошлом, и на смену ему пришло «высшее общество» клик и социальных кругов, богатства и показухи и, прежде всего, молодости.

 

«В Чикаго больше нет того высшего общества, какое было в прошлом. Вместо этого существует несколько небольших групп. Одна маленькая группа танцует до упада, другая пьет до потери сознания и охотится, третья — до умопомрачения играет в бридж. Каждая занимается чем-то до потери пульса и в величайшей спешке. Спешка и создает эти мелкие группы на месте прежнего, более широкого и достойного общества. Эти мелкие группы собираются на “приемах”. Но они не смешиваются: разбиваются на те же маленькие группы по десять-двадцать человек и танцуют в своем узком кругу, как будто в зале кроме них никого нет. Они не желают с риском для себя знакомиться с новыми людьми, беседовать с кем-то, кто не особенно им нравится, танцевать с кем-то, кто не очень хорошо танцует. Они пытаются даже избежать встречи с хозяевами дома.

У светского общества ныне нет лидеров, какие были в прошлом, — грациозных, очаровательных, поистине гостеприимных старых дам. Эти женщины были реальными лидерами. Чтобы быть признанным членом высшего общества, нужно было быть в их списках. Они могли приглашать тех, кого выбирали — какого-нибудь эксцентрика или денди, в зависимости от случая, — и тот факт, что человек был приглашен в этот дом, гарантировал любезное признание его всеми. Вот реальный критерий лидерства. Это лидерство, возможно, еще существует в Европе и в некоторых городах нашей страны, но только не в сегодняшнем Чикаго. Чикагское высшее общество находится в руках молодежи — клик очень богатых молодых людей. Лидерство часто рассредоточено по нескольким кликам, или в какой-то один сезон на вершине находится одна клика, а в другой сезон у власти оказывается уже другая. Мельтешение так велико, конкуренция настолько остра, что практически во всех великосветских кликах не осталось ни одного человека, который бы находился там в силу происхождения из хорошей семьи, личного очарования и культуры. Эти люди должны приноравливаться к стандартам текущего дня — элегантно одеваться, посещать светские мероприятия, быть остроумными и общительными, — иначе о них забудут; а забвение, надо сказать, приходит быстро.

Сегодняшнее высшее общество хаотично. Несомненно, это обусловлено ростом города. Крупные состояния и огромные богатства привели к хвастовству и нарочитой демонстративности. Город так велик, что высшее общество уже не может сохранить свою целостность. Ускорившийся ритм города возвел на светский трон молодых»[2].

 

Суть изменения в характере «высшего общества», пришедшего с ростом города, можно выразить одним предложением: «Человек больше не рождается с определенным социальным положением; он достигает социального положения, играя в “социальную игру”». И это верно как для «высшего общества» Чикаго, так и для «высшего общества» Лондона или Нью-Йорка[3]. В каждом крупном городе наследственные и традиционные социальные барьеры рушатся. «Высшее общество», в старом смысле, заменяется «социальной игрой», и в сегодняшнем Чикаго человек должен постоянно «играть в игру», чтобы сохранить за собой то вызывающее зависть отличие, которое известно как социальное положение.

 

Социальная игра

 

«Социальная игра» — это постоянная конкуренция между «вхожими в высший круг» за отличие и превосходство и постоянная борьба со стороны тех, кто «не вхож» в этот круг, за то, чтобы в него прорваться. Возможно, лучшим критерием социального положения, составляющего заветную цель «социальной игры», является Светский реестр, тонкая синяя книга, владеть экземпляром которой может только тот, кто в нее вписан, и которая содержит полный список лиц, вхожих в высший свет, со всеми данным об учебе в университете, членстве в клубах, браке, связях и смерти. Чтобы имя человека было внесено в Светский реестр, «он не должен “работать по найму”, должен подать заявку и должен быть безупречным во всех отношениях»[4].

Светский реестр, однако, лишь ставит печать одобрения на тех, кто уже достиг успеха. Он всего лишь удостоверяет, что они уже являются членами определенных клубов, мелькают на некоторых светских мероприятиях, входят в какие-то списки приглашенных. <…>

Именно вокруг этих клубов и отелей, этих «событий» сезона — светских приемов, балов, оперной première, пасхального шествия — вращается показной формальный маскарад «высшего общества». Приглашения на приемы и в члены «привилегированных» клубов — необходимые составляющие социальной игры. Для некоторых они и в самом деле являются желанными призами. Но внутри всего этого маскарада идет «борьба» за более высокие ставки: за приглашения на некоторые закрытые вечеринки в опере, «обеды ста» в Казино, званый обед и танцы в «Сэддл энд Сайкл», на встречу с принцем Уэльским, где «выбираются наследники социального трона города», — борьба за постепенное включение в число тех, кого признают вершителями судеб четырехсот семей.

 

«Средства, c помощью которых члены четырехсот семей становятся судьями светского мира, попадая в верхнюю десятку, многочисленны и разнообразны. Одна достигает этого, устраивая всемирную ярмарку и играя видную роль в оказывающихся на виду городских движениях, после чего начинает мелькать в газетах, и дело сделано; ибо порядок, в котором появляются имена в колонках светской хроники, и частота, с которой они в них появляются, служат довольно точным индикатором социального влияния. Кто-то спонсирует и возглавляет клуб “Казино”; кто-то покровительствует искусствам; другие поднимаются наверх за счет денег и расточительности в расходах. Иногда средством попадания на вершину является спонсирование каких-то известных благотворительных мероприятий»[5].

 

Вне эксклюзивных цитаделей четырехсот семей всегда толкутся люди, жаждущие пробиться в этот закрытый круг. «Социальная игра» создала новый социальный тип — «карьериста». Ухищрения «карьериста» многочисленны и коварны. Самым очевидным шагом наверх является блестящий брак; но этот путь открыт только для мужчин[6]. Большинство карьеристов стремятся купить вход в высшее общество — не открыто, разумеется, а тактично и украдкой, под именем благотворительности. Многие «взбираются наверх», умело пользуясь постановочными средствами: откапывают где-то титулованного иностранного émigré, автора бестселлера или последнюю оперную сенсацию и делают его повальным увлечением сезона[7]. Способность организовать великолепный салон, затащив туда пару знаменитостей и некоторое количество «нужных людей» в качестве гвоздей программы, обеспечила не один социальный триумф. Наконец, бывают иногда и странствующие рыцари «высшего света», как, например, Уорд Мак-Аллистер поколение тому назад, которые достигают успеха исключительно силой своей личности[8]. Какой бы маршрут для движения наверх ни выбирал карьерист, при этом неизменно требуется долгая и тщательно спланированная кампания.

 

«Допустим, у некой миссис Джон Джонс есть светские амбиции. Она замужем за человеком, который сколотил состояние на Северо-Западе на заготовках леса. Она со всей семьей переезжает в Чикаго. Так вот, может ли она добиться, чтобы ее имя было внесено в Светский реестр? Никто из членов семьи не работает по найму. Семья во всех отношениях безупречна; в конце концов, лес окружен ореолом романтики. Но нет: сначала она должна быть принята в свете. Она должна, грубо говоря, “вскарабкаться наверх”. Так вот, из шести тысяч человек, чьи имена внесены в Светский реестр, есть около двухсот или, возможно, трехсот, которые образуют “верхний слой”; а среди этих трехсот около десятка составляют “élite”. Задача миссис Джонс — сделать так, чтобы ее пригласили на обед в один или несколько домов, относящихся никак не меньше чем к “верхнему слою”, а лучше всего к “élite”. Но миссис Джонс не может добиться этого, первой пригласив этих людей в собственный дом; на ее приглашение бы подчеркнуто не ответили.

Миссис Джонс из восточного промышленного города поступает так. Первым делом она снимает апартаменты в одном из фешенебельных отелей на Набережной. Ее дочка знакомится в отеле с дочерьми женщин, имена которых внесены в Светский реестр. Затем она устраивает день рождения дочери, на который приглашаются эти ее новые подружки. Теперь их матери чувствуют себя перед ней в долгу. Ее приглашают на чай, на танцы и, наконец, на званый обед. Так она достигает успеха. Приглашение на политическое собрание или свадьбу ничего не значит — кроме возможностей. Первым шагом является приглашение на чай. Затем следуют танцы, ленч и, наконец, званый обед, который эквивалентен сертификату принятия в высшее общество, — и чем более узок круг приглашенных, тем больше завидуют такому сертификату.

Чаще, однако, амбициозные личности взбираются наверх по маршруту “мелкой благотворительности”. Ибо у каждой из тех, кто на виду в высшем свете, есть своя “скромная” благотворительная организация или свое политическое или социальное движение. Миссис ван Дерфельт проводит в своем доме послеполуденные собрания Комитета женщин-демократок. Миссис Джонс на них ходит. Чуть позже она подходит к миссис ван Дерфельт со словами: “О, миссис ван Дерфельт, я только что услышала, что Вы заботитесь о Доме детей-калек, и какая восхитительная работа там проводится. Не могу ли я внести какой-нибудь маленький вклад?” После этого миссис ван Дерфельт чувствует себя в большей или меньшей степени обязанной пригласить миссис Джонс на чай. Игра продолжается. И если миссис Джонс умело использует свои карты, уже на следующий год ее имя можно будет найти в Светском реестре.

Еще одна хитрость карьеристки — отправить детей учиться в фешенебельную школу, где они познакомятся с детьми из “четырехсот семей”. Через детей происходит встреча родителей, и делается первый шаг»[9].

 

Успешная «карьеристка» — подлинная художница и в саморекламе, и в умении добиться того, чтобы ее имя не исчезало из колонок светской хроники, и в связывании себя с «правильными» людьми и «правильными» вещами[10].

«Социальная игра», ведется ли она ради того, чтобы попасть в круг избранных, или ради того, чтобы в нем удержаться, требует постоянного планирования, маневрирования, взаимных приглашений, попыток «удержаться на плаву». Ибо в сегодняшнем «высшем обществе» необходимо не выбиваться из ритма, в противном случае ты из этого «общества» выпадаешь. Положение человека никогда не бывает настолько надежным, чтобы он мог позволить себе расслабиться, если только его не устраивает перспектива жить воспоминаниями о прошлых успехах.

 

«В и ее муж, А, являются членами самой блистательной группы в чикагском высшем обществе, причем членами, которые денно и нощно трудятся, чтобы сохранить свое положение. Их entrée произошло благодаря тому, что оба принадлежали к семьям, входившим в светское общество прошлого поколения, и благодаря учебе в частных школах, которые принимали лишь детей из фешенебельного мира или детей, имевших хорошие рекомендации. В годы детства и юности это гарантировало приглашения на вечеринки, устраиваемые для детей из лучших домов, и означало более или менее близкое знакомство с высшим обществом того времени.

Но поскольку А имел относительно небольшой доход, развернулась настоящая борьба за сохранение этого положения после того, как они поженились и обосновались в собственном доме. В конце концов им пришлось отказаться от попыток содержать собственный дом, так как стоимость поддержания его в соответствии с принятыми в их кругу стандартами была слишком велика; они смирились с необходимостью и сняли номер в самом эксклюзивном отеле в этом районе.

Их реальное “влияние” пришло благодаря необычайной веселости и энергии, которой оба буквально одержимы. В необычайно одухотворена и вносит оживление в любое сборище, в котором участвует. Такова ее репутация, и она неукоснительно ей соответствует. Ни один комедийный актер, находясь на публике, не мог бы быть более безжалостным к самому себе. Иногда я видел ее вконец измотанной и опустошенной, даже подавленной, после вечеров и танцев, на которых она была “душой общества”.

А получает от светской жизни неподдельное удовольствие; это бросается в глаза и сразу же чувствуется. Он популярный заводила на танцах и других развлекательных мероприятиях. Его высокая, хорошо сложенная фигура, грациозные жесты и радостная улыбка вызывают в собравшихся взрыв воодушевления. “Перед этим я всегда выпиваю целый бокал шампанского, а на следующий день не подымаюсь с кровати”, — поясняет он, соглашаясь, что напряжение и поздние часы “выжимают” его “до нитки”.

Эти энергия и веселость, эта готовность во что бы то ни стало оказать услугу друзьям — от помощи в выборе наимоднейшего бального платья до заказа цветов на похороны — и составляют те активы, которые обусловливают их успех вопреки низким доходам. Они одеваются со всей тщательностью — всегда что-нибудь очень модное и эксклюзивное, и при этом чуть-чуть опережающее популярный стиль. Они принимают гостей в том же духе, с тщательно продуманными интервалами, и тратят уйму времени и энергии на то, чтобы на их вечеринках было интересно и свежо. Они досконально продумывают, кого включить в список гостей: не должно быть никакого риска, только признанные достойные люди да, быть может, какой-нибудь оперный певец, правильно подобранная звезда сцены или литературное светило; званые обеды, обед с танцами, недолгие чаепития в Казино для очень нужных людей, встреча в узком кругу в отеле»[11].

 

Листки календаря светской женщины за месяц наглядно изображают этот постоянный круг деятельностей, составляющих социальную игру:

 

«Парикмахерская — один или два раза в неделю.

Маникюр — один или два раза в неделю.

Массаж — раз в неделю.

Посещение портного.

Шоппинг — несколько раз в неделю.

Балетный класс для сохранения фигуры — раз в неделю.

Урок французского, в группе из шести человек, в доме подруги — раз в неделю.

Лекции — Бриджесовские чтения из шести лекций (есть время посетить только три) в “Плейхаусе” и клубе “Фортнайтли”.

Клубные собрания — два клуба, каждым ежемесячно проводится собрание в “Фортнайтли”; без духовного подъема; чтение статей членов, а также ленч или чай».

 

По большей части, жизнь Золотого Берега складывается из постоянного выставления себя напоказ. Ведь, чтобы остаться в кругу избранных, каждый должен постоянно быть в курсе всего происходящего, своевременно отвечать на поступающие от других приглашения и взносы в свои благодетельные фонды ответными приглашениями и взносами в их благотворительные фонды. И эта игра становится настолько сложной, что может требовать найма полноценного светского секретаря. У одной из богатейших «замужних девушек» Чикаго есть, например, список рассылки приглашений, включающий две тысячи имен; он состоит из двух частей, одна из которых содержит имена тех, кому она просто чем-то обязана, а другая — имена тех, с кем она должна поддерживать контакт, чтобы оставаться в игре. Она вынуждена иметь секретаря, который занимается ее корреспонденцией, планирует ее танцевальные вечера и приемы, рассылает приглашения, отвечает на поступающие приглашения и ведет учет ее светских обязательств. В сущности, требования игры таковы, что выросла целая когорта женщин, чьей профессией является составление списков видных холостяков, детей, их возрастов и дней рождения, переездов семей, заключаемых браков, разводов, а также выпуск пригласительных списков и распоряжение танцами, обедами, приемами и т. п.

 

«В досье светского секретаря есть один интересный список: список “пятисот танцующих мужчин”. Это подходящие в мужья молодые холостяки, чьи имена внесены в Реестр, которые необычайно хорошо танцуют и играют в бридж, могут поддержать светскую беседу и сносно играют в гольф или теннис. Этот список служит матроне, когда она желает устроить большой бал, домашний праздник и т. п.

Далее, есть “парадные мальчики”. Это молодые люди из других городов, с хорошими связями, обычно закончившие университет, работающие по найму в видных фирмах города, живущие в фешенебельных холостяцких апартаментах или доходных домах — еще не включенные в чикагский Светский реестр, но живущие надеждой в него попасть. Эти мужчины со стороны встречаются с девушками из четырехсот семей, которые предпочитают веселиться с ними, а не с “танцующими мужчинами”, подобно тому как девочки с “Главной улицы” противопоставляют нового мальчика городским мальчишкам. Это мужчины хоть куда, их часто куда-нибудь приглашают, и часто один из них является светским львом сезона. Их имена тоже будут обнаружены в списках светского секретаря.

Также она может иметь возможность свести парвеню со светскими амбициями с кем-нибудь из “маленьких братьев богатых” — тех молодых светских холостяков с ограниченными средствами, которые из “чисто профессиональных соображений” будут отправлять самого малообещающего кандидата в светское плавание»[12].

 

Такова социальная игра, в которую играют на Золотом Берегу. По сути, это борьба за статус и престиж, за положение и влияние. Она включает в себя искусство публичного существования, преподнесения себя и расточительности в расходах; результатом становится такая известность человека, которая больше нигде в городе не обнаруживается. Некоторые играют в эту игру из чистого тщеславия; некоторые — потому что рождены к ней и потому что «должны это делать». Женщины делают ее профессией, призванной приумножить состояния их мужей. Авантюристы играют в нее ради золота. Другие играют в эту игру ради власти, в силу того, что им больше нечем заняться, или из чистой любви к острым ощущениям. Но какой бы мотив ни заставлял людей играть в эту игру, в конце концов она превращается в страсть к признанию, становящуюся центром, вокруг которого организуется жизнь. И эта социальная игра, эта страсть к признанию, становится главенствующим интересом в жизни по крайней мере трети той группы, которую мы знаем как «высшее общество»[13].

 

Социальный ритуал

 

Вокруг социальной игры выросла масса ритуалов, т.е. конвенциональных способов делания чего-то, служащих отграничению аристократии от «простых людей». И социальный контроль в «высшем обществе» осуществляется по большей части через этот ритуал. Для «карьериста», человека, не уверенного в своем положении, социальный ритуал заменяет Десять Заповедей. Нравы более широкой группы могут безнаказанно попираться — если их попирают «вполне конкретные» люди и если их попрание не афишируется слишком вопиющим образом. Но есть в социальном ритуале конвенции, нарушение которых грозит изгнанием. При этом даже значительная часть ритуала может игнорироваться теми немногими, чье социальное положение не ставится под вопрос, — если эти немногие обладают тем неопределимым нечто, тем незаменимым сочетанием уверенности и тонкого чутья, которое известно как savoir faire.

Одна женщина из высшего света пишет наполовину в шутку, наполовину всерьез об этом ритуале:

 

«Пока у вас нет прочного социального положения, не живите к северу от Норт-авеню или к западу от Норт-стейт-стрит и будьте внимательны при выборе квартала. Если вы вынуждены жить в отеле, поселитесь в “Дрейке”, “Блэкстоне”, на Озерной набережной, в “Амбассадоре” или “Пирсоне”. Варианты из этого списка не содержат ничего необычного, но нужно все тщательно продумать. Не пользующийся одобрением квартал или отель будет доказывать другим, что вы нежелательны.

Обслуживание — дело торжественное, если кто-то пытается его организовать. Молодым людям подобает, принимая гостей, обходиться без слуг. Но если слуги есть, абсолютно необходимы определенные формы. Служанка опрятна и бесшумна, а после пяти одета в черное. Лицо слуги или служанки совершенно лишено выражения. Слуга должен открывать дверь, когда приходят гости или кто-то звонит. Стол должен быть надлежащим образом накрыт. Скатерть на столе непопулярна; центральное освещение ни к чему; требуется свечное освещение без теней. Служанка должна знать правила обслуживания сидящих за столом; было бы непростительно, если бы служанка убирала со стола больше одной тарелки за раз.

“Быть хорошо ухоженным” — так можно суммировать нерушимую заповедь. Идеально подстриженные и уложенные волосы, одежда без единой пылинки и единого пятнышка, изысканные туфли или безупречные гетры (“банкиры всегда носят гетры”). Ногти у женщин должны быть отполированы; мужчины тоже могут это сделать. Один раз (или два раза) в день душ — это часть ритуала. Нижняя одежда в последние десять лет приобрела новую важность. В прошлом человеку надлежало быть чистым, но в выборе нижней одежды он мог позволить себе исходить из личного вкуса или личного удобства. Сегодня сицилийская мать с гордостью показывает, что на ее ребенке надето семь рубашек; а модница приходит в смущение, если кто-то узнает, что она носит под платьем больше, чем могло бы уместиться в большом кармане пальто. Какое-то время нельзя было избежать розового шелкового крепа. На нем могли быть мелкие цветочки, но не слишком много: “М. прислала мне розовую креповую сорочку со множеством разноцветных цветочков — распутное нижнее белье. Я отослала его в магазин ‘Белый слон’ на распродажу старых вещей”. Если врач советует ей носить шерстяные вещи — и даже длиной до колен и с короткими рукавами, — она изо всех сил старается скрыть это от своего портного и от хозяйки дома, в котором гостит в уик-энд. Если скрыть это не получается, она дает объяснения; но никакие объяснения не помогут, если она и дальше следует этой привычке. “Она — из тех, кто носит шерстяное нижнее белье!”

Одежда должна соответствовать преобладающей эксклюзивной моде, но только не крайностям массовой моды. “Конечно, никто не носит зеленые туфли или ботинки в дневное время, как поступают сплошь и рядом на Уилсон-авеню”. Когда новым стилем овладевает продавщица, этот стиль отвергается. “В наши дни почти невозможно иметь эксклюзивную одежду. Толпы от Нью-Йорка до Канзаса мгновенно все копируют!” Женщина из l’haute société не надевает на улицу вечерние туфли, как не носит платье вечернего покроя с вырезом, соответствующими рукавами и из соответствующей ткани в дневное время. Стиль в светском кругу должен соблюдаться с головы до пят. Плохие перчатки, неверная линия поведения, неказистые туфли портят впечатление, которое человек стремится произвести. “Она не знает, что значит быть по-настоящему светской женщиной”. Бесполезно даже пытаться перечислить то, что идет в ногу со временем; слишком быстро все меняется. “Где ты достала это норковое пальто, дорогая? Должно быть, съездила на Уилсон-авеню? Ты же выглядишь как содержанка”. Эксгибиционизм в одежде, видимо, больше преобладает на “Boule Miche”, чем на “Золотом Берегу”. Это можно объяснить разницей групп, на которые они пытаются произвести впечатление. “Boule Miche” стремится впечатлить весь мир; “Золотой Берег” желает произвести впечатление на тех, кто следует более эксклюзивной и утонченной моде.

Визитная карточка, почтовая бумага, приглашения — все это вещи, требующие абсолютного соответствия одобренным стилям. Никогда не звоните по телефону; если вы это делаете, то это доказывает, что вы приехали из Спайксвилла, штат Канзас, или еще из какого-нибудь места, плетущегося на четверть столетия позади эпохи. В опере никогда не выходите из зала после первого акта; подождите, пока закончится второй акт. Не стоит носить с собой сверток или зонтик. Как-то одну артистку пригласили на музыкальный вечер в один из лучших домов “Золотого Берега”. Был дождь, и она пришла с мокрым зонтиком. Она прошла мимо слуги у парадного крыльца, поднялась по устланным коврами лестницам и подошла к домашнему слуге, стоявшему у двери. Она протянула ему свой мокрый зонтик. Он равнодушно на него взглянул, но не сделал даже движения, чтобы его взять. Человека, который носит с собой зонтик, нельзя было приглашать.

Неуместно добираться на светские мероприятия трамваем или в “желтом кебе”. Есть гаражи, которые рекламируют автомобили, выглядящие точь-в-точь как частные, и по случаю светских мероприятий можно ими воспользоваться. Большинство людей, которых вы знаете, нельзя везти в оперу в “желтом кебе”. Излишне даже говорить, что никого и никогда нельзя доставлять на светские мероприятия трамваем, даже днем.

Извинения, рукопожатия, представления должны использоваться чрезвычайно внимательно. Вы можете извиниться, если опоздали, но нельзя этого делать в случае, если подгорела рыба, если у служанки плохая прическа или если вы надели перчатки тогда, когда надевать их не следовало. Если вы молоды или отправляетесь в компанию младших, то можете при случае ввернуть такие слова, как “проклятье!”, “черт побери”, “о, май год!” Говорят, проходят даже такие выражения: “Заткни свой чертов рот!” Но сказать: “Мне чрезвычайно приятно вас видеть”, — было бы практически гибельно. Nil admirari, если только удивления, восхищения или комментария от вас не ждут. Если вам нужно рассмотреть какие-то детали комнаты или костюма, делайте это так, чтобы никто не заметил. Любопытство — верх дурного воспитания.

Вы можете стоять на голове в гостиной на большой или маленькой вечеринке, если делаете это правильным образом и в подходящий момент; можете ползать по полу на корточках; можете класть локти на стол. Если вы достаточно молоды, то можете, словно вам всего девять лет, затеять схватку с совершенно чужим молодым человеком, который выглядит живым воплощением YMCA, а он может намотать носовой платок вам на шею, привлечь вас к себе и поцеловать. Все это может произойти на самой что ни на есть светской вечеринке, и если вы в совершенстве владеете savoir faire, никто критиковать вас не будет. Но если вы неправильно держите ложку или вилку, в этот дом вас никогда больше не пригласят. Довольно странно, но человек, который может вдруг воспользоваться зубочисткой, никогда не получает даже первого приглашения. В человеке, который может воспользоваться зубочисткой, есть что-то такое, о чем можно сказать, даже если вы никогда не общались с ним за столом.

Если вы допускаете промах, совершенно ясно, что вы его допустили, и тут ни объяснения, ни обман не помогут. Лучший выход из положения — принять установку, что это не заслуживает внимания: что это скорее забавно, что так и должно было быть, что это совершенно не имеет значения, потому что вы это сделали. “Все, что я делаю, правильно, потому что это делаю я ”, — так наставлял свою юную дочь один хорошо известный светский предводитель. “Я добралась трамваем”, — говорите вы с усмешкой или с оттенком полного хладнокровия, создавая впечатление, что вы из тех девушек, которые поступают так, как им хочется, что вы выше всякой критики. Моя подруга была с визитом в одном из самых эксклюзивных сельских домов в самой эксклюзивной из летних колоний. После полудня, когда все играли в поло, она вернулась в дом с двумя молодыми людьми до возвращения хозяйки дома. Слуга без всякого выражения на лице принес великолепный и должным образом сервированный чайный столик и другие столики, сообщив, что хозяйка сказала по телефону, что к чаю не вернется. Моя подруга никогда не пила чай таким образом; она была полностью уверена, что сама бы никогда так не поступила, и на миг похолодела. Это было совершенно непростительно; она бы опозорила себя и свою хозяйку. Она повернулась к дворецкому: “Вы принесете нам наконец чай, Хутон?” Потом рассмеялась: “Или, может быть, Вы нас обслужите, мистер К.? Чай для меня дело серьезное. Я никогда этим не интересовалась и наверняка сделаю что-то не так. Ужасно неженственно, наверное”. Затем она продолжила беседу, сохраняя атмосферу полной уверенности.

Врожденные хорошие манеры должны быть хладнокровными; должен быть дух благополучия и успеха. Незаменимо изящество в точно отмеренных дозах, которое в одной дозе согревает собеседника, а в другой охлаждает его. Для успеха в обществе требуется атмосфера полной уверенности в себе, непринужденной непоколебимости с примесью hauteur»[14].

 

Социальный ритуал, вместе с теми установками, которые вокруг него группируются, служит одновременно опознавательным знаком принадлежности к четыремстам семьям, средством общения между членами этих семей, а также барьером, отделяющим эти семьи от остального мира. Поведенческие паттерны, воплощенные в этом ритуале, которые можно суммировать словами «хороший тон» и savoir faire и за которыми кроется жестокая конкуренция социальной игры, конституируют основную силу социального контроля в «высшем обществе». Но вместе с тем ритуал придает «высшему обществу» те непринужденность, достоинство и очарование, которые доводят до отчаяния многих «карьеристов» и служат предметом зависти для многих, кто не был «рожден к хорошим манерам».

 

Доходный дом

 

Доходный дом не следует путать с пансионом.

 

«Характеристики старинного пансиона слишком хорошо известны, чтобы их здесь пересказывать. При всех его недостатках следует признать, что в нем было нечто от дома. Пансионеры знали друг друга, встречались два или три раза в день за столом и засиживались вечерами после ужина, чтобы поговорить. Летом они собирались на парадных ступенях и верандах, зимой часто играли в юкер и вист в гостиной хозяйки. Родственные души имели возможность найти друг друга. Была общая гостиная, где принимали гостей, и, по крайней мере в приличных пансионах, девушке не нужно было думать о том, как провести джентльмена-визитера в собственную комнату. Хозяйка хорошего пансиона проявляла к своим пансионерам нечто вроде живого участия, пусть даже отчужденного, и они часто начинали чувствовать себя частью семьи, хотя бы и против своей воли. Был некоторый личный элемент в отношениях между индивидами; никто не мог изолироваться и уж тем более замкнуться в себе»[38].

 

Здесь было, по крайней мере, ядро общего мнения, некоторый комплекс личных отношений, который обычно определял социальные ситуации. Однако в современном городе пансион приказал долго жить. Рост ренты, механизация жизни и более строгое определение экономической функции, приведшие к развитию кафе и ресторанного бизнеса, урезали круг занятий прежнего хозяина пансиона до простого «принятия постояльцев». В данном районе Ближнего Норт-Сайда не было найдено и десятка пансионов.

Доходный дом, который пришел на смену пансиону, — совершенно иное место для жизни. В нем нет столовой, нет гостиной, нет общего места встреч. В доходном доме завязывается мало знакомств.

 

«В доходном доме знаешь очень немногих. За полтора года, что я там жила, я в общей сложности узнала достаточно хорошо не более двенадцати человек, с которыми могла бы поговорить. А ведь за это время там побывало, должно быть, человек триста; они же постоянно въезжают и выезжают; каждый день кто-нибудь да съезжает, в газете все время даются объявления, в окнах постоянно висят таблички. Но комнаты никогда не пустуют больше нескольких часов. Такое впечатление, что все время кто-нибудь ходит по улицам в поисках комнаты, и кто-то всегда поселяется на освободившееся место. Люди меняются так быстро и бывают дома так мало — весь день на работе, да и вечерами часто отсутствуют, — что почти нет шансов с кем-нибудь познакомиться, даже если захочется. Но никто этого и не хочет; в этом мире доходного дома царит всеобщий барьер недоверия. Поначалу я не могла этого понять, но потом поняла»[39].

 

Держатель доходного дома не имеет личных контактов с постояльцами и не испытывает к ним никакого интереса. Он довольствуется тем, что собирает с них плату за жилье и этим зарабатывает себе на жизнь. Для него это дело сугубо коммерческое. Поэтому среднестатистический держатель доходного дома не обращает особого внимания на то, кто снимает комнаты в его доме и что в нем происходит, пока это не причиняет беспокойства другим постояльцам.

Троттер в своем исследовании жилищных условий бессемейных женщин в Чикаго замечает: